Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

Оставив детей в бассейне, мы пошли в кафе. Наши жены в это время занимались привычным им делом. Как-то все вдруг, таким образом, устроилось.

Минут через десять мне позвонила девушка из этого бассейна и попросила прийти. До этого, когда она брала у меня телефон, то предупредила, что это так положено, а звонить они будут только в исключительном случае. Значит, исключительный случай уже наступил.

Прибежав в бассейн, мы застали наших детей живыми. Это была уже сама по себе большая и даже, можно сказать, нечаянная радость. Дети стояли на пластмассовых шариках и из-за железной сетки внимательно, без тени сочувствия смотрели на нас.

– Мы потеряли их носочки! – жалобно сказала девушка, которая звонила мне. – Нигде не можем найти.

– А у них не пробовали спросить?

– Конечно, пробовали.

– И что?

– Ничего! Они смеются надо мной!

– Маша, – спросил я, – ну и где твои носочки?

Она, конечно, тут же начала громко смеяться надо мной. Она очень ждала этого вопроса.

– Алиса, – попросил мой товарищ, – принеси мне, пожалуйста, носочки.

С Алисой от этих слов просто истерика случилась. Так искренне хохотать умеют только трехлетние дети.

– Простите, пожалуйста, – сказала девушка, – но у нас дети без носочков не могут тут находиться.

– Маша, пойдем, – сказал я.

– А носочки? – хором вместе с девушкой спросили дети.

В общем, полез я туда за этими носочками. Это было ужасно. Я уж не говорю о том, что до сих пор у меня в ушах стоит этот звонкий детский смех, которым сопровождались мои поиски. Это было еще и чертовски трудно – лазить по этим шарикам, копаться в них… Безумие какое-то. И носочков я не нашел.

И тогда в бассейн полез мой товарищ. А он парень, слава богу, двухметрового роста. В общем, может, руки у него длиннее, но он минут за десять нашел все четыре носочка.

Когда мы уже выходили из этого адского бассейна, я в воспитательных целях обратил внимание своей дочери на одного маленького мальчика.

– Видишь, – сказал я Маше, – какой интересный и хороший мальчик стоит на шариках вон там, у окна. Не прячет ни от кого своих носочков.

– Папа, – сказала мне девочка, – ты послушай, что он говорит!

– Разве он что-то говорит? – удивился я.

– Конечно! Он все время говорит. Я его боюсь.

Я подошел к мальчику. На вид ему было лет пять. Он и правда не спеша разговаривал сам с собой. Я прислушался.

– Вчера был снег, – задумчиво говорил мальчик. – Сегодня идет дождь. Пропала Россия.

Я с благодарностью посмотрел на свою дочь. Нет уж, пусть лучше она от меня носочки прячет.

«Боишься, что ли?»

Мне нужны были очки для плавания. Они продаются в спортивном магазине. Кажется, чего проще: иди и купи себе очки. Конечно, нет. Купить очки можно только в выходной день, то есть в субботу. А этот день принадлежит твоей семье. Она выстрадала право на него. Можно сказать, что она обрела его в борьбе. Теоретически по субботам можно ведь и в футбол играть. Но в результате борьбы за субботу победили дети. А в футбол я играю по воскресеньям.

Так что за очками мы поехали с детьми. У меня кроме трехлетней Маши есть еще полуторагодовалый сын Ваня. И у них есть мать. Вот мы все в субботу и выдвинулись за очками.

В магазине мы обошли сначала первый этаж (там очков не было), потом второй (там были). Купить очки очень сложно вообще-то. Надо, чтобы они хорошо прилегали к лицу, не пропускали воду и чтобы не слишком сильно жали. И все равно потом, кстати, на лице еще долго остаются следы от этих очков. Есть, говорят, очки с большими стеклами, которые следов не оставляют, но я что-то не встречал.

Короче говоря, я очень долго выбирал очки. В какой-то момент Маша тоже начала выбирать себе очки. Одни ей очень понравились. Они были ярко-оранжевого цвета. Это были взрослые очки. Но как-то она их надела, и они задержались на ее голове. Она была очень довольна.

На это не смог смотреть, конечно, спокойно Ваня. Он подошел и тоже взял себе очки.

– Ваня, тебе-то зачем? – спросил я его.

Он даже не счел нужным ответить, а просто приложил их к глазам. Он сделал, кстати, все правильно, то есть со стороны было полное впечатление, что он их надел. Все-таки он ведь мой сын.

