Хрупкие создания

Это первая репетиция Бетт: она кружится и сразу же превращается в снежинку – само воплощение грации. Ее повороты безупречны, она расцветает под мелодию: ее руки, ее ноги, ее лицо – все идеально. Остальные кружатся вокруг, но не поспевают за ней. На фоне Бетт все – новички. Она поднимает руки и ладони – идеально – так же, как это делает Морки. Она словно точно знает, когда нужно поворачиваться, – как мотылек, летящий к свету. Все следят за ней с восхищением. У меня все внутри сжимается от страха: вдруг все думают, что мистер К. принял неверное решение и Бетт должна играть фею Драже? Гоню эти мысли прочь.

Мистер К. перекрикивает музыку:

– Больше характера! Ты – снег! Легче! Еще легче!

Щеки Бетт краснеют. Морки говорит что-то на русском, и Бетт вытягивает ногу. Она делает пируэт, и музыка смолкает. Мы аплодируем. Бетт склоняется в реверансе и уходит со сцены. Обхватывает голову руками, и я замечаю, что ее трясет.

Мистер К. поворачивается к Морки:

– Повороты неаккуратные. Не выходят.

Морки отвечает на русском. Мистер К. поднимает руки.

– Основы должны быть отточены до автоматизма. Как вторая природа. А тут все как любители. – Мистер К. указывает рукой на Бетт, и та возвращается на сцену. – В целом вышло неплохо. Повороты и пируэты хороши. Растяжка и порядок тоже. – Он поглаживает бородку. – Вот в чем разница между танцем, который поможет попасть в кордебалет, и выступлением, которое подарит роль Авроры, Китри или Одетты, – в характере, чувстве. В трансформации в персонажа. Я должен забыть о Бетт Эбни и видеть перед собой только Снежную королеву.

Он отпускает ее, она кланяется и выходит в центр. Наклоняется к станку, стоя спиной к нам.

Мистер К. садится на пол там, где недавно стояла Бетт: парням предстоит перелетать через него, чтобы научиться делать высокие прыжки. Мальчишки нервничают – все, кроме Анри. Он прыгает так хорошо, что по сравнению с ним даже Алек кажется неловким. Я видела фотографии прыжков Анри в журналах, там их с Кэсси называли будущим великим балетным дуэтом.

Наконец мистер К. подзывает к себе меня. Я сглатываю и выхожу вперед. Виктор начинает играть.

Чуть встряхиваю руками, жду третьего такта, делаю вдох и встаю в первую позицию. Мистер К. машет рукой, прежде чем я начинаю. Он ходит по комнате, прикрыв рот ладонью.

– Прости, что прерываю, моя темненькая. Еще кое-что перед тем, как мы продолжим…

Он чешет затылок. У меня холодеет в животе. Переступаю с ноги на ногу и вытираю пот на шее. Притворяюсь, что поправляю шпильки в пучке, хотя в этом нет нужды.

Мистер К. и Морки переговариваются на русском. Он поднимает руки, и она замолкает.

– Можем мы хоть сегодня открыть зеркало, а? – спрашивает Уилл, словно переводя на понятный язык их дрязги. – Знаю, их завесили для безопасности. Но вдруг это поможет? Мне вот точно поможет.

Я вздыхаю с облегчением. Замечательное предложение. Я никогда еще не занималась так рано и без зеркала. Смотрю на Уилла с благодарностью, и он подмигивает в ответ. Одними губами произношу «спасибо».

– Хорошо, хорошо. Мальчики, снимите занавесь. – Мистер К. качает головой и разочарованно вздыхает.

Парни распределяются по комнате и сдергивают черную ткань.

Моя мелодия начинается снова. Слежу за ногами. Начинаю танцевать, скользя на носочках по полу. Вскоре я перестаю думать – тело перехватывает инициативу. Ноги следуют за мелодией. Я готова улыбнуться, перестать думать о том, куда ступать, просто отдаться музыке. Но я слышу шепотки. Они становятся все громче и громче, и вся моя сосредоточенность улетает в трубу.

