Ловкачи

– При всей кажущейся силе я часто слабею, и в груди по временам у меня что-то странное творится.

Господин Шельцер не особенно встревожился этим заявлением и только мысленно про себя решил, что необходимо будет обратить особое внимание врача на это обстоятельство. Но вслух он сказал:

– Иногда избыток здоровья принимается нами тоже за болезнь.

– Как бы то ни было, – продолжал клиент, – а я твердо решил страховаться только на случай смерти. Будьте так добры исчислить мне размер премий, которые я должен буду вносить вашему обществу пожизненно.

– Сколько вам лет?

– Тридцать два, хотя на вид я кажусь старше и многие мне дают тридцать шесть.

– Я не нахожу. Вот изволите ли видеть: по тарифу номер один (первая таблица) страхования на случай смерти с пожизненною премией вы платите за сто рублей, при тридцатидвухлетнем возрасте, два рубля шестьдесят две копейки в год, за, тысячу, стало быть, двадцать шесть рублей двадцать копеек, за десять тысяч двести шестьдесят два рубля и, наконец, за шестьдесят тысяч…

Он взял карандаш и на крахмальном рукавчике своей сорочки наскоро помножил 262 на 6.

– Тысячу пятьсот семьдесят два рубля, – сказал он вслух. – Но тут, изволите ли видеть, имеется в виду еще одна комбинация: если вы отказываетесь участвовать в пятидесяти процентах прибылей нашего общества, то мы, оценивая их минимум в двенадцать процентов годовых, делаем вам таковую же скидку.

Он снова засчитал на своей манжетке и вскоре заявил:

– Вам, стало быть, приходится вычесть сто восемьдесят восемь рублей шестьдесят четыре копейки, и годовая ваша премия равняется тысяче тремстам восьмидесяти трем рублям тридцати шести копейкам.

– Да, но я могу вносить ее и по полугодиям? – спросил Пузырев.

– Да, конечно, можете; это как вам самим будет удобнее, и общество наше в данном случае тоже не любит стеснять страхующихся.

– Так что мне придется уплачивать вам два раза в год по семисот приблизительно рублей?

– Да, около этого.

– Прекрасно. Теперь изволите ли видеть, в чем дело.

Господин Шельцер придвинулся еще ближе, предвидя высшие конфиденциальные открытия. В самом деле, Пузырев ему сообщил вещь, которую ему от страхующего свою жизнь еще никогда не приходилось слышать.

– Я давно, – сказал он, – задумал одно благотворительное дело. Осуществить его у меня, к сожалению, не хватает материальных средств. У меня есть друг, которому мои цели и намерения известны. Ему я все открыл и все, безусловно, доверяю. В случае моей смерти он получит по бланковой надписи на полисе капитальную сумму страхования и, согласно своему обещанию, выполнит мой завет.

Господин Шельцер любил все возвышенное и благородное. Он был глубоко тронут и в приливе почтения к столь великой идее встал перед Пузыревым и сказал:

– Какая возвышенная цель! Но, ради Бога, именно потому, что цель ваша так велика, так возвышенна и чтобы приблизить момент исполнения вашей великой задачи, позвольте еще раз предложить вам страхование на дожитие. Смотря на вас, я уверен, что вы и сорок, и пятьдесят лет еще проживете…

– А я в это не верю, – снова поникнув грустно головою, сказал Пузырев. – Что-то гложет меня внутри, и боль эта с каждым днем меня более тревожит. В сущности говоря, она-то и является главною причиною моего поспешного страхования.

Теперь и обер-инспектор усомнился. Он невольно на этот раз, при вторичном о том же заявлении самого клиента, подумал: «Почем знать? Может, он и в самом деле страдает опасным недугом? Врач наш это исследует; но только какая жалость, если такая выгодная сделка не совершится!»

– Тем не менее, – перебил его размышления Пузырев, – я вас попрошу сейчас же принять от меня задаток и поспешить со всеми остальными формальностями. Я бы желал, если возможно, еще завтра быть осмотренным и выслушанным вашим врачом.

– Пожалуйста! Мы никогда клиентов не задерживаем. У нас все это делается моментально. Позвольте мне с вас взять декларацию, то есть заявление и ответы на некоторые вопросы.

Он перешел к письменному столу и принялся за дело.

– Имя, отчество и фамилия ваши, если позволите?

– Илья Максимович Пузырев.