Маше Ванины действия не очень понравились.

– Папа, – сказала она, – принеси мне снизу шапку.

– Какую? – удивился я.

– Красную. Для купания.

Я вспомнил, что и точно, видел на первом этаже шапочки для купания. То есть она хотела пойти дальше, чем Ваня. Ревность какая-то между ними все-таки есть. При этом Маша хорошо понимает, что, когда у нее на голове будет еще шапка, Ваня тоже себе такую потребует. В этом, я думаю, и состоит главная цель ее действий.

– Маша, – говорю я, – я не пойду, конечно, за шапкой.

– Почему? – удивилась она.

Я ей объяснил, что у меня сегодня выходной день и что я не буду тратить его на то, чтобы бегать вверх-вниз по этажам спортивного магазина. Чем абсурднее, я замечал, объяснение, тем меньше у них вопросов остается.

– Поняла? – переспросил я ее на всякий случай.

– Да, – кивнула она. – Но ты мне только шапку принеси.

Я опять ей объяснил, уже не помню что.

– А-а-а… – сказала она.

Она помолчала, обдумывая эту ситуацию.

– Папа, – произнесла она наконец.

– Что?

– Боишься, что ли?

Вот это было то, чего я не ожидал. Дочь откровенно брала меня на «слабо». Все вдруг стало очень серьезно.

– Маша, – сказал я, – ну чего же, ты думаешь, я, твой отец, могу бояться?

– Ну не знаю, – сказала она. – Темно там…

Я ничего не успел ответить. А главное, я и не смог бы, конечно, ничего ответить. И мы оба это знали. Это был нокаут. Идти за шапкой после этого было бы еще глупее, чем остаться.

Тут в зале, на мое счастье, заиграла негромкая энергичная музыка. Победительница забыла про меня и начала с наслаждением танцевать в этих очках. Через секунду к ней присоединился Ваня, тоже в очках. На нас смотрел весь второй этаж, и даже, мне показалось, кто-то пришел с первого. Происходящее было моим большим субботним счастьем.

Жаль, очки мне никакие не подошли.

«Ты мой муж»

Мы с Машей пошли есть пирожные. Не так уж много в Москве мест, где это можно сделать со вкусом. В одно из таких мест мы и отправились. Я не буду рассказывать, куда именно, а то завтра там не протолкнешься.

Маша заказала себе три пирожных: медовик, корзиночку с фруктами и еще одно, с непроизносимым названием. И она попросила чай.

– Девочка, – спросила официантка, – тебе какой чай принести?

– Мне кофе.

– Тебе рано пить кофе.

– А папе можно?

– МОЖНО.

– Принеси ему кофе.

– И ты потом возьмешь у папы? Ты интересная девочка.

– Очень, – сказала Маша. Официантка пошла за кофе.

– Маша, – спросил я ее, – разве можно так разговаривать с официантками?

– Папа, – сказала она. – Я хотела с тобой поговорить.

Я удивился. Это я на самом деле хотел с ней поговорить и ждал этого момента, когда мы пойдем есть пирожные. Последнее время у нее возникли проблемы в детском саду. Денис, которого она последний месяц называла своим мужем (хотел было даже написать: и не без оснований), перестал нравиться ей. Она от этого переживает больше, чем он. И я хотел вкратце объяснить Маше природу мужских и женских отношений, хотел как-то заверить, что на самом деле расстраиваться-то особо нечего, и не такое бывает, и так далее…

Но оказывается, что и у нее были свои планы на наше время с этими пирожными.

– Папа, – сказала она, – мама нашла мне плохую няню.

– Почему, Маша? – удивился я.

Мы были вообще-то довольны этой няней. Опыта работы у нее не было, но старшая дочь в семье, где шестеро детей…

– Молодая слишком, – с осуждением сказала Маша. Няне 23 года. Я начал понимать:

– Это мама так говорит, Маша?

– Мы обе с ней так считаем, – не сдала она маму.

– Маша, – говорю, – тут что-то не так. Смотри, ты же говоришь, что это мама нашла тебе такую няню.

– Да.

– И вам же с ней эта няня не нравится. – Да.

Она не видела тут никакого противоречия.

– А знаешь, почему? – спросил я. – Просто это я нашел эту няню. А не мама.

Трудно сказать, почему я вдруг решил пожертвовать собой в этой деликатной ситуации. Вообще-то мне это несвойственно.

– Нет, папа, – уверенно сказала Маша. – Ты не мог найти такую плохую няню.

