Галльская война Цезаря

– Молодой Верцингеторикс отмечен смертью. Все старшие приставили к нему своих людей следить за ним. Он не доживет до старости. Зачем арвернам король? Если они хотят вернуть себе прежнюю славу, они устроят здесь такие неприятности, что римляне никогда этого не забудут. Разве Верцингеторикс может повернуть время назад только потому, что он великий охотник, щедро раздает дары и популярен у глупых молодых людей? Я думал, что хоть ты умнее, чем они.

– Может быть, дело в том, что мне все равно, кто правит арвернами: они не живут в провинции. Но я не думаю, что моему брату там может что-то повредить, – быстро произнес Процилл.

Кабур, уходя, ворчал на сыновей, но Думнотаур уехал. В те дни я очень хотел познавать неведомое, а вся Галлия была для меня чем-то новым и незнакомым. Поэтому я спросил Процилла, кто такой этот Верцингеторикс. Он рассмеялся и сказал:

– Длинноволосый вождь, наш родственник, и лет ему примерно столько же, сколько мне и тебе. Только и всего. Но Думнотаур считает его самым великим из живущих сейчас людей.

У меня не было времени долго размышлять над этой историей: Цезарь уезжал из дома Кабура со своей обычной бешеной скоростью, и мы побежали за своими вещами.

Город Женева расположен на берегу озера, которое называется тоже Женевским и из которого, в его восточном конце, вытекает река Рона. Это река с быстрым течением, глубокая и невероятно синяя. Я вспоминаю, что смотрел на то, как в Рону у самого ее истока вливается более мелкая речка с грязной, серой водой, в которую словно подмешали известь или мел, – такая вода течет в альпийских речках и ручьях. Эти две воды разного цвета текли рядом, почти не смешиваясь, пока не пропадали из виду за поворотом Роны. Я помню, что спрашивал себя, будет ли кровь в этой прозрачной синей воде течь также не смешиваясь.

Когда Цезарь прибыл на южный берег Роны, гельветы все еще съезжались на противоположный берег. Всего их было, по их собственным подсчетам, триста шестьдесят восемь тысяч. Вполне вероятно, что каждый вождь преувеличивал количество своих людей, и так же поступали в каждой деревне. Но как бы то ни было, это была огромная толпа. Ночью считать их костры можно было так же, как звезды на небе. Дневной шум их лагеря был непрерывным мощным гулом. Лагерь гельветов вовсе не был расположен строго напротив нашего; он находился ниже по берегу Женевского озера, и поэтому мычание быков, скрип телег, удары молота, крики детей и тысяча других звуков, приглушенных расстоянием, сливались в один невнятный рокот, который не умолкал, пока ночь не заставляла его утихнуть. У нас, римлян, был всего один легион, а если говорить точно – четыре с половиной тысячи человек. Еще к нам постепенно подтягивались отряды, в основном конные, дополнительно набранные в провинции.

Гельветы не торопились. Когда они обнаружили, что Цезарь среди нас, – а это было легко понять, увидев палатку командующего, услышав его трубы или увидев его ярко-красный плащ, – они прислали послов. Послы – два вождя с сопровождающими – медленно подошли к воде и сели в лодку. Тем из нас, кто не бывал раньше в Длинноволосой Галлии, облик этих людей представлялся роскошным, но в высшей степени странным и диким. У одного вождя одежда была красного, зеленого и золотистого цветов, у другого – всех цветов радуги. Оба носили на шеях ожерелья из скрученных листов золота, концы которых имели форму звериных голов с блестящими алыми глазами. Застежки их плащей были тоже из золота, а пряжки ремней, на которых висели их мечи, и длинные ножны были из бронзы и украшены очень странным выгравированным узором. Все это: большое оружие, мощное телосложение и длинные волосы, обработанные известью, – галлы иногда делают это, чтобы волосы стояли у них за спиной почти как лошадиная грива, – производило должное впечатление, и мы действительно смотрели на них с почтением и испугом. Их люди, стоявшие сзади них, были более грязными и дикими и, вероятно, были выбраны в охранники за свой рост: даже Цезарь, который был довольно высокого роста, казался рядом с ними коротышкой.

Цезарь встретил вождей перед своим лагерем на холме, с которого открывался вид на большой участок реки. На нашем берегу не было ни укреплений и ни одного защитника. Через Рону можно навести плавучий мост из лодок только на одном участке, длина которого примерно двадцать миль. Там низкие берега, и это просто сделать в любом месте. На всем остальном течении Роны Юрские горы подходят к самой воде и закрывают путь. Единственное, что Цезарь сделал до встречи с послами гельветов, – разрушил мост, расположенный возле Женевы. Однако это не могло помешать гельветской толпе почти беспрепятственно пересечь реку там, где берега не охранялись.

