Неизвестный Анненский

Декларации Анненского возникли как результат осмысления некоторых итогов развития русской литературы начала XX века и закрепили процесс эволюции его собственных взглядов на поэзию. В них Анненский, пожалуй, впервые открыто выступил с развенчанием современных, в том числе, символистских призывов и утверждений. Его оппоненты или прямо названы, как, например, В. Я. Брюсов, Вяч. Иванов, И. А. Бунин, или достаточно легко угадываются. Тексты Анненского непосредственно отсылают нас к критике Д. С. Мережковского, с его концепцией Толстого – «тайновидца плоти» и Достоевского – «тайновидца духа», к лирике К. Д. Бальмонта, к драматургии А. М. Горького, к теории символизма Андрея Белого.

Отношение Анненского к современной литературе, и в первую очередь, к символистской поэзии, было двойственное. С одной стороны, он ценил многие художественные открытия сделанные его современниками, признавал, что новая поэзия значительно расширила область прекрасного, научила «смотреть без страха и даже с восхищением на все, что поэт сумел подчинить ритму и мысли» (Анненский И. Античный миф в современной французской поэзии // Гермес. 1908. № 8. С.211), стала полнее отображать «наше я» «притом не только в его логически оправданном <…> моменте, но и в стихийно-бессознательном» (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 592. Далее по тексту (КО) с указанием страницы). Но в то же время к 1909 году все яснее становилось, что символистские проповеди, воплощаясь в творчестве, превращаются в угрожающую силу, заводят развитие русской поэзии в тупик, лишают его перспективы.

Особую опасность Анненский видел в культе творческого я, подпитанном в начале XX века ницшеанской идеей сверхчеловека, и лежащем в основании эстетики символизма. Тем более, что он и сам глубоко пережил крушение «идеала свободного проявления человеческой личности». Еще в 1905 году в письме к Е. М. Мухиной Анненский признавался, что критически переоценил свои прежние творческие установки, которые нашли свое воплощение в лирических трагедия и «Тихих песнях»: «В болезни я перечитал, знаете кого? Морис Барреса… И сделалось даже страшно за себя… Давно ли я его читал, а ведь это были уже не те слова, которые я читал еще пять лет тому назад. Что сталось с эготизмом, который меня еще так недавно увлекал? Такой блеклый и тусклый стал этот идеал свободного проявления человеческой личности!.. Как будто все дело в том, что захотел, как Бальмонт, сделаться альбатросом и делайся им… <…> Самый стиль Барреса стал мне тяжел, как напоминание о прошлых ошибках…» (КО, 459).

Именно культ творческого я, по мнению Анненского, порождает уродливые поэтические формы, искажает духовную природу человека. Еще в докладе «Античный миф в современной французской поэзии» он утверждал: «В наши дни <…> поэзия под флагом индивидуальности <…> часто таит лишь умственное убожество, вся в похотях и вся в прихотях людей, называемых поэтами» (Гермес. 1908. № 10. С.288). Анненский считал, что лирическое высказывание, питающееся из этого культа, либо превращается в мертвую философему, начинает «лгать и лицемерить», становится «игрушкой», «суррогатом веры» (Гермес. 1908. № 8. С.212), возрождая тем самым принцип «бесцветно-служилого слова» (КО, 93), либо сосредотачивается на чувственных глубинах человеческой природы. Вот откуда в его выступлениях возникает мысль об истерии, цинизме, эротомании как особых чертах «эстетической личины» настоящего. Поэзия индивидуалистическая, по его мнению, вырождается «в страстишку поражать и слепить несбыточностью, дерзостью, пороком и даже безобразием» (Анненский И. Античный миф в современной французской поэзии // Гермес. 1908 № 10. С.288); она стремится «напугать, потрясти, поразить» «придуманными новыми ощущениями и шутовскими эффектами, притязательными позами, тайнописью» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 186. Л. 1).

