Лоуренс Аравийский

До половины пятого утра Фейсал выслушивал свежие известия, просьбы и жалобы. Мы очень продрогли, так как сырость просочилась через ковер и пропитала одежду. Лагерь постепенно затих, усталые люди один за другим укладывались спать. Над лагерем мягко спустился белый туман, в котором от костров подымались ленивые колонны дыма. Фейсал, наконец, закончил всю неотложную работу. Мы съели полдюжины фиников и свернулись в клубок на влажном ковре.

Через час, при начинающемся рассвете, мы встали, окоченелые, и рабы развели огонь из пальмовых поленьев, чтобы обогреть нас. Гонцы все еще прибывали со всех сторон, передавая зловещие слухи об атаке, и в лагере почти царила паника. Поэтому Фейсал решил передвинуться на другую позицию, отчасти потому, что нас могло бы затопить тут, если бы где-нибудь в горах прошел дождь, а отчасти – чтобы занять чем-нибудь людей.

Когда забили барабаны, верблюдов стали поспешно нагружать. После второго сигнала все вскочили в седла и тронулись за Фейсалом, ехавшим на своей кобыле. На шаг позади него ехал Шараф, а дальше, как попало, все сборище ишанов, шейхов и рабов и я между ними. В это утро личная охрана Фейсала состояла из восьмисот человек.

Следующие два дня я провел в обществе Фейсала и ближе узнал методы его командования, что было особенно интересно, потому что его люди были морально подавлены поражением северного племени гарб. Фейсал, желая поддержать их бодрость, достигал этого, ободряя и выслушивая каждого, кого мог. Он был доступен всем, кто толпился возле его палатки, ожидая внимания. Он никогда резко не обрывал просителей и неизменно выслушивал каждого, а если сам не мог разобрать дела, то звал Шарафа или Фаиза аль-Хуссейна. Его бесконечная терпеливость показала мне воочию, что значит в Аравии верховная власть.

Его самообладание казалось огромным. Когда Мирзук эль-Тихейми, его доверенное лицо по приему гостей, приехал от имени Зейда, чтобы разъяснить постыдную историю их поражения, Фейсал лишь посмеялся над ним при всех и отослал его в сторону, чтобы тот обождал, пока он переговорит с шейхами племени гарб и аджейль, чья беззаботность была главной причиной несчастья. Он мягко подшучивал над ними, насмехаясь над теми или иными их поступками, вызвавшими такие тяжелые потери. Затем он позвал обратно Мирзука и опустил полы палатки, подчеркивая, что их разговор являлся частным делом. Я вспомнил смысл имени Фейсала (меч, сверкнувший при взмахе) и боялся тяжелой сцены, но он освободил на своем ковре место для Мирзука и сказал:

– Садись! Расскажи нам еще о том, как вы проводили ночи, и о чудесах битвы. Позабавь нас!

Голос Фейсала был очень музыкален, и он умел им пользоваться в сношениях со своими людьми. С ними он говорил на языке своего племени, но говорил он как-то странно, задумчиво, мучительно запинаясь и как бы подыскивая нужное слово. Его мысли, вероятно, забегали вперед, так как эти с трудом подобранные фразы были просты и трогали своей искренностью. Завеса слов была так тонка, что через нее, казалось, светилась честная и прямая душа.

Наша жизнь в лагере отличалась простотою. Перед самым рассветом наш мулла обыкновенно выкрикивал свой призыв к молитве. Как только он заканчивал, начинал мягко и мелодично выкрикивать позади палатки мулла Фейсала. Сейчас же один из его пяти рабов являлся со сладким кофе. Приятна была сладость этой первой чашки в холодном рассвете.

Приблизительно час спустя полы спальной палатки Фейсала откидывались назад: это было знаком для приближенных. Их бывало, обычно, четверо или пятеро. После обмена утренними новостями вносился поднос с завтраком. Он состоял обыкновенно из фиников, но иногда телохранитель Хеджрис давал нам затейливые бисквиты и хлеб собственного произведения. После завтрака мы попеременно пили горький кофе и сладкий чай, пока Фейсал занимался своей корреспонденцией, диктуя своим секретарям. Один из них был отважный Фаиз, другой – Имам, человек с печальным лицом, известный в армии тем, что у его седельной луки висел полотняный зонтик.