Она, таким образом, не приняла жертву. Принесли пирожные и кофе.

– А чек? – спросила Маша.

– Минуточку, – смутилась официантка.

– Опять начинается? – нахмурилась Маша.

Она спросила точно так же, как спрашивает мама, когда укладывает ее спать, а Маша не хочет.

– Извините, пожалуйста, – пробормотала официантка. – У вас скидка?

Она была уверена, видимо, по Машиному поведению, что она ходит сюда каждый день – специально, чтобы портить людям нервы.

– У нас нет скидки, – ответил я.

Официантка приободрилась и с достоинством отступила.

– Маша, – сказал я, – давай теперь поговорим о твоих делах.

– Давай, – легко согласилась она.

– Я про Дениса. Говорят, он тебе уже не муж?

– Нет, – серьезно сказала Маша. – Он же у меня игрушки отнимает. Ты мой муж.

– Ну нет. Я же отец твой.

– Ну и что?

И в самом деле: ну и что?

– Ну, я мамин муж.

– Да я знаю, – успокоила меня дочь. – Жалко.

Хорошо, вырастив дочь, ходить с ней в кафе-кондитерскую, чтобы с таким успехом решать проблемы бытия.

– Пойдем, папа, – сказала Маша. – Нам пора.

– А пирожные как же?

– А я их птичкам отдам. Им нужнее. Интересно, от кого она эту фразу услышала. От меня она такого услышать не могла.

«Где мой чупа-чупс?!»

Время от времени мы с Машей, конечно, ходим в гости. Это я так обреченно написал, а ей вообще-то нравится.

– Папа, – говорит неделю назад Маша, поглядев в окно. – Мне надоела эта зима. Давай что-нибудь придумаем.

За окном зеленые листья и дождь, но, по сути, она абсолютно права. Происходящее этим маем ставит просто в тупик.

– И что ты предлагаешь? – спрашиваю я рассеянно. И тут же понимаю, что допустил ошибку и что она может ею воспользоваться. Например, она может попросить чупа-чупс, этот проклятый леденец на палочке. А она уже все утро и так грызла эти леденцы.

Я и так у нее из отца превратился в человека, который, придя с работы, может принести чупа-чупс, но может и забыть. И время от времени он, от которого и так-то довольно мало толку, забывает. А иногда приносит, но потом и об этом забывает и думает, что в карманах у него ничего нет. И тогда приходится прямо на нем самой выворачивать все его карманы, пока не найдешь в них то, что нужно.

Однажды Маша, когда была в хорошем расположении духа, постаралась объяснить мне что-то важное насчет чупа-чупса.

– Понимаешь, папа, – сказала она, – если человек хочет чупа-чупс, то надо принести ему чупа-чупс.

И она с неким сомнением поглядела на меня: понял ли я хоть что-то?

И вот, значит, я соображаю, что когда я спрашиваю ее, какие у нее предложения, то она может тут использовать мои слова против меня. Но она и сама как-то рассеянна и пропускает этот пас.

– Не знаю, – говорит она со вздохом, – может, в гости надо сходить.

И вот мы пришли в гости к мальчику Теме. Это воспитанный мальчик, который знает, как вести себя, когда к нему приходят гости. Начать с того, что он почти вдвое старше Маши. Тема усаживает Машу на белый пушистый ковер и дает ей пару игрушек из своего детства: мяч и пирамиду. Он понимает, что, если дать одну игрушку, девочка может заскучать, а если три, то слишком расшалится. Ни то ни другое не входит в правила приема гостей. Да, Тема хорошо знает, как занять ребенка.

Маша с некоторым опасением осматривается вокруг. Может показаться, что ей тут неуютно. На самом деле она смотрит, далеко ли родители. Потому что есть ведь несколько моделей поведения: с родителями, без родителей, а также с родителями, которые где-то рядом. В каждом случае есть смысл вести себя по-разному.

Родители где-то рядом. Маша садится на ковер и начинает лениво перекатывать мяч. Тема учит ее перекатывать мяч как надо. Маша вздыхает. Тогда он дает ей в руки пирамиду, показывает, как в нее играть. Маша берет ее в руки и внимательно смотрит на Тему. В этот момент я вхожу в комнату и понимаю, что мальчик прямо сейчас может получить этой пирамидой по голове.

– Папа, – Маша обрадована, – знаешь, о чем я сейчас думала?

