Мертвые повелевают

Тщетъ чуеты, спасаясь отъ ненависти; неумиравшей, несмотря на прогрессъ, обращали свой католицизмъ въ страстную, слѣпую вѣру, этой вѣрѣ сильно способствовалъ впитанный вѣковыми преслѣдованіями въ ихъ душу и тѣло страхъ. Напрасно продолжали они громко молиться въ своихъ домахъ, чтобы слышали сосѣди, подражая въ этомъ отношеніи своимъ предкамъ, которые дѣлали тоже самое и, кромѣ того, обѣдали у оконъ, дабы всѣ видѣли, что они ѣдятъ свинину. Застывшей ненависти, отчужденности нельзя было побороть. Католическая церковь, именующая себя всемірной, была егстока и неумолима съ ними на островѣ, своимъ ревнителямъ отвѣчала недовѣріемъ и отвращеніемъ. Для сыновей чуетъ, желавшихъ сдѣлаться пасторами, не находилось мѣста въ семинаріи. Монастыри закрывали двери передъ всякой послушницей, происходившей съ улицы. Дочери чуетъ выходили замужъ на полуостровѣ за людей знатныхъ и состоятельныхъ, но на островѣ почти не находилось охотниковъ получить ихъ руку и богатство.

– Дурные люди! – продолжалъ иронически Вальсъ. – Труженники, бережливы, живутъ мирно на лонѣ своихъ семействъ, болѣе ревностные католики, чѣмъ прочіе; но они – чуеты; и разъ ихъ ненавидятъ, у нихъ должно быть что-то особенное. Имѣется… что-то: вы понимаете? Что-то. Кто хочетъ знать, пусть сообразитъ.

И морякъ со смѣхомъ разсказывалъ о бѣдныхъ крестьянахъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ чистосердечно увѣрявшихъ, что чуеты покрыты шерстью и имѣютъ хвостъ: стоитъ только поймать мальчика улицы, раздѣть его, чтобы убѣдиться въ существованіи хвостового придатка.

– А исторія съ моимъ братомъ? – продолжалъ Вальсъ. – Съ моимъ святымъ братомъ Бенито, что громогласно молится и, кажется, готовъ съѣсть священныя изображенія.

Всѣ вспоминали случай съ дономъ Бенито. Вальсъ и отъ всей души хохотали – благо его братъ засмѣялся первый. Богатый чуета, взыскивая долги, оказался владѣльцемъ дома и цѣнныхъ земель въ одномъ мѣстечкѣ, въ глубинѣ острова. Когда онъ отправлялся вступить во владѣніе новой собственностью, благоразумные сосѣди подали ему добрый совѣтъ. Онъ имѣетъ право посѣщать свое имѣніе днемъ, но проводить ночь въ своемъ домѣ… Никогда! He помнили, чтобы какой-нибудь чуета заночевалъ въ мѣстечкѣ. Донъ Бенито не обратилъ вниманія на этотъ совѣтъ и остался на ночь въ своемъ домѣ. Какъ только онъ легъ, жильцы разбѣжались. Выспавшись, хозяинъ вскочилъ съ постели; ни малѣйшаго свѣта не прохрдило сквозь щели. Онъ думалъ, что проспалъ, по крайней мѣрѣ, полсутокъ, но оказывалось, была еще ночъ. Открылъ окно: голова его больно ударилась о что-то темное. Пытался открыть дверь, но не могъ. Пока онъ спалъ, жители мѣстечка замазали глиной всѣ отверстія и выходы, и чуетѣ пришлось спасаться черезъ крышу подъ гиканье торжествующей толпы. Эта шутка была лишь предупрежденіемъ: если онъ станетъ нарушать обычай деревни, въ одну прекрасную ночь проснется среди пламени.

– Очень по – варварски, но забавно! – прибавлялъ капитанъ. – Мой братъ!.. Славный человѣкъ!.. Святой!..

При этихъ словахъ всѣ смѣялись. Онъ продолжалъ поддерживать сношенія съ братомъ, хотя довольно холодныя, и не скрывалъ обидъ, которыя терпѣлъ отъ него. Капитанъ Вальсъ былъ цыганомъ въ семьѣ, вѣчно на морѣ, или далекихъ странахъ, велъ жизнь веселаго холостяка: на жизнь ему хватало. И послѣ смерти отца братъ остался управлять дѣлами дома и обобралъ его не на одну тысячу дуро.