– Илья Максимович Пузырев, – повторил за ним Шельцер, записывая это имя на желтом листке большого почтового формата с отпечатанными вопросными пунктами. – Занятие?

– Науками, – ответил наугад Пузырев и внутренно улыбнулся наглости своего ответа.

Перед рубрикою о гражданском состоянии, или так называемом état civil, господин Шельцер, уже не спрашивая, написал:

– Холост.

Потом он пропустил несколько вопросов, на которые, в сущности, обязан ответить страхующий агент, и перешел прямо к параграфу пятому.

– Каковы ваши привычки, то есть какую, собственно, жизнь ведете вы, сидячую или деятельную, воздержную или наоборот?

– Самую нормальную, – ответил Пузырев, даже глазом не моргнув. – Я и встаю и ложусь всегда в одно время; не предаюсь никаким излишествам, и если я и занимаюсь науками, то восполняю сидячую жизнь аккуратным и вполне достаточным моционом.

– Умер ли кто из членов вашего семейства преждевременно?

– Мой отец скончался всего год тому назад, семидесяти трех лет от роду, а мать умерла в родах, на тридцать пятом году.

– Благодарю вас; остальное я уже сам пополню. Сколько вам будет угодно внести задатку?

– Да сто рублей пока, я думаю, будет достаточно.

– Вполне-с.

Он выдал квитанцию из особой, вроде чековой, книжки, принял деньги и еще спросил:

– Ваш адрес?

Пузырев назвал свое новое местожительство, так как для совершения страховой операции он счел нужным переехать. Записав полученные указания, господин Шельцер хотел было уже освободить клиента от дальнейших расспросов, как вдруг вспомнил:

– А в какие часы вас удобнее всего будет застать нашему врачу?

– Я бы предпочел утром.

– Прекрасно-с, завтра до двенадцати часов он будет у вас.

Пузырев простился и вышел. Ему надо было повидаться с Хмуровым. Так было условлено еще накануне, что прямо из страхового общества он приедет к нему.

– Вот что, – сказал Иван Александрович, внимательно осмотрев весь туалет своего компаньона, – одет ты весьма прилично; не хочешь ли поехать со мною вместе позавтракать и, так сказать, спрыснуть наше новое, уже начавшееся предприятие?

– С удовольствием. Я, кстати, голоден как волк.

Хмуров позвонил.

Вошел в номер коридорный Матвей Герасимов и в удивлении уставился глазами прямо в лицо гостя.

– Что, брат, узнаешь! – спросил его как ни в чем не бывало Пузырев.

– А что? – несколько удивился и Хмуров.

– Да, оказывается, мы с твоим номерным старые знакомые, – находчиво ответил, впрочем уже подготовившийся к тому, Илья Максимович. – Мне надо было тут про одну барыньку справиться, так я на днях к нему обратился.

– И что же, разыскалась барынька? – поинтересовался узнать Хмуров, конечно ничего не подозревая.

– Нет, в других, должно быть, номерах остановилась, черт ее знает, нигде найти не могу.

– Что прикажете, Иван Александрович? – спросил Матвей, успокоенный на этот счет.

– Пальто дай, снеси плед в коляску и вели подавать: я еду.

Спускаясь по лестнице, он спросил Пузырева:

– Полагаю, к Тестову поедем? В «Славянском» очень модно, а у Тестова утром не слишком народу много; а уже накормят нас, так могу тебя уверить, что на славу.

– Что же? Я лично против Тестова ничего не имею: заведение приличное, первый сорт!

XI. У Тестова

В одном еще как нельзя лучше сходились достойные друг друга компаньоны: и Хмуров, и Пузырев любили покушать.

Иван Александрович, всегда, еще с детства, лакомый, за последние годы находил все большее наслаждение за трапезою и начинал уже, несмотря на сравнительную молодость свою, ставить тонко, но обильно сервированный стол на первый план перед всеми иными жизненными наслаждениями.

Бывало, даже и в тяжелые времена он, не задумываясь, жертвовал с трудом добытую красненькую на угощение своей требовательной персоны.

Что касается Ильи Максимовича, то и во всем остальном, а не только в этом одном, он обладал гораздо большею силою воли, нежели приятель и товарищ его по делам Хмуров.

Тем не менее при случае, да когда еще предлагалось покушать на славу не за свой собственный счет, он от приглашения и не думал отказываться.