За подобными рассуждениями Анненского вставал образ современного поэта-символиста, мифотворца и теурга, навязывающего поэзии разного рода философемы.

В декларациях Анненского далеко не случайно возникает и фигура Ницше. Признавая огромную роль учения немецкого мыслителя в развитии современной ему литературы, Анненский писал: «Нельзя понимать современную литературу без Ницше <…> Ницше создал ту атмосферу, в которой живет современная литературная мысль. Его нельзя назвать властителем дум, как Байрона. Это скорее укладчик, объединитель дум своего века – дум страстно <…> цинически антиномичного кануна, тщетно маскируемых иронией Дионисовой мечты» (КО, 589). Но Анненского волновала «судьба посмертного Ницше», феномен ницшеанства как религии, «одолевающий самого Ницше» (Фрагмент из доклада «Об эстетическом критерии», не воспроизведенный в настоящей публикации. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 160. Л. 24). Анненского пугал всеобщий интерес к Ницше в России начала XX века, «серьезное» признание его учения как путеводителя для преодоления общественного пессимизма и развития художественной мысли.

Взгляд Анненского отличался глубиной проникновения в саму психологию Ницше и его русских последователей. Поэт, остро переживающий духовно-религиозный кризис своего времени, трезвый мыслитель, признающий неоспоримую продуктивную «власть вещей», понимал, что ницшеанство – наивная, но и опасная попытка выйти из кризиса, изменив действительность силой романтического пафоса. Опасная – поскольку претендует быть «религией», во главу угла ставящий принцип «пересоздания» «самого себя», переделки личности, расширения и трансформации сознания, оборачивающейся его разрушением – потерей чувства меры и, как это ни парадоксально, «трусостью», «боязнью думать и сомневаться» (Фрагмент из доклада «Об эстетическом критерии», не воспроизведенном в настоящей публикации. (РГАЛИ. Ф.6. Оп.1. Ед. хр.160. Л.24)). Здесь Анненский прямо выступает против ключевой в «теории символизма» Андрея Белого мысли о «пересоздании» человека и человечества.

Вполне закономерно в декларациях Анненского возникает и апелляция к творчеству Тургенева, как образцу искусства вне религиозно-философских построений, искусства, самоценного и самодостаточного, основанного на чувстве изящного и уважении к человеку, искусства нравственно чуткого.

В первую очередь отметим, что лирика, как и искусство в целом, никогда не мыслились Анненскимвне движений человеческой души, движений определяющихся столкновением чувства и мысли. В. В. Мусатов, разбирая спор Вяч. Иванова и Анненского, очень точно заметил: «<…> принципу „иератичесой“ поэзии, обращенной к посвященным <…>, Анненский противопоставил эстетику, основанную прежде всего на реальном чувственном опыте» (Мусатов В. В. К истории одного спора (Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский) // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1991. С.30). Еще в статье «Художественный идеализм Гоголя» (1902) Анненский писал: «У поэзии свои законы и своя правда, и из всех гуманитарных целей она знает только две: сближение людей и их оправдание; все остальное – скучные подмеси, житейский шлак искусства» (КО, 220). Для достижения этих «гуманитарных» целей требовалось, чтобы поэзия не расширяла, а «повышала и усовершенствовала тип человека», возвышала даже самые низменные его инстинкты, его «болезненную чувствительность», оформляя «электричеством мысли» «безумие и хаос души» (КО, 164). Именно этим пафосом пронизаны оба доклада Анненского.

При этом, по мнению Анненского, ни художественная мысль, ни поэтический язык не принадлежат творцу, который, как и его читатель, только носитель общего языка, воплощающего многовековую «безличную Мысль» (ОР РГБ. Ф.109. Иванов В. И. Картон 11. Ед. хр. 43. Л. 1). Анненский призывал вернуть поэзию к живому нравственно-психологическому и интеллектуальному опыту человека, воплощающемуся в «будничном» слове. В этом он видел выход из тупика индивидуализма и новые перспективы литературного развития. Источником поэзии, по Анненскому, должна стать «чаша коллективного мыслестрадания» (КО, 477). Культу творческого я он противопоставил идею поэта, закрепляющего «своим именем невидную работу поколений и масс» (КО, 477).

