Премьера без репетиций

В интересных местах они появляются, вы не находите? Это похоже на работу своеобразной разведывательно-диверсионной группы. Такие засылаются во время военных действий. И, может быть, у них на границе «окошко» есть, через которое они поддерживают связь с немцами?

– Это же упрощает все наши действия, – Рябова тоже озарила мысль. – Никого не надо посылать. Подключаем войска. Прочешем и уничтожим.

– Тогда уж и флот подключим для размаха. – Астахов чуть рассердился, но сразу же взял себя в руки. – Извините… Вы забываете про болота, плохо известные нам. Десяток опытных людей там уничтожат батальон. Пока не подморозит, мы туда с крупными силами не сунемся. Да и какие крупные войсковые операции на виду у немцев! Линия границы только-только устанавливается. Они сразу шум поднимут – провокация, нарушение! Войска привлекать надо, но для групп прикрытия, чтобы перекрыть им ходы-выходы.

– Да! Вот, значит, какие дела. Ладно, я пока свяжусь со школой, пусть подготовят все необходимое. Завтра съездим.

– Если он согласится на наше предложение…

– Ну, это я возьму на себя. Комсомол подключим, общественность…

– Нет. Здесь каждый сам должен решать, без общественности…

8 октября 1939 года

Живунь

Странным мужиком был Аким. Вроде как все. А вроде и сам по себе. Лет шесть, как он пришел в эту деревню. Сутулый, с редкой порослью на голове, с какими-то несуразно длинными руками. Купил здесь задешево хатку и зажил со своей бабой.

Чего где миром делали, Аким был с мужиками заодно. А своим не стал. Так, почесать язык да самогонки выпить. И то все больше отмалчивался, слушал. Попервости ходили по деревне толки, что хранит он какую-то тайну. Но со временем о тайне говорить перестали. Аким прослыл просто нелюдимом: всегда себе на уме. Чужих к своим думам не подпускал. Да что чужих – жену разговорами не баловал. Больше о хозяйстве речь вел.

А уж на что та внимательной к нему была. Баба она заметная – высокая, на полголовы выше Акима, издалека – так вообще красавицей казалась. Не то чтобы любила она своего Акима – какая здесь любовь с их-то жизнью. Так, привязалась к мужику с годами. Не осталось на белом свете у нее родни. Он ее еще девчонкой взял, когда родителей в холодный и голодный год схоронила. С тех пор с ним. Прикипела.

Шесть лет прошло, а Аким все не мог свыкнуться со своей ветхой хаткой. Не становилась она родной. Никакие заботы ей уже не помогали. Поначалу он пытался что-то подправить, подновить. Потом махнул рукой. Авось не развалится до скончания его века. Поставил подпорки, забил сухим мхом щели между бревнами. Так и жил. Даже засов делать не стал. На вопросы мужиков неизменно отвечал:

– А что? Свои пускай входят, а жандармы все одно двери выломают!

Когда на дворе наступала ночь, он садился у лучины. Маленький язычок пламени тусклым светом слизывал грязь и копоть на покосившихся стенах, осевшие балки на потолке, редкую загородку в черном углу, где изредка шевелилась их единственная живность – тощая облезлая коза, давно не дававшая молока. Этот тусклый тепло-желтый свет размягчал духоту избы. Дождавшись, пока жена заснет, он сладко щурился и представлял разные причудливые истории, попадал в заморские страны, ходил на охоту со своим сыном, которого шесть лет назад унесла «горловая».[12]

Нет, все ж таки странным мужиком был Аким. И думы у него были чудные…

В эту ночь Аким с особым нетерпением ждал, пока заснет жена. Намедни мужики с энтими, из новой власти, проверять панскую усадьбу ходили. Само собой, поскольку пана там уже не было, каждый с собой что-то захватил – не задарма же столько пехом отмахать. Нет, не крупное – вдруг как пан обратно возвернется, – но для хозяйства полезное. Осип, к примеру, часы в котомку сунул. Маленькие – с чурбачок – но тяжеленные… Каменные, чудные, а уж как зазвонят – что в церкви на пасху. Он потом всю дорогу останавливался, ключиком вертел да на рычажок нажимал – колокольцы те послушать. Только у самой околицы перекрутил он что-то или нажал не туда. Пискнуло и замолкло. Вот уж Осип ругался! Посмеялись. Хотел выбросить, а потом пожалел, взял вместо гнета для капусты заквашенной. Хвилька, что через двор живет, посудой разжился. Аким бабе тоже всякие ножи да вилки притащил. Ерунда, конечно, а ей забава. Но сам он другую вещицу заприметил. И нашел-то случайно. Отстал от мужиков, решил в комоде проверить – может, чего осталось. Ящик отодвинул, на какую-то дощечку нажал, отскочили вдруг планочки, а там шкатулочка. А в ей – она. С хозяйского глаза – вещь совершенно бесполезная. Да только было что-то в ней, взяло его за душу. И домой придя, не стал показывать жене. Хотелось самому, в одиночестве рассмотреть и прикинуть – чем же эта вещица бесполезная так его внутренности царапнула, стоило только взглянуть на нее.

