Губернские очерки

[1] В устах всех Петербург представляется чем-то вроде жениха, приходящего в полуночи… – Использован образ из евангельской притчи о двенадцати девах, ожидающих прихода «жениха» (Христа). Их помыслы всецело подчинены ожиданию этой встречи.

[2]…здесь человек доволен и счастлив… все это его, его собственное… – В Вятской губернии не было помещичьего землевладения. Крестьяне здесь были «государственные»; они не знали личного рабства.

[3] Сельская расправа – в данном случае изба или сарай, в котором помещалась сельская расправа – учрежденный в 1838 г. для каждой сельской общины государственных крестьян и свободных хлебопашцев суд или полиция низшей степени (упразднены в 1858 г.).

[4] Раздаются аплодисменты… – то есть пощечины.

ПРОШЛЫЕ ВРЕМЕНА

Название разделу дано по содержанию входящих в него «первого» и «второго» рассказов «подьячего». Рассказы о плутнях и темных делах «витязей уездного правосудия» – лекаря Ивана Петровича, городничего Фейера и исправника Живоглота – даны в форме воспоминаний о «прежнем времени», и самому рассказчику присвоено архаическое для середины XIX в. наименование «подьячего» – мелкого канцелярского чиновника, тогда как в действительности речь идет о становом приставе. И та и другая замены были сделаны Салтыковым вследствие оглядки на цензуру. Но читатели «Очерков» относили и эти рассказы не к «прошлому», а к «настоящему» времени.

[5] Свежо предание, а верится с трудом… – слова Чацкого из 2-го явл. II действия «Горя от ума» А. С. Грибоедова.

[6] Свиногорскому… купцу… – В сорока верстах от Елабуги – уездного города Вятской губернии – находилось большое торговое село Свиные горы, на реке Тойма. Салтыков бывал там.

[7] Цветнички – распространенные в старообрядческой письменности сборники изречений, назидательных примеров, религиозных легенд, справок, извлеченных из разных источников. Составители таких сборников уподобляли себя трудолюбивой пчеле, собирающей нектар с цветов, откуда и произошло название.

[8] Выходец – в данном случае переселенец из Царства Польского.

[9]…и истину царям с улыбкой говорил!.. – не совсем точная цитата из «Памятника» Г. Р. Державина (1743–1816).

МОИ ЗНАКОМЦЫ

«Портреты» и жанровые сцены раздела посвящены сатирическому изображению «крутогорского» быта, обличению «тупой и пошлой среды» провинциально-чиновничьего общества. По свидетельству современников, рассказы именно этого раздела особенно восстановили против писателя многих вятчан.

В некоторых рассказах этого раздела появляются приемы будущей зрелой салтыковской сатиры. Особенно показательна в этом отношении в рассказе "Княжна Анна Львовна" сатирическая классификация чиновников по видам рыб: чиновники-осетры, пискари, щуки… Это уже Салтыков, а не Гоголь, которого автор "Губернских очерков" считал своим учителем в литературе.

[10] «Уймитесь, волнения страсти» – романс М. И. Глинки (1804–1857) на слова Н. В. Кукольника (1809–1868).

[11] Рафаил Михайлович Зотов (1795–1871) – автор помпезного романа "Леонид, или Черты из жизни Наполеона I", который и имеет в виду Живновский.

[12] «Мистигрис» – одна из песенок П.-Ж. Беранже (1780–1857) непристойного содержания.

[13] Крестовики – серебряные рубли, на оборотной стороне которых был выбит крест из четырех букв П (что обозначало царей Петра I, Петра II, Петра III и Павла I).

Лобанчики – золотые монеты с изображением головы (лба).

[14] Одно обстоятельство сильно угрызает его – это отсутствие белых брюк. – Белые брюки, с золотыми лампасами, полагались при парадной форме штатским генералам – действительным статским и тайным советникам.

[15]…дал ему злата и проклял его… – строка (неполная) из стихотворения А. С. Пушкина (1799 – 1837) "Черная шаль".

[16] Лакедемонизм – непреклонность и решительность. Эти свойства характера воспитывали в себе члены господствовавшей в древнем Лакедемоне (Спарте) общины "равных".

