Асмодей нашего времени

Совершенъ былъ первенецъ творенія: но змѣй-искуситель сказалъ ему: вкуси отъ древа недозволеннаго познанія, и будешь, яко Богъ. Послушался первенецъ земля змѣя-искусителя занесъ ногу на высшую ступень совершенства, потерялъ равновѣсіе – и палъ….

Софьинъ клеветалъ на природу человѣческую подъ диктовку ума; сердце же его говорило ему совсѣмъ другое. По мѣрѣ тишины и спокойствія, водворявшихся внутри его, умъ началъ читать ему уроки гордости, которая у крѣпкихъ натуръ почти столько же находитъ для себя пищи въ несчастіи, сколько слабыя натуры находитъ ее въ Счастіи. Онъ ухватился за произнесенное когда-то имъ неосторожное слово отверженія всего, что есть прекраснаго въ жизни и потому слышалъ внутри себя голосъ, который громко возопилъ бы противъ мнимо-постыдной измѣны внезапно брошенному слову.

Глава четвертая

А между тѣмъ мы напрасно такъ скоро разстались съ Онисимомъ Сергеевичемъ, не познакомившись съ нимъ поближе. Такихъ людей со свѣчей поискать: ибо они ужь послѣдніе представители отжившаго поколѣнія. Наши потомки не найдутъ ужь этихъ топорно обдѣланныхъ характеровъ, и быть можетъ заподозрятъ разскащика въ беззаконномъ преувеличеніи. А между тѣмъ они еще живутъ и движутся межь нами съ своей грубоватой честностью, съ своимъ крѣпкимъ словомъ, которое въ иную нору пришибетъ, словно обухомъ, моднаго краснобая, съ своими ухватками и пріемами, отъ которыхъ не мѣшаетъ иногда и посторониться, – короче, со всѣми особенностями, характеризовавшими нашихъ отцовъ и дѣдовъ.

Онисимъ Сергеевичъ Небѣда происходилъ изъ древняго благороднаго, русскаго дома, и еслибъ онъ, подобно Соломонидѣ Егоровнѣ, занимался поболѣе своей генеалогіей, то безъ труда могъ бы разсказать, какъ прадѣды его засѣдали въ Боярской Думѣ, какъ иные изъ нихъ водили дружины на поле ратное, какъ пировали за сытными боярскими столами, гнувшимися отъ тяжести братинъ, полныхъ русскимъ медомъ и заморской романеей, и отъ необъятнаго груза разнородныхъ яствъ. Когда порой задѣвали апатическое его равнодушіе къ такимъ воспоминаніямъ, и кто нибудь, опустясь на дно генеалогическаго моря, вытаскивалъ оттуда поросшіе мхомъ осколки родословнаго своего дерева, Онисимъ Сергеевичъ, махнувъ рукой, обыкновенно говаривалъ: "а, чортъ знаетъ что тамъ такое! Вонъ, пожалуй, и мои предки по Исторіи значатся еще при Василіѣ Темномъ, да мнѣ-то что отъ этого? Ни тепло, ни холодно! Русскій дворянинъ да и баста!" Соломонида Егоровна однакожь не жаловала такихъ разсужденій Онисима Сергеевича, и если ему случалось проповѣдывать при ней подобную ересь, то она старалась всѣми силами перебить рѣчь своего супруга и показать слушателямъ аристократическую древность фамиліи Небѣды, непремѣнно употребляя въ такихъ случаяхъ личныя и притяжательныя мѣстоимѣнія въ числѣ множественномъ: мы, наши, и проч. Онисимъ Сергеевичъ вставалъ при этомъ съ своего мягкаго кресла, и склонивъ болѣе обыкновеннаго голову на сторону и потупивъ глаза, уходилъ въ кабинетъ. Зачѣмъ онъ уходилъ, за тѣмъ ли, что не любилъ похвалъ себѣ слушать, или отъ того, что боялся проговориться какъ нибудь во вредъ аристократическому важничанью своей дражайшей половины, – Богъ его знаетъ. Надо замѣтить, что Сололомонида Егоровна, къ крайнему своему прискорбію, была вовсе не аристократическаго происхожденія, и говорятъ, предокъ ея, не далѣе, какъ во второмъ колѣнѣ, былъ вольноотпущеннымъ и служилъ економомъ или прикащикомъ у какого-то мелкаго барина. А страсть похвастать, если не своимъ, то мужнинымъ достояніемъ не давала ей покою. Вообще, мы всегда любимъ громко проповѣдывать и навязывать себѣ тѣ похвальныя качества, которыхъ въ насъ или вовсе нѣтъ, или есть только въ чуть замѣтныхъ зародышахъ. Онисимъ Сергеевичъ чувствовалъ это очень хорошо, и потому-то крѣпко не жаловалъ длиннорѣчивыхъ разсужденій своей супруги.