Аким дождался, когда затихла баба на печи за занавеской, достал вещицу, поднес ее поближе к пламени… Это был медальон удивительной работы. Как чуть приплюснутый лесной орех, выросший до огромных размеров. Обратная сторона гладкая, массивная, отполированная. А спереди – все по-другому. По краям тоненькие золотые веточки с легкими ажурными лепестками и сказочными цветами переплетались и при мигающем свете лучины словно дышали и росли. В завитках стебельков, как капельки росы, прятались мелкие прозрачные камешки, превращавшие тусклый свет пламени в лучики неземной красоты. И только в центре «ореха» золотые заросли расступались, образуя овал. В его глубине на чем-то белом, похожем на кость, был нарисован по пояс загорелый лысый старик в чудной одежке. Такую Аким видел в церкви у святых на иконах. Аким всматривался в портрет. И тот, казалось, в мигающем свете вырастал, увеличивался у него на глазах… Может, этот старик – святой странник из неведомых Акиму краев? Тех, что видел он только в своих думах? Но святые, что в униатской церкви или в костеле – желтые, вытянутые, как высохшие. А этот жил! Жили его лукавые, все понимающие глаза, жили мягкие загорелые складки лица, жили губы, тронутые чуть печальной мудрой улыбкой. Узловатые жилистые руки, по-крестьянски сложенные на животе, были удивительно родными, знакомыми. Словно пришел этот старик вечером со своего поля и посмотрел Акиму прямо в душу. Посмотрел, все понимая, – и сказанное, и невысказанное. Улыбнулся тихо и грустно. И почувствовал Аким – вот он, тот молчаливый собеседник, которому можно доверить все…

Аким уже ни о чем не думал. Он просто впитывал эту великую красоту. Но вот, когда язычок пламени моргнул еще раз, в косом неверном свете он заметил, что в глубине золотого венка одна веточка чуть не так расположена. Он потянулся, чтобы поправить…

Заскрипела низкая скособоченная дверь.

– Радуйся, Акимушка! – шипящий голос Аким не услышал – ощутил враз взмокшей спиной. – Радуйся! Гости идут!

Это был Нестор, сын лесника Филиппа. Но если днем этот юродивый, кроме улыбки, ничего не вызывал, то сейчас его голос звучал жутко, предвещая что-то страшное…

– …весело будет, Акимушка! Готовь угощение!

Аким быстро сунул медальон в открытый ворот рубахи и медленно повернулся к двери, к Нестору. Дурачок, бормоча про себя что-то понятное только ему, крутился в странном танце. Огромная тень его лохматой головы металась по стенам, потолку.

…Четыре острых луча пропороли мрак и смрад избы, ударили по глазам Акима. Ударили и разбежались по разным углам.

Четверо в сапогах, с карабинами, молча, по-хозяйски вошли в Акимов дом. Один дал что-то блестящее Нестору и тихо сказал, что отец его разыскивает, ругается. Нестор быстро исчез. Четверо, ни слова не говоря хозяину, осмотрели по углам, за занавеской. Потом, почти одновременно, погасили фонарики. Двое встали за лавкой с разных сторон Акима. Один отошел к окну, четвертый застыл у двери.

Аким посмотрел на дверь. В темноте не было видно человеческой фигуры. Только матово белели позументы и полоски манжетов, ряд начищенных пуговиц и сверху огромный серебряный орел-кокарда. Аким понял все: кто пришел, зачем и кто сказал. Он вспомнил, кто заглядывал в комнату, когда он в поместье нашел медальон…

Меж тем человек мгновенье помедлил, свыкаясь с тяжелым воздухом, шагнул через порог, к столу. Он был высок, строен, силен и уверен в своей абсолютной власти. Сел на лавку напротив Акима, взял со стола серебряный ножик из поместья, повертел, усмехнулся и отложил его в сторону. Посмотрел на хозяина дома. Потом перевел взгляд на одного из своих и едва заметно кивнул в сторону Акима. Тот наклонился к нему и вытащил медальон за цепочку. Передал офицеру, который быстро и внимательно осмотрел его, спрятал в нагрудный карман френча. Вновь взглянул на Акима и тихо сказал:

– Что ж вы, не рады мне? Такого гостя, я думаю, здесь еще не было.