– Вы это видите? Только посмотрите!

– На зеркале. Странно, правда?

– Жуть. Это же про Джиджи.

Виктор расстроенно ударяет по клавишам и перестает играть. Студия полнится голосами. Энергия словно покидает мое тело. Опускаю руки, чтобы не упасть.

Не думаю, что кто-то заметил мое неловкое движение – все смотрят на зеркала. Вообще все. Какая-то девочка указывает на них пальцем.

Учителя тараторят по-русски, и я проталкиваюсь к краю толпы.

– Что происходит? – спрашиваю, задыхаясь и слишком тихо, чтобы меня услышали. Отсюда мне ничего не видно. Сердце выпрыгивает из груди, и люди поворачиваются ко мне. Мистер К. подзывает Дубраву. Они кричат друг на друга по-русски. Он машет всем, чтобы отошли подальше.

Бетт следит за моим лицом. Мальчишки комкают в руках занавески, которые только что сдернули. Они словно приросли к месту. Люди сторонятся меня и шепчутся. Я все еще ничего не могу разглядеть. Танцоры слетелись сюда, как бабочки. Не слышу ничего, кроме собственного сердцебиения. Проталкиваюсь вперед.

Мистер К. смотрит на стекло, качает головой, спрашивает:

– Кто это сделал? – Он поворачивается и повторяет вопрос трижды. – Я не потерплю подобного в своей школе! Сколько можно! Балет прекрасен! А вы превращаете его в кошмар.

Хочу спросить, в чем дело. Но проглатываю комок. Меня трясет.

Мистер К. проходит сквозь море тишины. У меня кружится голова. А потом я вдруг вижу зеркало. И то, что написано на нем розовой помадой:

«Фее Драже падать больнее всех».

8. Бетт

Пятничная репетиция заканчивается раньше из-за того инцидента с зеркалом. Надо потратить свободное время с умом. Я ведь все поняла, когда Алек подбежал к Джиджи после того, как с зеркала стянули тряпку. А потом укрепилась в своих подозрениях, услышав кусочки его разговора с мистером К. о запугиваниях и о хрупких чувствах Джиджи.

Элеанор ушла в кафе, так что захожу в нашу общую ванную и поправляю помаду – темно-красный оттенок «Диор 1940». Она не спасет меня от подозрений – кто-нибудь узнает мой почерк или помаду от «Шанель» моего цвета. Цвета моей сестры, а до того – моей матери.

Насыщенный розовый. Слишком заметный, слишком очевидный. Из-за него у меня будут неприятности, но я не могла не поддаться соблазну. Да, это было небрежно. Я даже не хотела, чтобы она это увидела. Не теперь.

Уилл нарочно это сделал. Он слишком хорошо меня знает. Раньше меня было почти невозможно вычислить.

Помню, как вместе с Лиз и Элеанор мы втайне подшучивали над Кэсси в прошлом году: подливали фиолетовую краску в ее кондиционер, резали леотарды и колготки, чтобы учителя ее отругали, портили туфли, окуная их в уксус, устраивали беспорядок в комнате. Но Джиджи отреагировала так бурно… Как же ее легко поддеть. Да и послание было таким изобретательным, что я чувствовала себя всемогущей. Но нельзя совершить ту же ошибку, что и в прошлом году.

Проверяю, нет ли на телефоне сообщений от Алека, но там ничего, кроме трех пропущенных от матери. Ей я перезванивать не собираюсь.

Уверена, мама Джиджи печет ей печенья, всякие мелочи и говорит, что она прекрасна такой, как есть. Джиджи повезло: наверняка ее пожалеют, когда она расскажет об угрозе и о том, как испугалась.

С силой сжимаю края раковины, представляя руки Алека на талии Джиджи – как он поднимает ее, одетую в балетную пачку, как делает поддержки и крутит. Представляю их поцелуй. Представляю, что ей нравятся его прикосновения, а ему – то, что она так на меня непохожа со своими черными кудрями, и кожей цвета кофе, и веснушками, и калифорнийской зрелостью.

