Стихотворения

Песня о рубашке

(Томас Гуд)

От песен, от скользкого пота —В глазах растекается мгла.Работай, работай, работайПчелой, заполняющей соты,Покуда из пальцев с налетаНе выпрыгнет рыбкой игла!..Швея! Этой ниткой суровойПрошито твое бытие…У лампы твоей бестолковойПоет вдохновенье твое,И в щели проклятого кроваНевидимый месяц течет.Швея! Отвечай мне, что можетСравниться с дорогой твоей?..И хлеб ежедневно дороже,И голод постылый тревожит,Гниет одинокое ложеПод стужей осенних дождей.Над белой рубашкой склоняясь,Ты легкою водишь иглой, —Стежков разлетается стаяПод бледной, как месяц, рукой,Меж тем как, стекло потрясая,Норд-ост заливается злой.Опять воротник и манжеты,Манжеты и вновь воротник…От капли чадящего светаГлаза твои влагой одеты…Опять воротник и манжеты,Манжеты и вновь воротник…О вы, не узнавшие страхаБездомных осенних ночей!На ваших плечах – не рубаха,А голод и пение швей,Дня, полные ветра и праха,Да темень осенних дождей!Швея! Ты не помнишь свободы,Склонясь над убогим столом,Не помнишь, как громкие водыЗа солнцем идут напролом,Как в пламени ясной погодыКасатка играет крылом.Стежки за стежками, без счета,Где нитка тропой залегла.– Работай, работай, работай, —Поет, пролетая, игла, —Чтоб капля последнего потаНа бледные щеки легла!..Швея! Ты не знаешь дороги,Не знаешь любви наяву,Как топчут веселые ногиВесеннюю эту траву……Над кровлею – месяц убогий,За ставнями ветры ревут…Швея! За твоею спиноюЛишь сумрак шумит дождевой, —Ты медленно бледной рукоюСшиваешь себе для покояХолстину, что сложена вдвое, —Рубашку для тьмы гробовой…– Работай, работай, работай,Покуда погода светла,Покуда стежками без счетаИграет, летая, игла…Работай, работай, работай,Покуда не умерла!..1923 (1926)

Голуби

Весна. И с каждым днем невнятнейТравой восходит тишина,И голуби на голубятне,И облачная глубина.Пора! Полощет плат крылатый,И разом улетают в гарьСизоголовый, и хохлатый,И взмывший веером почтарь.О, голубиная охота!Уже воркующей толпойВоскрылий, пуха и пометаРазвеян вихрь над головой!Двадцатый год! Но мало, малоЛюбви и славы за спиной.Лишь двадцать капель простучалоО подоконник жестяной.Лишь голуби да голубаяВода. И мол. И волнолом.Лишь сердце, тишину встречая,Все чаще ходит ходуном..Гудит година путевая,Вагоны, ветер полевой.Страда распахнута другая,Страна иная предо мной!Через Ростов, через станицы,Через Баку, в чаду, в пыли —Навстречу Каспий, и дымитсяЗа черной солью Энзели.И мы на вражеские частиВерблюжий повели поход.Навыворот летело счастье,Навыворот, наоборот!Колес и кухонь гул чугунныйНас провожал из боя в бой,Чрез малярийные лагуны,Под малярийною луной.Обозы врозь, и мулы – в мыле,И в прахе гор, в песке равнин,Обстрелянные, мы вступилиВ тебя, наказанный Казвин!Близ углового поворотаЯ поднял голову – и вотВоскрылий, пуха и пометаРассеявшийся вихрь плывет!На плоской крыше плат крылатыйПолощет – и взлетают в гарьСизоголовый, и хохлатый,И взмывший веером почтарь!Два года боя. Не услышал,Как месяцы ушли во мглу:Две капли стукнули о крышуИ покатились по стеклу…Через Баку, через станицы,Через Ростов, назад, назад,Туда, где Знаменка дымитсяИ пышет Елисаветград!Гляжу: на дальнем повороте —Ворота, сад и сеновал;Там в топоте и конском потеКосматый всадник проскакал.Гони! Через дубняк дремучий,Вброд или вплавь гони вперед!Взовьется шашка – и певучий,Скрутившись, провод упадет…И вот столбы глухонемыеНутром не стонут, не поют.Гляжу: через поля пустыеТачанки ноют и ползут…Гляжу: близ Елисаветграда,Где в суходоле будяки,Среди скота, котлов и чадаЛежат верблюжские полки.И ночь и сон. Но будет время —Убудет ночь, и сон уйдет.Загикает с тачанки в теменьИ захлебнется пулемет…И нива прахом пропылится,И пули запоют впотьмах,И конница по ржам помчится —Рубить и ржать. И мы во ржах.И вот станицей журавлинойЛетим туда, где в рельсах лег,В певучей стае тополиной,Вишневый город меж дорог.Полощут кумачом ворота,И разом с крыши угловойВоскрылий, пуха и пометаРазвеян вихрь над головой.Опять полощет плат крылатый,И разом улетают в гарьСизоголовый, и хохлатый,И взмывший веером почтарь!И снова год. Я не услышал,Как месяцы ушли во мглу.Лишь капля стукнула о крышуИ покатилась по стеклу…Покой!.. И с каждым днем невнятнейТравой восходит тишина,И голуби на голубятне,И облачная глубина…Не попусту топтались ногиЧрез рокот рек, чрез пыль полей,Через овраги и пороги —От голубей до голубей!1922