Сама идея поэзии, оформляющей и просветляющей чувственный опыт «смертных», не нова и вполне традиционна. Она была воспринята символистами как устаревшая проповедь, что в конечном итоге и оттолкнуло их от Анненского. Но именно от этой идеи Анненского протягиваются тонкие смысловые нити и к «прекрасной ясности» Кузмина, и к «жизни стиха» Гумилева.

Для настоящей публикации тексты докладов «Поэтические формы современной чувствительности» и «Об эстетическом критерии» реконструированы по черновым автографам, представляющим собою подчас разрозненные листы, содержащие отдельные, иногда не связанные между собой высказывания. Разобрать черновые автографы удалось лишь частично, поэтому тексты, предложенные к публикации, скорее необходимо квалифицировать как тезисы или фрагменты докладов Анненского.

Ни одна из известных прижизненных и опубликованных статей Анненского не звучит так декларативно как представленные здесь его выступления, ни одна из их не может сравниться с их пафосом и ни в одной из них теоретическая позиция Анненского не выявлена так рельефно и целостно. Доклады «Поэтические формы современной чувствительности» и «Об эстетическом критерии» стали настоящим творческим завещанием Анненского молодому поэтическому поколению 1910-х годов и по-своему отозвались на его художественных поисках.

Примечания

1

Понятие «современная чувствительность», так же как и обращение к именам Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, может восходить к работе Д. С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество», вышедшей в 1909 году уже 4 изданием. Ср.: «Существуют простодушные читатели с размягченною дряблою современною чувствительностью» (Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество. В 2-х тт. Т.I. 4 изд. СПБ., 1909. С.243)

2

Вероятно, намек на Религиозно-философские собрания, которые были организованны Д. С. Мережковским в 1901 году и традиции которых в начале XX века, после того как эти собрания были закрыты в 1903 году (до 1905 года работало философско-религиозное общество), продолжились в работе многих других обществ, предопределив характер их деятельности. Ср. с высказыванием Анненского из письма к Т. А. Богданович от 6 февраля 1909 года, по поводу одного из таких собраний: «Искать бога – Фонтанка, 83. Срывать аплодисменты на боге… на совести. Искать бога по пятницам… Какой цинизм!» (КО, 485).

3

Имеются ввиду киники (циники), представители древнегреческой философской школы, существовавшей в 4 в. до н. э.

4

Мысли о порнографии и революции могли быть связаны с публикациями в журнале «Весы» работы Д. С. Мережковского «Пророк русской революции. К юбилею Достоевского» (Весы. 1906. № 2. С. 27–45, № 3–4. С. 19–47) (Анненский не мог не обратить внимания на эту публикацию, т. к. в этом же номере журнала была опубликована рецензия К. Чуковского на его первую «Книгу отражений» (Весы. 1906. № 3–4. С. 79–81) и отрывков из «Диалогов любителей» Реми де Гурмона, в одном из которых звучало признание: «Да, решаюсь сказать, что люблю хорошую порнографию… <…> Порнография занимает видное место во всех литературах, и я даже спрашиваю себя, можно ли назвать истинным писателем того, у кого нет и признака порнографии» (Весы. 1908. № 6. С. 87–88).

5

Речь идет об И. С. Тургеневе.

6

Верховенский Петр Степанович, один из главных героев романа Ф. М. Достоевского «Бесы», в образе которого Достоевский изобразил тип социалиста 60-х гг. XIX века.

7

Образ Венеры Милосской возникает в произведении И. С. Тургенева «Довольно» (1864): «Но искусство?.. Красота?.. Да, это сильные слова; <…> Венера Милосская, пожалуй, несомненнее римского права или принципов 89-го года» (Тургенев И. С. Полн. Собр. соч. В 28-ми тт. Т.9. С. 119). В романе Ф. М. Достоевского «Бесы» это произведение И. С. Тургенева становится источником как явных так и скрытых реминисценций.

