Путник по вселенным

Все из русских, кто в этот день пытался выехать в Россию, – все вернулись обратно. Поэтому Шт<ейне>р встретил меня словами: «Вам все-таки удалось доехать. Но выехать – неизвестно когда Вам удастся».

Первый день моего пребывания в Дорнахе был первым днем войны. Мне помнится, когда мы пришли утром в кантину (ресторан), перепуганная фигура А. Белого{54}, который сообщил: «Знаете… Жореса убили в Париже. Я ведь его хорошо знал… Да, в ресторане. Неизвестно кто»{55}.

Марг<арита> мне сказала: «Я тебя не ждала. Мы все думали, что ты уже не приедешь. Все наши, уезжавшие сегодня утром, вернулись. Пути в Россию закрыты. Тебя ждала комната О. Н. Анненковой{56}. Сейчас она свободна. Поселяйся там…»

Через несколько дней приехала Леля Анненкова. Я ей сказал: «Я без вас занял вашу комнату. Хотите ее? Я вам ее очищу».

Комната была крошечная и холодная, с огромной двуспальной кроватью. Кажется, Марг<арита> была не очень довольна моей галантностью: меня вновь надо было устраивать. В конце концов, она предложила мне поселиться в одной комнате с Сизовым{57}, в том же доме, где жила она…

Дорнах был типичная швейцарская деревня, соседняя с Арлесгеймом. Отдельные швейцарские домики, разбросанные среди лугов и рощ, по которым проходили сельские дороги. Внизу, по долине, проходила ж<елезная> д<орога>, здесь, наверху, шел трамв<ай> в Базель. Центром всех антр<опософов> было «капище», где встречались за едой все представители воюющих стран Европы. Вообще, Дорнах, очевидно, был в эти месяцы единственным местом, где не чувствовалась война: немцы, французы, англичане, австрийцы, русские сидели за одним столом, обменивались новостями и блюдами и не пылали друг к другу ненавистью. Были недоразумения – немцы поздравляли русских со своими победами и извинялись: «Простите, я забыл (или забыла), что вы не немец».

[123]Обижался на эти вещи один Белый и громко протестовал. Я же держался противуположной тактики: когда однажды был сбор в пользу немецких раненых, я беспрекословно достал 3 марки и сказал: «Если бедный Вильгельм обращается  к о   м н е  за милостыней в пользу немецких раненых – разве у меня хватит духу ему в этом отказать?» А Белый мне ответил: «Если ты  т а к  ставишь вопрос, то это иное дело». Шт<ейнер> читал интереснейший курс лекций по национальной характеристике народов. Лекции были захватывающе интересны, но интерес стал слишком остер и рождал между слушателями слишк<ом> страстные споры. Шт<ейнер> их прекратил. Помню последнюю лекцию, в которой Шт<ейнер> любезно, легко, тоном светского человека характеризовал двух дам-сплетниц (антропософских теток): каждая из них в глубине торжествовала и победительницей глядела на свою соперницу. А после с торжеством обе говорили о том, как Д<окто>р «отделал» их противницу, и каждая в наивности не предполагала, что эти слова относимы также и к ней лично. Это было трогательно, смешно и жалко до отчаяния.

В этот, первый период в Дорнахе, я часто бывал у А. Белого. Он мне подробно рассказывал о тех циклах, которые я не слыхал. Это был период, когда между нами опять вспыхнула горячая словесная дружба и мы разговаривали часами и с неослабевающим упоением.

Часто я уезжал на целый день в Базель и просиживал часами в кино. Здесь были военные фильмы. Вообще, город после той особой, очищенно-бесстрастной атмосферы, что царила в Дорнахе, пронизывал острым<и> и убийственным<и> впечатлениями, как обстрелом пулемета. Но бесстрастная и святая атмосфера вокруг Johannes-Baú – утомляла. Слишком тяжело было все время соблюдать справедливость и равновесие, когда то и другое в мире были совершенно нарушены. Я начинал мечтать о Париже. И написал Нюше и Б<альмон>ту, что жажду их видеть. Получил от них призыв{58}. И в январе 1915 года расстался с Дорнахом. До Берна меня сопровождал художник Кемпер{59}.