В коляске Хмурова доехали они до знаменитого и всем известного ресторана.

Теперь Иван Александрович уже не стеснялся открыто показываться с Пузыревым, так как Илья Максимович прилично оделся, правда не у первоклассного портного, а купил все готовое, но экипировка была новенькая и выглядела вполне удовлетворительно.

Приятели сняли свои пальто внизу, в швейцарской, и поднялись во второй этаж. Дверь со стеклами на лестнице точно по волшебству распахнулась перед ними сама, так как ее за шнур снизу потянул предупредительною рукою один из швейцаров, и они прошли мимо кланяющихся буфетчиков и распорядителей в общий зал, где стоял знаменитый Шварцвальдовский оркестрион.

Благообразные половые, в традиционных белых полотняных костюмах, высматривали точно на подбор, и Хмуров невольно подумал, что вид их куда опрятнее фрачных официантов других ресторанов.

Молодцы, сейчас же распознав в особенности в Хмурове, и ранее бывавшем здесь, хороших гостей, почтительно засуетились около избранного ими стола.

– Ну, как ты думаешь? – спросил Иван Александрович, взяв карточку и бегло просматривая ее.

– Заказывай ты, – ответил Пузырев, – а уж если что не так, я переменю.

– Изволь.

Он прочитал всю денную карточку от начала до конца внимательно, передал ее Пузыреву и сам сказал:

– Я бы не прочь сделать таким образом. Водку ты будешь пить, или нельзя ли без водки обойтись?

– Признаться, рюмку или много две не мешало бы по случаю осенней погоды пропустить, – ответил Илья Максимович.

– Хорошо. В таком случае только вот что, – обратился Хмуров к половому, – принеси нам листовочки на смородинных почках и дай нам английской горькой.

– Я хинную люблю, – сказал Пузырев, внимательно следя за распоряжениями товарища.

– И хинная вещь невредная, но тогда английской горькой, пожалуй, и не надо.

– К закуске балычка не прикажете ли, или, может быть, салат оливье? – спросил половой, желая прислужиться, но не попал во вкус.

– Надоел мне твой салат оливье! – ответил ему Хмуров. – Нет, ты вели нам несколько копчушек в духовой шкапчик на сковородочке поставить, да так горяченькие и тащи сюда.

– Слушаю-с.

– Постой, к закуске этого мало, тем более что с ними надо осторожно обращаться, не то на целый день воспоминания будут.

– Семги тогда не позволите ли? Отменная получена-с, – снова предложил половой.

– Нет, а вот что ты сделай: спроси мне на кухне штуки четыре fonds d'artichaux, понимаешь?

– Понимаю-с, одни то есть донушки от артишоков-с изволите приказывать?

– Да, но холодные. К ним одно крутое яйцо, мелко нарубленное, и немножко эстрагону. Подашь масло и уксус, я сам заправлю по моему вкусу.

– Слушаю-с.

– Это что-то новое? – спросил не менее полового удивленный Пузырев.

– Ну, вот увидишь, какая это идеальная закуска к водке, – сказал Хмуров и снова, обращаясь к половому, продолжал свой прерванный заказ: – Другой закуски нам не надо никакой…

– Икорки зернистой тоже не прикажете? – спросил все-таки тот.

– Не прикажу. Слушай меня и не перебивай. На первое ты нам подашь лососину в соусе раковом, и чтобы соусу побольше было… Ты, Илья Максимович, против этого ничего не имеешь?

– Ничего.

– А на второе…

– Дупеля не позволите ли?

– Да оставь ты меня, пожалуйста, со своими советами и слушай, что я тебе говорю…

– Виноват-с…

– Ну вот то-то же и есть. Прикажи главному вашему, старшему повару самому, наблюсти за этим: взять трех крупных сибирских рябчиков, грудки пополам разделить, из черного мяса, печеночек и так далее нарубить, протереть почти как пюре и сделать вроде маленьких котлеточек, немного сладкого мяса, шампиньонов и побольше крупных, толсто нарезанных трюфелей… Все заправить мадерой, но не перебодрить…

– Сальме, стало быть, из рябчиков? – переспросил половой.

– Ну да, сальме из рябчиков, только не забудь, как я люблю: и мясо сладкое, и шампиньоны, и трюфели…

– Салат прикажете?

– Салат? Нет, пожалуй, не надо. Иди, заказывай.