Иногда в это время давалась аудиенция частным лицам, но это случалось редко; спальная палатка предназначалась исключительно для личного пользования ишана. Это была обычного типа палатка с походной кроватью, хорошим курдским одеялом, плохеньким ширазским и чудесным старым белуджским ковром, на котором Фейсал совершал свои молитвы. Приблизительно в 8 часов утра Фейсал опоясывался своим праздничным кинжалом и следовал в палатку, предназначенную для приемов. Он садился лицом к входу в палатку, а мы, спиной к стене, располагались полукругом вокруг него. Рабы составляли арьергард и группировались вокруг открытой стороны палатки, чтобы не терять из виду осаждающих просителей, которые лежали на песке у входа в палатку или позади ее, ожидая своей очереди. По возможности, работа заканчивалась к полудню, когда эмир обычно поднимался.

Тогда мы, домашние и несколько человек гостей, собирались в жилой палатке: Хеджрис и Салем вносили поднос с завтраком, на котором было столько блюд, сколько допускали обстоятельства. Фейсал был необыкновенный курильщик, но весьма посредственный едок, и он обычно лишь, слегка притрагивался пальцами или ложкой к бобам, чечевице, шпинату, рису и сладостям. Когда он считал, что с нас довольно, по его знаку поднос исчезал, и другие рабы вносили воду для омовения рук. Тучные люди, вроде Мохаммеда ибн-Шефиа, приходили в комичную ярость от легкого и быстрого угощения эмира и вознаграждали себя дома собственной пищей. После завтрака мы еще немного беседовали за чашкой кофе и наслаждались двумя стаканами сиропообразного, зеленого чая. Затем до двух часов пополудни занавес жилой палатки опускался. Это доказывало, что Фейсал отдыхает или читает, или вообще занят личными делами. Затем мы опять сидели в приемной палатке, пока он не заканчивал беседу со всеми, кто имел к нему дело. Я никогда не видел араба, который ушел бы от него неудовлетворенным или обиженным, что объяснялось его тактом и памятью; он никогда не забывал ни одного факта и ни одного знакомства.

Если оставалось свободное время после второй аудиенции, он совершал прогулку со своими друзьями. Между шестью и семью часами вносился ужин, к которому рабы приглашали всех, находящихся в главном штабе. Ужин походил на завтрак.

Фейсал очень поздно ложился спать и никогда не обнаруживал желания ускорить наш уход из его палатки. По вечерам он развлекался, как только мог, и избегал работы, которой можно было безболезненно избежать. В шахматы он играл очень редко, но когда играл, то с безрассудной прямолинейностью бойца и блестяще… Иногда – может быть, в моих интересах – он рассказывал о том, что он видел в Сирии, кое-что из тайн турецкой истории и о семейных делах. Из его уст я многое узнал о людях и партиях Хиджаза.

Однажды Фейсал внезапно спросил меня, не хочу ли я носить арабскую одежду, такую же, как у него, пока я нахожусь в лагере. Я сам должен был признать это более удобным при том «арабском» образе жизни, который мы должны были вести. Кроме того, туземцы знали бы тогда, за кого меня принимать. Для них единственными людьми, носившими хаки, были турецкие офицеры, которых они инстинктивно сторонились. Если бы я носил арабскую одежду, они вели бы себя по отношению ко мне, как если бы я действительно был одним из их вождей, и я мог бы ходить и выходить из палатки Фейсала, не производя сенсации.

Я немедленно и с радостью согласился. Переодевшись, я пошел побродить по пальмовым садам, чтобы приучить себя к новой одежде.

Стоянка Фейсала в Нахль-Мобареке могла быть по неизбежному ходу вещей лишь передышкой, и я чувствовал, что мне было бы лучше вернуться в Янбу, чтобы серьезно обсудить совместную оборону этого порта, пользуясь всемерно обещанной помощью флота. Мы решили, что мне следует посовещаться с Зейдом и действовать с ним, как мы найдем нужным.