Пара таблеток не в силах стереть из моего воображения эти картины и чувства. Проглатывают третью, не запивая. Горькая. Придется достать еще, чтобы совсем не раскиснуть. Вся моя энергия, вся нетерпеливость теперь сосредоточена на другом: я должна найти Алека.

«Адерол» отзывается в костях и звенит в голове, не дает мне жалеть себя. Мое тело и разум сосредоточены на Алеке. Так всегда после таблеток: внутри остается место только для одного чувства.

Жужжит телефон, и я подскакиваю, думая, что это мать, но это всего лишь Лиз. Она сидит в кафе на Шестьдесят пятой улице, и там же обретаются Алек и Уилл. Это не столько приглашение, сколько предупреждение: нельзя оставлять их наедине.

Стягиваю пуанты и влетаю в балетки, но не переодеваюсь. Алеку нравится, когда я одета в леотард, юбку и гольфы и когда волосы мои забраны назад. Он любит распускать блондинистые волны из пучка и стягивать леотард с моих плеч. Вся дрожу от воспоминаний. Я становлюсь какой-то совсем уж бешеной, когда о нем думаю. Так не пойдет. Алеку нравится, что я такая недоступная и холодная. А Уилл бесится, что все внимание Алека – на мне.

Охранник положил скрещенные ноги на стол, а сложенные руки – на живот и, конечно, спит. Я вписываю себя в журнал посещений. Выбегаю из здания и с удовольствием вдыхаю свежий воздух – успокаиваюсь. Для позднего октября холодновато – обычно в Нью-Йорке летнее тепло задерживается надолго. Добираюсь до кафе замерзшей, с посиневшими от холода ногтями. Снежная королева как она есть.

Алек сидит за столом у окна, на нем полосатый шарф и кашемировый свитер. И новенькие, и старшеклассницы наблюдают за ним, попивая некалорийные напитки. Даже группа девочек из соседней католической школы украдкой на него поглядывает. Ненавижу делить с кем-то восхищение своим парнем. Но вот она я, стою у входа в крошечное кафе и пялюсь. Люблю наблюдать за ним, когда он меня не видит. Никакого притворства. Никакого давления. Простое удовольствие лицезреть кого-то настолько прекрасного и уверенного в себе.

Конечно, все заканчивается слишком быстро. Лиз улыбается из своего угла – в ее взгляде горит понимание, – и Алек машет мне рукой. Теперь я у нее в долгу.

У ее стола не задерживаюсь, чтобы Алек не подумал, будто она на него настучала. Да сама мысль, что я за ним слежу…

Уилл сидит здесь же, скрытый деревянной колонной. Слишком уж близко. Я ухмыляюсь: так он выглядит еще более жалко.

– За мной примчалась? – Алек сияет. Мне нравится, что я на него так действую.

– А то ж, – протягивает Уилл. Он хмурит брови. Раньше с ним было так весело – когда он держал свои чувства при себе.

– Даже стул не отодвинешь? – Поджимаю губы и жду, когда Алек поднимет на меня взгляд.

– А я люблю, когда ты стоишь, – отвечает Алек, пытаясь казаться крутым – я ведь сказала, что мне это нравится.

Другая бы на моем месте смутилась, но я чуть ли не голышом стояла перед столькими дизайнерами, учителями и одноклассниками… Они щипали меня за бока, взвешивали на глазах у всех, чтобы понять, насколько я далека от совершенства. И потому я не смущаюсь. Я упираю руку в бок. Пусть смотрит.

Он, наверное, прав. Они тут все на меня смотрят. Я же прима-балерина, и не важно, что на этот счет думает мистер К. Остальные это прекрасно видят.

– Выглядишь классно, – наконец говорит Алек. Раунд за мной.