– Ну, распустилась съ своими краснорѣчіями! бормоталъ онъ съ такихъ случаяхъ. Ты, матушка, вотъ что лучше скажи; сколько великіе предки-то мои благопріобрѣтеннаго мнѣ оставили, вотъ что!

– А уваженье, Онисимъ, а почтеніе? возражала Саломонида Егоровна.

– Оно мое, а не предковское!

– Всежь не сравняютъ тебя съ какимъ нибудь выскочкой.

– Какъ же! Въ почетный уголъ такъ тебя и посадитъ! Нѣтъ, матушка, теперь ужь люди поумнѣли, и за то, что отцы да дѣды были умны, дураковъ сыновъ не уважаютъ.

– Изъ чего жь бы послѣ этого и состояла аристократія?

– Въ Русскомъ царствѣ, благодаря батюшкѣ Петру, вывелась старинная, пузатая аристократія; а если есть она у насъ, то слагается изъ людей умныхъ, полезныхъ, отличенныхъ Царемъ-Батюшкой, ктобъ они такіе ни были. Вотъ тѣ и вся недолга!

Онисимъ Сергеевичъ, дѣйствительно, не могъ въ той же мѣрѣ похвалиться наслѣдственнымъ богатствомъ, въ какой досужая генеалогія могла бы насчитать знаменитыхъ его предковъ. Все состояніе его ограничивалось двумя сотнями ревизскихъ душъ, которыя давали очень мало подспорья своему барину. Благородныя раны, – памятка двѣнадцатаго года, честная, долговременная служба обратили на него вниманіе Правительства, и Онисимъ Сергеевичъ, не купаясь, какъ говорится, въ золотѣ, могъ однакожь похвалиться достаткомъ, слѣдствіемъ его скромности и прадѣдовской бережливости. "Копейка рубль бережетъ, говаривалъ онъ, а кому рубль ни по чемъ, тотъ самъ гроша не стоитъ." Соломонида Егоровна однакожь и въ этомъ не сходилась съ своимъ супругомъ. Обязанная поневолѣ держать строгую економію, она, въ утѣшенье себѣ, на словахъ бросала тысячами, и успѣвала разными уловками и пожертвованіями достигать того, что въ домѣ ихъ была видна даже претензія на роскошь, а сама она съ дѣтьми одѣвалась, словно отъ тысячи душъ. Онисимъ Сергеевичъ видѣлъ все это, и въ душѣ благодарилъ свою сожительницу за такое умѣнье сводить концы съ концами. За то онъ позволялъ ей хвастать, сколько душѣ угодно, и развѣ ужь когда Соломонида Егоровна проврется самымъ немилосердымъ образомъ, онъ приговаривалъ: "хвастливаго съ богатымъ не распознаешь".

Онисимъ Сергеевичъ зналъ въ свое время и школьную лавку и "перстъ указательный" учителя, и скучный карцеръ и сидѣнье на хлѣбѣ на водѣ, и разныя другія подстреканья, бывшія въ стары-годы неизбѣжной принадлежностью образованія юношества. Школьныя воспоминанія шевелили иногда заснувшее его воображеніе, и Онисимъ Сергеевичъ съ увлеченіемъ говаривалъ подъ часъ о прежней методѣ воспитанія, разумѣется, отдавая ей преимущество предъ теперешнею. Онъ вспоминалъ наставниковъ своихъ съ ихъ недосягаемой для него ученостью, съ ихъ оригинальными привычками и странностями, и будто сбросивъ съ плечъ лѣтъ сорокъ, выступалъ молодцомъ, декламируя на распѣвѣ:

О ты, что въ горести напрасно.