Мне кажется, я знаю. Конечно, про чупа-чупс. Но я не дурак говорить ей об этом.

– Я думала, что мы зайчики, а мама-зайчиха умерла, а папа все на работе и на работе.

Ну, думаю, теперь, после такого предисловия, она точно попросит чупа-чупс. Она запугала меня этим чупа-чупсом очень сильно. Это одна из главных моих фобий. Но ничего подобного, не попросила.

– Мне душно и скучно, – говорит Маша.

– Я веселый мальчик, – не согласен Тема. – И мы можем открыть окно.

– Не надо. Лучше я разденусь.

И она быстро раздевается до трусиков. Тема смотрит на нее с испугом. А она не может скрыть торжествующей улыбки. Ну и кто к кому пришел в гости? Вот какая мысль, мне кажется, владеет ею.

И в этот момент я понимаю, что я ее на самом деле сейчас совершенно не интересую. Я бы не сказал, что так уж приятно. Но, в конце концов, когда-то, говорю я себе, это должно было произойти. Зато чупа-чупс не попросит.

– Маша, – говорю я, расслабившись, – не скучай. У Темы есть и другие игрушки. Он сейчас тебе еще что-нибудь принесет.

– Есть, – говорит Тема и приносит пистолет. Маша хватает его, наставляет его на меня и кричит:

– Папа! Где мой чупа-чупс?!

«Там столько мужчин – и все незнакомые!»

Трехлетняя Маша (на самом деле, если задуматься, ей уже три с половиной скоро будет) уже давно просится на море. Из-за этого с ней бывает трудно. Мысль о море не оставляет ее практически ни на минуту.

На море она была первый раз в жизни в прошлом году. Тогда она обнаружила, что у моря нет берега, и была страшно расстроена. Я объяснял ей, что этим море и отличается от реки, но она ничего не хотела слышать. Отдых стал ей не мил. Она переживала молча, в одиночку. Это тоже было впервые в ее жизни, и я от этого страдал не меньше, чем она, пока не догадался свозить ее на один остров, с которого хорошо просматривался берег, где мы жили, и таким образом вышло, что у моря все-таки два берега.

С тех пор она регулярно вспоминала о море. Пару недель назад она призналась, что море ей приснилось.

– А что тебе приснилось? – спросил я.

– Ты, мама, бабушка, – честно вспоминала она. – Детский сад.

– А что ты делала?

– Каталась на велосипеде.

– По морю?

– Нет, папа. На велосипеде нельзя кататься по морю.

– Но ты к морю ехала на велосипеде?

– Нет, я вокруг дома каталась с Кириллом. Он меня не догнал.

– Маша, – спросил я ее, – но почему ты говоришь, что сон был про море?

– Потому что я хочу на море.

И вот теперь практически каждый разговор на любую тему она быстро сворачивает к морю.

Более того, она вбила эту мысль в голову и своему младшему брату, полуторагодовалому Ване, и он теперь тоже без устали показывает рукой за окно, делает характерные движения руками, как будто плывет (с сомнением смотрит на сестру, все ли так, как надо, и она коротко кивает ему, и он абсолютно, сверхъестественно счастлив и хохочет).

Ваня никогда не был на море, и Маша время от времени рассказывает ему, как там хорошо. Там огромные попугаи («Ваня, они громко каркают, вот так: кар-р! карpi»), там есть одно место, где тебя рано утром за пять минут сделают лисой или зайчиком («вот такие черные усы рисует!»), да там столько всего, что нет больше никакого смысла оставаться дома.

– А что вообще-то ты там будешь делать? – спросил я ее, когда она в очередной раз подошла ко мне с серьезным разговором на эту тему.

– Загорать буду, – с недоумением пожала она плечами.

– А ты знаешь, что твоя мама идет сейчас загорать? Она была поражена:

– Ты что! Здесь нет моря. Ты что, не знаешь?

– Знаю. Моря нет. Но мама идет загорать.

С одной стороны, она и мысли не допускала, что у нее где-то здесь под боком есть море. А с другой – она все-таки привыкла верить своему отцу. Я ее не обманываю. То есть не видела она от меня в жизни зла.

– Хочешь, мы тоже пойдем с ней?

– Хочу, – задумчиво, с некоторой опаской говорит она.

И мы идем в студию загара. Там растут пальмы. Там я с облегчением вижу каркающего попугая.

Мама показывает ей капсулу для загара с вертикальными лампами.

– Что это? – спрашивает Маша.