Уилл громко вздыхает. Я сажусь на стул и двигаюсь вместе с ним, пока не достаю ногой до Алековой лодыжки. Он притягивает меня к себе и звучно целует. От него пахнет кофе и тяжелым трудом – он задержался на дополнительную тренировку. Мне становится стыдно, что я тут сижу, глажу его по ноге, а могла бы заниматься, делать пируэты, использовать оставшиеся часы репетиции по максимуму. Целую его еще раз, чтобы прогнать эти мысли.

– Так, хватит уже, вы двое. – Голос Уилла как натянутая струна. Он и раньше так говорил, но теперь его слова звучат совсем по-другому.

– Не оставишь нас наедине? – огрызаюсь я. Не могу его сегодня терпеть.

Прижимаюсь к Алеку еще сильнее, вплотную. Похоже, Уилл хочет еще что-то сказать, но потом просто кивает и начинает собираться. Его маленькое отступление меня радует. Ухмыляюсь ему в спину, но он этого не замечает. Да и увидел бы, не понял, что я имею в виду. Наши тайные улыбки больше не работают. Этим летом он перестал быть моим суррогатным маленьким братиком, и я понятию не имею, кто мы теперь друг для друга.

– Алек, перезвони мне потом, идет? – просит он, выделяя имя друга не только голосом, но и паузами. Раньше в этих паузах было бы мое имя. А теперь Уилл – всего лишь еще один ученик, который меня ненавидит.

Знаю, что это ничуть не поможет, но опускаю голову на плечо Алека. Уилл уходит, полный изящества. Провожаю его взглядом: двигается он просто божественно. Мне бы хотя половину его стати. Я бы сказала ему об этом, если бы мы до сих пор разговаривали, а не перебрасывались обрывками фраз.

– Найди себе своего парня! – кричу я ему вслед.

Уилл резко опускает плечи – все в кафешке меня слышали. Он краснеет почти в тон собственным волосам. Вряд ли кто-то вне школы знает о его предпочтениях – мальчишкам из Кентукки не следует любить других мальчишек. Он поднимает на меня взгляд, в глазах его плещется грусть. Я не хотела его обидеть. Ну разве что чуть-чуть.

– Жестко, Би, – произносит Алек. – Может, уже помиритесь?

Он ухмыляется и обнимает меня за бедро. Я чувствую тепло его ладони даже сквозь колготки.

– Не сейчас. – Даже не думаю убирать его руку. – Так что не лезь.

Последнее – чтобы он не думал, что я нежный цветочек, неспособный ему перечить, и похожа на остальных балерин, жаждущих его внимания. Он любит меня за то, что я – ярость, что я – сильнее остальных.

Ни Уилл, ни я никогда не расскажем ему, что между нами произошло. Потому что между нами произошел Алек. Иногда мне хочется выпалить все Алеку в лицо, но настолько огромные секреты я предпочитаю хранить.

– Ты сегодня на взводе. Потому и оставила для Джиджи послание? – спрашивает Алек.

Я немного отстраняюсь, стряхиваю с себя руку. Как он вообще может произносить ее имя? Из его уст оно звучит почти мило.

Думаю, не соврать ли, заверить, что это сделала не я. Но он продолжает:

– То, что мистер К. не отдал тебе роль феи Драже, еще ничего не значит. Не будь как остальные девчонки, которые выпускают коготки и начинают драку. Ты же не такая.

Но я такая. Именно такая. Просто я очень хорошо притворяюсь.

– Роль Снежной королевы – это твой шанс показать…

– Я в порядке. – Говорю громче, чем планировала. – Прекрати. Ты ведь меня знаешь. Я в полном порядке. Всего лишь захотела тебя навестить.

Слышу сталь в собственном голосе и пытаюсь смягчить его, приправить сексуальностью. Целую Алека в шею и шепчу куда-то под подбородок:

– Мы с тобой редко видимся.

– И я всегда тебе рад.

Но он медлит, не сразу прижимает меня к себе. По голосу понятно, что он во мне разочарован. В последнее время такое происходит все чаще.