– Чорта съ два, заключалъ декламацію свою Онисимъ Сергеевичъ, напишетъ теперь кто нибудь этакую оду! Это не куры-муры, разные амуры какіе нибудь, а самая суть, – да!

Въ этомъ отношеніи Онисимъ Сергеевичъ былъ непреклонный старовѣръ, и собственно Изящная Словесность, во мнѣніи его, ни на волосъ не подвинулась впередъ со времени Державина и Карамзина. Впрочемъ онъ не вовсе былъ глухъ къ стиху Пушкина и Жуковскаго; послѣдняго даже уважалъ за его баллады, а въ Пушкинѣ находилъ талантъ и говорилъ, что онъ "хорошо описалъ Онѣгина." За то всѣ прочіе поэты и прозаики рѣшительно не существовали для Онисима Сергѣевича. Гоголя онъ не полюбилъ, – не приличенъ, говоритъ. Впрочемъ, увидавъ какъ-то на сценѣ Ревизора, онъ нѣсколько дней послѣ этого разсказывалъ своимъ гостимъ содержаніе комедіи. Сама Соломонида Егоровна, дама въ высшей степени щекотливая на такія вещи, съ замѣтнымъ удовольствіемъ вмѣшивалась въ разговоръ, наводя своего супруга на нѣкоторыя обстоятельства и частности, ускользавшія изъ памяти его. Онисимъ Сергеевичъ никогда однакожь не отдѣлялъ автора отъ дѣйствующихъ лицъ повѣсти или драмы, и съ живымъ участіемъ слѣдилъ за всякимъ словомъ того или другаго лица, побранивая, подъ часъ довольно крупно, неизвѣстно впрочемъ кого, – автора или выводимаго имъ героя.

– Вишь онъ какъ! Говоритъ, шуба-то на васъ въ пятьсотъ рублей, а жалованья-то, говоритъ, получаете не Богъ знаетъ сколько, да такъ его и срѣзаль. Хе, хе, хе, хе! А этотъ городничій-то, когда говоритъ кварташкѣ: ты, говоритъ, скажи всѣмъ, говоритъ, что церковь-молъ была построена, да сгорѣла. Ну, не бестія ли? А Осипъ-то, Осипъ! Преразсудительный человѣкъ, но только плутъ большой… Гмъ, Департаментомъ, говорятъ, управлять приглашали, – далъ бы я тебѣ, канальѣ, Департаментъ! Обобралъ, мошенникъ, всѣхъ да и уѣхалъ, и суда нѣтъ на немъ. Да и Марья-то Андреевна хороша! Чортъ знаетъ, что за пакостная баба, тьфу!

Во всемъ вѣрный правиламъ чести и долга, всегда равный своему характеру, Онисимъ Сергеевичъ однакожь былъ въ высшей степени слабымъ отцомъ семейства. Чувство инстинктивной любви къ дѣтямъ, расширяясь болѣе и болѣе, охватило все существо его, во вредъ разумному началу правильныхъ къ нимъ отношеній. Дѣло очень естественное! Чѣмъ болѣе человѣкъ дѣйствуетъ подъ вліяніемъ чувства, тѣмъ болѣе ошибокъ ждетъ его впереди. Строго надобно разбирать тѣ случаи, гдѣ умъ можетъ и долженъ быть совѣтчикомъ и руководителемъ, и гдѣ, безъ его указанія, можно попасть въ такую кабалу, что послѣ и не выпутаешься. Повѣрка въ такомъ разѣ одна: когда изъ за убѣжденій ума выглядываетъ гордость и эгоизмъ, тогда прочь этого совѣтчика; когда же онъ говорятъ въ пользу извѣстныхъ правилъ, въ духѣ самоотверженія, тогда его голосъ не долженъ бытъ гласомъ вопіющаго въ пустынѣ.