Осень

По жнитвам, по дачам, по берегамПроходит осенний зной.Уже необычнее по ночамЗа хатами псиный вой.Да здравствует осень!Сады и степь,Горючий морской песок —Пропитаны ею, как черствый хлеб,Который в спирту размок.Я знаю, как тропами мрак прошит,И полночь пуста, как гроб;Там дичь и туманВ травяной глуши,Там прыгает ветер в лоб!Охотничьей ночью я стану там,На пыльном кресте путей,Чтоб слушать размашистый плеск и гамГонимых на юг гусей!Я на берег выйду:Густой, густойТуман от соленых водКлубится и тянется над водой,Где рыбий косяк плывет.И ухо мое принимает звук,Гудя, как пустой сосуд;И я различаю:На юг, на югОсетры плывут, плывут!Шипенье подводного песка,Неловкого краба ход,И чаек полет, и пробег бычка,И круглой медузы лед.Я утра дождусь…А потом, потом,Когда распахнется мрак,Я на гору выйду…В родимый домНаправлю спокойный шаг.Я слышал осеннее бытие,Я море узнал и степь;Я свистну собаку, возьму ружьеИ в сумку засуну хлеб…Опять упадает осенний зной,Густой, как цветочный мед, —И вот над садами и над водойОхотничий день встает…1923

Стихи о соловье и поэте

Весеннее солнце дробится в глазах,В канавы ныряет и зайчиком пляшет.На Трубную выйдешь – и громом в ушахОгонь соловьиный тебя ошарашит…Куда как приятны прогулки весной:Бредешь по садам, пробегаешь базаром!..Два солнца навстречу: одно – над землей,Другое – расчищенным вдрызг самоваром.И птица поет. В коленкоровой мглеСкрывается гром соловьиного лада…Под клеткою солнце кипит на столе —Меж чашек и острых кусков рафинада…Любовь к соловьям – специальность моя,В различных коленах я толк понимаю:За лешевой дудкой – вразброд стукотня,Кукушкина песня и дробь рассыпная…Ко мне продавец:– Покупаете? Вот.Как птица моя на базаре поет!Червонец – не деньги! Берите! И дома,В покое, засвищет она по-иному…От солнца, от света звенит голова…Я с клеткой в руках дожидаюсь трамвая.Крестами и звездами тлеет Москва,Церквами и флагами окружает…Нас двое!Бродяга и ты – соловей,Глазастая птица, предвестница лета.С тобою купил я за десять рублей —Черемуху, полночь и лирику Фета!Весеннее солнце дробится в глазах,По стеклам течет и в канавы ныряет.Нас двое.Кругом в зеркалах и звонкахНа гору с горы пролетают трамваи.Нас двое…А нашего номера нет…Земля рассолбдела. Полдень допет.Зеленою смушкой покрылся кустарник.Нас двое…Нам некуда нынче пойти;Трава горячее, и воздух угарней, —Весеннее солнце стоит на пути.Куда нам пойти? Наша воля горька!Где ты запоешь?Где я рифмой раскинусь?Наш рокот, наш посвистРаспродан с лотка…Как хочешь —Распивочно или на вынос?Мы пойманы оба,Мы оба – в сетях!Твой свист подмосковный не грянет в кустах,Не дрогнут от грома холмы и озера…Ты выслушан,Взвешен,Расценен в рублях…Греми же в зеленых кусках коленкора,Как я громыхаю в газетных листах!..1925