– Совсѣмъ, какъ среди старыхъ христіанъ, – спѣшилъ прибавить Пабло. – По части наслѣдствъ не существуетъ ни расъ, ни вѣрованій. Деньги не знаютъ религіи.

Безконечныя преслѣдованіа, обрушивавшіяся на предковъ, выводили изъ себя Вальса. Накакими средствами не брезговали, стараясь учинить насиліе надъ обитателями улицы. Когда крестьянъ угнетало дворянство, и вооруженныя банды устремлялись на пальмскихъ горожанъ, конфликтъ завершался тѣмъ, что обѣ стороны нападали на чуетскій кварталъ, убивали, кто не бѣжалъ и грабили лавки. Если майоркскій батальонть получалъ приказаніе отправляться въ Испанію по случаю войны, солдаты бушевали, выходили изъ казармъ и громили улицу. Когда на смѣну революціямъ въ Испаніи наступали реакціи, роялисты, празднуя побѣду, бросались на мастерскія серебрянниковъ – чуетъ, захватывали ихъ богатство, а изъ мебели устраивали костры, кидая въ огонь даже распятія… Распятіе старыхъ евреевъ! Они непремѣнно должны быть фальшивыя!

– А кто обитатели, улицы»? – кричалъ капитанъ. – Извѣстно: тѣ, у кого носъ и глаза, какъ у меня; а многіе съ тупыми носами и совсѣмъ не подходятъ подъ общій типъ. Напротивъ, сколько такихъ, которые выглядятъ истыми кабальеро, съ гордой дворянской осанкой, и лицомъ ничуть не походятъ ни на Авраама, ни на Іакова?..

Существовалъ списокъ подозрительныхъ фамилій, чтобы отличать настоящихъ чуетъ. Но тѣ же самыя фамилія носили старые христіане, и традиціонная фантазія отдѣляла однихъ отъ другихъ. Лишь были отмѣчены печатью народной ненависти семьи, чьихъ предковъ бичевала или сжигала инквизиція. Знаменитый перечень фамилій, несомнѣнно, взять изъ актовъ святой инквизиціи.

– Счастье сдѣлаться христіанинсмъ! Предковъ жгли на кострахъ, а потомковъ отмѣтили и проклинаютъ изъ вѣка въ вѣкъ…

Капитанъ оставлялъ свой ироническій тонъ, вспоминая ужасающую исторію майоркскихъ чуетъ. Краснѣли его щеки, сверкали его глаза огнемъ ненависти. Чтобы жить спокойно всѣ крестились разомъ въ XV вѣкѣ. На островѣ не оставалось ни одного еврея, но инквизиціи надо было оправдать свое существованіе, надобно было что-нибудь дѣлать и она устраивала сожженія всѣхъ заподозрѣнныхъ въ юдаизме на Борне, – зрѣлища, организованныя, какъ повѣствовали составители хроникъ, «по уставу самыхъ блестящихъ празднествъ, справляемыхъ ради торжества вѣры въ Мадридѣ, Палермо и Лимѣ». Часть чуетъ была сожжены, другіе подверглись бичеванію, третьихъ выводили, единственно для позора, въ колпакахъ съ изображеніемъ діавола и съ зеленой свѣчой въ рукахъ. Но состояніе всѣхъ одинаково было конфисковано, и Святое Судилище обогатилось. Съ тѣхъ поръ, заподозрѣннымъ въ юдоизмѣ, не имѣвшимъ духовнаго протектора, приходилось каждое воскресенье ходить къ обѣднѣ въ соборъ по приказу и въ сопровожденіи альгвасила: тотъ разставлялъ ихъ, какъ стадо, надѣвалъ на нихъ плащъ, чтобы никто ихъ не спуталъ, и такимъ образомъ велъ въ храмъ подъ градомъ насмѣшекъ, ругательствъ и камней набожнаго народа. Проходило воскресенье за воскресеньемъ, совершалась еженедѣльная безконечная кара, умирали отцы, дѣти становились взрослыми и производили на свѣтъ новыхъ чуетъ, обреченныхъ на публичное поруганіе.