Онисимъ Сергеевичъ, можетъ быть, и самъ хорошо это зналъ, но на дѣлѣ выходило у него какъ-то не такъ. Горячо любимый своими дѣтьми, онъ готовъ былъ служить всѣмъ ихъ прихотямъ, и въ простительномъ отцу заблужденіи находилъ что лучше его дочерей въ свѣтѣ нѣтъ. Соломонида Егоровна совершенно соглашалась съ этимъ, прибавляя къ тому, что иначе и быть не могло, потому что имъ хорошо извѣстно, какой онъ фамиліи, и потому что матерью ихъ она – Соломонида Егоровна. Вотъ на счетъ сыновей своихъ Онисимъ Сергеевичъ былъ немножко противнаго мнѣнія и окончательно расходился въ этомъ пунктѣ съ своей дражайшей половиной. Истрачивая пропасть денегъ на ихъ воспитаніе, онъ видѣлъ, что ребята его выходятъ какъ-то… не того, и копейку рублемъ не считаютъ. "Впрочемъ, чтожь такое? думалъ онъ въ иную пору. Вѣкъ на вѣкъ не приходитъ. Въ наше время то было хорошо, а теперь это. Притомъ молодому человѣку непремѣнно надо перебѣситься. Подростетъ, поумнѣетъ, и самъ остепенится. Вѣдь вонъ посмотрите, какіе побѣги съ перваго-то раза даетъ дерево, – и туда и сюда, а укоренится и пойдетъ расти, какъ надо".

Но это софистическое убѣжденіе Онисима Сергеевича сильно поколебалось, когда старшій сынъ его Виталій, не успѣвъ еще забыть кадетскихъ привычекъ и тетрадокъ, на пути къ мѣсту службы, изволилъ влюбиться въ какую-то Лизаньку Кацавейкину, и по первой же почтѣ послалъ къ отцу горячее, какъ только могутъ писать прапорщики да поэты, письмо съ настойчивымъ требованіемъ его благословенія, грозя въ противномъ случаѣ застрѣлиться чуть ли не десять разъ сряду. Испугался бѣдный Онисимъ Сергеевичъ: разсудокъ говорилъ ему, что девятнадцатилѣтній прапорщикъ окончательно пропалъ, свильнувъ съ служебной дороги на проселочную тропу женитьбы. Сгоряча онъ назвалъ его дуракомъ, молокососомъ и разбранилъ такъ, какъ только у Шекспира ругаются короли да принцессы, и тотчасъ же бросился къ перу писать отвѣтное посланіе: но за первой же строкой приставилъ палецъ ко лбу и задумался.

– А чего добраго, пробормоталъ онъ про себя. Вѣдь чортъ его знаетъ! Ну, какъ въ самомъ дѣлѣ застрѣлится! Вѣдь онъ у меня такой рѣшительный. Разъ какъ-то не захотѣлъ выучить урока изъ Географіи, – ужь какъ я ни бился, и просилъ, и грозилъ, и на колѣни ставилъ, и обѣда лишилъ, – ничто не помогло. Такъ таки германскія владѣнія и остались невыученными. Ужь стало быть выдастся такой характеръ! По дѣдушкѣ, значитъ, пошелъ.