…Под утро деревня вздрогнула. Это был не просто крик. Вопль, в котором сплавились боль, отчаяние, ужас, безысходность. Над хатой Акима прямо в небо уходил черный столб дыма.

– А-а-а-а-а-а-а!..

Из тех домов, что были победнее, мужики и бабы бросились к Акимову двору. Хозяева покрепче смотрели на пожар с крылечек, а то и вовсе из-за занавесочек.

Но и те, кто бросился помочь, подбежав, растерянно остановились у самого двора. Чем поможешь?..

Горела свечкой хата, трещало сухое дерево. Осипшая, забытая коза блеяла, ошалев от близости смерти. И треск огня не мог заглушить это блеяние. Кричала Акимова жена, расцарапывая себе лицо и вырывая клоками волосы. Горел плетень.

Крик, треск, гарь, пламя…

Сам Аким висел посередине двора на сухом кривом тополе, который он так и не собрался срубить на дрова. Лица у него не было. На его месте была кровавая маска. В потоках горячего воздуха казалось, будто его тело в петле еще извивается и шевелятся ноги, пытаясь дотянуться до земли, чтобы пойти к людям, собравшимся у ворот…

И вдруг грохот. Обвалилась крыша, рухнули стены. Наступила тишина. Уже не было слышно треска бревен, сгорела коза. Смолкли крики жены Акима.

Отшатнувшиеся было люди, когда развалился дом, увидели, как женщина, за ночь ставшая глубокой старухой, медленно поднялась с земли. Не оглядываясь, пошла, неестественно прямая, прочь, от еще горячих углей родного очага, от тела убитого мужа.

Женщина безмолвно прошла в дыру прогоревшего плетня, мимо стоявших селян. Дальше, к роще, болоту…

9 октября 1919 года

Смолевичи

Машина легко бежала по ровному шоссе, уходившему на восток от Минска. Алексей, удобно устроившись на заднем сиденье автомобиля рядом с Астаховым, с интересом смотрел в окно. А Сергей Дмитриевич на природу внимания не обращал. Не до нее.

Эмиссар абвера! Вот что не давало ему покоя. Ланге ориентировал полковника на подготовку к приему эмиссара на советской территории. Что это означает? Может быть два варианта. Первый – эмиссар пойдет от Ланге на нашу территорию через «болотную банду». На этот случай Астахов и Рябов уже предусмотрели меры безопасности. А вдруг будет другой вариант? Если этот эмиссар до поры до времени таился где-то на нашей территории и теперь пойдет к своим. Не пустой же он придет… Но если он будет возвращаться, то скорей всего объявится в зоне действия этой загадочной пока банды, у болот. Остальные уже надежно блокированы. Алексей знает практически всех местных и сразу выявит чужого, как только тот появится. В этой ситуации необходимо скорее узнать, кто является пособником бандгруппы! Ведь именно он поведет эмиссара Ланге на болота. Полковник не оставил в Заброди своего проводника. А по болотам эмиссар просто так гулять не будет. Это верная смерть. Значит, пока, вероятнее всего, эмиссар будет пытаться с помощью «болотных» уйти за кордон.

Ждать нельзя. Чем скорее Алексей приедет в свою деревню, тем лучше.

А Алексей думал о своем. Что ждет его в родных местах? Как примут его там после стольких лет? И что за таинственное учреждение эта школа, куда везет его Астахов?

Место, куда они приехали, оказалось совсем прозаичным, обыденно-будничным. Никаких загадок. Так, несколько уютных домиков, утонувших в зелени, посыпанные песком дорожки, по одной из которых ушел Астахов, оставив их вдвоем с Будником, «дамой-наставницей», как объяснил он Алексею.

Будник привел его в комнату, где лежал ворох одежды и обуви.

– Выбирай, – кивнул он на эту кучу.

Алексей нерешительно перебирал пиджаки, брюки, рубашки. Все они были чистые и аккуратные, но поношенные. Кое-где с заплатками. Ему совсем не хотелось расставаться с новым добротным костюмом.

