Шофферы, или Оржерская шайка

– Уверены ли вы, что действительно эту собаку отравили? – ответил очень самоуверенно Бо Франсуа. – Наконец если точно моего бедного приятеля Цезаря отравили, то Греле ли совершила эту жестокость? Разве нельзя было бросить отраву в сад через стену? Не входил ли кто другой в сад? Впрочем, я не мог расспросить об этом Греле, отдав письмо мадемуазель де Меревиль и догадавшись, что произойдет, она испугалась и тотчас же, оставив кабак, отправилась к своей покровительнице Розе, и сейчас я узнал, что они вместе уехали.

– Так вы думаете, что они уехали из города? Это очень досадно, – задумчиво проговорил Даниэль. – Не сомневаюсь нимало в истине вашего рассказа, господин Готье, но мне хотелось бы самому допросить этих двух женщин, и я уже приготовил нужные для этого предписания.

– Не делайте, кузен Ладранж, – униженно заговорил Бо Франсуа. – Не наказывайте подобным образом простую шалость. Я прошу вас простить этих бедных женщин… Роза – это сумасшедшая ветреница; что же касается до ее товарки, то это несчастное, безобидное создание. Хоть из уважения к мадемуазель де Меревиль, имя которой будет замешано в этом деле, пожалуйста, не давайте ходу всему этому.

– Действительно, вы правы, – ответил молодой человек. – Ввиду ваших честных пояснений эти распоряжения делаются лишними.

И он разорвал приказ об аресте Розы и Греле.

– Ну, а этот приказ о надзоре, – начал опять Франсуа, читая другую бумагу, оставшуюся на столе, – неужели вы решитесь перепугать этих дам подобным надзором, очень вероятно, совершенно ненужным.

– Уж в этом случае я ни у кого не прошу совета, – ответил Даниэль решительным тоном, – в деле такой важности я не могу ничего упускать из виду; случай с дворовой собакой требует серьезного внимания. Легко может быть, что мошенники рассчитывают на уединение этого дома или на слабость и бессилие живущих в нем… И мое спокойствие при подобных обстоятельствах было бы непростительно. Через час невидимая, но не менее того бдительная стража будет устроена около дома и этот надзор продлится неизвестно сколько.

Бо Франсуа был сильно раздосадован, эти предосторожности разрушали его тайные планы, но, чувствуя, что ему не убедить Даниэля, он продолжал совершенно равнодушно.

– Так, так! Конечно, вам лучше меня, Ладранж, знать, что тут делать. Может быть, вы и правы; никакая предосторожность не может быть излишней, когда дело идет о наших дорогих родственницах. Тем более что теперь, Даниэль, вы остаетесь одни заботиться о них и охранять их спокойствие. Сообразив все, я оставляю Шартр и пришел проститься с вами.

– Как, вы уже хотите ехать?

– Что же мне остается еще делать здесь? Насколько мог, я исполнил свои обязанности в отношении семьи моего отца, но я хорошо вижу, что ни манеры мои, ни воспитание не позволяют мне жить в обществе родственников из высшего сословия, и потому я решился не являться к ним без особого приглашения.

– Вы уж слишком низко себя цените, господин Готье, – ответил Даниэль, боровшийся, как казалось, с каким-то внутренним чувством. – Но какие же у вас планы на будущее?

– Я еще не знаю, может быть, когда я получу деньги по наследству от отца, куплю маленькое хорошенькое поместье и поселюсь в нем или же стану жить горожанином. Как только решусь на что-нибудь, я уведомлю вас и дам меревильских тоже, не потому, чтобы смел надеяться поддерживать с ними постоянные сношения, но, может быть, по мере сил своих, когда-нибудь смогу быть вам полезным, и в таком случае я прошу вас рассчитывать на мое усердие и на мою преданность… Не забудьте об этом, господин Ладранж и напомните об этом при случае нашим уважаемым родственницам.

– Но до вашего отъезда неужели вы не увидитесь с нашими дамами, господин Готье?

– К чему, Даниэль? После случившегося я буду краснеть в их присутствии. Правду говоря, я намекнул им сегодня утром о своем скором отъезде… Итак, любезнейший, я вам поручаю передать им мой прощальный привет и пожелание всевозможных благ.

И он встал.