Мы пошли новой дорогой Вади-Мессарих через холмы Аджиды из опасения встретиться с турецкими патрулями на прямом пути. Бедр ибн-Шефиа был со мной, и мы спокойно проделали путь в шесть часов, приехав в Янбу до сумерек. Чувствуя себя усталым после утомительных дней и бессонных ночей, полных тревоги и волнений, я направился прямо к пустому дому Гарланда (он жил на борту корабля в гавани) и заснул на скамейке. Немного погодя, меня опять вызвали, сообщив, что ишан Зейд приехал, и я направился к укреплениям, чтобы увидеть въезд побежденных войск.

Их было около восьмисот человек, они казались спокойными и равнодушными к своему позору. Зейд сам казался совершенно безучастным. Войдя в город, он повернулся и крикнул правителю Абд эль-Кадеру, который ехал за ним:

«Как, ваш город разрушен? Я должен телеграфировать отцу, чтобы он прислал сорок каменщиков для починки общественных зданий».

И он действительно сделал это.

Я телеграфировал Бойлю (британскому старшему морскому офицеру на Красном море), что Янбу подвергается серьезной угрозе, и Бойль немедленно ответил, что флот своевременно прибудет сюда. Эта готовность была весьма кстати: весь следующий день получались все худшие и худшие вести. Турки, бросив сильный отряд вперед от Бир-Сайда против Нахль-Мобарека, напали на войска Фейсала, когда те еще не успели оправиться. После короткого боя Фейсал в беспорядке отступил, сдал позиции и укрылся сюда, в Янбу. Наступал, казалось, последний акт войны. С Фейсалом было около двух тысяч человек, но ни одного из племени джухейна. Последнее обстоятельство походило на предательство и подлинное отступничество племен, т. е. на то, что мы оба считали совершенно невозможным.

Я немедленно зашел к Фейсалу, и он рассказал мне о случившемся.

Турки подошли с тремя батальонами пехоты, посаженной на мулов и верблюдов. При первом же приступе они пересекли Вади-Янбу, угрожая сообщению арабов с Янбу. Они также могли свободно обстрелять Нахль-Мобарек из своих семи пушек. Однако Фейсал нисколько не испугался и бросил племя джухейна на левый фланг, чтобы оно действовало в долине. Центр и правый фланг он сосредоточил у Нахль-Мобарека и послал египетскую артиллерию отрезать туркам дорогу на Янбу. Затем он открыл огонь из двух собственных пятнадцатифунтовок.

Расим, сирийский офицер, в прошлом командир батареи в турецкой армии, управлял этими пушками и превратил их выстрелы во внушительную демонстрацию. Пушки прислали в подарок из Египта, где полагали, что для диких арабов пригодна всякая старая дрянь. У Расима не было ни прицельных приспособлений, ни дальномеров, ни таблиц стрельбы, ни разрывных снарядов. Он мог бы брать прицел до шести тысяч ярдов, но взрывные трубки его шрапнелей являлись древностями еще времен бурской войны, совершенно заплесневевшими, и если они даже разрывались, то иногда еще в воздухе, а часто даже при прикосновении. Однако, если бы дела приняли дурной оборот, он не мог бы увезти все снаряжение, и потому брал все быстротой и натиском, покатываясь от смеха над таким способом ведения войны, а арабы, видя веселость командира, сами воодушевлялись.

– Хвала Аллаху, – сказал один из них, – это настоящие пушки. Важно, чтобы они шумели!

Расим клялся, что турки погибали кучами, и ободренные его словами арабы с жаром бросились в атаку.

Дела шли хорошо, и у Фейсала появилась надежда на решительный успех, когда внезапно левый фланг заколебался и остановился в нерешительности. Под конец он показал спину неприятелю и беспорядочно отступил к лагерю. Фейсал, находившийся в центре, галопом примчался к Расиму и крикнул тому, что племя джухейна разбито и что он должен спасать пушки. Расим запряг их и пустился рысью прочь. За ним устремились войска. Фейсал и его челядь составляли тыл, они осмотрительно двинулись к Янбу, оставив на поле битвы племя джухейна под начальством его вождя, ишана Абд эль-Керима, моего прежнего проводника.

Когда я дослушивал этот печальный конец и вместе с Фейсалом проклинал измену братьев Бейдави, у дверей поднялась суматоха, и Абд эль-Керим пробился сквозь толпу рабов, кинулся к балдахину, поцеловал в знак приветствия шнуры головного покрывала Фейсала и сел возле нас. Фейсал, затаив дыхание, взглянул на него и спросил:

– Ну, как?