– Солнце, – говорю я.

– А-а, – кивает она. – А где море?

Я сначала хотел показать ей бассейн три на пять метров, но потом подумал, что это будет уж слишком жестоко. Может потерять веру в человечество. А это у меня запланировано гораздо позже, не раньше чем годам к двенадцати.

– Моря, Маша, здесь нет. Здесь только солнце. Моря тебе никто и не обещал.

– А мама уже идет загорать?

– Уже пошла, – говорю.

– А зачем?

– Для красоты, – отвечаю. – Чтобы нравиться незнакомым мужчинам.

– Поняла, – кивает она и слезает с высокого барного стула. – Я хочу домой.

Дома она бросается к бабушке:

– Бабушка, – кричит она, – Ванюшка! Вы знаете, где мы были? На море! Мама так загорела!

Я вздыхаю с облегчением, потому что подумал было, что ей все это очень не понравилось. Все-таки это было очень уж нечестно.

– А что еще ты там видела? – спрашивает бабушка.

– Там столько мужчин! – качает она головой. – И они все незнакомые!

«И скрипка упала уже…»

В гостях хорошо, и точка. Маша не очень любит сидеть дома. Вчера мы поехали в гости к моему приятелю, художнику Сергею Мейтуву. Он живет, можно сказать, в соседнем доме. На машине ехать три минуты.

Маша решила не упускать ни одной секунды.

– Папа, – говорит она, – а можешь быстрее? Второй раз меня об этом просить не надо.

– А еще быстрее?

На узкой улице, заставленной машинами, я уже перешел на пятую.

– А еще? А то ты медленно едешь, Ванюшке не нравится.

Ее полуторалетний брат не шевелясь сидит рядом с ней. Детский психолог, окажись он сейчас, не дай бог, в этой безумной машине, поглядев на Ваню, постарался бы сказать что-нибудь умное. Например, «что вы хотите, ребенок познает мир». А мне кажется, Ваня сидит и думает:

– Ничего себе! И он мне еще говорит: туда не ходи, сюда не ходи!

– Ваня, ты хочешь, чтобы папа поехал быстрее? – спрашивает Маша брата.

– Да! – подтверждает тот.

Вообще-то он сейчас на любой вопрос отвечает «да»! И Маша хорошо знает об этом.

– Папа, давай быстрее!

Спокойно, я понимаю, что я везу детей. Но мне кажется, что пока ситуация в пределах нормы. И я прибавляю.

– Папа, – говорит Маша, помолчав еще секунду. – А теперь отгадай загадку. Машина в реке, Маша ловит рыбу на береге (ударение на последнем слоге). Что это?

Вот тут я чуть не роняю руль из рук.

– Это, – наконец подавленно отвечаю, – я по просьбе моей дочери ехал все быстрее и быстрее.

Она кивает. Давно я так не попадался. Со взрослыми-то я бдительность не теряю.

Художник Мейтув, где живет, там и трудится. Дома у него мастерская. Все стены увешаны результатами работы. Он художник непростой, работает со всяким мусором, начиная с битых блюдец и заканчивая сгоревшими микросхемами. Все эти сокровища с особой педантичностью, которая и не снилась ни одному бомжу, живущему на свалке, разложены у него в большой светлой комнате по полочкам и ящичкам.

Маша осмотрелась и обрадованно сказала:

– Вот она, птичка!

– Где? – переспросил я.

– Да вот же!

Я смотрю и ничего не вижу, кроме мутных медицинских склянок да десятка с любовью отрезанных голов пластмассовых пупсов после курса химиотерапии (лысых то есть).

– Да нет, папа! – с досадой говорит Маша. – Вон там!

Наконец за грудой ржавых гвоздей и погнутых ключей я вижу два, нет, сразу четыре чучела маленьких попугайчиков.

– Птичку берем с собой! – говорит Маша.

– Да нет! Пусть живет тут, – отвечаю я ей.

– Она здесь погибнет, – резонно отвечает мне дочь.

– Возьми, Маша, попугайчика, – ласково говорит ей художник.

– Тогда двух, – уверенно заканчивает дочка.

– Второй мне и самому нужен. – В голосе художника появляются стальные нотки.

Я его понимаю. Посмотрел бы я на вас, если бы вас в одночасье лишили куска хлеба.

– У вас, кстати, нет тел Барби? – озабоченно спрашивает художник. – У меня есть предчувствие, что в какой-то момент они могут очень пригодиться в работе.