Даниэль был побежден. Напрасно он припоминал одну за одной все свои старые претензии к этому человеку, они все до одной оказались рассеянными. Быть может, сознание, что он избавляется от опасного врага, и мысль, что ничто более не будет мешать его свадьбе с кузиной, поддерживали в нем, незаметно для него самого, этот оптимизм. Поэтому, в свою очередь встав, он с чувством взял руку своего двоюродного брата.

– Сознаюсь, господин Готье, – заговорил он, – что в нашем кратковременном с вами знакомстве первая роль была ваша. Теперь, когда мы короче узнали друг друга, позвольте мне надеяться, что сношения наши не будут совершенно прерваны. Где бы вы ни были, вы можете всегда располагать мною и моим влиянием, и я всегда буду рад случаю служить вам.

– Хорошо, хорошо, Даниэль, благодарю вас; вашим вниманием, я знаю, пренебрегать не следует, и, может быть, я скорее, чем вы думаете, даже обращусь к вам.

И, говоря таким образом, они прошли зал и дошли до двери, которую Бо Франсуа отворил, чтобы выйти. Но в передней перед ним вдруг встала фигура лейтенанта Вассера с двумя другими жандармами. С руками на эфесах своих сабель, как будто собираясь загородить ему путь. Кроме того, на случай нужды тут было еще два дежурных.

Как бы ни был силен Бо Франсуа, он не мог бы совладать с этим народом, если бы они захотели захватить его.

Но, не подав даже и вида, что замечает грозное выражение на лице жандармского офицера и его свиты, он, обернувшись к Ладранжу, громко и еще более фамильярным тоном заговорил:

– Довольно, милый мой Даниэль; я не позволю вам далее идти, возвращайтесь к вашим серьезным занятиям. Итак, еще раз прощайте и желаю вам полного успеха во всех ваших предприятиях.

– А я вас прошу, господин Готье, – отвечал Даниэль, – помнить всегда, что во мне вы имеете друга, готового служить вам.

И они еще раз пожали друг другу руки, после чего Бо Франсуа, надвинув на глаза шляпу, гордо прошел перед изумленными жандармами и твердым шагом направился к выходу.

Догнав Даниэля, входящего в свой кабинет, Вассер торопливо спросил его:

– Гражданин! Хорошо ли вы знаете человека, которого сейчас выпустили? И уверены ли вы, что он достоин!..

– Замолчите, лейтенант Вассер, – строго перебил его Даниэль. – Я знаю его достаточно, чтобы быть уверенным, что он имеет право на уважение честных людей, и не хочу, чтобы когда-нибудь ему пришлось пострадать от какой-нибудь ошибки, от злоупотребления властью с вашей стороны. Знайте наперед, что при исполнении ваших обязанностей, то, что вы называете своим чутьем, не заслуживает никакого внимания, и избавьте меня вперед от ваших подозрений, ни на чем не основанных. Могут выйти очень дурные последствия ваших ошибок, и я потребую у вас в них отчета… Теперь пойдемте, получите мои приказания.

И он вошел в свой кабинет. Сконфуженный Вассер тихо последовал за ним.

В это время, выйдя из здания министерства юстиции, Бо Франсуа из предосторожности свернул на глухие извилистые улицы этого старого квартала, рассуждая с собою таким образом:

«Да, пора было! Еще несколько минут, и все было бы потеряно. Хорошо, что я вперед принял все эти предосторожности. Но это дело будет только отложено; уж возьму же я свое и перед этим гордецом Даниэлем и очаровательной кузиночкой… А пока надобно отомстить этим проклятым бабам, помешавшим исполнению моего плана, так мастерски придуманного и доведенного почти до конца. Черт возьми, поплатятся же они у меня за эту измену!»

VII. Путешествие

Пора дать читателю некоторые подробности, добытые из официальных источников, о шайке мошенников, главой которой был Бо Франсуа.

Эта ассоциация названа была Оржерская шайка, имела свои предания, свою историю, историю страшную, каждая страница которой была написана кровью. Предания ужасные, передававшиеся из поколения в поколение преступления первых варваров. С незапамятных времен действительно оржерские леса с его каменоломнями, из которых добыт камень для постройки прекрасного Шартрского собора, казалось, служил притоном злодеям, наследовавшим его один за другим уже несколько поколений.