[124]Вернее было бы сказать: «Я сопровождал художника Кемпера». У Кемпера была история простая, но весьма сложная по тому времени: ему нужно было засвидетельствовать подпись. Он бы русский и харьковчанин по рождению. У него были дела по наследству в Харькове со своим братом, офицером русской службы. Нужна была его подпись, официально заверенная. Но ни в одном русском учреждении даже и говорить <с ним> не хотели, как с немецким подданным. Я этим был глубоко возмущен и пошел с ним ходатайствовать. Сперва мы пошли к испанскому консулу, т. к. все дела германских подданных были во время войны переданы испанск<ому> консулу. Но там ничего не вышло. Испанский консул вежливо перед нами извинился и нас спровадил, посоветовав нам обратиться к американскому консулу. Мы прошли в конс<ульство> Соед<иненных> штатов, несравненно более чопорное и торжественное. Но результат оказался тот же. Потом мы посетили (нет, раньше) русское консульство. После американского – еще несколько, потом Кемпер передо мной извинился и решил с этим сложным вопросом покончить.

На эти хождения по консульствам ушел весь день. Наконец, я остался один. На вокзале оказалось, <что> еще мне оставалось ждать в Берн<е> поезда часа три. Я пошел в синема скоротать время и смотрел до поезда фильмы. В поезде я заметил только внимание, которое привлекала к себе эльзасская девушка (судя по головному убору с черными лентами), рассказывавшая о своем путешествии с мытарствами через Германию. Да после переезда через франц<узскую> границу – настороженное внимание ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало Германию: начиналась полоса шпиономании. В Париж мы приехали на гар де Лион. Помню путь на извозчике в Passy – он все время шел по утренним пустынным набережным. Я смотрел широко раскрытыми новыми глазами на новый – военный Париж. Почти, в сущности, не изменившийся. Б<альмонтов>скую квартиру на Rue de la Tour[125] я тоже нашел неизменной и знакомой. Нюша меня отвела наверх в мою комнату. Это была полутемная комнатка, очень малых размеров. «А после вы сможете перейти сюда, в Нинину комнату», – сказала она, распахивая дверь в солнечную и более просторную комнату ребен<ка>.

[126]Я питался у Б<альмонта>. После ходил работать в Нац<иональной> библиотеке.

Нюша мне давала с собой в библиот<еку> сандвич. Я немного конфузился принимать его и съедать тайком под столом в биб<лиотеке>. Я помню свои мысли, подходя к Нац<иональной> биб<лиотеке>, сквер Лувра с голыми деревьями, сквозь которые сквозил новый отель… (не помню его названия). По вечерам я ходил рисовать на крови (5-минутная поза) в Atelièr Colarossi{60}. Там были вечно те же американки и англичанки со своими папками. Работа была торопливая и лихорадочная, и, если сначала в рисунок закрадывалась какая-нибудь ошибка, – то она повторялась во всей серии рисунков этого дня. Это, конечно, происходило от лихорадочной поспешности рисунка и некоторой механичности, которая оставалась вопреки настороженной лихорадочности. Мою художеств<енную> жизнь отчасти разделяла Е. Ю. Григорович, кот<орая> была немного художницей. С ней мы говорили об ее приятеле – художнике Гуревич<е>{61}, кот<орый> жил в Англии и недавно там женился. У него была в живописи одна «идея», котор<ую> я случайно, к большому удивлению Григ<оро>вич, угадал. «Идея» была в том, что композиция картины была подчинена психологической перспективе. Т. е. главные персонажи были нарисованы в большем масштабе, чем второстепенные. Темы были: «Распятие» – громадная фигура распятого Христа на пригорке и разбегающиеся с Голгофы маленькие фигурки римских воинов. Как идея, это было недурно, но пропорции не были найдены, и в законченных вещах была утрировка и шарж. Вообще, в художнике Г<уреви>че чувствовался оригинальный домысел, но не было талантливости, вкуса и убедительности. По вечерам мы всегда встречались с Эренбургом и иногда просиживали в маленьком кафе у gare Montparnasse[127] до рассвета, читая стихи. И я возвращался в Пасси пешком вдоль линии Метро.