[17] В перспективе ему виднелось местечко! – Порфирий Петрович мечтал о месте советника питейного отделения, наблюдавшего за акцизно-откупным делом в губернии. Место это считалось самым злачным по части "безгрешных доходов", то есть взяток.

[18] Цинциннат – один из консулов Древнего Рима. Известен тем, что между своими воинскими подвигами возвращался к любимым им земледельческим занятиям.

[19] Антигона – в древнегреческом сказании дочь фиванского царя Эдипа, последовавшая за ним в изгнание; образ, олицетворявший идеальную любовь к родителям и благородное самоотвержение.

[20] Сафические мысли – мысли в духе любовной лирики древнегреческой поэтессы Сафо (Сапфо; конец VII–VI в. до н. э.).

[21] Пандемониум – святилище в домах древних римлян.

[22]…старухи… внесли эти деньги полностью в акцизно-откупное комиссионерство… – то есть пропили деньги. Система акцизно-откупного комиссионерства, действовавшая с 1847 до 1861 г., была разработана известным откупщиком В. А. Кокоревым с целью, как он объяснял, "полнее выбирать деньги из капитала, обильно вращающегося в народе".

[23] Valentine… Benoît – герои романа Жорж Санд (Аврора Дюдеван; 1804–1876) "Валентина".

[24] Севинье Мари (1626–1696) – французская писательница. Ее переписка с дочерью является не только ценным историческим памятником эпохи, но и выдающимся образцом эпистолярного стиля.

[25] Экилибр – равновесие (франц.).

[26] Аренда – здесь в значении денежного пособия, «жаловавшегося» в награду чиновникам на определенное время.

[27] Ревизские сказки – списки лиц, подлежавших обложению налогами: крестьян, посадских людей и др. Дворяне, духовенство и чиновники не вносились в эти списки.

БОГОМОЛЬЦЫ, СТРАННИКИ И ПРОЕЗЖИЕ

В настоящем разделе Салтыков в своем «исследовании» духовного мира простого русского человека обращается вслед за славянофилами к проявлениям религиозного чувства в различных слоях народа, в частности к паломничеству («богомолью») и духовным стихам. Но он встречается с этими предметами славянофильских интересов и разысканий, идя по пути своего собственного развития, и поэтому относится к ним принципиально иначе. В отличие от славянофилов, идеализировавших в народном мировоззрении и народной поэзии элементы пассивности, покорности, равнодушия к общественным вопросам, Салтыков воспринимает эти явления как социально отрицательные. Художник-реалист, Салтыков объективен, когда изображает духовную жизнь современного ему простого русского человека в ее исторически сложившихся связях с церковно-религиозными взглядами. Писатель-демократ, он далек от сочувствия этим «темным воззрениям». Но под их покровом он ищет и находит скрытые моральные силы народа – основной залог его освобождения.

В статье "Сказание о странствии <…> инока Парфения…", писавшейся почти одновременно с "Богомольцами…" (весной 1857 г.), Салтыков с полной отчетливостью указал на причину своего сочувственного интереса к паломничеству и странничеству, как явлениям народного быта. "Причина этому, – разъяснял Салтыков, – очень понятна: нам так отрадно встретить горячее и живое убеждение, так радостно остановиться на лице, которое всего себя посвятило служению избранной идее и сделало эту идею подвигом и целью всей жизни, что мы охотно забываем и пространство, разделяющее наши воззрения от воззрения этого лица, и ту совокупность обстоятельств, в которых мы живем и которые сделали воззрения его для нас невозможными…"

Народным представлениям о паломничестве как "душевном подвиге" противопоставлены взгляды верхов общества в лице генеральши Дарьи Михайловны из "Общей картины" и "разбогатевшего купечества" в лице откупщика Хрептюгина. Для них богомолье уже не духовная потребность, а средство развлечься и показать свои богатства.

Корыстные соображения, а не живые, свежие чувства, как у людей из народа, заставляют собираться на богомолье и г-жу Музовкину. Впрочем, мотив этот едва затронут в рассказе, стоящем особняком в разделе. Рассказ интересен не только социально-психологическим «портретом» приживалки, вымогательницы и сутяжницы Музовкиной из деклассированной помещичьей среды. Замечательны в нем по силе лирического и патриотического чувства пейзажные страницы, ставшие хрестоматийными ("Я люблю эту бедную природу…" и т. д.). Натурой для них послужила уже не Вятская, а родная Салтыкову Тверская губерния с протекающей по ней Волгой, упоминаемой в рассказе.