Сильно заговорило въ Онисимѣ Сергѣичѣ привычное чувство безотчетной любви къ дѣтямъ. Встрепенувшійся было разсудокъ, какъ соколъ, съ котораго сняли колпачекъ въ неизвѣстной ему комнатѣ, слетѣлъ съ своего мѣста, забился въ уголокъ и притихъ подъ шумный говоръ взбунтовавшагося чувства. Весь растерявшись, Онисимъ Сергеевичъ обратился за совѣтомъ къ Соломонидѣ Егоровнѣ; а этого только и не доставало, чтобъ напугать бѣднаго Онисима Сергеевича. У Соломониды Егоровны на этотъ счетъ никогда не бывало нерѣшительности. Она всякій поступокъ своего дѣтища привыкла считать "благороднымъ" хотъ бы ея дѣтище ухватило только пуделя за хвостъ. Соломонида Егоровна, какъ дважды два, доказала своему супругу, что Виталій ужь офицеръ, слѣдовательно не мальчикъ, что онъ благородной фамиліи, слѣдовательно не позволитъ себѣ никакого неблагороднаго пассажа, что онъ развивался очень быстро, слѣдовательно нечему удивляться, если онъ теперь рѣшился "избрать себѣ подругу жизни" что она – Соломонида Егоровна – и въ Москвѣ и въ Петербургѣ слышала про фамилію Кацавейкиныхъ, слѣдовательно онъ никакъ не могъ ошибиться въ выборѣ, и что вѣроятно, онъ познакомился "съ владычицей своего сердца" гдѣ нибудь на аристократическомъ балѣ, а пожалуй даже и при Дворѣ, гдѣ, какъ извѣстно, бываютъ и кадеты. На возраженіе Онисима Сергеевича, что Виталій нашелъ Кацавейкину не въ Петербургѣ и не въ Москвѣ, а въ Орлѣ, – Соломонида Егоровна сказала, что это ничего не значитъ, что онъ непремѣнно зналъ петербургскихъ Кацавейкиныхъ и что только поэтому познакомился онъ и съ орловскими Кацавейкиными. Противъ сомнѣнія Онисима Сергеевича на счетъ состоянія невѣсты, Соломонида Егоровна сказала, что она непремѣнно должна быть богата, иначе родители не посмѣли бы и думать входить въ родство съ такимъ домомъ, какъ "ихній" сильно покрутилъ головой Онисимъ Сергеевичъ на такое убѣжденіе своей супругѣ: но всячески онъ уже былъ сбитъ съ крѣпкой позиціи рѣшительной атакой Соломониды Егоровны; оставалась слабѣйшая. Въ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ изложила она Онисиму Сергеевичу несчастіе потерять сына, подающаго блестящія надежды, и еще въ цвѣтѣ юныхъ лѣтъ и еще по случаю, отъ котораго, можетъ быть, зависитъ его счастье, и еще такъ нѣжно обнимающаго колѣни своихъ родителей. Она завершила рѣчь свою обильными слезами, къ которымъ Елена Онисимовна присоединила и свои собственныя, – и дѣло Виталія было выиграно. Онисимъ Сергѣичъ съ слѣдующей же почтой послалъ жениху богатую икону, наказавъ ему тотчасъ же послѣ брака отслужить молебенъ Гурію, Самону и Авиву.

– А все таки глупо! твердилъ онъ, отправивъ посылку на почту и расхаживая большими шагами въ своемъ кабинетѣ. И сто и тысячу разъ скажу, что глупо, глупо, глупо! Вотъ посмотрите, чѣмъ это кончится; ужь я знаю!.. Застрѣлюсь, говоритъ, – и вретъ, не застрѣлился бы. А впрочемъ, кто его знаетъ? Вѣдь онъ у меня такой рѣшительный. Разъ изъ Географіи… Эхъ, ты Господи Боже мой! Сглуповалъ, совсѣмъ таки сглуповалъ! Теперь ужь не поправишь.

И точно, не поправишь. Жена не сапогъ, говоритъ пословица, надѣнешь – не скинешь. А кончилось, дѣйствительно, скверно. Ужь не говоря о томъ, что Кацавейкины были, что называется, голь перекатная, и сами разсчитывали на то, чего такъ положительно ожидала Соломонида Егоровна, – молодой человѣкъ, нагрузивъ странническій экипажъ свой женою, горничной, и другимъ тряпьемъ, необходимымъ для семейнаго счастія, встрѣтилъ на службѣ разныя непріятности. Ужь первое появленіе его къ полковнику дало ему порядочный щелчокъ.

– Такъ это вы женились на дорогѣ? спросилъ старый холостякъ, флегматически осматривая щедушненькую фигурку юнаго супруга.

– Такъ точно, полковникъ, отвѣчалъ онъ, слегка покраснѣвъ.

– Вы?

Юный супругъ ничего ужь не отвѣчалъ на это.

– А родители у васъ есть?