8

Образ Сикстинской Мадонны здесь восходит к рассуждениям Петра Верховенского. Как следует из слов его отца Степана Трофимовича, он утверждает, что «Эти телеги, или как там: „стук телег, подвозящих хлеб человечеству“, полезнее Сикстинской Мадонны <…>» (Достоевский Ф. М. Полн. Собр. соч. В 30-ти тт. Т.10. Л., 1974. С. 172).

9

Вероятно намек на повесть И. С. Тургенева «Клара Милич. (После смерти)» (1882). В финале повести в предсмертном бреду Яков Аратов сравнивает себя и Клару Милич с Ромео и Джульетой.

10

Возможно, перифраз высказывания Юлии Михайловны Лембке, героини романа Ф. М. Достоевского «Бесы», которая, узнав о намерении Степана Трофимовича Верховенского писать о дрезденской Мадонне, восклицает: «О дрезденской Мадонне? Это о Сикстинской? <…> я просидела два часа пред этой картиною и ушла разочарованная. Я ничего не поняла и была в большом удивлении. <…> Всю эту славу старики прокричали» (Достоевский Ф. М. Полн. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 10. Л., 1874. С. 235).

11

Перифраз из стихотворения в прозе И. С. Тургенева «Деревня» (1878). Ср.: «Ровной синевой залито все небо; одно лишь облачко на нем – не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь, воздух – молоко парное!» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 28-ми тт. Т. 13. С. 145). Образ роз также встречается в «Стихотворениях в прозе» И. С. Тургенева, см., например: «Роза», «Как хороши, как свежи были розы…».

12

Вероятно, Анненский использует идеи Д. С. Мережковского. Ср.: «Во взгляде так называемых „эстетов“ на красоту, в их исповедании: „искусство для искусства“ есть нечто, может быть и верное, но недостаточно стыдливое <…> Красота, говорю я, стыдлива; кажется, это – вообще самое стыдливое, что только есть в мире» (Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество. В 2-х тт. Т.I. 4 изд. СПБ., 1909. С.301).

13

Имеется в виду героиня повести И. С. Тургенева «Странная история» (1869) Софи Б. (Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 30-ти тт. Т. 8. С. 158). Анненский в статье «Белый экстаз. Странная история, рассказанная Тургеневым» писал: «Софи умерла молча, и мы не знаем, сподобилась ли она уверовать, как хотела. Во всяком случае, она могла бы нести к алтарю только теософическое изумление ребенка» (КО, 144).

14

Агностицизм – (недоступный познанию), философское учение, согласно которому не может быть окончательно решен вопрос об истинности познания.

15

Неточная цитата из рассказа И. С. Тургенева «Стучит!» (1874) из цикла «Записки охотника». Ср.: обращение рассказчика к кучеру Филофею: «Да коли то не были разбойники?» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 28-ми тт. Т. IV. С. 380).

16

Последние предсмертные слова Мартына Петровича Харлова, главного героя повести И. С. Тургенева «Степной король Лир» (1870), обращенные к дочери Евлампии. (Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 28-ми тт. Т. 10. С. 257)

17

Кубарь – волчок, пустой шар на ноке с дырой в боку, который используется в детских играх. (См.: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х тт. Т. 2). Описание «игры в кубарь» см.: Покровский Е. А. Детские игры, преимущественно русские. (В связи с историей, этнографией, педагогией и гигиеной). Изд. 2-е испр. и доп. М., 1895. С. 80. (Тоже факсим. изд. СПБ., 1994).

18

Несчастная – главная героиня повести И. С. Тургенева «Несчастная» (1869), Сусанна Ивановна.

19

Клара Милич (Катя Миловидова) и Яков Аратов – главные герои повести И. С. Тургенева «Клара Милич. (После смерти)», написанной через 13 лет после повести «Несчастная» в 1882 году.