[28] У меня во пустыни… – цитата из «Стиха Асафа-царевича». Салтыков приводит ее по тексту той редакции этого известного духовного стиха, которую списал весной 1855 г. в одном из раскольничьих скитов Нижегородской губернии.

[29] Не страши мя, пустыня, превеликиими страхами… – цитата из той же редакции "Стиха Асафа-царевича".

[30] Всякиим грешникам // Будет мука разная… – цитата из "Стиха о Страшном суде".

[31] Народился злой антихрист… – цитата из "Стиха об антихристе".

[32]…добрая гражданка Палагея Ивановна. – Набросок портрета простой русской "женщины с истинно добрым сердцем" превратился в законченный образ в другом рассказе цикла – "Христос воскрес!". К сожалению, мы ничего не знаем о живом прототипе этой женщины, значение которой в своем духовном развитии в годы Вятки Салтыков определил так: "Я убежден, что ей я обязан большею частью тех добрых чувств, которые во мне есть…"

[33] Конечно, мы с вами, мсьё Буеракин, или с вами, мсьё Озорник… – Отсылка к этим, еще неизвестным читателю персонажам является одним из недосмотров, допущенных Салтыковым при подготовке отдельного издания «Очерков», когда порядок рассказов был совершенно изменен. В журнальной публикации рассказы "Владимир Константиныч Буеракин" и «Озорники» предшествовали разделу "Богомольцы…"

[34]…у воды… – в глубине сцены, у задней декорации, на которой обычно изображался пейзаж с водой.

[35] Придет мать – весна-красна… – цитата из "Стиха о царевиче Иосафе, входящем в пустыню".

[36] Разгуляюсь я во пустыни… – цитата из "Стиха Асафа-царевича".

[37]…по смерти князя Чебылкина… – В следующих далее сценах «Просители» князь Чебылкин жив; он выступает как действующее лицо. Объясняется эта несообразность тем, что названные сцены в журнальной публикации предшествовали очерку "Общая картина".

[38]…у Троицы… – В посаде Троице-Сергиевой лавры под Москвой (ныне Загорск).

ДРАМАТИЧЕСКИЕ СЦЕНЫ И МОНОЛОГИ

В отличие от других разделов «Очерков» материалы настоящей рубрики сгруппированы не по тематическому, а по жанровому признаку. За исключением лирического этюда «Скука», потребовавшего введения в заглавие раздела несколько условного определения этого наброска как «монолога», остальные три произведения являются первыми попытками Салтыкова в драматургической форме. Вскоре эти попытки были продолжены двумя большими сочинениями – комедиями «Смерть Пазухина» (тесно связанной с «Губернскими очерками») и «Тени».

Открывающие раздел "провинциальные сцены" под названием «Просители» отличаются большой социально-политической остротой. Сатира здесь направлена на высших представителей верховной власти на местах и на самый механизм этой власти – антинародной, несправедливой, продажной и неумной. В истории салтыковской сатиры полуидиотичный князь Чебылкин – один из ранних набросков в серии образов, разработанных впоследствии в знаменитых портретных галереях «помпадуров» и "глуповских градоначальников".

В драматических сценах "Выгодная женитьба" Салтыков рисует быт бедного чиновничества. Дурные поступки людей этой среды показываются писателем как неизбежное следствие их материальной и правовой необеспеченности. Именно здесь Салтыкову удалось, по словам Добролюбова, "заглянуть в душу этих чиновников – злодеев и взяточников, да посмотреть на те отношения, в каких проходит их жизнь".[202]

В другом драматическом наброске "Что такое коммерция?" Салтыков впервые обращается к изображению купечества. При этом писателя интересует не столько бытовой уклад "торгового сословия" (чему уделял так много внимания Островский), сколько его социальная биография. В небольшом этюде Салтыкову удается показать классовую слабость этого отряда российской буржуазии, – слабость, обусловленную неразвитостью общественно-экономических отношений в стране (полная зависимость купеческих дел от всевластия, хищничества и произвола чиновников).