Он вытягивает меню из-под пустой чашки и начинает замысловато его складывать.

– Раз мы празднуем, тебе нужны цветы, – поясняет он.

Он делает мне бумажные цветы с тех пор, как мы были детьми. Искусству оригами его научила японская няня. Это странное хобби, и девочки посмеиваются, но на самом деле считают, что это классно и в каком-то роде сексуально. И так оно и есть. Люблю наблюдать за его руками, которые сворачивают бумагу. Каждый изгиб так аккуратен и нежен. Как и он сам.

Он сворачивает идеальную розу, буквы меню на лепестках делают ее еще красивее.

– Для тебя, – шепчет он. – И если ты хочешь поговорить…

Но он умолкает, потому что знает: это бесполезно.

– Уверен, вы с Анри сработаетесь, – заканчивает он, снова ухмыляясь. – Он о тебе спрашивал.

Анри и Алек живут в одной комнате.

– Станцуешь с ним – наверняка попадешь в журналы.

И по его голосу я слышу: Анри ему ничуть не нравится.

– Может.

Пожимаю плечами и закладываю бумажный цветок за ухо, закалываю его заколкой. Мы еще ни разу не танцевали с кем-то другим. Алек и Бетт – пара не разлей вода. Наши имена так часто стояли рядом в списках, что я не представляю, что может быть иначе. Не хочу, чтобы его имя соседствовало с именем Джиджи. И с Анри танцевать не хочу.

– Думаю, однажды нам придется к этому привыкнуть, хотя поначалу наверняка будет очень странно. У Джиджи другое…

Я заткнула его поцелуем. Хорошо просто быть здесь, рядом с ним. Наедине. Хоть что-то Жизель Стюарт у меня не отнимет.

Веду Алека в свою комнату – теперь это так же легко, как делать знакомые па. Мы прокрадываемся мимо спящего охранника прямиком в лифт. Алек нажимает кнопку четвертого этажа, чтобы проверить, на месте ли коменданты. Их офисы занимают целый этаж, они отвечают на звонки и выдают таблетки круглолицым новеньким девочкам, которые доплакались до головной боли. Никто не поднимает на нас взгляд, когда двери с шумом разъезжаются.

В лифтах есть камеры, поэтому мы отправляемся на этаж Алека, десятый, а я еду до одиннадцатого и впускаю его через пожарную лестницу.

– Вон, – бросаю я Элеанор и тут же улыбаюсь, чтобы смягчить резкие слова. Она разлеглась на своей кровати, «визуализирует» движения, но если бы она была умнее, то занималась бы сейчас в пустом классе, вместо того чтобы просто воображать тренировку.

На экране – запись одного из выступлений Адель, «Баядерки», которую она танцевала три года назад. Я молча выключаю телевизор. Элеанор в последнее время часто смотрит записи с моей сестрой. А что потом? Притащится в ее квартиру, как преданная фанатка? Спросит совета?

– Это и моя комната тоже, Бетт, – произносит Элеанор тоном, которого я никогда прежде не слышала. – Я не твоя служанка. И привет, Алек. Поздравляю с ролью.

– Я позволяю тебе делить со мной комнату, – шиплю я. И это даже не ложь.

Элеанор не может позволить себе эту комнату – в которой, кстати, раньше жила Адель, – единственную на этаже с личной ванной. – Тебе ведь не стоит об этом напоминать, так ведь?

– Бетт, – одергивает меня Алек. Раньше он так не делал. Ему нравилось, что у меня нет фильтра. К тому же, когда Уилл был моим соратником, мы бесконечно веселили Алека своими едкими замечаниями.

Элеанор меняется в лице. Я этого и добивалась, но я ведь все-таки не робот какой. А она вроде как моя лучшая подруга.

Делаю глубокий вдох. В последнее время я слишком часто ссорюсь с людьми и обещаю себе быть помягче, но иногда мне даже трудно вспомнить, как мы справлялись со всем раньше. Кто была я, кто она, как мы вообще стали друзьями. С тех пор как меня лишили роли феи Драже, все кажется неправильным. И Элеанор смотрит все эти записи, исчезает куда-то молча. Что-то скрывает от меня. Это напрягает.

