Правда о первой ночи

Анна Данилова

Правда о первой ночи

Глава 1

Если бы я только знала, как заведет меня эта ночь, как вскружит голову, точнее, снесет ее, и она, шальная, покатится по свежей июньской траве, оставляя оранжевый след от губной помады…

Выпускной… Волшебное слово. Ядовитое слово. Я готовилась к этому вечеру весь год. Копила деньги на платье и туфли. И вот я танцую, но не с парнем, который сходит по мне с ума, он тоже наш, интернатовский, а с этой девицей, ее зовут Ева, я прилепилась к ней, к Еве, которую и знаю-то от силы неделю. Но это с ней я пью шампанское и хохочу во все горло. Но даже она, моя новая подруга, не знает, что творится в моей душе, и как мне холодно, плохо, как меня тошнит при мысли, что всего в нескольких сотнях метрах отсюда, от танцевальной площадки, залитой праздничными огнями и увешанной синими воздушными шарами… Нет, я не должна думать об этом, потому что существуют только эта танцевальная площадка и лица моих одноклассников, веселые и немного грустные, потому что мы расстаемся и один бог знает, увидимся ли когда-нибудь еще. Мне бы только дождаться этого благословенного часа, когда я смогу выпорхнуть из этих стен и улететь куда-нибудь очень далеко, чтобы меня никогда и никто не нашел… Ева смотрит на меня, а у самой глаза на мокром месте, может, вспомнила свой выпускной. Она старше меня, но все мальчишки наши смотрят на нее жадно, с восхищением, а девчонки злятся, что я привела на наш вечер чужачку, да к тому же еще и хорошо одетую, с пышным бюстом и тонкой талией, с умопомрачительными ногами, как у Николь Кидман, словно я предала их, своих девчонок в дешевых турецких платьях и китайских туфлях, все с базара, со слабыми швами и непрочной краской, с осыпающимися стразами. Но я не могла не пригласить ее, я чуяла в ней родственную душу, такую же одинокую и страдающую, но только чуть посильнее, поопытнее, поумнее…

Так думала я, кружась под музыку и не сводя глаз с молчаливой и тоже не спускающей с меня взгляда Евы, в то время как Миша, мой одноклассник, поклонник и верный друг, влюбленный в меня и мечтающий на мне когда-нибудь жениться, обаятельный нежный блондин с повадками молодого зверя, еще не до конца осознавшего свою силу, а оттого немного неуверенный, неловкий, тоже смотрел и на меня, и на нее и никак не мог понять, откуда она взялась в моей жизни и как получилось, что я пригласила ее на свой выпускной. Ревность горела в его глазах. А я все продолжала танцевать, и мне жутко хотелось плакать. Музыка окончательно расслабила меня. Ева отвела меня в сторонку, достала из сумочки платок и сказала, чтобы я высморкалась.

– Кто тот парень, который не сводит с тебя глаз? – спросила она, бросая недоверчивые взгляды в сторону Миши.

– Его зовут Миша, мы с ним ходим в кино и гуляем по набережной. Он любит меня, а я никого не люблю. И вообще, мне нужно уехать… – неожиданно всхлипнула я. Шампанское делало свое дело. Конечно, она, моя новая знакомая, ничего не поняла. И слава богу.

– И куда ты собралась? Уже решила? – серьезно спрашивала меня Ева, ухаживая за мной, как за маленькой. А у самой глаза тоже были грустные и, как мне тогда казалось, полные слез, у нее что-то случилось, но она пока не хотела мне говорить. Мы с ней потому, я думаю, так быстро и сошлись, что нам было от чего плакать, и, хотя у каждой имелась своя причина, нас притягивало друг к дружке, потому что она была одна и я – тоже…

– В Москву, – сквозь слезы прошептала я, позволяя ей промокать платком мои глаза.

– А что у тебя там?

– Мать, – зло отрезала я. – Она там живет.

– Ты же говорила, что у тебя никого нет. – Ева не смотрела мне в глаза, она продолжала вытирать мне слезы платком, заставляла меня снова и снова сморкаться, как будто это было куда важнее моей пропащей, иначе и не назовешь, матери.

– Вот я и хочу ее спросить, почему это нет, когда она есть и, говорю же, живет в Москве, катается в метро…

Вот уж поистине шампанское превращало мои мозги в мякину, я несла полную чушь, зачем-то вспомнила метро, как будто кататься на метро было преступлением или непозволительной роскошью.