20

Вольтерианство – определенное общественно-политическое настроение. Происхождение его связано с именем французского просветителя Вольтера (1694–1778), выступившего в своих работах с критикой деспотизма и клерикализма за свободу деятельного человека. Здесь у Анненского вероятно иронический намек на психологию русского помещика середины XIX века.

21

Бригадир Василий Фомич Гуськов – главный герой повести И. С. Тургенева «Бригадир» (1868), проявляет чувство высокой рыцарской любви к Агриппине Ивановне Телегиной. В повести Тургенев сравнивает Гуськова с Вертером и пишет, что его любовь была «безграничной и почти бессмертной» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. В 30-ти тт. Т. 8. С. 60).

22

Никандр Вавилыч Пунин, один из главных героев повести И. С. Тургенева «Пунин и Бабурин» (1872–1874), который особое предпочтение отдавал поэзии Сумарокова, Кантерима, Хераскова. Для Пунина, как отмечал Тургенев: «<…> стихи чем старе, тем больше по вкусу» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. В 30-ти тт. Т. 9. С. 18).

23

Отец Сусанны Ивановны в повести И. С. Тургенева «Несчастная» Иван Матвеевич Колтовской испытывал особое пристрастие к французским сочинениям XVIII столетия, мемуарам Сен-Симона, Мабли, Реналя, Гельвеция, переписке Вольтера и трудам энциклопедистов. (См.: Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 28-ми тт. Т. 10. С. 108)

24

В данном случае Анненский имеет в виду не конкретный рассказ Бунина, а типичные мотивы, образы, ситуации его ранней прозы, например, рассказы «В поле», «Поздней ночью», «Золотое дно», «У истока дней» и др.

25

Имеется в виду комедия А. П. Чехова «Вишневый сад» (1903).

26

Кармазинов – герой романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Одним из ближайших прототипов образа писателя Кармазинова называют И. С. Тургенева.

27

Толчком к написанию романа Ф. М. Достоевского «Бесы» послужил события связанные с деятельностью подпольной революционной террористической организации «Народная расправа», возглавляемой С. Г. Нечаевым.

28

Имеются в виду герои и произведения Л. Н. Толстого: роман «Анна Каренина» (1873–1877), «Крейцерова соната» (1887–1889), «Холстомер» (1861–1885).

29

По поводу Толстовского Евангелия еще в 1905 году, в статье «Власть тьмы», вошедшей в состав первой «Книги отражений» Анненский писал: «А между тем у каждого из нас есть в душе слитый с нашим существом и дорогой для нас символ Христа, символ оправдавшего нас чуда. Евангелие, или возможность всегда оживить этот символ, существует, – и с нас этого довольно. А делить две стихии, которые слились в Евангелии, как они были слиты в Христе, т. е. любовь и чудо, мне, по крайней мере, претит. Великому человеку бывает и много позволено, и вот Толстой горделиво пожелал собственного Евангелия. Он нашел способ разделить две евангельские стихии <…> Природу и жизнь человека не всегда подчинишь выдумке. Евангелие создало христианство, т. е. целый мир. Толстой создал толстовщину, которая безусловно ниже даже его выдумки…» (КО, 68).

30

Намек на символистский идеала поэта-пророка и властелина-царя, избранного. Непосредственным источником этой фразы, мог послужить как призыв А. Белого, цитирующего Пушкина в статье-лекции «Настоящее и будущее русской литературы» (см. также сноску 49): «Ты царь – живи один», так и строки из стихотворения К. Д. Бальмонта «Я люблю далекий след – от весла», вошедшего в состав книги стихов «Горящие здания» (1900): «О мой брат, поэт и царь, сжегший Рим <…>».