Лирический «монолог» "Скука" представляет существенный интерес для характеристики взглядов и настроений Салтыкова в годы вятской ссылки. На это значение произведения указал сам писатель в своей автобиографической заметке 1858 г. В знаменитых инвективах этого «монолога» видна борьба, которую вел Салтыков за то, чтобы в идейном одиночестве ссылки удержаться на достигнутых в Петербурге 40-х годов позициях передового человека – утопического социалиста и демократа, ученика Белинского и Петрашевского.

[39] Стланец – лен.

[40] Собой пример он должен дать… – строка из стихотворения Г. Р. Державина "Вельможа".

[41] Шавера – сплетник.

[42] Колотырники – те, кто колотырничает, то есть сколачивает копейку, скопидомничает, кулачит.

[43] Нарохтиться – собираться сделать что-то.

[44] Яков Петрович, тот самый, который… – Характеристика Якова Петровича развернута в рассказе "Посещение первое" (раздел "В остроге"), который в журнальной публикации "Русского вестника" предшествовал монологу "Скука".

[45] – Загляните в скрижали истории, – говаривал мне воспитатель мой, студент т-ской семинарии, – …и вы убедитесь, что тот только народ благоденствует и процветает, который не уносится далеко… "О, какой я богатый, довольный и благоденствующий народ!" – Эти строки автобиографичны. Речь тут идет о студенте Троице-Сергиевой духовной академии М. П. Салмине. Он занимался с мальчиком Салтыковым в 1836–1837 гг.

[46] Помню я и долгие зимние вечера, и наши дружеские, скромные беседы… Помню я и тебя, многолюбимый и незабвенный друг и учитель наш! Где ты теперь? какая железная рука сковала твои уста, из которых лились на нас слова любви и упования? – Эти автобиографические строки относятся к участию юного Салтыкова в жизни созданного Петрашевским кружка русских социалистов-утопистов. Салтыков посещал собрания «петрашевцев» в Петербурге на раннем этапе существования кружка, в 1845–1847 гг. После ареста в 1849 г. Петрашевский был ссыльнокаторжным, а с 1856 г. и до своей смерти в 1866 г. – ссыльнопоселенцем в Сибири.

ПРАЗДНИКИ

Судя по первоначальному названию раздела – «Народные праздники», – можно предполагать, что у Салтыкова было намерение нарисовать серию картин праздников не столько церковного, сколько народного календаря, основанных на поверьях и обычаях (масленица, вешний Егорий, Ильин день, местный вятский праздник отплытия великорецкой иконы св. Николая, частично описанный в очерке «Общая картина» и т. д.). Но этот план, если он существовал, остался неразработанным. Писатель ограничился зарисовками Рождества и Пасхи в Крутогорске, придав этим наброскам в значительной мере автобиографический характер. В этой связи следует заметить, что Салтыков, атеист по своему мировоззрению, до конца дней хранил благодарную память о поэзии рождественских и пасхальных праздников своего деревенского детства.

[47] Гриша вечно сапоги чистит… – Зарисовка Гриши в этом рассказе и в эпилоге «Дорога» сделана с натуры. Григорием звали слугу Салтыкова из крепостных людей, присланного в Вятку матерью писателя. Он остался служить у Салтыкова и после того, как получил «вольную».

[48] "На заре ты ее не буди…" – романс А. Е. Варламова (1801–1848) на слова А. А. Фета (1820–1892).

[49]…герцог Герольштейн… Fleur-de-Marie… – герои романа Эжена Сю (1804–1857) "Парижские тайны".

[50] Шуринёры – люди преступного мира.

[51]…напоминают тех полногрудых нимф, о которых говорит Гоголь, описывая общую залу провинцияльной гостиницы. – В первой главе "Мертвых душ" читаем: "…на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал".

[52]…мой искреннейший друг, Василий Николаич Проймин… – Салтыков вспоминает о своем вятском друге, враче Николае Васильевиче Ионине, и о его семье.

ЮРОДИВЫЕ

«Юродивыми», то есть людьми, лишенными разума, психологии и норм поведения здорового человека, Салтыков называет царских чиновников-администраторов в их отношениях к народу. Своеобразие каждого из трех «портретов» «юродивых» определяется какою-то одною наиболее показательной чертою. Взятые же вместе, эти зарисовки образуют как бы «групповой портрет» типических представителей административно-полицейской машины самодержавия.