– Ты ее видела? – сухо спросила меня Ева, одергивая на мне платье и осматривая меня с головы до ног, словно решая, отпустить меня танцевать в таком виде или нет, достаточно ли я прилично выгляжу для этого.

– Если бы увидела – плюнула бы ей в лицо, – заносчиво бросила я, повторяя уже в который раз за всю свою недолгую жизнь эту хлесткую, грубую фразу, за которой стоял совершенно другой, противоположный смысл, но это знают лишь наши, интернатские, особенно полные сироты. Да я на все была готова, чтобы только увидеть свою где-то там далеко живущую загадочную мать, женщину, родившую и по неизвестной мне причине бросившую меня в младенческом возрасте. Мать. Слово, заставляющее колотиться одинокие сердца. – Убила бы на месте.

– Она бросила тебя?

– Да. Мне было три года. Принесла в детский дом, сказала, что нет средств к существованию, что она болеет, что живет на лекарствах… Так все говорят… Избавилась, короче, от меня.

– Откуда ты все это знаешь?

– От одной воспитательницы из детского дома. Но какое это имеет значение сейчас?! – Глаза мои снова стали наполняться слезами. Ева, поняв свою ошибку, опять протянула мне платок.

– Прости меня, Валечка, у меня самой сердце разрывается…

– А у тебя-то что?

Вокруг гремела музыка, визжали перепившиеся выпускники, кого-то за деревом выворачивало наизнанку…

Ева, натуральная блондинка с зелеными, удлиненной формы глазами, смотрела куда-то мимо меня, в пространство и горько усмехалась каким-то своим мучительным мыслям. Узкое темное платье с большим вырезом, не доходящее до колен, остроносые туфли, копна длинных, густых, сверкающих при электрическом свете светлых волос… И такая красивая девушка – моя подруга.

Глава 2

Мы познакомились в кафе – открытом, с белыми столиками под красными веселыми полотняными зонтами – напротив интерната, куда она приходила почти каждый день выпить кофе с молоком. В дождь ли, в самое пекло садилась за один и тот же столик, доставала из сумки блокнот и что-то там писала, попивая кофе. Был май, я готовилась к экзаменам, сидя на подоконнике нашей спальни, откуда просматривались и это летнее кафе, и небольшой сквер, усаженный цветами, маленький базар, где торговали зеленью и свежей речной рыбой, а также часть трамвайной линии и оживленной дороги… Мне хотелось бросить к чертям собачьим учебники и окунуться в эту майскую теплынь, смешаться с теми, кто спокойно, не думая ни о каких экзаменах и тем более о своем будущем, покупал черешню и ранние помидоры, еще живых зеркальных карпов, золотистых лещей и свежий хлеб. Мне казалось, что только я да мои одноклассники, измученные напряженным годом учебы и подготовкой к выпускным экзаменам, живут в таком унынии и тоске. Сплошные занятия, разговоры о предстоящих экзаменах, горы прочитанных книг и мельканье одних и тех же лиц преподавателей плюс нервное истощение, авитаминоз, и за всем этим – туманное будущее… Кому понравится такая жизнь? Изо дня в день я следила за этой девушкой из кафе и рисовала в своем воображении ее жизнь. Конечно, у нее есть семья, родители, своя комната с чистой постелью и кружевными занавесками на окне, книжный шкаф и гардероб, где лежат ее аккуратно сложенные вещи, белье, а на плечиках выстроились в ряд курточки, плащ, шубка… Есть и туалетный столик с зеркалом, где стоят флаконы с духами и баночки с кремами. Под кроватью – мягкие домашние туфли. А в ванной комнате висит ее длинный махровый халат, в который она заворачивается после душа. Утром она завтракает вместе с родителями, мама ставит перед ней чашку какао и тарелку с яичницей или бутербродами, обедает она, скорее всего, в университете, который, судя по возрасту (я чувствовала, что она старше меня лет на пять, если не больше), заканчивает, а ужинает в компании друзей в каком-нибудь модном кафе или дома, опять же вместе с родителями… В квартире тихо (не то что в общежитии интерната, где всегда шумно, суетно и неспокойно, где пахнет туалетом и хлоркой, а еще сыростью и плесенью, потому что стены многих спален и умывальных комнат в грибке). После ужина отец ее смотрит футбол перед телевизором, а мама гладит… Пахнет свежевыглаженным бельем, какой-нибудь домашней выпечкой или просто чистотой. Все так просто и приятно, что хочется завыть от невозможности примерить и на себя эту налаженную семейную жизнь, когда ты постоянно чувствуешь, что о тебе заботятся и что твое будущее зависит не только от тебя, но и от тех, кто окружает тебя и хочет тебе лишь добра.