– Есть, полковникъ.

– Должно быть, только матушка.

– Есть и отецъ, полковникъ.

– И отецъ есть? Это удивительно! И благословили васъ?

– Благословили, сказалъ юный супругъ, сердито тряхнувъ кудрявою головкой.

– А что это у васъ за прическа такая, господинъ новый супругъ? Вы въ ней походите на дѣвочку.

– Полковникъ…

– Сколько вамъ лѣтъ, господинъ прапорщикъ?

– Двадцать третій.

– Что?

– Двадцать третій, полковникъ.

– А, вы еще лгать пріучаетесь! Не хорошо, юный супругъ! По формуляру вамъ значится… сколько тамъ? спросилъ старый холостякъ полковаго адъютанта, стоявшаго въ сторонѣ и улыбавшагося какъ-то предательски.

– Девятнадцать.

– А видите? ну, извольтежь идти, юный супругъ, остригитесь, какъ должно да пріучайтесь къ службѣ, господинъ юный супругъ.

И пошелъ Виталій по всему полку слыть подъ курсивнымъ прозвищемъ юнаго супруга. И сердился, и ссорился, и бранился онъ за это съ товарищами, но выходило еще хуже. Извѣстно, кто чѣмъ больше сердится на остроты и насмѣшки, тѣмъ больше онѣ сыплются на него. Ухаживанье за молоденькою прапорщицей, которая тоже скоро оцѣнила юность своего супруга, и поэтому не оставалась невнимательною къ искательствамъ усатыхъ капитановъ и щеголей майоровъ; она даже позволяла себѣ въ супружеской бесѣдѣ смѣяться надъ ребяческой ревностью своего Вити. Скудость прапорщичьяго жалованья и уютностъ квартиры, отводимой, по положенію, одинокой звѣздочкѣ безусаго Марса, все это требовало безпрестанныхъ хлопотъ, и юный супругъ, опустивъ крылья "желаній и надеждъ", смиренно сталъ обращаться къ своимъ родителямъ съ покорнѣйшими просьбами то о какомъ нибудь совѣтѣ, то объ утѣшеніи, при чемъ болѣе надлежащаго распространялся о своихъ критическихъ обстоятельствахъ и о гоненіи рока. Служба пошла какъ-то дурно: ссора съ полковымъ адъютантомъ, чуть не кончившаяся дуэлью, сдѣлала и полковника неблагосклоннымъ къ юному супругу; а тутъ еще Богъ послалъ дочку, къ которой понадобились мамки да няньки, – все это заставило Виталія взять отставку. Невстунно двадцати двухъ лѣтъ отъ роду, онъ уже кончилъ военную карьеру, и не поймавъ ни Кошута, ни Бема, занялъ, по ходатайству отца, гдѣ-то мѣсто помощника Становаго Пристава, и сталъ преслѣдовать малеькихъ воришекъ, почтительно кланяясь большимъ ворамъ.

Больно и обидно было Онисиму Сергеевичу такое оскорбленіе его нѣжной, хоть и не совсѣмъ разумной, любви къ дѣтямъ. Сама Соломонида Егоровна на первыхъ порахъ не осмѣливалась соваться съ своими убѣжденіями и утѣшеніями, когда Онисимъ Сергеевичъ жаловался на неблагодарность и безчувственность дѣтей. Лишь изрѣдка позволяла она себѣ сказать какую нибудь великолѣпную сентенцію о жестокости судьбы, всегда преслѣдующей людей достойныхъ, или о твердомъ перенесеніи несчастій. Черезъ нѣсколько однакожь времени, когда первое непріятное впечатлѣніе ослабѣло, Соломонида Егоровна заговорила уже смѣлѣе, и даже сказала однажды, что должность Становаго отнюдь не унижаетъ Виталія и всей ихъ фамиліи, потому-что вонъ-дескать и король французскій Филпппъ былъ какъ то деревенскимъ учителемъ.

Но ни Онисимъ Сергеевичъ, ни Соломонида Егоровна не взяли въ толкъ того, что въ этомъ дѣлѣ они виноваты больше, чѣмъ кто либо другой. Ужь такъ устроена природа человѣческая. Себя обвинить – Боже сохрани! Ужь если не на кого, то мы на судьбу свалимъ.