[128]В этот период Илья писал книгу о «Канунах»{62}. Это был ряд набросков и настроений первого года войны, со всею чудовищностью и ложью, которая тогда уже начинала кристаллизоваться в атмосфере и личностях. Отсюда тот ряд странных образов, которыми обновили стихи модернисты франц<узские> поэты – Аполлинер, Макс Жакоб и др<угие>{63}. К ним непосредственно примыкал и Илья Эренбург. Как-то раз, проходя около Трокадеро, я стал думать об этих приемах и у меня сложилась пародия на Эренбурга «Серенький денек», к которой эпиграфом могли бы служить знаменитые строчки:

День прошел весьма обыкновенно,Облака сидели на диванах…

Стихи были проникнуты «урбанизмом» и начинались так:

Грязную тучу тошнило над городом.Скользили калоши, чмокали шины.Шоферы ругались, переезжая прохожих.Сгнивший покойник во фракеС соседнего кладбищаНасиловал девочку… Плакала девочка.Старый слепой паровозКормил чугунного грудьюМладенца Бога.В яслях лежала блудница и плакала.А в райской гостиной, где пахло духамиИ дамской плотью{64},А святая привратницаТуалетного места варила дляАнгелов суп из старых газет.Цып-цып-цып, херувимчики.Цып, цып, цып, серафимчики.Брысь ты, архангел проклятый,Ишь, отдавил Серафиму хвостик копытищем…

Стихи были встречены хохотом. Одна Маревна была в серьезном восторге и сказала: «Как хорошо, Макс, что ты начал писать, наконец, тоже серьезные, настоящие стихи. Очень хорошо».

[129]Илья ее осадил каким-то саркастическим замечанием, заметив ей, что это не серьезные стихи, а пародия на его стихи, так что она не продолжала своих восторгов. Война и ее постоянный аккомпанемент в газетах начинали действовать удручающе на психику. Из французов я очень часто виделся в эту зиму с Озанфаном. У него была хорошая мастерская с квартирой в Passy, громадный вид на Булонский лес и на высоты Севра и Медона. Оз<анфан> меня вытаскивал с собою к разным своим приятелям-французам. Так я был с ним у Рене Менара, у Коттэ…{65} Он издавал журнал «Elan»[130]. Я ему много помогал в этом. Писал рекоменд<ательные> письма в Россию. И он, как вполне честный и совестливый француз, платил за это сторицей – парижскими знакомствами и связями. «Deux mots du bont d'une carte de visite»[131] – вот обычная обменная парижская монета, и любопытно, что здесь нет ни фальшивых монет, не бывает никогда обмана. Это одно из ценнейших и удобнейших произведений парижской жизни. Это большое достижение городской культурной жизни, где учитывается каждый любезный жест, каждый «счет» в кафе, каждая малейшая услуга. И это дает возможность в Париже, при достаточном количестве верных, хотя бы и поверхностных друзей, чувствовать себя как дома во всех слоях и углах Парижа, а также устроить и пристроить своих друзей, попавших в Париж впервые.

В Париже таких признаков очень старой (вековой) культурной жизни – больше, чем в любом из больших городов Европы.

Горькая ирония О. Мирбо, когда он говорит о том, что надо <многое>, чтоб гарантировать исполнение обязанности, когда дело идет о сделке между двумя честными людьми (нотариус, протокол, договор, контракт) и как эти дела просто разрешаются между двумя ворами, котор<ые> никогда не нарушают своего слова, вполне опровергается инсти<нк>том «Deux mots…».