В средние века побежденные политические партии, доведенные нуждой до грабежа, находили тут себе пристанище. Когда, вследствие уголовного процесса этой шайки, открыли огромные подземелья в Оржере, там нашли потайные склады серебряных и золотых монет с изображением Карла IX, Карла V и даже Филиппа-Августа, священные сосуды, вследствие грабежа церквей во времена Альбигойцев или Карлинистов; бриллиантовый крест, принадлежавший герцогине д'Этамп, и даже галуном обложенная ливрея курьера господина де Полтартрен, министра Людовика XIV. Эти сборники воровства исключают всякое сомнение насчет древнего существования страшной шайки.

Но дознания, собранные властями, не заходят так далеко, и до Пулалье и Флер д'Эпина, двух атаманов, двух предшественников Бо Франсуа ничего положительного не было известно об этой шайке. Пулалье, негодяй мужик, история которого хорошо известна, был колесован в Париже; преемником ему был избран, несмотря на свою молодость, Флер д'Эпин почти в то время, как вспыхнула революция.

Эти смутные времена были весьма удобны для развития шайки. Нация испытывала конвульсии общественных нововведений; все ее молодые силы были употреблены на уничтожение раздиравших ее партий; действия Юстиции постоянно находились парализованными несостоятельностью власти. Впрочем, война ли междоусобная или иноземная, финансовый ли кризис, голод ли, все служило успехом шайки. Кроме беглых арестантов, она постоянно увеличивалась дезертирами, нищими, бродягами, шатающимися по стране. В шайку принимали стариков, женщин, даже детей, как мы это уже видели, в ассоциации помогавших каждый, по мере сил своих, в общих злодействах.

В то время, когда, наконец, судебные власти добрались до этих мошенников, шайка состояла из трехсот человек, не считая еще большого количества сообщников или укрывателей, против которых не было найдено достаточных улик. В продолжение восьми лет шайкой совершено было более двухсот убийств, грабежей по селам и на большой дороге, и все это с такой таинственностью, что не было никакой возможности отгадать существование этой страшной корпорации, собственная ее организация была не менее удивительна. Никто не знает, существовали ли все их законы до начальствования Бо Франсуа, но доподлинно известно то, что он их всех изменил и прибавил еще некоторые правила небывалой строгости. Власть атамана была безгранична; он имел право жизни и смерти над всей ассоциацией, кроме того, в виде исправления, он мог их, при нарушениях дисциплины, приговаривать к наказанию палками.

Предпринимаемые экспедиции обсуждали на общем совете шайки под предводительством атамана; но когда решение было принято, то один атаман уже распоряжался исполнением его. Он указывал место сходки, назначал долженствующих принимать участие в деле, и никто не смел отговариваться от назначенной ему роли. Зато, по совершении преступления, диктатор становился равным со своими товарищами. Но что особенно было поразительно в этом собрании мужчин и женщин, погрязших в пороке, так это строгое наблюдение за нравственностью, которое постоянно имел атаман, и мужчина с женщиной не смели соединиться, не получив на то его разрешения. Получив это разрешение, они должны были явиться К кюре Пегров, венчавшему их по особо установленным обрядам, которые и мы скоро увидим.

Разводы тоже были допущены, но не иначе как с разрешения атамана, и если во время сожительства одна из сторон была недовольна другой, то жаловались опять-таки начальнику, присуждавшему всегда виновного к палкам.

Впрочем, полная иерархия царствовала в шайке; кроме атамана Бо Франсуа или лейтенанта Ла Ружа д'Оно, было много офицеров, властвовавших только в своем ведомстве. Каждый из офицеров имел свой округ, где он постоянно жил со своей командой и грабил окрестности. Когда затевалось большое дело, требовавшее много сил, несколько команд соединялось под начальство самого атамана или его лейтенанта. Тогда одни офицеры имели право присутствовать в совете, где разбирались общие дела шайки и где говорилось о предметах, долженствовавших храниться в тайне. Нижние чины ассоциации, рассеянные по разным местам нескольких департаментов, часто не знали друг друга, а потому между ними существовали известные знаки, нечто вроде франкмасонства, посредством которых они узнавали товарища, а потому и не могли нападать друг на друга. Были наперед условленные лозунги, особенная манера носить шляпы, одежды, особый арго – все это вместе взятое позволяло им сообщаться безо всяких затруднений.