Ночь

Уже окончился день, и ночьНадвигается из-за крыш…Сапожник откладывает башмак,Вколотив последний гвоздь.Неизвестные пьяницы в пивныхПроклинают, поют, хрипят,Склерозными раками, желчью пивнойЗаканчивая день…Торговец, расталкивая жену,Окунается в душный пух,Свой символ веры – ночной горшокЗадвигая под кровать…Москва встречает десятый часПерезваниванием проводов,Свиданьями кошек за трубой,Началом ночной возни…И вот, надвинув кепи на лобИ фотогеничный ротДырявым шарфом обмотав,Идет на промысел вор…И, ундервудов траурный маршПокинув до утра,Конфетные барышни спешатВстречать героев кино.Антенны подрагивают в ночиОт холода чуждых слов;На циферблате десятый часОтмечен косым углом…Над столом вождя – телефон иссяк,И зеленое сукно,Как болото, всасывает в себяПресспапье и карандаши…И только мне десятый часНичего не приносит в дар:Ни чая, пахнущего женой,Ни пачки папирос.И только мне в десятом часуНе назначено нигде —Во тьме подворотни, под фонарем —Заслышать милый каблук…А сон обволакивает лицоОренбургским густым платком;А ночь насыпает в мои глазаГолубиных созвездии пух.И прямо из прорвы плывет, плыветВитрин воспаленный строй:Чудовищной пищей пылает ночь,Стеклянной наледью блюд…Там всходит огромная ветчина,Пунцовая, как закат,И перистым облаком влажный жирЕе обволок вокруг.Там яблок румяные кулакиВылазят вон из корзин;Там ядра апельсинов полныВзрывчатой кислотой.Там рыб чешуйчатые мечиПылают: «Не заплати!Мы голову – прочь, мы руки – долой!И кинем голодным псам!»Там круглые торты стоят МосквойВ кремлях леденцов и слив;Там тысячу тысяч пирожков,Румяных, как детский сад,Осыпала сахарная пурга,Истыкал цукатный дождь…А в дверь ненароком: стоит атлетСредь сине-багровых туш!Погибшая кровь быков и телятЦветет на его щеках…Он вытянет руку – весы не в ладКачнутся под тягой гирь,И нож, разрезающий сала пласт,Летит павлиньим пером.И пылкие буквы«МСПО»Расцветают сами собойНад этой оголтелой жратвой(Рычи, желудочный сок!)…И голод сжимает скулы мои,И зудом поет в зубах,И мыльною мышью по горлу внизПадает в пищевод…И я содрогаюсь от скрипа когтей,От мышьей возни хвоста,От медного запаха слюны,Заливающего гортань…И в мире остались – одни, одни,Одни, как поход планет,Ворота и обручи медных букв,Начищенные огнем!Четыре буквы:«МСПО»,Четыре куска огня:Это —Мир Страстей, Полыхай Огнем!Это —Музыка Сфер, ПаряОткровением новым!Это – Мечта,Сладострастье, Покои, Обман!И на что мне язык, умевший словаОщущать, как плодовый сок?И на что мне глаза, которым даноУдивляться каждой звезде?И на что мне божественный слух совы,Различающий крови звон?И на что мне сердце, стучащее в ладШагам и стихам моим?!Лишь поет нищета у моих дверей,Лишь в печурке юлит огонь,Лишь иссякла свеча, и луна плыветВ замерзающем стекле…<1926>