Одного не понимала я – что делает эта девица здесь, в кафе, каждый день появляясь примерно в одно и то же время, после трех? Пьет кофе, это ясно, я сама нарочно зашла в это кафе и села за соседний с ней столик, чтобы получше рассмотреть и ее, и то, что она пьет. Кофе с молоком. Неплохо. Это не джин с тоником, не виски со льдом и не водка… Она курила, и мне тоже хотелось закурить. Она что-то записывала в своем блокноте, и мне тоже хотелось, чтобы и у меня был блокнот и, главное, было бы, что в него записать. Какие-то расчеты? Заметки? Мысли? Что? Я приходила в кафе пару раз специально, чтобы увидеться с ней, точнее, увидеть эту девушку, рассмотреть хотя бы издали ее джинсы и блузку, сандалии и сумочку, сколотые на затылке густые светлые волосы, нежный профиль, розовые губы и, потянув носом, услышать аромат ее кожи или духов… Она была из другой жизни, и я ей откровенно завидовала. И вдруг произошло то, на что я и не рассчитывала, – незнакомка, обернувшись ко мне, попросила у меня зажигалку. Я протянула ей вместо зажигалки пачку сигарет, и мы обе рассмеялись. Извинившись, я дала ей свою зажигалку, она поблагодарила меня и пригласила за свой столик. И я сразу же, словно боясь, что вот сейчас она закурит и уйдет, бросив меня вместе с теми вопросами, которые не давали мне покоя и за которыми крылась мечта познакомиться с ней, выдала ей все, что накопилось во мне, призналась, что давно наблюдаю за ней из окна интерната, даже показала ей окно нашей спальни, все-все, ничего не скрывая…

– Я видела тебя в окне и сразу поняла, что ты готовишься к экзаменам, – улыбнулась она, показывая мелкие белые зубы.

– Как это можно вот так сразу понять? – удивилась я, радуясь тому, что она поддержала мой разговор.

– Да у тебя был такой откровенно скучающий вид, что сразу ясно – девочка что-то зубрит, готовится к экзаменам, не знаю, поняла и все…

Ее звали Ева.

– А меня – Валентина, – счастливо вздохнула я, представляя себе, как мы и дальше будем встречаться, разговаривать, как она однажды решит познакомить меня со своими подругами и введет в свою, отличную от моей жизнь.

– Очень красивое имя. Прозрачное, я бы сказала, – произнесла она, и щеки ее почему-то порозовели.

– Почему ты выбрала именно это кафе и что ты пишешь в своем блокноте? – задала я два самых важных для себя вопроса.

– Что я делаю в этом кафе? – Она вздохнула с какой-то печальной улыбкой и развела руками. – Я поджидаю возвращения одного парня, мы с ним договорились, что я буду ждать его здесь каждый день в половине четвертого… А в блокнот я записываю стихи…

– Ты пишешь стихи?

Я вдруг увидела у нее чуть повыше левой скулы едва заметный бледный шрамик.

– Хотя это трудно назвать стихами… Так, мысли, чувства… Но вообще-то это белые стихи, то есть без рифмы…

– Ты мне когда-нибудь почитаешь их?

– Конечно, – просто ответила она. – А ты мне нравишься. Нет, правда, – она улыбнулась такой улыбкой, что мне захотелось почему-то заплакать. Нервы, что ли, не в порядке? – Ты такая простая, в хорошем смысле, конечно… Говоришь искренне, мне нравятся такие люди. Только не переживай так из-за экзаменов, все это ерунда, сдашь, в интернате тебя не оставят, ты пойми их, преподавателей, твой несданный экзамен – это их экзамен, это означает, что они должны расписаться в своем непрофессионализме. Они такого не допустят. Смотри на это дело веселее…

– А ты тоже учишься?

– Уже окончила. Три года тому назад биофак нашего университета. Теперь вот работаю там же, на кафедре, собираюсь учиться дальше…

– И сколько же тебе лет?

– Да я уже старая, мне двадцать пять, – улыбнулась она и потрепала меня по плечу. – У меня уже и морщинки вокруг глаз… Никакие кремы не помогают… – И вздохнула. Такая милая!