[132]В один из последних дней моего пребывания в Париже Ал<ександра> Вас<ильевна> Гольштейн (Баулер) позвала меня в свой крошечный кабинет, с мал<еньким> письменным> столом, где происходили все гениальные беседы, и начала длинный разговор, из которого я с трудом понял, что она считает, что у нас с Мар<ией> Сам<ойловной> Цетлин роман, и <что она> советует мне от него отказаться. Это было так далеко от истины и так далеко от ее соображений, что я ее не мог разубедить.

Она ее не находила достаточно умной для моей дружбы и поэтому совсем не находила данных, по которым можно было объяснить мое частное посещение Ц<етли>ных.

Помню очень отчетливо наши встречи в эту эпоху с М<арией> С<амойловной>. Она хотела мне подарить чемодан для путешествий и несессер для туалета. Мы с ней ездили по большим магазинам, и она с трогательным вниманием выбирала мне роскошные, но не очень нужные вещи. Иногда с грустью говорила: «Мне очень грустно себе представить, что вы с этим чемоданом уедете скоро в Индию». Последние дни, когда уже мой билет в Россию был взят и день отъезда назначен, мы вместе ходили по Парижу, я ее знакомил с разными моими любимыми местами, музеями и людьми. Она меня попросила познакомить ее до моего отъезда с Верхарном{66}. Я стал узнавать, где он живет. И узнал, что его постоянный адрес – St. Clound.

Я написал ему, но оказалось, что в означенный день он дома не будет. В тот день, когда было назначено не имеющее состояться свидание, я повел М<арию> С<амойловну> в Musée Guimée, чтобы показать ей мумию Левканойи{67} (в зеркальной витрине с черными цветами) – и здесь мы увидели Верхарна. Он был в одной из зал музея Гимэ, пред статуей «Дхармы» – <п>оследний облик, который у меня остался в глазах от великого поэта{68}.

[133]Вспоминая последние недели, проведенные в Париже, я замечаю, что у меня вовсе не было тоски расставания с Парижем. Хотя я должен был предвидеть, что еду в совершенно неизвестное, но не предвидел Революции и того, что на много лет, вне своей воли, застряну в России, – а это-то именно и случилось со мной. Мой отъезд был решен маминым зовом, кот<орая> писала, что, если я теперь не приеду, то она совсем не знает, когда и как мы увидимся. И я выехал, несмотря на усилившуюся подводную войну, несмотря на то, что момент для возвращения был самый неблагоприятный. Но я совершенно не верил, что со мной что-нибудь может случиться катастрофическое. Но, вместе с тем, я никогда ближе не стоял к возможной катастрофе, как во время этого морского перехода. Последний пароход перед нашим переходом через Ламанш был потоплен со всеми пассажирами. Это был «Sussex». Так же был потоплен пароход «Ирида», вышедший за нами из Нью-Кестля{69}. Потом я узнал, что подводные лодки готовились напасть именно на нас, т. к. я ехал с Генеральным штабом Сербской армии, тайно пробиравшимся в Россию. Это мне сказали в Лондоне в русск<ом> посольстве (я ехал дипл<оматическим> курьером с депешами к Сазонову){70}. Эти «депеши», представлявшие фактически мои собствен<ные> тетради со стихами, и были дипломатической визой, держась за которую я преодолевал с легкостью все международные военные рогатки, расставленные в то время в изобилии. На этом окольном пути из Парижа в Россию, через Хапарандо – Торнео{71}.

Комментарии

Автобиографическая проза

В первый раздел книги Волошина «Путник по вселенным» – «Автобиографическая проза» – включены очерки и статьи, в которых зафиксированы события, непосредственно происходившие с М. А. Волошиным. То, чему свидетелем он был сам.

Большая часть статей печатается по первым прижизненным публикациям в различных (и ныне малодоступных) периодических изданиях дореволюционной России (газетах: «Русский Туркестан», «Русь», «Московская весть», «Биржевые ведомости», «Речь», «Дело», «Одесский листок»; журнале «Аполлон»).

Впервые на русском языке в этом сборнике публикуется статья Волошина «Кровавая неделя в Санкт-Петербурге», напечатанная в 1905 г. в одном из французских периодических изданий.