Весна

В аллеях столбов,По дорогам перронов —Лягушечья прозеленьДачных вагонов;Уже окунувшийсяВ масло по локотьРычаг начинаетАкать и окать…И дым оседаетНа вохре откоса,И рельсы бросаютсяПод колеса…Приклеены к стекламВлюбленные пары, —Звенит палисандрДачной гитары:«Ах! Вам не хотится льПод ручку пройтиться?..» —«Мой милый! Конечно,Хотится! Хотится!..»А там, над травой,Над речными узламиВесна развернулаЗеленое знамя, —И вот из коряг,Из камней, из расселинПошла в наступленьеСвирепая зелень…На голом прутье,Над водой невеселойГортань продуваютВетвей новоселы…Первым дроздомЗакликают леса,Первою щукойСтреляют плеса;И звездыНад первобытною тишьюРаспороты первойЛетучей мышью…Мне любы традицииЖадной игры:Гнездовья, берлоги,Метанье икры…Но я – человек,Я – не зверь и не птица,Мне тоже хотитсяПод ручку пройтиться;С площадки нырнуть,Раздирая пальто,В набитое звездамиРешето…Чтоб, волком трубяУ бараньего трупа,Далекую течкуНоздрями ощупать;Иль в черной бочаге,Где корни вокруг,Обрызгать молокамиЩучью икру;Гоняться за рыбой,Кружиться над птицей,Сигать кожаномИ бродить за волчицей;Нырять, подползатьИ бросаться в угон, —Чтоб на сто процентовИсполнить закон;Чтоб видеть воочью:Во славу природыРаскиданы звери,Распахнуты воды,И поезд, крутящийсяВ мокрой траве, —Чудовищный вьюнС фонарем в голове!..И поезд от похотиВоет и злится:– Хотится! Хотится!Хотится! Хотится!1927

Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым

– Где нам столковаться!Вы – другой народ!..Мне – в апреле двадцать,Вам – тридцатый год.Вы – уже не юноша,Вам ли о войне…– Коля, не волнуйтесь,Дайте мне…На плацу, открытомС четырех сторон,Бубном и копытомДрогнул эскадрон;Вот и закачались мыВ прозелень травы,Я – военспецом,Военкомом – вы…Справа – курган,Да слева курган;Справа – нога,Да слева нога;Справа наган,Да слева шашка,Цейсс посередке,Сверху – фуражка…А в походной сумке —Спички и табак,Тихонов,Сельвинский,Пастернак…Степям и дорогамНе кончен счет;Камням и порогамНе найден счет.Кружит паучокПо загару щек.Сабля да книга —Чего еще?(Только ворон высланСторожить в полях…За полями – Висла,Ветер да поляк;За полями ментикВылетает в лог!)Военком Дементьев,Саблю наголо!Проклюют навылет,Поддадут коленом,Голову намылятЛошадиной пеной…Степь заместо простыни:Натянули – раз!…Добротными саблямиПобреют нас…Покачусь, порубан,Растянусь в траве,Привалюся чубомК русой голове…Не дождались гроба мы,Кончили поход.На казенной обувиРомашка цветет…Пресловутый воронПодлетит в упор,Каркнет «nevermore»[1] онПо Эдгару По…«Повернитесь, встаньте-ка,Затрубите в рог…»(Старая романтика,Черное перо!)– Багрицкий, довольно!Что за бред!..Романтика уволенаЗа выслугой лет;Сабля – не гребенка,Война – не спорт;Довольно фантазировать,Закончим спор.Вы – уже не юноша,Вам ли о войне!..– Коля, не волнуйтесь,Дайте мне…Лежим, истлевающиеОт глотки до ног…Не выцвела трава ещеВ солдатское сукно;Еще бежит из телаБолотная ржавь,А сумка истлела,Распалась, рассеклась,И книги лежат…На пустошах, где солнцеЗарыто в пух ворон,Туман, костер, бессонницаМорочат эскадрон, —Мечется во мракеПо степным горбам:«Ехали казаки,Чубы по губам…»А над нами ветрыНочью говорят:– Коля, братец, где ты?Истлеваю, брат! —Да в дорожной яме,В дряни, в лоскутахБуквы муравьямиТлеют на листах…(Над вороньим кругом —Звездяный лед.По степным яругамНочь идет…)Нехристь или выкрестНад сухой травой, —Размахнулись вихриПыльной булавой.Вырваны ветрамиИз бочаг пустых,Хлопают крыламиКнижные листы;На враждебный ЗападРвутся по стерням:Тихонов,Сельвинский,Пастернак…(Кочуют вороны,Кружат кусты.Вслед эскадронуЛетят листы.)Чалый иль соловыйКонь храпит.Вьется словоКругом копыт.Под ветром сноваВ дыму щека;Вьется словоКругом штыка…Пусть покрыты плесеньюНаши костяки —То, о чем мы думали,Ведет штыки…С нашими замашкамиЕдут пред полком —С новым военспецомНовый военком.Что ж! Дорогу нашуВраз не разрубить:Вместе есть нам кашу,Вместе спать и пить…Пусть другие дразнятся!Наши дни легки…Десять лет разницы —Это пустяки!1927