Нѣсколько семействъ уговорились вмѣстѣ бѣжать отъ позорнаго рабства. Онѣ собирались въ саду около стѣны; имъ подовалъ совѣты и руководилъ ими нѣкій Рафаэль Вальсъ, храбрый, очень интеллигентный человѣкъ.

– He знаю, навѣрно, былъ ли онъ моимъ предкомъ – говорилъ капитанъ. – Съ тѣхъ поръ миновало больше двухъ столѣтій. Если нѣтъ, очень жаль… Очень горжусь такимъ предкомъ. Да.

Пабло Вальсъ собралъ у себя коллекцію бумагъ и книгъ эпохи гоненій и говорилъ о послѣднихъ, какъ о вчерашнемъ событіи.

Мужчины, женщины и дѣти сѣли на англійское судно, но буря прогнала ихъ снова къ берегамъ Майорки и бѣглецовъ схватили. Правилъ Испаніей Карлъ II Заколдованный. Бѣжать съ Майорки, гдѣ съ ними такъ хорошо обращались! хуже того, – въ суднѣ, оснащенномъ протестантами!.. Три года пробыли въ тюрьмѣ, и конфискація ихъ имуществъ дала милліонъ дуро. Святое Судилище располагало, кромѣ того, отнятыми у другихъ жертвъ милліонами и построило оно дворецъ въ Пальмѣ: лучше и роскошнѣе нигдѣ не было дворца у Инквизиціи. Арестоввнныхъ пытали до тѣхъ поръ, пока они признались въ томъ, чего жалали ихъ судьи, и 7 марта 1691 г. начались казни. Это событіе описалъ историкъ, какъ знаменитѣйшее въ мірѣ, – отецъ Гарау, святой іезуитъ – кладезь богословскаго знанія, ректоръ семинаріи Монте – Сіона, гдѣ теперь Институтъ, авторъ Книги Торжествующая вѣра. За все золото міра не продамъ этого литературнаго памятника. Вотъ онъ: всюду сопутствуетъ мнѣ.

И вынималъ изъ кармана Торжествующую вѣру, томикъ въ пергаментномъ переплетѣ, стариннаго красноватаго шрифта; его любилъ онъ дикой любовью.

Благословенъ будь отецъ Гарау! Получившій миссію увѣщевать и укрѣплять преступниковъ, онъ видѣлъ все вблизи и восхвалялъ тысячи зрителей, сбѣжавшихси изъ разныхъ деревень острова на праздникъ, торжественныя мессы въ присутствіи тридцати восьми преступниковъ, осужденныхъ на сожженіе, роскошные наряды кабальеро и альгвасиловъ, всадниковъ на рѣзвыхъ скакунахъ впереди процессіи и «благочестіе народа, который разражался криками сожалѣнія въ другихъ случаяхъ, когда вздергивали на висѣлицу злодѣя, и безмолствовалъ при видѣ этихъ отверженныхъ, забытыхъ Господомъ»… Въ этотъ день, по увѣренію ученаго іезуита, раскрылось свойство души тѣхъ, кто вѣритъ въ Бога, и кто его не признаетъ. Священнослужители шли мужественно, неустанно испуская крики одобренія: несчастные преступники шли блѣдные, печальныа, безъ силъ. Ясно было видно, кому помогало небо.

Осужденныхъ привели къ подножію Бельверскаго замка, на сожженіе. Маркизъ Леганесъ, губернаторъ Миланской области, проѣзжавшій черезъ Майорку со своимъ флотомъ, сжалился надъ юностью и красотой одной дѣвушки, обреченной пламени, и просилъ простить ее. Судъ похвалилъ христіанскія чувства маркиза, но просьбы его не уважилъ.

Отцу Гарау поручили увѣщевать Рафаэля Вальса, «человѣка не безъ знаній; но демонъ вселялъ въ него безконечную гордость и побуждалъ его проклинать тѣхъ, кто приговорилъ его къ смерти; и не хотѣлъ онъ примириться съ Церковью». Но, какъ утверждалъ іезуитъ, такая храбрость, дѣло злого духа, исчезаетъ передъ опасностью и не можетъ сравниться со спокойствіемъ священнослужителя, увѣщаюжаго преступника.

– Отецъ іезуитъ былъ герой – вдали отъ пламени. Сейчасъ увидите, съ какимъ евангельскимъ благочестіемъ повѣтствуетъ онъ о смерти моего предка.