Следующие полчаса Маша тихо перебирает клавиши пианино в соседней комнате и смотрит в темное окно. Рядом лежит разноцветный попугай. Маша начинает негромко петь:

– Вот окно, оно закрыто, я пою, я немного сердита…

Потом мысль ее уносится куда-то очень далеко, и песня заканчивается минут через пять словами:

– И скрипка упала уже…

Маша умолкает и роняет голову на клавиши. Потом встает и кланяется.

Вообще-то я, честно говоря, поражен происшедшим. Я думаю, что на нее чудесным образом повлияла атмосфера этой квартиры. Надо срочно развивать эти способности, мелькает паническая мысль. Если, конечно, не все еще потеряно…

– А еще споешь? – ошарашенно спрашиваю я.

– Нет, не могу, – с сожалением отвечает она. – Ты же буквы убрал.

А я и в самом деле убрал с пианино тетрадь с нотами. Мне казалось, она будет отвлекать ее. А она смотрела не в окно, а в эту тетрадь и представляла себе, что читает стихи.

– Ладно, папа, – говорит она. – Поменяй моего попугая на здорового. А то у этого ножка отвалилась. И мы поедем домой. Только ехать будем очень быстро, понял?

«Без лифчика плавать нельзя – утонешь!»

Маша давно собиралась на Красную площадь. Вообще-то раньше она уже была на Красной площади, но не помнит этого. Ей тогда было около полутора лет. Оказавшись на Красной площади, она долго и старательно шла по белой линии, нарисованной на брусчатке, потом в какой-то момент сбилась, ступила на серый камень и потом страшно плакала из-за этого. Она была безутешна до тех пор, пока я не зашел с ней в магазин на Охотном Ряду и она не выбрала себе розовую кофточку. Меня тогда потрясло, что она твердо показала именно на розовую кофточку и отказалась даже примерить голубую. Только в тот момент я, кажется, наконец отчетливо понял, что у меня растет девочка, а не мальчик.

На прошлой неделе многое было иначе. Во-первых, в магазин пришлось зайти еще до того, как мы оказались на Красной площади. Она не требовала этого, а просто объяснила, что ей это очень нужно.

– А зачем? – уточнил я.

– Папа, там же есть солнечные очки и детский лифчик, – сказала она. – Мы же едем на море. Папа, ты что, не знаешь?

– Ну я понимаю, – машинально сменив курс и уже идя по направлению к магазину, говорил я ей, – зачем тебе солнечные очки. Но лифчик?

– А зачем мне очки? – спросила она.

– От солнца, наверное, прятаться, – предположил я.

– Но ведь здесь совсем нет солнца, – пожала она плечами. – Солнце есть только на море. Поэтому мы едем на море.

– Ну ладно, а лифчик тебе зачем?

– Чтобы плавать.

– А разве нельзя плавать без лифчика?

– Да, нельзя.

– А почему?

– Утонешь, – просто ответила она.

Мы купили ей очки и лифчик. Очки были розового цвета с оправой в форме сердечек. Примерив их, она надела очки и на мой нос.

– Нет, тебе они не идут, – сразу сказала она.

– Почему?

– Потому что это мои очки.

С лифчиком пришлось повозиться. Мы искали его довольно долго. В результате мы купили желтый купальник с зелеными пальмами. Она хотела идти в нем на Красную площадь, но я уговорил ее не делать этого. Убедил я ее не тем, что будет холодно или неприлично, а тем, что желтое на красном (на фоне кремлевской стены) совершенно не смотрится. Хотя на самом деле, по-моему, наоборот.

Когда мы вышли из подземного магазина, она сказала:

– Папа, смотри, там же фонтаны!

Она до этого, по-моему, никогда не видела фонтанов, но была, конечно, наслышана о них.

Там и в самом деле били фонтаны. Увидев, с каким удовольствием моя девочка рассматривает окаменевшую от горя Аленушку у ручья, я сразу стал лучше относиться к Зурабу Церетели.

Маша застыла возле Аленушки и напряженно глядела на нее. Мне показалось, она искала глазами ее братца Иванушку. Я тоже, кстати, поискал его глазами, но не нашел. Я подумал, что, может, он уже превратился в козленочка и я не того ищу. Но и козленочка поблизости не было. А может, это и не Аленушка была в платье, а русалка с хвостом.

– Нравится тебе эта девушка? – спросил я у Маши, которая по-прежнему не отрывала взгляда от скульптуры.