Примѣръ старшаго сына плохо однакожь вразумилъ Онисима Сергеевича. Жоржъ готовилъ ему еще большія непріятности. Назойливость и нахальство развивались въ немъ не по лѣтамъ; а добрая маменька увѣряла слабаго папеньку, что Жоржъ ихъ понимаетъ себя очень хорошо, что онъ чрезвычайно почтителенъ и слушается каждаго ея слова. Послѣднее, дѣйствительно, было справедливо, потому что Жоржъ превосходно понималъ, что маменька его послѣ нравоучительной тирадки всегда становится необыкновенно добра и безотказно наполняетъ щегольской его портъ-моне. Самъ Онисимъ Сергеевичъ, по какому-то странному ослѣпленію, вѣрилъ, что Жоржъ малой съ добрымъ сердцемъ, хоть и шалопай немножко. "Ну, да это, говорилъ онъ, только подъ крыломъ матушки, а вотъ какъ поступишь, братъ, въ училище, да потянешь лямку на службѣ,такъ узнаешь Кузькину мать, въ чемъ она ходитъ. "

Глава пятая

Въ городъ В. пріѣхалъ какой-то заграничный артистъ удивлять своимъ талантомъ непросвѣщенную и добрую Русь. Извѣстно, что эти господа считаютъ наше любезное Отечество чѣмъ-то въ родѣ Калифорніи, и съ благодарностью принимая за границей скромные франки и горемычные цванцигеры, отъ насъ непремѣнно требуютъ полновѣсныхъ рублей. А мы сдуру-то и платимъ имъ, да еще принуждены бываемъ выслушивать ихъ громкія жалобы на то, что ихъ тутъ цѣнить не умѣютъ, что за границей хоть и мало имъ платятъ, за то вишь они добываютъ тамъ славу и извѣстность.

– Славу и извѣстность, говорилъ однажды при мнѣ старый полковникъ, взявшій для падчерицы своей, да кстати ужь и для себя, билетъ въ какой-то концертъ, что стоило ему пяти серебрянныхъ рублей:– славу и извѣстность-вишь оно какъ! Ну и жили бы тамъ съ своей славой и извѣстностью! Такъ нѣтъ же, лезутъ къ намъ за безславными рублями и безъизвѣстными червонцами. То-то и есть-то; видно, и соловьи отъ своихъ пѣсенъ сыты не бываютъ!

Онисимъ Сергеевичъ, встрѣтивъ у губернатора заѣзжаго гостя, долгомъ почелъ познакомиться съ нимъ, и почитая свою Елену тоже не послѣдней артисткой, запросилъ его къ себѣ. Отказа не было, потому что голодный артистъ разсчиталъ между прочимъ на сбытъ нѣсколькихъ билетовъ черезъ руки гостей и хозяина. Слѣдствіемъ этого было то, что Онисимъ Сергеевичъ открылъ у себя музыкальный вечеръ, на который, между многими другими, приглашенъ и Софьинъ, уже успѣвшій пріобрѣсть ближайшее знакомство съ Небѣдой и даже благоволеніе самой Соломониды Егоровны.

Въ назначенный день совсѣмъ неожиданно пріѣхалъ къ Владиміру Петровичу передъ самымъ вечеромъ Племянничковъ, разфранченный на пропалую.

– Нѣтъ ли у васъ, дяденька, воротничковъ получше? сказалъ онъ, вынимая изъ кармана свѣжія, еще ненадѣванныя перчатки.

– Я не ношу ихъ, а что такое?

– Стало быть съ моими помятыми я не произведу желаемаго эффекта.

– Гдѣжь это?

– У Небѣдовъ-съ.

– А вы тамъ будете?

– Какъ же-съ.

– Приглашены?

– Нѣтъ-съ, мы дѣйствуемъ по аглецки; явимся и безъ приглашенія. А что такое, развѣ у нихъ балъ какой?

– Балъ не балъ, но что-то въ родѣ вечера.