Статьи М. Волошина «Андорра», «По глухим местам Испании. Вальдемоза» и «Искусство в Феодосии» печатаются впервые по рукописям, хранящимся в Институте русской литературы АН СССР (ИРЛИ) в Ленинграде (ф. 562).

Статьи в сборнике расположены в хронологическом порядке по времени их написания с 1900 по 1930 г.

В Обер-Аммергау

Опубликовано в газете «Русский Туркестан» (1900. – № 1. – 1 окт.– С. 1–3). Печатается по тексту этого издания.

{1} Обер-Аммергау – селение в верхней Баварии, на реке Аммер; в конце XIX в. – около 1500 жителей. Всеевропейски-известные представления («мистерии») возникли здесь после чумы 1634 года.

Волошин прибыл в Обер-Аммергау 16(3) июня 1900 г., во время своего путешествия по Европе с тремя студентами: В. П. Ишеевым, Л. В. Кандауровым и А. В. Смирновым.

{2} Имеется в виду Людовик II (Отто-Фридрих-Вильгельм, 1845–1886) – король баварский, страстный любитель музыки и архитектуры. Страдая психическим расстройством, бросился 13 июня 1886 года в Штарнбергское озеро.

{3} Людовик I (Карл-Август, 1786–1868) – баварский король. Выступал как поэт, покровительствовал писателям и художникам. В 1848 г. отказался от короны в пользу сына, Максимилиана II. Г. Гейне высмеял его в «Хвалебных песнях королю Людвигу» (1843).

{4} «Новые Афины» – Мюнхен, столица Баварии, где в XIX в. (особенно при Людовике I) был возведен ряд зданий в античном и классическом стиле.

{5} «Потонувший колокол» – стихотворная драма-сказка Г. Гауптмана (1896).

{6} Каиафа – иудейский первосвященник. Высокомерный саддукей, противник христианства (Евангелие от Иоанна XI, 49–50).

{7} Синедрион – высшее государственное учреждение и судилище в древней Иудее (до 425 г.).

{8} «Прекрасная Елена» – оперетта Жака Оффенбаха (1864).

{9} Фрагмент из стихотворения Г. Гейне, которым начинается «Путешествие по Гарцу» (1826).

Листки из Записной книжки

Опубликовано в газете «Русский Туркестан» (1901. – № 13. – 28 янв.– С. 1–2; № 18. – 9 февр.– С. 1–2; № 26. – 2 марта.– С. 1–2 и № 34. – 18 марта.– С. 1–2). Печатается по тексту этих изданий.

В серии путевых очерков, помещенных в этой газете, Волошин описывает впечатления от путешествия по Европе с тремя спутниками в 1900 году (с 26 мая по 28 июля). В архиве Волошина сохранился «Журнал путешествия», который Волошин, Кандауров и Ишеев вели по очереди. (Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 438). «Записная книжка» Волошина хранится в ИРЛИ (ф. 562, оп. 1, ед. хр. 437).

{1} Ортлер – гора в Западных Альпах, 3905 м над уровнем моря.

{2} Вилла императора Адриана в Тиволи под Римом.

{3} Могила Шелли в Риме. Театр Диониса в Афинах. Упомянут в стихотворении Волошина «Акрополь» (1903). Вилла д'Эсте в Тиволи.

{4} Стихотворение написано 11 января 1901 года в Ташкенте.

{5} Собор св. Стефана в Вене строился с 1137 по 1454 г., сначала в романском, затем в готическом стиле. Увлечение Волошина готикой сохранилось на многие годы; в 1913–1914 гг. он работал над книгой «Дух готики» (осталась незаконченной). См. публикацию А. В. Лаврова «Дух готики» – неосуществленный замысел М. А. Волошина» в кн. Русская литература и зарубежное искусство (Л., 1986.– С. 317–346).

{6} Часовня Сент-Шапель (1243–1248), церкви Сен-Жермен-л'Оксер-pya (XIII – XV вв.) и Сен-Жермен-де-Пре (XI – XVII вв.) – памятники средневековой архитектуры.