– Ты что, может, миллионер? Думаешь на собственном авто прикатить на место? – усмехнулся, заметившего нерешительность, Будник.

– Да нет… – протянул Алексей, – обвыкнуть в ней надо, в новой одежде-то. А то начнешь карман искать там, где его никогда не было. Тут тебе и… Надо бы подобрать такую, как у меня при панах была. Привычней. Эта-то точно вся польская? Проверяли?

– Ты, парень, не сомневайся, – теперь уже серьезно сказал его опекун, – Сергей Дмитриевич, он мужик правильный, зря одежку не отберет. У него не то что у других – просечек не бывает. Понял? Давай меряй, надо в размер подобрать…

– Так это Сергей Дмитриевич сам отбирал?

– А то? Ну выбирай и одевайся, пообвыкнешь пока. Там поглядим, может, и поменять чего придется.

Когда минут через тридцать пришел Астахов, Алексей уже был в дешевом темном костюме и рубахе с широким свободным воротом, на ногах – крепкие, хотя и потертые, польские солдатские ботинки. Астахов критически осмотрел его, обошел со всех сторон. Но замечаний не сделал. Вроде все правильно.

– Пальто, шапку, шарф подобрали?

– Подобрали, – ответил Алексей и спросил с надеждой: – Может, я до холодов уже смогу вернуться?

– Может, и вернешься, а может, скрывать не буду, теплая одежда тебе очень пригодится… Ну-ну, не кисни, вдруг завтра похолодание? Да и то – если без вещей, как тетка и соседи поверят, что насовсем приехал? Кстати, у тебя курево есть?

– А как же! – Алексей полез в карман и достал пачку «Зефира».

Сергей Дмитриевич помрачнел.

– Будник, я же вас просил проверить все мелочи. Замените, пожалуйста, на махорку, только не армейскую, а обязательно с базара, и кисет не забудьте.

– А оружие мне дадут?

– Оружие? – удивился Астахов. – Зачем оно тебе? Твое оружие – умение думать лучше, чем твой противник. Понял?

Алексей кивнул.

Астахов еще раз придирчиво осмотрел отобранные вещи. Отложил несколько книг, добавил замызганную картонную коробочку с дешевыми польскими акварельными красками и небольшую стопку желтоватой бумаги.

– Запомни: твоя основная задача – как можно скорее выявить пособников банды. Если удастся, то примерное место ее дислокации. Но есть еще одна не менее важная – тщательно смотри за появлением незнакомых людей около болот: они ждут человека. Очень опасный враг. Возможно, кто-то из пособников поведет его в болота или за кордон. Как только кто появится, сразу сообщай. Теперь о связи с нашим человеком…

Сергей Дмитриевич начал вновь и вновь повторять, заставляя заучивать пароль.

Это быстро надоело. Наконец Алексей не выдержал.

– Сергей Дмитриевич, а кому говорить этот пароль буду?

– Торопишься, об этом я хотел побеседовать с тобой чуть позже. Но раз уж ты сам завел разговор… Пароль ты, естественно, скажешь нашему человеку.

– Как я узнаю его?

– Держи! – Астахов протянул Алексею тускло блестевший медный ключ средних размеров. Замысловатая фигурная бородка была приварена к полой трубке, кончавшейся кольцом, через которое протянут вылинявший шнурок.

Алексей удивленно повертел в руках ключ, рассматривая его.

– Что это?

– Тоже пароль.

– А тот, что я заучивал?

– Тот – сам по себе. По этому ключу наш человек тебя узнает. Ключ должен подойти к его замку. Вот к такому. – Астахов показал небольшой замок, похожий на калач. – Слова без ключа – не пароль. Ключ без слов – тоже. Это как бы… ну, лонжа, что ли, по-цирковому. Мало ли что случится. А так двойная страховка и тебе, и нашему человеку там. Теперь о легенде. Она не для рядовых. Твоя легенда рассчитана на человека, у которого, судя по всему, есть одна слабость. На ней-то мы и сыграем. Но полностью раскрывать карты надо только в крайнем случае. Иначе легенда покажется слишком недостоверной.

– А если он захочет проверить?

– Тем лучше. Твой бывший хозяин Шехтер был весьма состоятельным антикваром, не так ли? Об этом знали?

– Да. Он даже с иностранцами вел дела. И никогда не платил выше той цены, которую называл сам. Месяц будет торговаться, два, а купит, как ему выгодно. Его коллекцию многие видели и еще больше людей о ней знали. Некоторые специально приезжали посмотреть.