– Алек тут всего на часок. Можешь пошататься в комнате отдыха? А то кажется, тебе жарко. К тому же ты ведь тоже скоро наверняка притащишь сюда парня. – Я подмигиваю ей.

У нее звонит телефон. Она ставит его на беззвучный и уходит.

– Верю на слово, – говорит Элеанор и исчезает в коридоре.

– Вот тебе крест, – улыбаюсь. Мы ведь в самом деле любим друг друга. Я даже чуть-чуть скучаю по ней, когда она закрывает за собой дверь.

– Всего часок? – шепчет Алек прямо мне в шею.

– Зато какой, – отвечаю я.

И это в самом деле незабываемый час. Это тоже похоже на пробы, только на этот раз нужно быть самой сексуальной, самой желанной, самой дикой. Я так крепко сжимаю его ногами – как он вообще дышит? Я могу быть той девчонкой, в которую он влюбился годы назад и которую любит до сих пор. Единственную, с кем он хочет танцевать.

Любовью мы не занимается. Алек отговаривается, что устал и хочет отдохнуть перед завтрашней репетицией. Я уже полностью разделась, когда он все это выговаривает, – я в бешенстве, и это сложно скрыть.

– У нас каждый день репетиции, – шепчу я.

– У меня важная роль. И куча па, которые нужно практиковать.

– С Джиджи, – рычу я, а потом взрываюсь. – Зачем вообще тогда сюда пришел? И где моя кофта?

Я падаю с кровати, ищу, чем бы прикрыться. Да как он смеет отказываться!

– Но мы ведь хорошо провели время. – Алек мурчит мне на ухо. Целует ухо, а потом – шею.

– Просто странно, что ты не…

– Я хочу тебя. Всегда. Просто волнуюсь. Сильно. В выходные наверняка отпустит. – Он краснеет. Мы сегодня оба не настроены на романтику.

Он целует меня в лоб перед уходом, и в тот момент я понимаю, что победила. Дело не в Джиджи.

– Позови Элеанор, хорошо? – Я все еще могу заставлять его делать мне одолжения.

Он кивает:

– Что, не терпится рассказать ей обо мне?

Алек пытается меня поддеть и даже наклоняется, чтобы меня пощекотать. Сдерживаю смех. Все вошло в привычную колею.

– Мы с Элеанор не талдычим ночи напролет о парнях, – поддеваю в ответ. – Даже не думай.

Я соблазнительно смеюсь и кладу руку ему на плечо. Какой-то он напряженный. И краснеет еще гуще.

– Хотя я тебя люблю, – поспешно добавляю. Может, проблема в этом?

Он не отвечает мне тем же, только еще раз целует в лоб. Я чуть не повторяю признание – может, не расслышал? – но потом передумываю.

Элеанор возвращается через бесконечные пять минут. Не хочу с ней снова ругаться, хочу просто посидеть с подругой.

Элеанор распахивает дверь.

– Закончили?

Лицо у нее такое же идеальное, как в тот день, когда я ее встретила. Шестилетки в леотардах, мы проходим набор в балетную школу, ждем, когда осмотрят наши руки и ноги.

– Посмотрим «Завтрак у Тиффани»? – спрашиваю тихонько.

Я хочу, чтобы кто-то был со мной рядом, под одним одеялом, и чтобы телевизор был порталом из этого ужасно скучного общежития в большой мир.

Элеанор вздыхает. Уверена, она думает, что стоило бы еще позлиться, но она не станет. Элеанор недостаточно сильная.

Мы лежим на диване, глядя, как Эндрю в горестной ярости крушит квартиру. Элеанор сопит. Она всегда быстро засыпает. Голова ее падает мне на плечо. Вот бы и мне удавалось так легко заснуть. Бессонница наверняка будет мучить меня до самого весеннего спектакля – до моего второго шанса.