{7} Ассизи – город в Умбрии, сохранил облик средневековых укрепленных городов. Святой Франциск Ассизский (1182–1226) – христианский подвижник, основатель монашеского ордена францисканцев.

{8} Джотто ди Бондоне (1226–1337) – итальянский художник.

{9} Палестрина (Джованни Пьерлуиджи да Палестрина, ок. 1525–1594) – итальянский композитор и органист.

{10} Стихотворение написано 13 июня 1900 г.

{11} Дерулед Поль (1846–1914) – французский политический деятель, литератор, лидер шовинистической «Лиги патриотов». 23 февраля 1899 г. пытался, с помощью реакционной военщины, совершить антиреспубликанский переворот, за что и был судим.

{12} Фрагмент из поэмы Г. Гейне «Германия» (1844) в переводе Волошина. В Линц Волошин и его спутники прибыли вечером 13 июня.

{13} Макарт Ганс (1840–1884) – немецкий художник, автор внешне эффектных композиций, пользовавшихся шумным успехом.

{14} Статуя «Бавария» установлена в 1850 г.; высота ее 20,5 м, пьедестал – 9,5 м. В поднятой левой руке – венок из дубовых листьев.

{15} Художественное объединение «Сецессион» было учреждено в Мюнхене в 1892 г., в противовес академическому направлению в искусстве. На выставках «Сецессиона» экспонировались произведения современных художников Германии и других стран.

{16} Луитпольд Карл-Иосиф-Вильгельм (1821–1912) – принц-регент Баварии.

{17} Новая Пинакотека (основана в 1853 г.) экспонирует искусство XIX – XX вв. Сегантини Джованни (1858–1899) – итальянский живописец, использовал технику дивизионизма. Макс Габриэль Корнелиус (1840–1915) – немецкий художник.

{18} Рескин Джон (1819–1900) – английский писатель, искусствовед, историк, публицист. Тернер, Джозеф Мэллорд Уильям (1775–1851) – английский живописец-маринист, увлекался разработкой световых эффектов.

{19} Имеется в виду картина Сегантини «Пахота в Энгадине» (1890).

{20} Эмерих Анна-Катарина (1774–1824) – немецкая католическая монахиня.

{21} «Вы, греки, еще совсем дети!» – слова древнеегипетского жреца Солону, приведенные Платоном в диалоге «Тимей».

{22} Статуя царского писца Каи (известняк) и статуя вельможи Каапера «Сельский старшина» (дерево) – скульптуры середины III тысячелетия до н. э. (Лувр и Египетский музей в Каире).

{23} «Семя еще не умрет…» – слова Христа (Евангелие от Иоанна, XII, 24).

{24} Фламинин Тит Квинкций (ок. 229–174 до н. э.) – римский полководец, завоеватель Греции.

{25} Тит Флавий Веспасиан (39–81) – римский император в 79–81 гг. Завоевал и разрушил в 70 г. Иерусалим.

{26} Маццини (Мадзини) Джузеппе (1805–1872) – итальянский революционер, один из вождей итальянского национально-освободительного движения.

{27} Пизакане Карло (1818–1857) – итальянский революционер, утопический социалист.

{28} Рисорджименто – национально-освободительное движение итальянского народа против австрийского гнета, за объединение раздробленной на мелкие государства Италии в единое государство (конец XVIII в.). Медичи, Орсини, Марнара, Саффи – деятели этого движения.

{29} Триен – ныне Тренто.

{30} «Итальянское путешествие» Гете опубликовано в 1816–1829 гг.; записки об итальянском путешествии Г. Гейне вошли в его «Путевые картины» (печатались в 1826–1930 гг.).

{31} Эрвальд – долина. В «Журнале путешествия» Волошин писал: 19 июня 1900 г.: «Через час мы были в хорошеньком местечке Wildsputze, обладающем прекрасной каштановой аллеей и красивой готической часовней под тенью прекрасного старого дерева…»

{32} Вильдшпиц – вершина в Эцтальских Альпах, 3776 м над уровнем моря.