Она тоже оказалась простая, с ней было легко. Двадцать пять лет. Ева явно наговаривала на себя – я лично не заметила ни одной, ну разве что несколько маленьких, едва заметных мимических морщинок в уголках длинных, похожих на аквариумных рыбок глаз. Вообще-то мне всегда стыдно говорить, что я интернатская, это как если признаться, что ты – человек второго или третьего сорта, но Ева отнеслась к этому с пониманием и попросила меня рассказать о моей жизни все: о том, как мы живем, чем занимаемся в свободное время, чем нас кормят, сколько денег дают на карманные расходы, можно ли задержаться и опоздать вечером и что за это будет, какое наказание, кто наши воспитатели, хорошо ли к нам относятся… Я рассказывала ей об этом два дня подряд, встречаясь с моей новой знакомой в кафе и заказывая себе то же, что и она, – кофе с молоком. А потом она почитала мне свои стихи. Правда, очень странные стихи, без рифмы, но очень красивые.

Над головой несутся тучи фиолетовые,Косые тени касаются моего лица.Белая сирень стучится в мое окно,Я распахиваю его.В зеркале отражается пасмурное небо,Мои духи пахнут мокрой травой и сладкой сиренью…

А потом случилось то, что случилось. Я не появлялась в кафе два дня и даже не подходила к окну в спальне. Лежала на кровати, прикрывшись учебником, и, почти ослепшая от слез, пыталась понять, что же произошло и как мне жить дальше. История со знакомством показалась мне не столь уж и значительной. Так, удовлетворила свое любопытство и довольно. Но уже на третий день, немного поуспокоившись, точнее, заставив себя не думать о том, как изменилась моя жизнь, я появилась в кафе и снова встретила там Еву.

Глава 3

Она очень обрадовалась моему приходу, не стала расспрашивать, почему меня не было два дня, видимо, поняла, что если я захочу, то расскажу сама, но очень осторожно, боясь обидеть меня, интернатскую, предложила угостить меня ужином. Но мне тогда было не до обид. Во-первых, хотелось есть, а денег не было, а столовская еда в последнее время стала вызывать отвращение и изжогу. Во-вторых, что-то сломалось во мне, и я перестала обращать внимание на некоторые вещи. Было и еще одно, то самое, что не давало мне покоя и заставляло меня не доверять людям, даже таким, как Ева. Мне казалось, что ей что-то от меня нужно. Ну не верила я в то, что она с такой готовностью откликнулась на мое желание познакомиться, подружиться с ней и в этом нет корысти. Словом, я согласилась поужинать за ее счет и заказала спагетти с креветками, она тоже взяла себе спагетти, нам принесли холодное белое вино, и я с удовольствием выпила два бокала. Расхрабрившись и глядя прямо в ее розовое лицо (все посетители под красными зонтами в тот солнечный день были розовыми), я спросила:

– Тебе что-нибудь нужно от меня?

И она тотчас, нисколько не задумываясь, ответила:

– Да, очень нужно. – Потом протянула руку и положила на мою: – Побудь еще немного со мной, не бросай меня, мне так плохо…

Господи, подумала я, это ей-то плохо, а что же тогда делать мне со своими проблемами и невозможностью их разрешить? Ей плохо… Знала бы она, каково мне… Но мне было приятно, что во мне кто-то нуждается и просит, чтобы я побыла рядом.

– Это из-за того парня?

Она молча кивнула, и я увидела, как блеснули в ее глазах слезы.

– Он так и не появился?

– И он не появился, и ты куда-то исчезла, я не видела тебя в окне твоей спальни. Хотела даже отправиться на твои поиски, думаю, вдруг с моей Валентиной что-то случилось… Что с тобой было? Почему ты не приходила? Почему бросила меня?

Я ее бросила? Но кто я ей такая, чтобы бросать ее или не бросать?

Я не ответила, не собралась с мыслями.

– Думаю, что он вообще никогда больше не придет, – между тем добавила она с какой-то безумной улыбкой, и мне стало страшно за нее.