Обращаясь к Пузыреву, на лице которого блуждала улыбка одобрения, он спросил:

– Ты как думаешь?

– Заказано недурно, если так же будет исполнено, то и желать лучшего ничего нельзя. Но вот вопрос: пить что будем? Чем, то есть каким пойлом, ты меня угощать станешь?

– Видишь ли? Красное после рыбы не идет, непременно надо белое…

– Само собою…

– И я не знаю, как ты находишь, а хороший рейнвейн было бы недурно.

– Что же, пожалуй!

– Если бы ты на водке не настаивал, я бы совсем иначе распорядился.

– А например?

– Я предполагал сперва так сделать: хорошего сухого хереску полбутылочки, а именно рюмку, да за зернистой икрой, а вторую за рыбой, потом уже, при сальме из рябчиков, хорошего бургонского…

– Все равно, теперь заказано. Надо вино выбрать заранее. Рейнвейн в лед надо поставить. Терпеть я не могу, когда рейнвейн не достаточно холоден.

– Ну еще бы! – согласился и Хмуров. – Я тут пивал одну марку, отменное винцо, и не из самых дорогих. Помню, что-то около восьми рублей бутылка…

Он стал искать в карточке вин. Половые все с большим почтением готовили приборы и усиленно хлопотали. Обоим гостям хотелось есть, и они поторапливали их. Приказано было подать копчушки раньше, так как заказанные сердцевинки артишоков приходилось подождать. Но вскоре все было подано, и приятели чокнулись сперва листовкою, а потом и хинною. Решено было более двух рюмок не пить, а перейти к вину. Рыба оказалась прекрасною, соус к ней тоже, а в отношении сальме из рябчиков повар превзошел самого себя. Только заказано было слишком много, и Хмуров с Пузыревым всего доесть не могли: достаточно было бы и двух рябчиков.

Между тем бутылка доброго старого рейнвейна была допита до дна, а от вкусной, несколько пикантной еды жажда только увеличивалась.

– А что бы ты сказал, – спросил Хмуров Пузырева, – если бы мы теперь с тобою распили бутылочку шипучки?

– Только не сладкого.

– Изволь.

Хмуров подозвал человека и приказал подать бутылку шампанского полусухого. Но он любил закончить еду по всем правилам и без последнего сладкого блюда ни в обед, ни в ужин обойтись не мог. Он заказал себе пунш глясе, тоже поданный превосходно, так что даже Пузырев, сперва утверждавший, будто все это бабьи капризы, соблазнился и последовал его примеру.

Все время еды приятели мало говорили о делах, а всецело предались испытываемому наслаждению. Но когда шампанское было окончено, когда все со стола прибрали и люди постлали новые, снежной белизны, салфетки, когда наконец был подан кофе и коньяк Мартель, у Хмурова развязался язык.

Порешив раз снова сойтись с Пузыревым и вместе с ним совершить обман для получения из страхового общества солидного куша денег, Иван Александрович стал, так сказать, сам льнуть к прежде отверженному другу, уже вследствие той простой причины, что сознавал в нем неоспоримую силу.

Да и Илья Максимович в самом деле ни на единую минуту не терял перед Хмуровым своего превосходства и держал себя с некоторою гордостью, вызывавшею в более слабой натуре и почтение и откровенность.

Вкусная еда с приличным возлиянием дорогого и неподдельного вина еще более расположили Хмурова к беседе, и за кофеем он вдруг сказал своему другу:

– Я и сам, брат, сознаю, что лучшее в мире все-таки свобода! Разве подобные нам с тобою натуры созданы для тихих радостей семейной жизни? Никогда! Нас манит неизвестность завтрашнего дня и новизна ощущений. Однообразие для нас с тобою равносильно смерти, и я уверен, что ты, как и я, сбежал бы от миллионов, если бы пришлось включить при них свою жизнь в рамки ежедневного семейного порядка и домашнего однообразия. Вот почему я себе простить не могу моей первой женитьбы…

– И вот почему, – добавил насмешливым тоном Пузырев, – ты готов бы был хоть сегодня развестись со своею первою женою и жениться на Мирковой!..

– Не говори, нет, не говори этого! – воскликнул Хмуров. – На Мирковой жениться было бы полезно только с одною целью: подхватить ее денежки да добиться тогда свободы, хотя бы в Америке, где бы то ни было, но свободы…

– Ты увлекаешься.