Вмешательство поэта

Весенний ветер лезет вон из кожи,Калиткой щелкает, кусты корежит,Сырой забор подталкивает в бок,Сосна, как деревянное проклятье,Железный флюгер, вырезанный ятью(Смотри мой «Папиросный коробок»).А критик эа библейским самоваром,Винтообразным окружен угаром,Глядит на чайник, бровью шевеля.Он тянет с блюдца – в сторону мизинец,Кальсоны хлопают на мезонине,Как вымпел пожилого корабля,И самовар на скатерти бумажнойПротодиаконом трубит протяжно.Сосед откушал, обругал женуИ благодушествует:– Ах! Погода!Какая подмосковная природа!Сюда бы Фофанова да луну! —Через дорогу, в хвойном окруженья,Я двигаюсь взлохмаченною тенью,Ловлю пером случайные слова,Благословляю кляксами бумагу.Сырые сосны отряхают влагу.И в хвое просыпается сова.Сопит река.Земля раздражена(Смотри стихотворение «Весна»).Слова как ящерицы, – не наступишь;Размеры – выгоднее воду в ступеТолочь; а композиция встаетШестиугольником или квадратом;И каждый образ кажется проклятым,И каждый звук топырится вперед.И с этой бандой символов и знаковЯ, как биндюжник, выхожу на драку(Я к зуботычинам привык давно).А критик мой недавно чай откушал.Статью закончил, радио прослушалИ на террасу распахнул окно.Меня он видит – он доволен миром —И тенорком, политым легким жиром,Пугает галок на кусте сыром.Он возглашает:– Прорычите басом,Чем кончилась волынка с Опанасом,С бандитом, украинским босяком.Ваш взгляд от несварения неистов.Прошу, скажите за контрабандистов,Чтоб были страсти, чтоб огонь, чтоб гром,Чтоб жеребец, чтоб кровь, чтоб клубы дыма, —Ах, для здоровья мне необходимыРомантика, слабительное, бром!Не в этом ли удача из удач?Я говорю как критик и как врач.Но время движется. И на дорогеГниют доисторические дроги,Булыжником разъедена трава,Электротехник на столбы вылазит, —И вот ползет по укрощенной грязи,Покачивая бедрами, трамвай.(Сосед мой недоволен:– Эт-то проза!)Но плимутрок из ближнего совхозаОрет на солнце, выкатив кадык.– Как мне работать!Голова в тумане. —И бытием прижатое сознаньеУпорствует и выжимает крик.Я вижу, как взволнованные водыЗажаты в тесные водопроводы,Как захлестнула молнию струна.Механики, чекисты, рыбоводы,Я ваш товарищ, мы одной породы, —Побоями нас нянчила страна!Приходит время зрелости суровой,Я пух теряю, как петух здоровый.Разносит ветер пестрые клочки.Неумолимо, с болью напряженья,Вылазят кровянистые стручки,Колючие ошметки и крючки, —Начало будущего оперенья.– Ау, сосед!Он стонет и ворчит:– Невыносимо плимутрок кричит,Невыносимо дребезжат трамваи!Да, вы линяете, милейший мой!Вы погибаете, милейший мой!Да, вы в тупик уперлись головой,И как вам выбраться, не понимаю! —Молчи, папаша! Пестрое пероТопорщится, как новая рубаха.Петуший гребень дыбится остро;Я, словно исполинский плимутрок,Закидываю шею. Кличет рог —Крылами раэ! – и на забор с размаха.О, злобное петушье бытие!Я вылинял! Да здравствует победа!И лишь перо погибшее моеКружится над становищем соседа.1929