Большею частью они бродили по стране шайкой из пяти или шести человек, избегая населенных местностей, предпочитая нападать на уединенные жилища, куда являлись неожиданно ночью.

Обыкновенно они ходили под видом нищих и даже порой занимались этим ремеслом, иногда показывались богато одетыми, но это случалось редко, потому что при кочующем их образе жизни носить с собой богатые костюмы было весьма затруднительно. Действительно, они неохотно останавливались в трактирах, находившихся тогда, как и нынче, под надзором полиции: они или просились на ночлег в фермах, как это и по сие время не вывелось в отдаленных провинциях, или ночевали в лесу, где собирались, чтобы и позабавиться. Кроме палок они не носили с собой никакого оружия, конечно, разве только в случаях, когда шли на какое-нибудь преступление. Тогда у них были пистолеты, даже лошади, служившие им в экспедициях, которые после дела отводились на сохранение к соседним франкам или укрывателям, продававшим и украденные ими вещи.

Франков этих было много; были в Орлеане, Шартре, Париже и во всех местностях, где они совершали свои подвиги. У этих-то людей мошенники находили верные себе убежища и, подобно трактирщику Дублету, большая часть из них пользовалась отличной репутацией, служившей им гарантией во всех плутовствах.

Мы знаем уже, что никто из шайки не имел права оставаться праздным, а потому и самые слабые по мере сил своих служили общим интересам. Дети или ребятишки под надзором свирепого Жака де Петивье пускались вперед за сведениями, когда хотели напасть на какую-нибудь ферму; сколько там народа, какие имеются способы защиты, одним словом, то были шпионы шайки.

Женщины, следовавшие большей частью тут за своими мужчинами, употреблялись тоже в дело, как и дети; присутствие их особенно годилось для отвлечения подозрения в подобных обстоятельствах от такого собрания мужчин, некоторые из них, впрочем, иногда переодетые в мужское платье, принимали деятельное участие в преступлениях шайки, даже обагряли руки в крови.

Не следует, однако, думать, что все эти экспедиции ведены бывали на большую ногу и имели бы такие значительные добычи, как в Брейльском замке. Убогая хижина наравне с замком должна была страшиться этих негодяев, и часто из-за самой ничтожной поживы были совершаемы ужасные неистовства.

Из двухсот грабежей и убийств, упоминаемых позже в обвинительном акте Оржерской шайки, большое число из них имело целью старое тряпье, бедную провизию для стряпни и птиц, утащенных из курятника какого-нибудь земледельца.

Ничтожные предметы ценились высоко этими негодяями и побуждали их на крайности. В деле церковного старосты в Аллене, который был убит с женой, шестью человеками из этой шайки, один из виновных сознался на допросе, что при разделе каждый из них получил только по четыре серебряных су и по несколько штук старого тряпья.

Известия о грабежах быстро распространялись, и вследствие этого повсюду в деревнях царствовал необъяснимый страх. Жители не расставались с оружием, в первом этаже домов никто не решался ложиться, и ночи проводили поселяне, карауля свои дома и пожитки.

Но не менее организации шайки достоин был внимания и сам атаман, глава этого чудовищного целого, ум которого двигал этими безжалостными руками – это Бо Франсуа, Мег, как его называли в шайке. Мы знаем уже происхождение Бо Франсуа. Незаконнорожденный сын бессердечного скряги, бросившего его из скупости, он жил до четырнадцати или пятнадцати лет почти что в бедности. С самого детства он сознавал неловкость своего положения в кругу людей, и это безжалостное, презрительное прозвище, побочный, часто слышанное им от его сельских товарищей, ожесточило ему сердце.

Получивши первоначальное образование от приходского священника, он не имел возможности окончить его, быв принужден сам добывать себе пропитание, и потому оно не принесло ему никакой пользы, напротив того – подготовленная для принятия семян почва, не получив их, только от того сильнее произвела крапиву и терний; дурные наклонности тем сильнее развивались в нем.