– Почему это? – спросил Иван Александрович, наливая и себе и компаньону по новой рюмке финьшампани.

– Вспомни только, что ты говорил и о чем мечтал при своей женитьбе на Ольге Аркадьевне!

– Так что ж из этого?

– Из этого следует, что думаешь поступить так, а выходит на деле-то, когда свяжешься с тобою, совсем иначе. Ты ведь и с Ольгою Аркадьевною храбрился да уверял, будто бы все к рукам приберешь, а вместо того сам ей так в руки попался, что она теперь только вот на пороге этого ресторана покажись – и пропала вся твоя веселость.

Хмуров хотел было что-то сказать в объяснение, но Пузырев ему говорить не дал и даже рукою махнул.

– Вот в том-то и дело, – сказал он, – что с бабами совсем не так легко связываться, как многие думают, и найдется немало женщин, которые в обиду себя не дадут…

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Да чего смотреть-то? Живой пример налицо, слава Тебе Господи!

– Это кто, Ольга, что ли?

– Хотя бы и Ольга Аркадьевна! Разве я не правду говорю.

– Все от того зависит, как на вопрос смотреть, – сказал Хмуров. – Ольга Аркадьевна, начать с того, никогда никакими миллионами не обладала, а все состояньице ее, когда я на ней женился, равнялось восьмидесяти тысячам…

– Что ж из этого?

– А то, что игра не стоила свеч. Мне просто-напросто даже не стоило рисковать…

– И, однако, ты рискнул!

– Да, по моей собственной глупости и неосмотрительности, – ответил горячо Хмуров. – Но я теперь умнее и уже никак не попадусь…

Пузырев закурил дорогую ароматическую сигару и, помолчав несколько, сказал совсем иным, серьезным голосом:

– Во всяком случае, спекуляции на смерть я не одобряю и в благополучный их исход не верю.

– Я могу тебе назвать примеры, где люди с характером и твердою волею умели провести дело до конца и, даже при всеобщем подозрении, выйти сухими из воды. К тому же и твое страховое дело, что это, скажи мне на милость, как не спекуляции на ту же смерть?

– Извини, пожалуйста, – ответил, снова насмешливо улыбаясь, Пузырев. – Я в данном случае никакого зла не причиняю личности, а напротив, беру субъекта, которого к жизни вернуть невозможно, и всячески стараюсь облегчить его последние дни. Общество же, при своих колоссальных операциях, даже и не почувствует моей ковки на какие-нибудь жалкие шестьдесят тысчонок!

– Ну, эту мораль ты пойди прокурору докажи в случае, если дело не выгорит, и тогда увидишь, что он тебе скажет.

– Типун тебе на язык!

– А я, – продолжал Хмуров, – в моем деле с Мирковой совсем другого опасаюсь.

– А например?

– Я потому не могу с нею привести в исполнение моих широких замыслов, что мне на пути стоит помехою моя первая женитьба, а не будь этого…

– Скажи мне, пожалуйста, одно, но только по чистой совести: Миркова до брака не сблизится с тобою?

– Она считает меня вполне свободным и независимым.

– Это не ответ.

– Напротив, из этого следует, что иначе как на жениха своего она на меня и не смотрит.

– В таком случае, – сказал Пузырев, – мой тебе совет: все порвать и далее этой опасной игры не вести.

– А если я достану бумаги, чтобы с нею обвенчаться, и потом немедленно со свадьбы увезу ее за границу?

– Будь настороже.

– Легко сказать, когда соблазн так велик! – воскликнул Хмуров.

– Отойди от него, пока еще есть время. Ты берешь на себя слишком опасную роль. Двоеженство карается лишением всех прав состояния и ссылкою на поселение в Сибирь. То же, что я тебе предлагаю, безопаснее. Тут и комар носа не подточит…

– Конечно, оно так, – соглашался Хмуров, – только надо взвесить и другую часть вопроса.

– Какую это?

– Ту, что с одной стороны предполагаются миллионы, а с другой – всего тридцать тысяч. Разница заметная!

– Согласен. Но сам ты мне сейчас говорил о твоей ненависти к зависимости. Причем имей в виду, что тридцать тысяч будет не у одного тебя, но и у меня, а вдвоем, с такими деньгами, мы за границею чудес натворим и все карманы опустошим. Слушайся меня: бросай под каким бы то ни было предлогом свою Миркову, не то добра не выйдет…

– Пойми, что этого сделать нельзя! – сказал наконец Хмуров.