В первом рассказе «Неумелые», написанном в начале работы над «Очерками», еще звучат реформистские ноты. Резкая критика предельно централизованной в части, превращающей своих агентов в чиновников, чуждых населению, не знающих его нужд и не умеющих удовлетворять их, завершается в «Неумелых» положительной альтернативой. В заключительной части рассказа Салтыков указывает словами одного из действующих лиц пути возможного прогресса государственной «машины». Он усматривает эти пути в замене централизации противоположным принципом децентрализации, при котором работа по изучению и удовлетворению народных нужд могла бы быть передана от чиновников центральной власти «земству», то есть выборным представителям населения данной местности.

Большой обличительной силы исполнен рассказ «Озорники» – едва ли не острейшая политическая сатира в «Очерках», написанная уже в характерной для зрелого Салтыкова манере. Нужно было очень ненавидеть самую суть административной машины самодержавной власти, чтобы дать ее олицетворение в жестком, внушающем и теперь живое отвращение, портрете «просвещенного» бюрократа, не служащего народу и государству, но «озорующему» над ними. В образе этого человека, «гнуснее» которого, по мнению Чернышевского, нет во всех «Очерках», изображен идеолог и проводник глубоко враждебного Салтыкову принципа "чистой творческой администрации, самой себе довлеющей и стремящейся проникнуть все жизненные силы государства".

Если в «Озорниках» Салтыков дал первое в его творчестве глубокое обобщение системы взглядов, идеологии царской администрации, то в рассказе «Надорванные» дано такое же обобщение психологии ее непосредственных практических агентов-исполнителей. В образе одного из них, следователя Филоверитова, – чиновника-автомата и чиновника-служебной собаки, как аттестует он сам себя, показано, что доктрина самовластия, воспитывавшая сознание своих слуг-чиновников в духе строжайшего авторитаризма и формализма, искажала, «надрывала» нормальную психику человека.

[53] Так как по делу было мною прикосновенных из лиц городского сословия, то командирован был ко мне депутатом мещанин Голенков, служивший ратманом в местном магистрате. – Учрежденные в XVIII в. и просуществовавшие до судебной реформы 1866 г. городовые магистраты состояли из выборных бургомистров и ратманов. По своей фактической роли магистраты были учреждениями чисто судебными. Юрисдикция их распространялась на торгово-промышленное население города – на купцов и мещан.

[54]…придерживался старины… – то есть принадлежал к старообрядцам.

[55] Зенон – основатель стоической философии в древних Афинах; отличался простотой жизни и умеренностью материальных требований.

[56] Вот им дали сходы, дали свой суд… – В 1838 г., вслед за образованием министерства государственных имуществ, для государственных крестьян и так называемых свободных хлебопашцев были учреждены сельские общины (самоуправляющиеся хозяйственно-административные единицы, составлявшие часть волости). Для каждой общины были установлены: а) сельское начальство – для управления обществом, б) сельский сход – для общественных дел и в) сельская расправа – для судебных дел. На помещичье-крепостных крестьян эти «институты» сельского управления и самоуправления не распространялись.

[57] Говорят также некоторые любители просвещения… – Ретроградные рассуждения «озорника» о «грамотности» и «просвещении» являются памфлетным откликом Салтыкова на нашумевший «поход» В. И. Даля против распространения среди народа "грамотности без просвещения". Первая из ряда статей Даля на эту тему, которая и имеется здесь в виду, появилась в третьей книжке славянофильского журнала "Русская беседа" за 1856 г. ("Против грамотности или по поводу ее").

[58] И после этого говорят и волнуются, что чиновники взятки берут! Один какой-то шальной господин посулил даже гаркнуть об этом на всю Россию. – Насмешка над шумевшей в сезон 1856–1857 гг. пьесой гр. В. А. Соллогуба (1813–1882) «Чиновник». Герой ее – идеальный чиновник Надимов – провозглашал, что "надо исправиться, надо крикнуть на всю Россию, что пришла пора, и действительно она пришла, искоренить зло с корнями".