Все-таки, до времени, о котором мы говорим, нельзя было заметить в Бо Франсуа будущего врага человечества. До сих пор его названные родители ни в чем серьезном не могли упрекнуть его, разве только за его постоянно молчаливый, сдержанный характер да какие-нибудь ребяческие шалости. Но от наскучившей тихой однообразной жизни он вдруг бросил своих опекунов и пристал к кочующим торговцам, чья жизнь, наполненная случайностями, пленила его.

С этой минуты все делалось темным и загадочным в его истории. Предполагали только, что торговцы эти были в шайке мошенников, куда ввели и его. Следует думать, что вначале молодой человек, как ни был подготовлен к этой жизни, все же долго боролся против влечения к преступлениям, но, силой окружающих примеров, соблазн наконец восторжествовал над его совестью.

Только, вероятно, он один в мире знал тайну своего загадочного существования, веденного им в этот период времени, постоянно под разными именами и личностями, имевшими целью отвести внимание от целой вереницы его многочисленных преступлений. То Жан Ожар, то Франсуа Жироде, то Франсуа Пелетье, так он носил попеременно все эти имена, у него были совершенно правильные паспорта на каждое из них, единственной целью его было постоянно все более и более запутывать нить своих похождений.

Окруженный постоянно опасностями, он существовал обманом и хитростями, никогда не говорил он правды без особой для себя в том выгоды. Еще он владел в высшей степени искусством перемешивать в своих рассказах, как мы уже видели, ложь с правдой до такой степени, что не было никакой возможности отличить их одну от другой. У него не было друзей, кому он доверялся бы, но и знавшие его лучше других находили в его прошлом такие пробелы, помнить которых не могли. Несмотря на всю его хитрость, он был чрезвычайно храбр и энергичен в предводительстве шайкой. Выбранный атаманом после смерти Флер д'Эпина, он тотчас же показал требующуюся твердость на своем новом посту. Хотя иногда и обращался он со своими подчиненными как с равными, он был беспощаден к ослушникам и никогда ничего не прощал. Самые свирепые из шайки боялись его гнева и дрожали перед ним, зная хорошо, что свирепостью он превосходил их всех.

Что же было постоянным двигателем в безжалостном атамане на все эти зверства, список которых ужасал современников? Вот загадка, оставшаяся неразгаданной. Бо Франсуа не был таким самохвалом в убийствах, как его лейтенант Руж д'Оно, или кровожадный и вместе трусливый негодяй Борн де Жуи, ни бессмысленное создание, как большая часть из его подчиненных. Страсти у него были сильные, но он умел сдерживать их – ни одна из них не превышала другую настолько, чтоб заставить потерять равновесие этой страшной личности. Всегда спокойный, он без жалости, без сожаления шел к раз заданному себе плану. А потому про Бо Франсуа можно сказать одно, была ли следствием его характера привычка к преступлениям, но только в нем не было инстинкта человеческого, этой способности, отсутствие которого еще более, чем сильные страсти, порождает великих негодяев.

Молодой, статный, с приятной наружностью, не выдававшей извращенности его души, атаман Оржерской шайки, должно быть, имел при кочевом образе жизни не одну из тех мимолетных привязанностей, так осуждаемых нравственностью.

И действительно, не один раз любил он со всем лихорадочным пылом юности, но эти привязанности были всегда скоро проходящие, и несчастные жертвы его, покинутые и забытые им, как Фаншета Бернард, не оставляли в нем никогда никакого по себе следа. Одна только Роза Бигнон, на которой он женился по обрядам своей ассоциации, имела некоторое влияние на эту неукротимую натуру. Несколько лет длилась его привязанность, порой он проявлял к ней горячую любовь, как ни к кому другому. Впрочем, дальновидные из шайки замечали, что влияние Розы стало все более и более уменьшаться, после дела в Брейльском замке. Теперь Бо Франсуа оставался по несколько месяцев в разлуке с нею и при встречах худо скрывал свое равнодушие. Из этого, конечно, заключали, что другая женщина интересовала его, но кто была эта женщина, никто не знал и никто, конечно, не решился бы спросить у него.

С этого же самого времени не менее того замечательная перемена произошла в манерах и привычках Бо Франсуа. До сих пор не обращавший внимания на свою одежду, грубый в разговоре, во вкусах, как остальные его товарищи, он стал внимательнее к своей наружности, некоторого рода деликатность явилась в его манерах. Из всех костюмов, в которые он рядился для своих преступлений, он предпочитал и носил больше всех других тот костюм, в котором мы видели его у меревильских дам.