31

В автографе эта фраза вычеркнута, была ли она озвучена в докладе неизвестно. Об этих авторах (Г. Чулкове, Н. Гумилеве, М. Кузмине) см. статью И. Ф. Анненского «О современном лиризме» (КО, 364–366, 374, 378)

32

Вероятно, эти поэтические строки принадлежат самому И. Ф. Анненскому.

33

Доклад Анненского завершался цитированием «французского примера», стих. «Au Luxemburg».

34

В черновом автографе доклад «Об эстетическом критерии» начинался с общего тезисного плана «Положения к докладу Иннокентия Федоровича Анненского „Об эстетическом критерии“»:

1. Поэзия осуждена на раздвоенность как искусство, не имеющее исключительно ему свойственного материала.

2. Поэзия – своеобразное выражение жизни, и с этой стороны к ней приложимы все критерии, которые ставит жизнь.

3. Но есть единственное социальное оправдание поэзии – эстетический критерий.

4. Для эстетической критики необходимо не только изучение, но и переживание поэзии.

5. Цель ее направлять мысль читателей через их чувствительность.

6. Идеал эстетической критики есть искусство, для которого поэзия является лишь материалом.

(РГАЛИ. Ф.6. Оп.1. Ед. хр. 160. Л.1.). с

35

Чуковский К. И. (1879–1969), литературный критик начала XX века, сотрудничал с символистскими изданиями, принимал участие в журнале «Весы». Источник цитаты не установлен.

36

Имеются в виду «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832) Н. В. Гоголя.

37

Сенковский О. И. (1800–1858), прозаик, критик, журналист. Выступал под псевдонимом «Барон Брамбеус», в 1834 году основал знаменитый журнал «Библиотека для чтения».

38

Перифраз слов Сатина из пьесы А. М. Горького «На дне». (Горький А. М. Полн. собр. соч.: В 25-ти тт. Т. 7. М., 1970. С. 177).

39

Ницше Фридрих (1844–1900), немецкий философ, оказавший особое влияние на умонастроение начала XX века, на мировосприятие и эстетику русских символистов.

40

Произведение Ф. Ницше «Ecce homo» в переводе В. Я. Брюсова было опубликовано в журнале «Весы» (1908. № 12. С. 42–48; 1909. № 2. С. 44–48).

41

Нерон (37–68 гг. н. э.) – римский император, прославившийся как жестокий и развращенный тиран, а также тем, что выступал перед народом в качестве певца, актера и состязателя. Используя выражение «бичи Нерона» Анненский намекаем на первое гонение христиан, которое произошло после сильного пожара в Риме и обвинения в нем евреев и христиан.

42

Заратустра – герой философской поэмы Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», проповедующий учение о сверхчеловеке. Здесь Анненский обыгрывает образность стихотворения К. Д. Бальмонта «Скорпион» из книги «Горящие здания», соотнося лирического героя Бальмонта с Заратустрой Ф. Ницше.

43

Вероятно, здесь частично нашла отражение полемика Анненского с Вяч. Ивановым, фрагмент которой находим в письме от 24 мая 1909 года, где Анненский писал: «Елена Гете для нас, т. е. моего коллективного, случайного я не может быть тем, чем сделало ее Ваше, личный и гордый человек!» (ОР РГБ. Ф.109. Иванов В. И. Картон 11. Ед. хр. 43. Л. 1).

44

Синай – гора, к которой пришли израильтяне в третий месяц по выходе своем из Египта, и с вершины которой был дан евреям закон от Бога.

45

Тенишевское коммерческое училище, известное в России начала XX века общеобразовательное учебное заведение для мальчиков. В актовых залах училища в начале XX века с чтением стихов и лекций выступали многие представители литературных, в частности, символистских кругов: А. Блок, Андрей Белый и мн. др. Так, только в 1908–1909 году Андрей Белый, разрабатывающий в это время «теорию символизма», прочел в Тенишевском училище несколько лекций: 15 января 1908 года – «Искусство будущего», 25 января 1908 года – «Фридрих Ницше и предвестие современности», 17 января 1909 года – «Настоящее и будущее русской литературы».