{33} Гох-Йох – перевал через водораздел рек Инн и Эц, высота его 2943 м.

{34} Бормио – город в итальянской провинции Сондрио на севере Ломбардии. В конце XIX в. – 1800 жителей.

Андорра

Печатается по рукописи (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 167), без последних четырнадцати листов, содержащих, в основном, библиографию и выписки из печатных источников.

В путешествие по Испании и на Мальорку Волошин выехал из Парижа 25(7) мая 1901 г., вместе с художниками Елизаветой Сергеевной Кругликовой (1865–1941), Елизаветой Николаевной Давиденко (1867–?) и Александром Алексеевичем Киселевым (1855–1911).

{1} Смирновский Петр Владимирович (1846–?) – был автором учебников по русскому языку и литературе (и Волошин, по-видимому, пользовался ими). Автором же «Учебника географии» был В. В. Смяровский (Спб., 1869. – 2-е изд. – 1871) – и в этом учебнике действительно есть заметка об Андорре.

{2} Согласно «Энциклопедическому словарю» Брокгауза – Ефрона (1890), площадь Андорры составляла в то время 495 кв. км, а население – 12 000 жителей.

{3} По-видимому, Гастон II, виконт Беарнский, по кличке «Феб» (1331–1391).

{4} Израэльс (Исраэлс) Йосеф (1824–1911) – голландский живописец. Его картины раннего периода (1890–1900) отличаются темным колоритом и светотеневыми контрастами.

По глухим местам Испании (Вальдемоза)

Печатается по рукописи (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 166).

На остров Майорку Волошин и его спутники отплыли из Барселоны вечером 17 (4) июня 1901 г. В Пальму прибыли в 7 ч. утра.

{1} Рамбла – цепочка бульваров, пересекающая Барселону с севера на юг на протяжении более километра.

{2} Крепость Монтхуан, иначе Монгуих, – форт, расположенный на скалистой горе, на высоте 191 м.

{3} Монтсеррат – монастырь, основанный в 880 г.: принадлежал бенедектинцам с 976 г. В 1901 г. – в развалинах.

{4} В письме от 15 ноября 1838 года Фредерик Шопен так описывал Пальму: «Я в Пальме, среди пальм, кедров, кактусов, оливковых деревьев, апельсинов, лимонов, алоэ, фиг, гранатов и т. п. Небо как бирюза, море как лазурь, горы как изумруд, воздух как на небе. Днем солнце, все ходят по-летнему, и жарко: ночью гитары и песни целыми часами. Балконы огромные, с виноградом над головой; мавританские стены…» (Бэлза И. Шопен. – М., 1968.– С. 265). В 1901 году город Пальма насчитывал более 60 000 жителей. Готический собор строился с 1231 по 1601 г. Замок Бельвер – XIII в.

{5} Жорж Занд жила в Вальдемозе с Ф. Шопеном зимой 1838/39 г. Приехав 8 ноября 1838 г. в Пальму, путешественники поселились в «Доме ветров». Но уже 15 ноября Шопен писал другу юности Юлиану Фонтане: «Жить буду, наверное, в чудеснейшем монастыре, прекраснейшем месте в мире: море, горы, пальмы, кладбище, храм крестоносцев, развалины мечетей, старые, тысячелетние оливковые деревья…» В конце декабря Шопен писал уже из Вальдемозы – «громадного заброшенного монастыря картезианцев между скалами и морем, из кельи, имевшей форму высокого гроба с огромными сводами» (Бэлза И. Шопен. – М., 1968.– С. 265). По словам композитора, в Вальдемозе он испытал «подъем поэтического вдохновения, который точно излучается всеми окружающими предметами» (Розова Т. Фридерик Шопен: 1810–1849. – Л., 1960.– С. 66). Здесь, в частности, были закончены два полонеза (ля-мажор и до-минор), написана мазурка ми-минор. Однако начавшиеся дожди и сырость старых построек вскоре стали плохо действовать на здоровье Шопена – и 13 февраля 1839 года он, вместе с Ж. Санд и ее двумя детьми, покинул Майорку.