И, открывъ отмѣчениую страницу, медленно читалъ Вальсъ: «Пока одинъ дымъ доходилъ до него, онъ былъ, какъ статуя: когда стало доходить пламя, онъ защищался, покрылся и отбивался, какъ могъ, пока не стало силъ. Былъ онъ жиренъ, какъ откормленный боровъ и горѣлъ внутри такъ, что пламя еще не доходило, а тѣло его пылало, словно головня. Лопнулъ по срединѣ, и вывалились внутренности его, какъ у Іуды. Crepuit medius, difusa sunt omnia viscera ejus[4]».

Это варварское описаніе всегда производило впѣчатлѣніе. Прекращался смѣхъ, омрачались лица, и капитанъ Вальсъ, со вздохомъ удовлетворенія, обводилъ кругомъ своими янтарными глазами, словно одержалъ побѣду. Маленькій томикъ исчезалъ въ карманѣ.

Однажды, когда среди слушателей находился Фебреръ, морякъ сказалъ ему злобнымъ голосомъ:

– Ты также былъ самъ… Т. е. не ты. Одинъ изъ твоихъ предковъ, Фебреръ съ зеленымъ знаменемъ, какъ старшій альфересъ Судилища. И дамы твоего рода пріѣхали въ коляскахъ къ подножію замка присутствовать при сожженіи.

Смущенный этимъ воспоминаніемъ, Хаиме пожалъ плечами.

– Старина. Кто вспоминаетъ прошлое? Только такой безумецъ какъ ты… Ну-ка, Пабло, разскажи намъ что-нибудь о твоихъ путешествіяхъ… о твоихъ побѣдахъ надъ женщинами.

Капитанъ ворчалъ… Старина! Душа Башни все такая же; какъ въ тѣ времена. Сохранилась религіозная и расовая ненависть. Недаромъ жили на клочкѣ земли, отрѣзанной моремъ.

Но хорошее настроеніе быстро всзвращалось къ Вальсу и, какъ всѣ странствовавшіе по міру онъ не могъ устоять противъ просьбы разсказать о своемъ прошломъ.

Фебреръ, такой же странникъ, съ восхищеніемъ слушалъ его. Оба жили безпокойной, космополитической жизнью, отличной отъ монотоннаго существованія; оба щедро сорили деньгами. Единственная разница сводилась къ тому, что Вальсъ умѣлъ всегда доставать ихъ, обладая практическимъ талантомъ своей расы, и теперь, на десять лѣтъ будучи старше Хаиме, онъ могъ удовлетворять своимъ скромнымъ потребностямъ холостяка. Раньше, отъ времени до времени онъ торговалъ и исполнялъ порученія для пріятелей, писавшихъ ему изъ отдаленныхъ портовъ.

Изъ его, богатой приключеніями, біографіи моряка, Фебреръ пропускалъ разсказы о голодовкакъ и буряхъ и только интересовался любовными исторіями въ крупныхъ международныхъ портахъ, гдѣ царствуютъ экзотическіе пороки и женщины всѣхъ расъ. Въ дни юности, командуя судами своего отца, Вальсъ зналъ женщинъ всѣхъ классовъ и цвѣтовъ; онъ принималъ участіе въ оргіяхъ моряковъ, которыя заканчивались среди потоковъ виски и ударовъ кинжала.

– Пабло, разскажи-ка намъ о любовныхъ приключеніяхъ въ Яффѣ, когда мавры хотѣли тебя убить.

И Фебреръ покатывался со смѣху, слушая его. А морякъ говорилъ, что Хаиме славный малый, достоинъ лучшей участи и у него одинъ только недостатокъ: онъ – butifarra, нѣсколько зараженный родовыми предразсудками.

Войдя въ экипажъ Фебрера по дорогѣ въ Вальдемосу и приказавъ своему извозчику вернуться въ Пальму, Вальсъ закинулъ назадъ мягкую поярковую шляпу, которую носилъ во всякую погоду, со вдавленной серединой, съ полями поднятыми спереди и опущенными на затылокъ.

– Вотъ мы и собрались. Правда, не ждалъ меня? Я все знаю: мнѣ передаютъ. Разъ семейный праздникъ, да будетъ онъ полнымъ.