Суворов

В серой треуголке, юркий и маленький,В синей шинели с продранными локтями, —Он надевал зимой теплые валенкиИ укутывал горло шарфами и платками.В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы,И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах;По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы,И в низких залах струился мятный запах.Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты,На грязных окнах подымались зеленые шторы,В темных залах смолкали нежные дуэты,И раздавался шепот: «Едет Суворов!»На узких лестницах шуршали тонкие юбки,Растворялись ворота услужливыми казачками,Краснолицые путники услужливо прятали трубки,Обжигая руки горячими угольками.По вечерам он сидел у погаснувшего камина,На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора,Читал французский роман, открыв его с середины,«О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора».Утром, когда пастушьи рожки поют напевнейИ толстая служанка стучит по коридору башмаками,Он собирался в свои холодные деревни,Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.В сморщенных ушах желтели грязные ватки;Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.Когда же перед ним выплывали из туманаМаленькие домики и церковь с облупленной крышей,Он дергал высокого кучера за полу кафтанаИ кричал ему старческим голосом: «Поезжай потише!»Но иногда по первому выпавшему снегу,Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,К нему в деревню приезжал фельдъегерьИ привозил письмо от матушки-императрицы.«Государь мой, – читал он, – Александр Васильич!Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить,Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились,Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить…»Он долго смотрел на надушенную бумагу —Казалось, слова на тонкую нитку нижет;Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагуИ становился Суворовым учебников и книжек.1915

Бессонница

Если не по звездам – по сердцебиеньюПолночь узнаешь, идущую мимо…Сосны за окнами – в черном опереньи,Собаки за окнами – клочьями дыма.Все, что осталось!Хватит! Довольно!Кровь моя, что ли, не ходит в теле?..Уши мои, что ли, не слышат вольно?Пальцы мои, что ли, окостенели?..Видно и слышно: над прорвою медвежьейЗвезды вырастают, в кулак размером!Буря от Волги, от низких побережийЧерные деревни гонит карьером…Вот уже по стеклам двинуло дыханьеВетра, и стужи, и каторжной погоды…Вот закачались, загикали в туманеЧерные травы, как черные воды…И по этим водам, по алому вою,Крыльями крыльца раздвигая сосны,Сруб начинает двигаться в прибое,Круглом и долгом, как гром колесный…Словно корабельные пылают знаки,Стекла, налитые горячей желчью,Следом, упираясь, тащатся собаки,Лязгая цепями, скуля по-волчьи…Лопнул частокол, разлетевшись пеной…Двор позади… И на просеку разомСруб вылетает! Бревенчатые стеныНочь озирают горячим глазом.Прямо по болотам, гоняя уток,Прямо по лесам, глухарей пугая,Дом пролетает, разбивая крутоКамни и кочки и пни подгибая…Это черноморская ночь в убореВологодских звезд – золотых баранок;Это расступается Черное мореЧерных сосен и черного тумана!..Это летит по оврагам и скатамКрыша с откинутой назад трубою,Так что дым кнутом языкатымХлещет по стволам и по хвойному прибою.Это стремглав, наудачу, в прорубь,Это, деревянные вздувая ребра,В гору вылетая, гремя под гору,Дом пролетает тропой недоброй…Хватит! Довольно! Стой!На разгонеТрудно удержаться! Еще по краюНизкого забора ветвей погоня,Искры от напора еще играют,Ветер от разбега еще не сгинул,Звезды еще рвутся в порыве гонок…Хватит! Довольно! Стой!На перинуПадает откинутый толчком ребенок…Только за оконницей проходят росы,Сосны кивают синим опереньем…Вот они, сбитые из бревен и теса,Дом мой и стол мой: мое вдохновенье!Прочно установлена косая хвоя,Врыт частокол, и собака стала.Милая! Где же мы?– Дома, под Москвою;Десять минут ходьбы от вокзала…1927