– Что ты думаешь про Джиджи? – шепчу я в темноту, зная, что Элеанор меня не услышит. Разве что только во сне.

– М-м-м-м. – Словно Элеанор считает ее пустым местом.

– Она ведь не сможет отобрать у меня все? – спрашиваю я и дожидаюсь очередного вздоха Элеанор. Я как будто не догадываюсь, что она не спит, и ее безразличие в самом деле меня поддерживает.

Мои слезы видит только темнота. Это наш с ней секрет.

9. Джун

Иду на утренние занятия одна, безумно рано, чтобы успеть занять студию и проветриться. Оделась потеплее – все-таки поздний октябрь, холод забирается во все поры. К тому же многослойная одежда делает меня почти невидимой. Я становлюсь такой же, как все.

Но Морки должна меня заметить – ведь так и становятся звездами.

Я чуть не выронила термос перед студией. Парень Сей Джин, Джейхи, сидит на лавочке перед стеклом, откуда все вечно на нас пялятся. Он сидит ссутулившись, на нем обтягивающие черные штаны, конверсы не завязаны. Капюшон красного худи накинут на голову. Уткнулся в телефон.

Я не видела его с тех пор, как мы с Сей Джин перестали быть подругами, а это значит… почти два года назад. Когда он начал приходить сюда, чтобы посмотреть, как она танцует? Совсем не изменился. Разве что слегка похорошел. И ведет себя раскованнее.

Я знаю его дольше, чем Сей Джин. Мы вместе ходили в воскресную школу и жили в трех кварталах друг от друга, его halmeoni, бабушка, присматривала за нами по будням, а потом я переехала сюда, в общежитие.

Его бабушка называла меня внучкой, я плескалась в надувном бассейне. На их лужайке. Я даже знаю, где именно у него на заднице родимое пятно.

Сейчас Сей Джин и Джейхи – почти как Бетт и Алек. Созданы друг для друга, идеальная чета в нашем корейском обществе.

Он наклоняется и поднимает на меня взгляд. У меня горит лицо. Косметика наверняка потечет. Он молчит.

– Привет. – Не знаю, зачем вообще решила с ним заговорить. В девятом классе я лишилась всех друзей, когда Сей Джин перестала со мной разговаривать. Даже его. Особенно его.

– Привет, – мямлит в ответ, протирая глаза.

– Что ты тут забыл? – спрашиваю и отпиваю из термоса глоток чая. Наверняка школу прогуливает. Интересно, насколько он изменился.

– Сей Джин. Пришел на нее посмотреть.

Стараюсь продолжить разговор ни о чем, а потом понимаю, что я впервые вот так болтаю с парнем ни о чем.

– Решился подать документы? Помнишь, как ты тренировал пируэты в подвале?

Я смеюсь неожиданно даже для самой себя. На мгновение чувствую себя совсем как в прежние времена, когда меня окружали друзья. Когда у нас были понятные только нам шутки, общие воспоминания, дурацкие традиции. Когда я находила время на что-то кроме балета, на бесконечные разговоры, на приключения вне школы.

Джейхи почти улыбается. Лицо его стало круглее, а на подбородке черные точки щетины. Гляжу на него, и во мне просыпается сожаление. Или…

Позади меня кто-то прочищает горло. Джейхи ежится и отводит взгляд, будто бы и не говорил со мной пару секунд назад. Вот и все. Фантомное ощущение моей прежней жизни исчезло.

– Утро так себе, а, Джун? – Сей Джин поджимает розовые губы.

Она застает меня врасплох. Шипит как змея. Остальные щебечут позади, слишком трусливые, чтобы сказать что-то самим, но всегда готовые посмотреть на меня свысока, посмеяться в лицо, пошептать на корейском и указать пальцем, словно я доска для дартса, в котором стрелы – их собственная неуверенность в себе. Новенькая китаяночка стоит в стороне, руки сложены на груди. Она не понимает ни слова, но все равно принимает участие в общем представлении.