Фебреръ сдѣлалъ видъ, что не понялъ его. Коляска въѣхала въ Вальдемосу и остановилась недалеко отъ картезіанскаго монастыря передъ зданіемъ новѣйшей постройки. Миновавъ рѣщетку сада, пріятели увидѣли господина съ бѣлыми бакенбардами, который шелъ имъ навстрѣчу, опираясь на палку. Это былъ донъ Бенито Вальсъ. Онъ привѣтствовалъ Фебрера медленнымъ, глухимъ голосомъ, нѣсколько разъ прерывая свою рѣчь, и втягивая въ себя воздухъ. Говорилъ подсбострастно; необычайно великую честь оказалъ ему Фебреръ, принявъ его приглашеніе.

– А я? – спросилъ капитанъ съ недоброжелательной улыбкой. – Развѣ я нуль?.. Ты не радъ, что видишь меня?

Донъ Бенито былъ радъ. Онъ повторилъ это нѣсколько разъ, но глаза его обнаруживали безпокойство. Братъ внушалъ ему нѣкоторый страхъ. Что за языкъ!.. Лучше жилось, когда не видѣлись другъ съ другомъ,

– Мы вмѣстѣ пріѣхали, – продолжалъ морякъ. – Узнавъ, что Хаиме здѣсь завтракаетъ, я пригласилъ самъ себя: несомнѣнно доставлю тебѣ громадную радость. Семейныя собранія – одинъ восторгъ.

Они вошли въ домъ съ простой обстановкой. Мебель была новѣйшая, грубая. Нѣсколько хромолитографій и страшныхъ картинъ, представлявшихъ вальдемосскіе и мирамарскіе пейзажи, украшали стѣны.

Каталина, дочь дона Бенито, поспѣшно спустилась съ верхняго этажа. Рисовая пудра, разсыпанная на груди, свидѣтельствовала, что она поторопилась закончить свой туалетъ, увидавъ коляску.

Хаиме, впервые могъ внимательно разсмотрѣть ее. Онъ не ошибся въ своей оцѣнкѣ. Высокаго роста, смугловатая съ черными бровями, съ глазами похожими на чернильныя пятна, съ легкимъ пушкомъ на губахъ и вискахъ. По дѣвичьи стройная, полная и крѣпкая, въ будущемъ обѣщала раздобрѣть, какъ всѣ женщины ея племени. Характера, видимо, легкаго и покорнаго: хорошая подруга, не способная ставить преграды въ совмѣстныхъ жизненныхъ странствованіяхъ. Опустила глаза и покраснѣла, очутившись передъ Хаиме. Въ ея движеніяхъ, въ ея робкихъ взглядахъ сказывалось уваженіе, преклоненіе человѣка, смущеннаго присутствіемъ существа, которое онъ считаетъ «высшимъ».

Капитанъ радостно приласкалъ племянницу. Такой именно видъ старичка – весельчака имѣлъ онъ, когда позднею ночью, въ какомъ-нибудь ресторанѣ на Борне, разговаривалъ съ пальмскими дѣвицами. Ахъ, хорошая дѣвушка! Какая славная! Словно вовсе не изъ семьи отверженныхъ.

Донъ Бенито повелъ всѣхъ въ столовую. Завтракъ давно ждалъ, здѣсь завтракали по – старинному – ровно въ двѣнадцать часовъ, сѣли за столъ. Фебреръ, сидя рядомъ съ хозяиномъ, чувствовалъ безпокойство: донъ Бенито задыхался, прерывалъ рѣчь, набираясь воздуха.

Среди молчанія, неизмѣнно сопутствующаго началу всякой ѣды, тяжело раздавался хрипъ его больныхъ легкихъ. Богатый чуета вытягивалъ впередъ губы на подобіе круглаго рожка и вдыхалъ воздухъ съ томительнымъ шумомъ. Какъ всѣ больные, онъ испытывалъ потребность говорить и рѣчи его тянулись безъ конца, съ заминками и длинными паузами, когда грудь его хрипѣла и глаза закатывались. словно онъ умиралъ отъ удушья. Атмосфера безпокойства охватывала столовую. Фебреръ тревожно смотрѣлъ на него, какъ бы ожидая, что вотъ – вотъ онъ въ агоніи упадетъ со стула. Дочь и капитанъ, привыкшіе къ подобному зрѣлищу, проявляли больше спокойствія.