Баллада о Виттингтоне

Он мертвым пал. Моей рукойВодила дикая отвага.Ты не заштопаешь иглойПрореху, сделанную шпагой.Я заплатил свой долг, любовь,Не возмущаясь, не ревнуя, —Недаром помню: кровь за кровьИ поцелуй за поцелуи.О ночь в дожде и в фонарях,Ты дуешь в уши ветром страха,Сначала судьи в париках,А там палач, топор и плаха.Я трудный затвердил урокВ тумане ночи непробудной, —На юг, на запад, на востокМотай меня по волнам, судно.И дальний берег за кормой,Омытый морем, тает, тает, —Там шпага, брошенная мной,В дорожных травах истлевает.А с берега несется звон,И песня дальняя понятна:«Вернись обратно, Виттингтон,О Виттингтон, вернись обратно!»Был ветер в сумерках жесток.А на заре, сырой и алой,По днищу заскрипел песок,И судно, вздрогнув, затрещало.Вступила в первый раз ногаНа незнакомые от векаЧудовищные берега,Не видевшие человека.Мы сваи подымали в ряд,Дверные прорубали ниши,Из листьев пальмовых накатНакладывали вместо крыши.Мы балки подымали ввысь,Лопатами срывали скалы…«О Виттингтон, вернись, вернись», —Вода у взморья ворковала.Прокладывали наугадДорогу средь степных прибрежий.«О Виттингтон, вернись назад», —Нам веял в уши ветер свежий.И с моря доносился звон,Гудевший нежно и невнятно:«Вернись обратно, Виттингтон,О Виттингтон, вернись обратно!»Мы дни и ночи напролетСтругали, резали, рубили —И грузный сколотили плот,И оттолкнулись, и поплыли.Без компаса и без руляНас мчало тайными путями,Покуда корпус корабляНе встал, сверкая парусами.Домой. Прощение дано.И снова сын приходит блудный.Гуди ж на мачтах, полотно,Звени и содрогайся, судно.А с берега несется звон,И песня близкая понятна:«Уйди отсюда, Виттингтон,О Виттингтон, вернись обратно!»1923

Освобождение

За топотом шагов неведомСлучайной конницы налет,За мглой и пылью —Следом, следом —Уже стрекочет пулемет.Где стрекозиную повадкуОн, разгулявшийся, нашел?Осенний день,Сырой и краткий,По улицам идет, как вол…Осенний деньТропой заклятойМедлительно бредет туда,Где под защитою КронштадтаДымят военные суда.Матрос не встанет, как бывало,И не возьмет под козырек.На блузе бант пылает алый,Напруженный взведен курок.И силою пятизаряднойОттуда вырвется удар,Оттуда, яростный и жадный,На город ринется пожар.Матрос подымет руку к глазу(Прицел ему упорный дан),Нажмет курок —И сразу, сразуЗальется тенором наган.А на плацдармах —Дождь и ветер,Колеса, пушки и штыки,Здесь собралися на рассветеК огню готовые полки.Здесь:Галуны кавалериста,Папаха и казачий кант,Сюда идут дорогой мглистойСапер,Матрос и музыкант.Сюда путиловцы с работыСпешат с винтовками в руках,Здесь притаились пулеметыНа затуманенных углах.Октябрь!Взнесен удар упорныйИ ждет падения руки.Готово все:И сумрак черный,И телефоны, и полки.Все ждет его:Деревьев тени,Дрожанье звезд и волн разбег,А там, под Гатчиной осенней,Худой и бритый человек.Октябрь!Ночные гаснут звуки.Но Смольный пламенем одет,Оттуда в мир скорбей и скукиШарахнет пушкою декрет.А в небе над толпой военной,С высокой крыши,В дождь и мрак,Простой и необыкновенный,Летит и вьется красный флаг.1923