Оказывается, и у таких девушек бывают серьезные проблемы. И тогда уже ничто не имеет значения – ни то, что у тебя есть семья, деньги, хорошая работа или перспективы на будущее… Мужчины. Любовь. Все это было мне незнакомо. Я целовалась несколько раз с Мишей, мы даже пробовали зайти чуть дальше, но в последний миг я передумала, испугалась и убежала… Ничего, кроме страха, я тогда к нему не испытывала. Не думаю, что, когда люди любят друг друга, они должны чего-то бояться. Это был просто опыт, попытка перейти грань, которая разделяет нас, подростков, как мне тогда казалось, от взрослой, полной тайн жизни. Но ни Миша, ни я – мы оба не справились с этим. Думаю, я до конца своей жизни буду помнить тот горьковатый пыльный запах библиотеки, куда мы забрались однажды ночью, чтобы нацеловаться вдоволь, а потом, раздевшись и прильнув друг к другу, вдруг испытать то острое и жгучее чувство, которое придаст уверенности ему и испугает меня… Миша, которого я знала столько лет, мальчишка, которого я видела каждый день и так привыкла к нему, что иногда просто не замечала, тогда, в библиотеке, предстал передо мной совершенно другим; он разделся, и при свете уличного фонаря, что бил в узкое окно, освещая стеллажи с книгами и часть стола (на котором сидела я, полуодетая, и изнемогала от стыда и непонятного мне чувства чего-то несовершенного, как если бы я глубоко вздохнула и долго не могла выдохнуть), я увидела красивое сильное тело, переливающуюся на свету влажную кожу, издающую слабый, незнакомый мне до этого запах мужчины, увидела темный, заросший густыми волосами пах, а еще ниже – то, что, вместо того чтобы заставить меня отвернуться, побудило меня не отрываясь смотреть… Я все понимала, все знала, но ничего не могла с собой поделать. Мне не хотелось, чтобы моим первым мужчиной был тот, кто никогда не станет моей любовью. И уступать Мише по дружбе или тем более из жалости я тоже не могла. Я соскользнула со стола, оказавшись в его объятиях, ощутила, как что-то горячее коснулось моих сомкнутых бедер, и после этого я уже не помнила себя… Оделась кое-как и выскочила из библиотеки, неслась как сумасшедшая по этажам, чувствуя, как ухает где-то в горле мое сердце, а щеки, словно с содранной кожей, горят, пылают… Мой светловолосый дружочек, мой повзрослевший паж, мой вечный телохранитель остался там, в темной и пустой библиотеке, наедине со своим отчаянием, болью и тем, что умело так нежно касаться девичьих бедер… На следующее утро, улучив момент, я успела попросить у него прощения и даже поцеловать в висок… Он снова стал моим прежним Мишей, таким, каким я воспринимала его до библиотеки… Быть может, именно эта сцена, эта чистота наших отношений и моя неготовность начать вести взрослую жизнь и вынудили меня совершить настоящее убийство?.. Из интерната – в тюрьму? Ну уж нет… Я поклялась себе еще там, в той полутемной и очень тихой комнате, исчезнуть, раствориться, но не дать себя схватить…

– Думаю, что он вообще никогда больше не придет…

Я очнулась от воспоминаний, вернулась в кафе и, окунувшись в его розовые тени, вновь увидела перед собой погрустневшее лицо Евы.

– Тебе плохо?

– Если ты никогда не любила, то вряд ли это поймешь.

– Ева, эта фраза из французского фильма о любви? – Я попробовала пошутить, и она поддержала это мое настроение.

– Действительно, все так смешно и нелепо…

– Кто он такой и почему ты так расстраиваешься, что он не придет? Подумаешь, не придет! Вокруг так много мужчин, а ты такая красивая девушка…

– Ты права, конечно, все это ерунда.. – Она смахнула слезы. – Представляю, как же глупо я выглядела все эти дни, когда приходила сюда. Ты бы почитала мои стихи, которые я посвящала ему и которые сами ложились на бумагу… Одни причитания… То, что я тебе прочитала, – самое невинное, нейтральное… Да что это я все про себя да про себя. У тебя-то как? Ты мне так и не ответила, куда пропала?

– Экзамены сдавала, – ответила я ей чистую правду. – Завтра последний, а через два дня – выпускной.

– Выпускной, – мечтательно повторила она. – У тебя, наверное, и платье есть…

– Есть. У меня все есть, кроме настроения.

– Что-то мы с тобой раскисли… А хочешь, поедем сейчас на дискотеку? Потанцуем, расслабимся… Допивай свое вино, и поехали. Нечего киснуть… К черту всех парней, которые не являются в половине четвертого.

– К черту.

– Ты пригласишь меня на свой выпускной? Или у тебя уже есть приглашенные – какие-нибудь тетушки, сестры, родственники, может, отец?

Я сказала, что у меня, кроме нее, Евы, никого нет.