– Астма… донъ Хаиме, – съ трудомъ говорилъ больной. – Въ Вельдемосѣ… мнѣ лучьше… Въ Пальмѣ я бы умеръ.

И дочь пользовалась случаемъ: гость слышалъ ея голосъ – голосъ милой монахини, составлявшій контрастъ ея пламеннымъ восточнымъ очамъ.

– Да, папе здѣсь лучше.

– Здѣсь тебѣ покойнѣе, – добавилъ капитанъ, – и меньше грѣшишь.

Фебреръ думалъ о пыткѣ прожить съ этимъ испорченнымъ раздувальнымъ мѣхомъ. Къ счастію, можетъ быть, скоро умретъ. Перспектива безпокойства въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ не мѣняла его рѣшенія породниться мъ этой семьей впередъ.

Больиой астмой, одержимый маніей слова говорилъ Хаиме объ его предкахъ, о славныхъ Фебрерахъ, лучшихъ и именитѣйшихъ кабэльеро острова.

– Имѣлъ честь быть другомъ высокороднаго дѣда, дона Орасіо.

Фебреръ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него… Ложь! высокороднаго дѣда знали всѣ на островѣ, со всѣми онъ разговаривалъ, но сохранялъ важный видъ, внушая людямъ уваженіе. но не отталкивая ихъ. И вдругъ его другъ!.. Можетъ быть донъ Орасіо имѣлъ съ нимъ сношенія по дѣлу займа, въ каковыхъ нуждался для поддержки своего совершенно разстроеннаго состоянія.

– Также зналъ хорошо его высокороднаго друга, – продолжалъ донъ Бенито, ободренный молчаніемъ Фебрера. – Я трудился для него, въ бытность его депутатомъ. To были другія времена! Я былъ молодъ, не имѣлъ состоянія, какъ теперь!.. Числился тогда въ рядахъ красныхъ.

Капитанъ Вальсъ со смѣхомъ перебилъ его. Теперь его братъ консерваторъ и членъ всѣхъ пальмскихъ обществъ.

– Да, членъ, – воскликнулъ больной, задыхаясь. Мнѣ нравится орденъ… нравится старинное… пусть властвуютъ, у кого есть что потерять. А религія? О, религія!.. Отдалъ бы за нее жизнь.

И всталъ, схватившись рукою за грудь, тяжело дыша, словно задыхаясь отъ энтузіазма. Устремилъ вверхъ свои умирающіе глаза, преклоняясь съ почтительнымъ страхомъ передъ святымъ учрежденіемъ, сжегшемъ его предковъ.

– He сердитесь на Паблоя. – снова обратился онъ къ Фебреру, отдышавшись; – всѣмъ извѣстно: сорванецъ, республиканецъ, могъ бы быть богачемъ, а вотъ дожилъ до старосги – и не имѣетъ гроша въ карманѣ.

– Для чего? чтобъ ты у меня отнялъ?

За неожиданной репликой моряка наступило молчаніе. Выраженіе лица Каталины сдѣлалось печальнымъ: видимо, она опасалась, какъ бы не разыгрались передъ Фебреромъ шумныя сцены, свидѣтельницей которыхъ многократно ей приходилось бывать при спорахъ братьевъ.

Донъ Бенито повелъ плечами и сталъ говорить одному Хаиме. Братъ – сумашедшій, умная голова, золотое сердце, но сумашедшій, безнадежно сумашедшій. Co своими экзальтированными идеями, со своими разглагольстованіями въ кофейняхъ онъ главный виновникъ того, что приличные люди предубѣждены противъ… дурно отзываются о….

И старикъ сопровождалъ недоговоренныя фразы раболѣпными жестами, избѣгая слова чуета и названія знаменитой улицы.

Капитанъ съ раскраснѣвшимися щеками – онъ раскаивался въ своемъ агрессивномъ шагѣ – хотѣлъ заставить забыть свои слова и жадно ѣлъ, опустивъ голову.

Племянница посмѣялась надъ его аппетитомъ. Всякій разъ онъ приводилъ въ изумленіе вмѣстительностью своего желудка.

– Я же знаю, что такое голодъ, – говорилъ морякъ съ нѣкоторою гордостью. – Я испытывалъ голодъ настоящій, голодъ, заставляющій помышлять о мясѣ товарищей.