ТВС

Пыль по ноздрям – лошади ржут.Акации сыплются на дрова.Треплется по ветру рыжий джут.Солнце стоит посреди двора.Рычаньем и чадом воздух прорыв,Приходит обеденный перерыв.Домой до вечера. Тишина.Солнце кипит в каждом кремне.Но глухо, от сердца, из глубины,Предчувствие кашля идет ко мне.И сызнова мир колюч и наг:Камни – углы, и дома – углы;Трава до оскомины зелена;Дороги до скрежета белы.Надсаживаясь и спеша донельзя,Лезут под солнце ростки и Цельсий.(Значит: в гортани просохла слизь,Воздух, прожарясь, стекает вниз,А снизу, цепляясь по веткам лоз,Плесенью лезет туберкулез.)Земля надрывается от жары.Термометр взорван. И на меня,Грохоча, осыпаются мирыКаплями ртутного огня,Обжигают темя, текут ко рту.И вся дорога бежит, как ртуть.А вечером в клуб (доклад и кино,Собрание рабкоровского кружка).Дома же сонно и полутемно:О, скромная заповедь молока!Под окнами тот же скопческий вид,Тот же кошачий и детский мир,Который удушьем ползет в крови,Который до отвращенья мил,Чадом которого ноздри, рот,Бронхи и легкие – все полно,Которому голосом сковородНапоминать о себе дано.Напоминать: «Подремли, покаПравильно в мире. Усни, сынок».Тягостно коченеет рука,Жилка колотится о висок.(Значит: упорней бронхи сосутВоздух по капле в каждый сосуд;Значит: на ткани полезла ржа;Значит: озноб, духота, жар.)Жилка колотится у виска,Судорожно дрожит у век.Будто постукивает слегкаОстроугольный палец в дверь.Надо открыть в конце концов!«Войдите». – И он идет сюда:Остроугольное лицо,Остроугольная борода.(Прямо с простенка не он ли, не онВыплыл из воспаленных знамен?Выпятив бороду, щурясь слегкаЕдким глазом из-под козырька.)Я говорю ему: «Вы ко мне,Феликс Эдмундович? Я нездоров».…Солнце спускается по стене.Кошкам на ужин в помойный ровЗаря разливает компотный сок.Идет знаменитая тишина.И вот над уборной из досокВылазит неприбранная луна.«Нет, я попросту – потолковать».И опускается на кровать.Как бы продолжая давнишний спор,Он говорит: «Под окошком дворВ колючих кошках, в мертвой траве,Не разберешься, который век.А век поджидает на мостовой,Сосредоточен, как часовой.Иди – и не бойся с ним рядом встать.Твое одиночество веку под стать.Оглянешься – а вокруг враги;Руки протянешь – и нет друзей;Но если он скажет: „Солги“, – солги.Но если он скажет: „Убей“, – убей.Я тоже почувствовал тяжкий грузОпущенной на плечо руки.Подстриженный по-солдатски усКасался тоже моей щеки.И стол мой раскидывался, как страна,В крови, в чернилах квадрат сукна,Ржавчина перьев, бумаги клок —Всё друга и недруга стерегло.Враги приходили – на тот же стулСадились и рушились в пустоту.Их нежные кости сосала грязь.Над ними захлопывались рвы.И подпись на приговоре виласьСтруей из простреленной головы.О мать революция! Не легкаТрехгранная откровенность штыка;Он вздыбился из гущины кровей,Матерый желудочный быт земли.Трави его трактором. Песней бей.Лопатой взнуздай, киркой проколи!Он вздыбился над головой твоей —Прими на рогатину и повали.Да будет почетной участь твоя;Умри, побеждая, как умер я».Смолкает. Жилка о високГлуше и осторожней бьет.(Значит: из пор, как студеный сок,Медленный проступает пот.)И ветер в лицо, как вода из ведра.Как вестник победы, как снег, как стынь.Луна лейкоцитом над кругом двора,Звезды круглы, и круглы кусты.Скатываются девять часовВ огромную бочку возле окна.Я выхожу. За спиной засовЗащелкивается. И тишина.Земля, наплывающая из мглы,Легла, как неструганая доска,Готовая к легкой пляске пилы,К тяжелой походке молотка.И я ухожу (а вокруг темно)В клуб, где нынче доклад и кино,Собранье рабкоровского кружка.1929