Мы вспорхнули, Ева остановила машину, и мы поехали… Было рано для дискотек, она пригласила меня к себе домой. Сказала, что у нее своя квартира, которую ей купили родители, и что она с удовольствием покажет мне ее. Машина остановилась возле нового кирпичного дома, расположенного неподалеку от центрального рынка, мы поднялись на лифте на третий этаж, Ева (благословенный момент!) достала из сумочки связку ключей и принялась отпирать двери… Когда же и у меня будут такая связка, и дверь, и квартира?.. Должно быть, никогда.

– Проходи.

Да, именно такой я и представляла квартиру, в которой должна жить девушка, похожая на Еву. В спальне – широкая, с высокой полированной, темного дерева спинкой кровать, застеленная толстым красным покрывалом, зеркало в такой же деревянной раме, шкаф. Кухня соединена с большой комнатой, и все зеленое – и мебель, и скатерть на круглом столе, и даже ваза на полу зеленая, с единственной полураспустившейся желтой розой… На окнах белая занавеска из тюля.

Ева усадила меня на зеленый диван и принялась варить кофе… Она предложила мне выпить – коньяк, водку или вино, – но я отказалась. Боялась, что выпью и расскажу ей все-все… Этого не было! Не было!

– Чего не было? – вдруг спросила она меня с улыбкой, и я с ужасом поняла, что произнесла это вслух.

– Не было тех тяжелых лет в интернате… Я тоже когда-нибудь буду жить в такой квартире, сидеть на таком вот диване…

– Да ты уже сидишь… – Она похлопала меня по плечу. – Успокойся, ты еще очень молода, у тебя все впереди…

– У меня впереди какое-нибудь училище и работа маникюршей, – хмуро заметила я. – А еще муж-алкоголик и голодные дети… Так живут почти все наши…

– А у тебя все сложится иначе. Ты красивая девочка, может, в тебя влюбится хороший парень, ты выйдешь за него замуж, и у тебя будет все-все…

Слезы подступали, не хватало дыхания, еще немного, и я расскажу ей все… Но не могу. Ведь я же совсем не знаю ее.

– Мне пора домой… Я хотела сказать, в интернат…

– У тебя нет парня? – Ева поставила передо мной чашечку с кофе и тарелку с печеньем.

– Можно сказать, что нет… Есть один друг, но это не то… Ты понимаешь?

– Конечно. Друг – это друг. Я имела в виду парня, в которого ты влюблена.

– Нет, такого нет.

– Знаешь, это даже хорошо. Так спокойнее… А у меня вот был. Но я постараюсь о нем забыть.

– И в кафе не будешь приходить?

– Нет. Разве что для встречи с тобой.

– Но зачем тебе я?

– А зачем люди вообще друг другу? Поговорить, ты расскажешь мне что-то о себе, я почитаю тебе стихи…

– У тебя нет подруг, которым ты хотела бы почитать стихи?

– Есть, конечно. Но ты из них – самая интересная, самая честная и не выделываешься. Мне с тобой хорошо. Так ты пригласишь меня к себе на выпускной?

– Я буду рада, если ты придешь… Только предупреждаю сразу: церемония вручения аттестатов – самая нудная и долгая вещь на свете… Я была в прошлом году, видела… Лучше приходи не к восьми, а часам к десяти, когда будут накрыты столы, начнутся танцы, словом, неофициальная часть…

Но она пришла к восьми, принесла камеру и снимала весь вечер меня, моих друзей, момент вручения мне аттестата, а еще подарила букет цветов и мобильный телефон. Это был подарок, о котором я и не смела мечтать, хотя знала, предполагала, что Ева подарит мне какую-нибудь приятную мелочь в честь окончания школы… Я была так счастлива, так счастлива, все девчонки смотрели на меня и спрашивали взглядами: «Кто она такая? А ты знаешь, сколько стоит букет, который она тебе подарила? Теперь у тебя есть мобильник?»

И я танцевала, плакала и потихоньку сходила с ума от страха. Когда во двор интерната въезжала какая-нибудь машина, мне казалось, что это милиция, что приехали за мной, что меня сейчас на глазах у всех моих одноклассников, вернее уже выпускников, моих друзей и подруг, на глазах Евы (!) повяжут и увезут, как самую настоящую преступницу… Я совершила ошибку. Нет, я совершила множество ошибок, и, если бы у меня тогда был телефон, я позвонила бы Еве и все рассказала, может, она и посоветовала бы мне, что делать, как действовать, куда бежать, кого звать на помощь… А теперь поздно. Я не такая уж и глупая, я понимаю, что опоздала… Зато хоть Мишу хватило ума не втянуть…