И воспоминаніе это вызвало подробный разсказъ объ его морскихъ приключеніяхъ. Капитанъ говорилъ о дняхъ юности когда онъ былъ «сверхкомплектныхъ» на борту одного изъ фрегатовъ, плавающихъ по берегамъ Тихаго океана. При избраніи имъ морской карьеры, его отецъ, старый Вальсъ, обогатившій семью, посадилъ его на собственную шкуну съ грузомъ гаванскаго сахара. Это не значило плавать. Поваръ оставлялъ для него лучшія блюда, капитанъ не рѣшался приказывать ему, какъ хсзяйскому сыну. Ни за что бы не вышло изъ него хорошаго моряка, стойкаго, испытаннаго. Съ упрямой энергіей своей расы, онъ безъ вѣдома отца, перебрался на фрегатъ, отправлявшійся грузить судно на островахъ Клоповъ. Экипажъ – изъ представителей разныхъ народовъ англійскіе моряки – дезертиры, вальпарайсскіе боцмана, перссанскіе индѣйцы, все сорви головы подъ комадòй каталонца, скряги, болѣе щедраго на удары плетью, чемъ на харчи. Плаваніе впредь было благополучно, но, на возвратномъ пути едва мы миновали Магеллановъ проливъ, наступалъ штиль, и фрегатъ неподвижно стоялъ около мѣсяца въ Атлантическомъ океанѣ. Быстро опустѣла провіантская камера. Хозяинъ, скупой, возмутительно экономно снабдилъ судно съѣстными припасами. А капитанъ, въ свою очередь сократилъ довольствіе, присвоивъ себѣ часть суммы предназначенной для покупки продуктовъ.

– Намъ выдавали на день по два сухаря, кишавшаго червями. Получивъ ихъ въ первый разъ, я, какъ баринъ, старательно началъ извлекать одного за другимъ этихъ животныхъ. Но послѣ очистки остались однѣ корки, тонкія какъ облатки, и я умиралъ съ голода. Потомъ…

– Охъ дядя! – запротестовала Каталина, предвидя, что онъ скажетъ, и отталкивая вилку и тарелку съ жестомъ отвращенія.

– Потомъ, – продолжалъ невозмутимо морякъ, – брезгливость въ сторону: сталъ ихъ всѣхъ глотать. Правда ѣлъ ночью… Сколько угодно дѣвица! Наконецъ, намъ начали давать по одному сухарю. Когда пріѣхалъ въ Кадирезъ, пришлось для поправленія желудка сидѣть на жидкой пищѣ.

Завтракъ кончился. Каталина и Хаиме вышли въ садъ. Самъ донъ Бенито, съ видомъ благодушнаго патріарха, приказалъ дочери сопровождать сеньора Фебрера и показать насаженные имъ розовые кусты экзотическихъ формъ. Братья остались въ комнатѣ, служившей конторой, – глядя какъ, парочка прогуливалась въ саду и усѣлась затѣмъ на камышевыхъ стульяхъ подъ тѣнью дерева.

На вопросъ своего спутника Каталина отзѣчала съ застѣнчивостью донсельи – христіанки, воспитанной въ страхѣ божіемъ, угадывая скрытое въ его вульгарно – галантныхъ словахъ намѣреніе. Этотъ человѣкъ явился для нея, и отецъ первый одобрилъ. Дѣло сдѣлано!.. Онъ – Фебреръ, и она должна сказать ему «да». Она вспомнила свои дѣтскія годы проведенные въ школѣ: среди менѣе состоятельныхъ дѣвочекъ: онѣ при каждомъ удобномъ случаѣ задѣвали ее, изъ зависти къ ея богатству и изъ унаслѣдованной отъ родителей ненависти. Она – чуета. Могла дружиться лишь съ дѣвочками своей расы; а послѣднія, въ угоду непріятелю, измѣняли другъ другу; у нихъ не было ни энергіи, ни солидарности для совмѣстной самозащиты, Послѣ классовъ, чуеты выходили раньше по указанію монахинь, чтобы, очутившись вмѣстѣ на улицѣ, не подвергнутся оскорбленіяліъ и аттакамъ со стороны прочихъ воспитаницъ. Даже служанки сопровождавшіе дѣвочекъ, дрались, раздѣляя ненависть и предразсудки своихъ хозягвъ. Точно также, въ мужскихъ школахъ чусты выходили раньше, спасаясь отъ камней и ударовъ ремнемъ старыхъ христіанъ.