Абд эль-Керим рассказал про смущение, возникшее при внезапном бегстве Фейсала, и про то, как он с братом и доблестными соплеменниками всю ночь сражались с турками, одни, без артиллерии, пока не стало невозможным удерживать пальмовую рощу, и им также пришлось отступить. Его брат, с половиной всех мужчин племени, как раз входит сейчас в ворота города. Остальные рассеялись вверх по Вади-Янбу в поисках воды.

– А зачем ты отступил к лагерю в тылу нас во время битвы? – спросил Фейсал.

– Только для того, чтобы приготовить себе чашку кофе, – сказал Абд эль-Керим. – Мы сражались от восхода солнца до сумерек, очень устали и очень хотели пить.

Мы с Фейсалом покатились со смеху. Затем мы пошли посмотреть, что можно было предпринять для спасения города.

Янбу на вершине гладкого кораллового рифа возвышался приблизительно на двадцать футов над морем и с двух сторон омывался водой. Другие две стороны смотрели на ровные пространства песков, лишенных на многие мили всякого прикрытия и совершенно безводных. При дневном свете, защищаемое артиллерийским и пулеметным огнем, это место должно было быть неприступным.

Артиллерия прибывала каждую минуту. Бойль, как и обычно, сделал больше, чем обещал, и менее чем в двадцать четыре часа сосредоточил возле нас пять военных судов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Почетный титул, обозначающий потомков Мухаммеда и дающий ряд административно-религиозных прав.

2

Титул правителя Мекки, назначавшегося турками из местных ишанов. Хуссейн захватил Мекку 5 июня 1916 г.

3

Восточный секретарь британского верховного комиссара в Египте.

4

Первый британский верховный комиссар в Египте (1914–1916 гг.).

5

Руководитель британской разведки в Каире и непосредственный начальник Лоуренса.

6

Таиф, осаждавшийся с 11 июня по 26 сентября 1916 г., пал от голода. 23 сентября Галиб-паша, турецкий губернатор Хиджаза, сдался Абдулле с двухтысячным гарнизоном.

7

После первой атаки Фейсала и Али (10 июня) 22 июня в Медину было прислано подкрепление из Сирии, и 25 июня гарнизон Медины перешел в наступление против армии Фейсала.

8

Третий сын Хуссейна.

9

Второй после Джидды порт Хиджаза.

10

Два похода Джемаль-паши в 1915 и 1916 гг.

11

Первый сын Хуссейна.

12

Старинный религиозный памятник в Джедде, имеет в длину 150 метров.

13

Арабы не носят чалмы, а легкое головное покрывало (так называемая «сомада»), которое держится на голове при помощи повязки в виде гибкого обруча.

14

Британские силы в Египте в 1914 г. состояли из 150 000 человек, в том числе 30 000 индусов из Биканира, составлявших верблюжий корпус (мехаристы).

15

Британский верховный комиссар в Египте (1916–1919 гг.), сменивший Мак-Магона.

16

Арабский город на правом берегу Тигра, конечный пункт южного отрезка Багдадской дороги (Басра – Багдад – Текрит).

17

Местечко к юго-востоку от Басры (Южная Месопотамия). Решительное поражение туркам под Шайбой было нанесено англичанами в апреле 1915 г.

18

10 июня 1916 г.

19

17 июня 1917 г. командование гарнизоном Медины было передано Фахри-паше с общими силами в 14 000 человек.

20

Младший сын Хуссейна.

21

В районе Медины.

22

В начале войны турецкий султан Мохаммед V провозгласил джихад против держав Антанты, что, однако, не имело успеха.

23

Особую роль сыграли Нури Саид и Джафар эль-Аскери, ставшие ближайшими сподвижниками Фейсала.

24

Лоуренс разрабатывал «теоретическую» сторону британской разведки на Ближнем Востоке, руководя так называемым «Арабским бюро».

25

Командующий (сирдар) египетской армией обычно в то же время является генерал-губернатором Судана.

26

Военно-политическая сводка, редактировавшаяся Лоуренсом.

27

Вождь племени джухейна в районе Янбу.