Его коробка разносчика, пополнявшаяся прежде разными мелочами, теперь была с золотыми и драгоценными вещами, как будто он желал ценностью своего товара возвысить свою профессию.

Теперь он стал часто ходить в Париж, чтобы изучать там на гуляньях и в публичных местах манеры людей хорошего общества, часто и подолгу совещался он с Баптистом хирургом – человеком, слывшим между ними ученым, – нечто вроде патриция низшего класса, единственным человеком из шайки, видавшим в своей жизни высшее общество – и у него-то Франсуа учился смягчать враждебную грубоватость своего разговора.

Но мы видели, что, однако, несмотря на все его усилия, он не выдержал перед меревильскими дамами свою светскую роль и что скоро должен был прибегнуть к напускному своему добродушию, подделываться под который было для него удобнее и по характеру, и по привычке.

Во всяком случае, важная перемена происходила в Бо Франсуа; было ли то следствием сознания, что ему достается большое состояние с почтенным именем или следствием серьезного чувства к прелестной и деликатной Марии, но дело в том, что перемена эта могла бы скоро произвести в нем неожиданную реакцию.

Но мы довольно уже сказали пока об этой темной личности, с которой дальнейший ход этой истории нас лучше познакомит, а потому будем продолжать наш рассказ.

Выйдя из здания министерства юстиции в Шартре, Бо Франсуа направился к трактиру Дублета. После обыкновенных предосторожностей он вошел в дом и нашел Франка в обществе колирилей и очага. Узнав атамана, Дублет поспешил почтительно снять свой бумажный колпак и низко поклонился. Франсуа обратился к нему с расспросами.

– По вашему приказанию, Мег, все отправились, – отвечал Дублет со сладенькой улыбкой, – и вам лучше меня знать, где отыскать их. Здесь остались только Баптист хирург и Руж д'Оно, которые поедут с вами. Они там в комнате наверху играют и пьют в ожидании вас; прикажете позвать их?

– Сейчас. Но прежде расскажи мне все подробно о моей жене Розе, уехавшей сегодня так поспешно, как ты рассказываешь.

– Я, кажется, Мег, уже все вам рассказал, но я еще раз повторю. Мадам Роза пришла этак сюда около семи часов с этой плаксуньей, которую зовут Греле и которая в этот раз еще больше плакала, чем всегда… Мадам Розе надоело ее утешать, но я не слыхал, что они говорили. Наконец ваша жена велела заложить лошадь в свою тележку и они вместе уехали.

– А знаешь, куда они поехали?

– Да туда же, где и все другие… в Ламюстский лес, где будущую ночь Лонджюмо женится на Бель Виктуар… Ах, Мег, то-то вы там покутите, меня только там не будет.

Бо Франсуа подумал, потом самодовольно улыбнулся.

Отлично, – сказал он, – я их там обеих найду, потому что и сам туда отправляюсь. Скажи же Ружу д'Оно и Баптисту, чтоб шли меня ждать в двухстах шагах от Вильгельмских ворот, через четверть часа я буду там.

И он отправился в гостиницу, где останавливался больше для виду, чтоб отвлечь подозрения. Не прошло и четверти часа, как Бо Франсуа, закутанный в широкий плащ, на великолепной лошади, выезжал из Вильгельмских ворот. На назначенном месте он нашел тоже верхами Ружа д'Оно и хирурга Баптиста. Ни одного слова не было произнесено, только, проезжая мимо, Франсуа сделал незаметный знак, и они пустились за ним.

Товарищи Бо Франсуа тоже были в широких плащах, скрывавших как истертое пальто и поношенные штаны хирурга, так и красный жилет, с камзолом с золотыми пуговицами, дорогой, но без вкуса костюм Ружа д'Оно.

У Баптиста уже не было его милого Буцефала, умершего за два года перед тем от старости, теперь у него была лошадь, хотя и менее красивая, но все же в нужде способная вывезти его из беды. Этих трех путников, скорее можно было принять за мирных землевладельцев, чем за кровожадных разбойников, уже при подобной же обстановке не раз обращавшихся к прохожему с просьбой кошелька либо жизни.