– Это очень хорошо. Но как проверить, действительно ли ты знаешь, где она сейчас? А в ней баснословные ценности, оставшиеся без хозяина. Взять их можно только, придя на место с тобой. Следовательно, тебе надо сохранять жизнь. Цепочку улавливаешь?

– Но если он действительно захочет взглянуть на этот клад?

– Тот, на кого мы играем, человек несвободный. Нельзя же бросить все и кинуться за сокровищами. Ну а уйти за границу банде мы не позволим…

Вечером они устало сидели на пороге домика, курили. Солнце зашло, но тьма еще не поглотила лес. Казалось, деревья тихо и беззвучно растворяются в вечерней тьме. Стволы, ветви, листва становились все призрачнее.

– Хотел бы написать? – Астахов внимательно посмотрел на Алексея.

Тот грустно кивнул.

– Да, Алеша, сложно. Я сам мечтаю, что когда-нибудь каждый будет заниматься своим любимым делом. Нет на свете ничего лучше. Но самое главное дело – сохранять свой дом! И ради этого приходится отказываться от многого… Сегодня ты отложил свою поездку в Москву и возвращаешься к тетке. Кто знает, скольким еще придется расстаться со своим делом, любовью, домом. Время жестоко. Кончили враги притворяться, они готовы к драке. Надо помнить об этом.

– Понимаю, чего там…

– Задача у тебя сложная, но с этими врагами ты встречался, работая в подполье. Некоторым вещам, пожалуй, сам можешь нас научить. И вот о чем хочу попросить: зря не рискуй! Но постарайся по возможности выяснить приметы хотя бы некоторых из этой банды, как они выглядят. И еще прошу: приготовь себя к тому, что тебя будут ждать самые неожиданные сложности. Ты сейчас как актер перед премьерой. Правда, актер репетирует, и от игры не зависит так много. А у тебя каждый день будут премьеры, но премьеры без репетиций…

«СТРЕПЕТ» – «ДОНУ»

«…Начальник абверкоманды Ланге встретился в пансионате «Астория-экстра» с неизвестным, которого в разговоре именовал «полковником». Полковнику даны задания по сбору разведданных на территории воссоединенных областей Белоруссии… Никаких имен не называлось. Ланге ориентировал полковника на подготовку к приему специального эмиссара абвера. Кроме того, полковнику предписано добыть действующие советские документы различного образца для снабжения ими засылаемых на территорию СССР агентов абвера. Ответственным за подготовку и осуществление этих акций является сам Ланге.

Приметы полковника: лет 43–45, рост 188–190 сантиметров, волосы темные, длинные, на висках с сединой, лоб высокий, чистый, нос прямой, глаза большие, темные. Телосложение правильное. Курит. Свободно и без акцента говорит на польском и немецком языках. Особых примет не имеет. Осуществить его скрытое фотографирование не представилось возможным. Вечером того же дня он отбыл в неизвестном направлении…»

РЕЗОЛЮЦИЯ НА СПРАВКЕ

Тов. Астахов!

Срочно по всем имеющимся каналам установить личность неизвестного полковника и конкретизировать район действий на советской территории.

Зам. начальника управления И. Г. Егупов.

…Земля – как большая сильная рука, уставшая от тяжелой работы. Натруженными мозолями вспухли горы и холмы, словно морщинки избороздили дороги. Кажется, вглядись внимательней в их причудливый узор и читай как по ладони: что было, что будет, чего ждать от жизни, на что надеяться? А прочтешь, собирайся в путь, вставай на свою дорогу и отправляйся навстречу тому счастью, что нагадали…

Только верным ли то гадание будет? Доступно ли глазу человеческому линии земли прочитать? Слишком уж разное таят они. Кому судьбу дадут, а у кого и счастье отнимут.

Но даже если и случится чудо, и сможет кто растолковать хранящий тайну узор, вряд ли поможет это все. Потому что надо еще найти ту дорогу, что приведет тебя к предсказанному да ожидаемому счастью. Ведь часто людям только кажется, что они сами дорогу выбирают. Много чаще сама дорога выбирает людей и заставляет идти в неведомое. И счастье находит не тот, кто о нем только думает, а тот, кто в неизвестность шагать не боится.

Но это потом. Сначала надо найти ее, свою дорогу, ту, что станет для тебя линией жизни и судьбы. И гложут сомнения: туда ли пошел ты, сделав первый шаг, на ту ли дорогу вышел? Быть может, твоя не эта, а вон та, что бежит рядом, призывно маня, а потом исчезает в тумане? А может, другая, которая пересеклась с твоей и ушла в неизвестность?