Дочь Вальса терпѣла пытки предательскихъ уколовъ булавкой, царапинъ изподтишка, подрѣзываній косы, а затѣмъ, когда выросла, – ненависть и презрѣніе бывшихъ товарокъ постоянно преслѣдовали ее, отравляя ей удовольствія молодой богатой женщины. Къ чему изящество?.. Во время прогулокъ ей кланялись одни пріятели ея отца; въ театрѣ ея ложу посѣщали урожденцы улицы. За одного изъ нихъ ей предстояло выдти замужъ, подобно матери и бабушкамъ.

Отчаяніе и мистицизмъ юности ее обрекали на монашескую жизнь. Ея отецъ едва не умеръ съ горя. Но религія, эта религія, за которую онъ готовъ былъ отдать жизнь!.. Донъ Бенито согласился на поступленіе ее въ какой-нибудь майоркскій монастырь, гдѣ бы онъ могъ видѣть свою дочь постоянно. Но ни одинъ монастырь не захотѣлъ открыть своихъ дверей. Настоятельницы, соблазняемыя состояніемъ ея отца, которое перешло бы впослѣдствіи къ монастырской общинѣ, относились терпимо и благосклонно, но монастырская паства возмущалась при мысли принять въ свою среду представительницу улицы, отнюдь не смиренную, не рѣшившуюся подчиняться безропотно другимъ, а богатую и гордую.

Вернувшись снова въ міръ, благодаря ихъ сопротивленію, Каталина не знала, что ее ждетъ въ будущемъ, и жила, какъ больная у отца, отвернувшись отъ юношей – чуетъ, которые, какъ бабочки вились около нея, привлеченные милліонами дона Бенито. И вдругъ благородный Фебреръ словно сказочный принцъ явился сдѣлать ее своей супругой. Какъ милосердъ Господь! Она видѣла себя во дворѣ около собора, въ кварталѣ благородныхъ, гдѣ, по узкимъ улицамъ съ голубой, безмолвной мостовой, шли священнослужители въ часы вечерней дремоты, на зовъ колокола. Видѣла себя въ роскошной коляскѣ среди сосенъ бельверской горы или на молу, и Хаиме съ нею; отрадно ей было думать о полныхъ ненависти взглядахъ ея бывшихъ товарокъ: онѣ завидуютъ не только ея богатству и новому положенію, но и тому, что она владѣетъ этимъ человѣкомъ: безпокойная жизнь, приключенія на чужбинѣ окружили его ореоломъ страшнаго соблазна, ослѣпляющаго и рокового для тихихъ сеньоритъ – островитянокъ. Хаиме Фебреръ!.. Каталина всегда видѣла его издали, но когда она коротала свое гнетущее одиночество за неприрывнымъ чтеніемъ романовъ, нѣкоторые герои, самые интересные своими приключеніями и подвигами, постоянно вызывали образъ этого дворянина соборнаго квартала, странствовавшаго по землѣ съ элегантными женщинами, расточая свое состояніе. И вдругъ, отецъ сталъ ей говорить объ этомъ необыкновенномъ лицѣ и далъ понять, что Хаиме хочетъ предложить ей свое имя, а вмѣстѣ съ именемъ славу своихъ предковъ, бывшихъ друзьями королей!.. He знала она, любовь ли или благодарность – какое-то нѣжное чувство, туманившее ей глаза, толкало ее на встрѣчу этому человѣку. Ахъ, какъ она желала его! И слушала она, какъ нѣжное журчаніе, его рѣчи, не зная въ точности, что онъ говорилъ, упиваясь ихъ музыкой, думая въ то же время о будущемъ, которое быстро открылось передъ ней, какъ солнце сквозь пологь тучъ. Потомъ, сдѣлавъ усиліе, она начинала внимательно слушать Фебрера. Онъ говорилъ ей о большихъ далекихъ городахъ о вереницахъ роскошныхъ экипажей съ женщинами, разодѣтыми по послѣдней модѣ, о подъѣздахъ театровъ, откуда спускались каскады брилліантовъ, перьевъ, обнаженныхъ плечъ: онъ старался приноровиться къ уровню дѣвичьяго пониманія, старался польстить ей описаніями женской славы.