ТАЛАНТЛИВЫЕ НАТУРЫ

Собранные в этом разделе зарисовки «талантливых натур» или «провинциальных Печориных» современная Салтыкову, да и позднейшая критика склонна была рассматривать в качестве вариаций на хорошо известную в литературе тему «лишних людей». В действительности, однако, связь, существующая между этими двумя группами типических образов современников «сороковых» и «пятидесятых» годов, совсем иная. Герценовский Бельтов, тургеневский Рудин и другие «лишние люди» 40-х годов воплощали образ передового современника. «Лишние люди» конца 50-х годов, когда в духовной жизни страны начался период «бури и натиска» разночинцев-плебеев, когда центральную роль стали играть «практика», а не «умозрение», «политика», а не «эстетика», «материализм», а не «идеализм», воспринимались демократическим лагерем как вредный анахронизм. Для Салтыкова современный ему «лишний человек» стал объектом резкой критики и отрицания.

Изображением "лишнего человека" в "Талантливых натурах" Салтыков начал свой художественный суд писателя-демократа над исчерпанным до дна и утратившим – в новых исторических условиях – свое прогрессивное значение, а значит, и право на существование, образом, идеализировавшим элементы праздности, мечтательности и пассивности в общественном поведении.

В начале рассказа «Корепанов» – начало это является, по существу, вступлением ко всему разделу – Салтыков дает такую классификацию «талантливых натур»: «Одни из них занимаются тем, что ходят в халате по комнате и от нечего делать посвистывают <это помещик Буеракин>; другие проникаются желчью и делаются губернскими Мефистофелями <это образованный – значит, из дворян – чиновник Корепанов>; третьи барышничают лошадьми или передергивают в карты <это деклассированный, опустившийся до уголовщины дворянин Горехвастов>; четвертые выпивают огромное количество водки; пятые переваривают на досуге свое прошедшее и с горя протестуют против настоящего <эти два признака введены в характеристику помещика Лузгина>». Таким образом, все обозначенные во вступлении «сорта и виды» «провинциальных Печориных» нашли воплощение в главных действующих лицах четырех рассказов раздела.

Салтыковская критика "талантливых натур" – критика, направленная против всего дворянского класса, разоблачавшая несостоятельность надежд на его образованную часть, как на возможную силу общественного прогресса, – привлекла пристальное и глубоко сочувственное внимание Чернышевского и Добролюбова. В своих статьях об «Очерках» первый из них дал развернутый анализ образа Буеракина, второй – трех остальных образов.

[59]…не обладая живыми… началами, необходимыми для примирения… – Речь тут идет, разумеется, не о примирении с существовавшей социальной действительностью (в смысле ее принятия), а о средствах и способах устранения ее противоречий, борьбы с ее дисгармоничностью.

[60] Семен Семеныч Фурначев. – Этот бегло зарисованный персонаж вскоре превратился в одно из главных действующих лиц пьесы Салтыкова "Смерть Пазухина" (1857). По первоначальному плану пьеса должна была входить в цикл "Губернских очерков".

[61] Лузгин. – Для создания этой «артистической» разновидности "талантливой натуры" Салтыков воспользовался некоторыми чертами личности товарища своих детских и школьных лет Сергея Андреевича Юрьева (1821–1888) – известного впоследствии литературно-театрального деятеля.

[62]…незабвенная С***. – Рассказчик вспоминает о выдающейся балерине Екатерине Александровне Санковской (1816–1878). Демократически настроенная молодежь 40-х годов усматривала в ней, по свидетельству Салтыкова в "Пошехонской старине", "глашатая добра, истины и красоты", относила ее к "пластическим разъяснителям" "нового слова".

[63] Немврод – библейский образ неутомимого и отважного преследователя «беззаконий» – "ловца перед господом".

[64] Знать, забило сердечко тревогу! – строка из стихотворения Некрасова "Тройка".

[65] Ману-текел-фарес (обычная транскрипция первого слова "мене") – предсказание, которое, согласно библейской легенде, Валтасар, царь Вавилонский, получил о разделе своего царства и собственной гибели. Таинственные слова эти, значение которых было разгадано пророком Даниилом, начертила на стене перед пирующим царем невидимая рука.

[66] Момо – слова.