– Но почему же?

– Я взял у нее денег.

– Сколько?

– Да сколько бы ни было, это все равно, только отдать я их ей не могу.

– Послушай, скажи мне только одно: сам-то ты понимаешь, какую опасную игру ты с нею ведешь?

– Да как не понять?

– Веришь ты, что со мною можно безнаказанно деньги нажить?

– Ну так что ж?

– В таком случае спасайся. Я берусь все устроить. Такие вещи надо делать безотлагательно.

– Не бежать же мне!

– Нет, именно бежать, и чем скорее, тем лучше! Спроси счет, поедем к тебе, и я тебе все разъясню.

XII. Против Мирковой

Если Пузырев вторично и все с большею настойчивостью требовал полного разрыва каких-либо отношений между Хмуровым и Мирковой, то уж, конечно, действовал он в данном случае не без особых расчетов.

Главные его опасения заключались в том, как бы Хмуров не ускользнул от него, так как исполнение всех его мошеннических планов требовало именно такого представительного компаньона.

По всем своим приемам и по действительно обольстительной наружности Иван Александрович располагал к себе с первого же раза.

Что же касается могущего повториться обмана, то Пузырев более не опасался такового со стороны компаньона, потому что дал ему в точности понять, что все ему известно относительно Ольги Аркадьевны, и этого было вполне достаточно, чтобы держать Ивана Александровича в ежовых рукавицах.

По возвращении от Тестова в номер, занимаемый Хмуровым, давешняя беседа возобновилась, но, сколько бы Пузырев ни был настойчив, Хмуров упорно старался ему доказать, что присутствие его здесь, в Москве, при Мирковой, пока не окончится дело страхования, то есть до того даже момента, когда получатся им из общества «Урбэн» все деньги, куда безопаснее побега.

Пузырев хотел в точности определить только одно: привлекают ли Хмурова все еще надежды воспользоваться состоянием Мирковой, на что сам он, Илья Максимович, смотрел как на весьма сомнительную мечту, или же ему почему-либо нельзя и опасно теперь с нею прервать?

К этому он и повел свою беседу. Как человек ловкий и настойчивый, он вскоре добился толку. Хмуров, которого все эти расспросы утомляли и раздражали, притом еще под влиянием выпитого за завтраком вина, махнул на все рукою и чистосердечно признался товарищу:

– Ну, если хочешь, я тебе все расскажу, и ты сам поймешь, почему мне нельзя так бросить ее, не имея еще возможности уехать за границу.

– Я тебя к откровенности не вынуждаю, – сказал в притворном равнодушии Пузырев. – У каждого могут быть свои личные тайны.

Но это, как он и рассчитывал, только возбудило Хмурова к еще большей откровенности.

– Нет, – сказал он, – слушай. Я, видишь ли, голубчик мой, играю перед Мирковой роль человека совершенно обеспеченного. Иначе она могла бы отнестись ко мне с недоверием. Но выдержать эту роль долго я бы не мог, а взять у нее же денег не было никакого предлога. Вот я и узнал, что у нее на руках хранится билет в пять тысяч рублей, проценты с которого назначены ее покойным мужем на прокормление прохожих бедняков мимо их дачи на шоссейной дороге. Ловко завел я речь о том, что капиталец этот не трудно бы было и увеличить разменом банкового билета и приобретением на эту сумму таких акций, биржевая цена которых значительно возвышается. Вполне мне доверяя, хотя и не понимая ровно ничего из всего мною сказанного, кроме разве желания с моей стороны принести делу, задуманному ее покойным мужем, возможную пользу, она отдала мне эти пять тысяч. Ты поймешь теперь, почему мне не особенно-то ловко уехать, не возвратив ей этих денег?

С другой стороны, Пузырев предвидел, что женщина, пожалуй, и еще сильнее привяжется к красавцу, и тогда даже то, что могло бы уронить его теперь в ее глазах, она сумеет оправдать, лишь бы не утратить его самого. Мигом сообразив, что делать, он сказал:

– Неужели ты полагаешь, что такая барынька, как твоя Зинаида Николаевна, может хоть на единую минуту заподозрить тебя в похищении у нее пяти тысяч, если бы даже ты и был вынужден сейчас уехать.

– А то как же?

– Какой вздор! – воскликнул тоном полнейшей искренности Пузырев.

– Не понимаю почему?