– Тѣмъ лучше! значитъ, я не даромъ израсходовался на бѣлыя перчатки.

– Какой-то проѣзжій артистъ будетъ играть тамъ.

– И превосходно! Значитъ, не будемъ затрудняться въ выборѣ предмета для пріятнаго conversation. Фу, канальство! Вотъ разойдусь! говорилъ Племянничковъ, потирая отъ удовольствія руки. То есть, вы ахнете, дяденька, отъ удивленія моимъ музыкальнымъ свѣдѣніямъ! А то въ самомъ дѣлѣ съ этой барыней трудно попасть въ линію.

– Ахъ, да; я давно хотѣлъ спросить, вѣдь вы были у нихъ съ визитомъ?

– Былъ-съ, какъ-же.

– Чтожь вы мнѣ не разскажете, какъ васъ тамъ приняли?

– Да нечего разсказывать. А не вспоминали тамъ ни разу обо мнѣ?

– Нѣтъ, что-то ни помнится.

– Дурно! Стало быть не произвелъ должнаго впечатлѣнія.

– Напротивъ, это хорошо; а то я знаю ваши впечатлѣнія-то.

– Знаете? Ну, такъ знайтежь; я нагородилъ тамъ ужаснѣйшихъ глупостей.

– Такъ и есть!

– Нельзяже-съ, дяденька. Можете вообразить, прихожу это, раскланиваюсь, какъ слѣдуетъ, рекомендуюсь, что – молъ такъ и такъ, "проливалъ въ нѣкоторомъ отношеніи кровь на пользу отечества," прошу удостоить… словомъ, отрекомендовался, какъ долгъ велитъ, и сѣлъ. Только что хотѣлъ я затянуть пѣсню о погодѣ,– мадамъ Небѣда, не давъ мнѣ промолвить слова, понесла такую аристократическую дичь…

– Эхъ, крякнулъ Софьинъ, нетерпѣливо повернувшись въ креслѣ.

– Пожалуйте жь, дяденька, чѣмъ это кончилось. Не желая ударить лицомъ въ грязь, я и себѣ пустился въ аристократическіе разсказы. Мы съ ней объѣздили весь Петербургъ, всѣхъ вельможъ и бюрократовъ, и чуть, чуть не застряли во Дворцѣ.

– Эхъ, какой же вы, право! сказалъ Софьинъ, качая головой.

– Позвольте же, позвольте. Барыня, чувствуя, что отъ меня такъ и пышетъ аристократизмомъ, сдѣлала умильную рожицу, и пожелала узнать, что я за птица. – Такъ себѣ, чиновникъ, сказалъ я. – Не родня ли вы почтъ-директору Платону Александровичу Племянничкову? – никакъ нѣтъ-съ. – Какихъ же вы? – Очень незначительныхъ: мой дѣдушка былъ приходскимъ дьячкомъ, а батюшка штатнымъ смотрителемъ.

– Охота же вамъ плести такія глупости!

– А чтожь мнѣ было дѣлать? Надобножь поддерживать разговоръ.

– Славно вы его поддерживаете!

– По всѣмъ правиламъ искусства. Отъ маленькихъ противорѣчій, дяденька, зависитъ интересъ разговора.

– А если она узнаетъ, что вы солгали?

– Скажу, пошутилъ.

– Съ дамой-то?

– Нѣтъ, съ барыней.

– Дурно, Ѳедоръ Степанычъ, не хорошо!

– За тожь, какъ опѣшила моя барыня! Вдругъ опустила голосъ нѣсколькими нотами ниже. Она принялась убѣждать меня въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, что незнатность происхожденія совершенно ничего не значитъ, что это не должно меня безпокоить, что у нихъ есть въ Петербургѣ знакомый генералъ, который тоже изъ поповичей, и что порядочные люди бываютъ во всякомъ сословіи. Я, разумѣется, совершенно согласился съ этимъ и усерднѣйше сталъ просить, тоже въ краснорѣчивыхъ оборотахъ, призрѣть мое ничтожество и бросить взглядъ благосклоннаго вниманія….