Кажется, делай шаг, и вот – нашел! Ступаешь в сторону на другой путь, оставляя в стороне ту, первую, дорогу. Оглянулся, думая, что всегда можно по тропке и возвратиться – ведь рядом они идут! Но теряется тропка в тумане, пропадает вдали прежняя дорога, и сам уже не можешь ответить, что же было твое – те каменистые ухабы, где сбиваешь башмаки, или эта мягкая пыль, теплая и ласковая, которая сохраняет твои следы, но забивает глаза, уши, рот…

Какими бы ни были пути, ступив, каждый человек уверен, что он долгий.

Но землю-ладонь рассекли шрамы – окопы. Одни старые, уже заросшие травой и деревьями. Другие зияют чернотой и болью, как свежие раны. Пересечет этот шрам дорогу, и оборвется у кого-то линия жизни, судьбы и любви. Внезапно, жестоко и беспощадно.

Так что же, не верить в свою дорогу? Или, забыв обо всем, мчаться вперед? Или искать, не боясь задавать себе вопрос: а что там в конце пути? Что?..

10 октября 1939 года

Белая Вежа

Тепло. Совсем еще по-летнему греет осеннее солнце. Нежится в этом тепле маленький городок. Выгнулись, подставляя спину последнему теплу, горбатенькие, мощенные брусчаткой улочки. Застыли в истоме придорожные кусты, собравшие на своих листьях всю пыль прошедшего лета. Даже старая башня на краю городка, помнящая еще, наверное, Грюнвальд, тоже греется на солнце. И только редкие сизо-холодные тучи на небе напоминают, что уже осень и холода все ближе и ближе. Впрочем, в этот день все люди в Белой Веже были озабочены не наблюдениями за погодой. Воскресенье – базарный день. Не купишь – так хоть среди народа потолкаешься, товар посмотришь, новостей наслушаешься. Такой увидел Белую Вежу Алексей, сойдя с попутной полуторки, подбросившей его со станции до городка.

Он был, пожалуй, единственным, кого беспокоила темная полоска на горизонте. От городка до его деревни Живунь верст тридцать, не меньше, лесом, мимо болот. А ну как дождь застанет в дороге?! Да и идти пешком совсем не хотелось.

…На базарной площади торговали всякой всячиной и за всякие деньги. Торговали с прилавков и с рук, с лотков и не слезая с телег. Алексей шел между возами, полупустыми и гружеными, прикрытыми рогожами и рядном, ощущая знакомые с детства запахи дегтя, сыромятной упряжи, духмяного сена, и размышлял, как же узнать, кто поедет в его сторону? Спрашивать – глупо, весь базар не спросишь! Прислушиваться к разговорам – тоже ненадежный способ, но все же предпочтительней – меньше обращает на себя внимание.

В самом конце рядов, там, где кончаются прилавки, Алексей увидел пустую телегу, на ней удивительно знакомого мужика. Остановился приглядываясь.

Точно, из Живуни… Как же его зовут? Через двор или через два живет от тетки. Осип? Ну да, Осип! Осип Дондик. Килина еще рассказывала в последний приезд, что совсем жадность мужика заела. Правда, богатства Осип не нажил, но и лучше не стал. Точно, он это. Жена еще у него горластая такая, все кричала пронзительно то на детей, то на мужа, то на скотину, то на соседей…

Не подозревая, что Алексей рассматривает его, стоя за возом, груженным сеном. Осип меланхолично дожевал хлеб, потом свернул чистую тряпицу, в которую тот был завернут, и начал разбирать вожжи.

Алексей затоптал окурок и, подойдя к телеге, тронул Осипа за рукав. Тот удивленно обернулся.

– Здравствуйте, дядя Осип, не признали?

Осип нахмурился, чувствуя, что от этого парня так просто не отвязаться и, судя по всему, придется чем-то помочь, потому как знакомый или, не дай бог, забытый родственник жены. А помогать, естественно, ничем не хотелось, и он спросил:

– Ты чей будешь-то? Чой-то я тебя не припоминаю? Часом, не обознался?

– Да тетки Килины я племянник, Алексей! Ну, через двор! Неужто совсем забыли? Я тогда еще пацаном бегал… Вспомнили?

– А-а-а… Килины… Племяш, значит? – с явным облегчением вздохнул Осип. – Да-да… Ну и что?