Гельветы увидели все это – незащищенный берег, крошечный лагерь, всего один легион. Должно быть, уже первое впечатление подтвердило то, что им сообщали о нас, и они стали держаться еще заносчивей. Каждый из их вождей вышел вперед и произнес речь на странном грубом языке. Процилл переводил их слова.

Суть их доводов была такова: они хотят покинуть свою страну потому, что она зажата горами и озером и их народ перерос ее размеры. Кроме того, признались вожди, германцы теснят их с северо-востока. По обеим этим причинам гельветы приняли решение переселиться и два года назад отправили посланцев во многие племена Галлии. Теперь они решили поселиться в Южной Галлии возле Атлантического океана и устья Гаронны. Чтобы сделать это, они должны покинуть свою теперешнюю территорию по единственной дороге, где могут пройти их повозки, – на Женеву и потом через Рону в провинцию. Они готовы дать клятву не грабить римские владения и дадут заложников. Цезарь же со своей стороны должен гарантировать, что они пройдут невредимыми.

Цезарь и думать не мог о том, чтобы позволить гельветам пройти через римские владения. Во-первых, удержать эту толпу от грабежа было так же невозможно, как перегородить плотиной море. Во-вторых, гельветы были не первым переселяющимся варварским народом, который видели римляне. Кимвры и тевтоны на пятьдесят лет раньше поступили так же, какое-то время бродили по Галлии, делая вид, что собираются поселиться то там, то здесь, и наконец вторглись в провинцию. Они разбили в бою консулов, угрожали Италии, и Рим не забыл их. Цезарь не осмеливался впустить гельветов в Галлию. При той ненадежной политической обстановке, которая была тогда в Риме, это могло стоить трем правителям власти, а Цезарю – его территории.

Разумеется, Цезарь не открыл своих намерений. Сделай он это, гельветы сразу же стали бы штурмовать переправы и, вероятнее всего, захватили бы их. Он кивнул и, казалось, задумался. Как ему было известно, варвары вовсе не были готовы сразу двинуться в путь. Жители их самого дальнего кантона задержались и только теперь подъезжали к месту сбора, дым их деревень еще поднимался к небу. Гельветы были совсем не прочь подождать некоторое время, но хотели чувствовать себя в безопасности. И Цезарь с восхитительной небрежностью сказал послам, что желает обдумать это предложение, поэтому предлагает им прийти снова 9 апреля, когда и даст ответ.

После этого послы долго говорили оба сразу. Цезарь, казалось, чувствовал себя совершенно спокойно и непринужденно. Процилл ухитрялся шептаться с кем-то и смеяться. Мы, все остальные, откровенно затаили дыхание: в эту минуту решалась судьба провинции, Цезаря и наша собственная. Цезарь хорошо продумал свое решение о дне новых переговоров: 9 апреля казалось разумным сроком. Эта дата была достаточно далекой, если учитывать, что вожди провинции не могли находиться ближе Вьенны, но и достаточно близкой, чтобы Цезарь почти не имел возможности вызвать подкрепление из провинции. Однако, думал Цезарь, этого времени хватит, чтобы перекрыть путь через реку.

Два вождя полностью попались в ловушку. Они церемонно простились с Цезарем, который проводил их до лодок, и уплыли к себе. Едва они ушли, Цезарь загрузил нас всех работой, не потратив зря ни одного часа и ни одного человека. Он вместе со своими инженерами прошел вдоль реки вверх и вниз по течению, отметил места, где утесы защищают берег, и решил, какие земляные работы будут нужны. Он даже успел назначить людей для укрепления переправ – на каждую переправу столько, сколько необходимо, и выдал еду тем из них, кто был направлен в самые дальние от лагеря места.

Наши люди трудились, пока не падали от усталости. К нашему величайшему счастью, на большей части этого участка длиной в двадцать миль берег был достаточно крутым, и для его охраны были нужны лишь конные дозоры – следить, чтобы какие-нибудь храбрецы из числа гельветов не попытались ночью взобраться на эти кручи и напасть сзади на наши укрепления. Переправы, где гельветы могли навести мосты для своих повозок, Цезарь надеялся удержать с помощью рва и прочно укрепленного вала высотой в шестнадцать футов. Он разместил свои катапульты так, чтобы обстреливать берег как можно плотнее, и при этом поставил в каждом укрепленном месте наименьшее число людей, которое осмеливался там держать, – все это с той целью, чтобы подкрепления свободно проходили во все места, где они могли понадобиться.

Галлы ничего не смыслят в сооружении укреплений – кроме тех случаев, когда переняли опыт у нас. Их воины считают ниже своего достоинства браться за лопату иначе как в крайнем случае. Поэтому гельветы держались на расстоянии, хотя должны были видеть часть того, что мы делали, и могли бы увидеть больше, если бы захотели. Девятого апреля их послы с высокомерным видом пришли принимать от нас заявление, что мы сдаемся. Получив вместо этого от Цезаря категорический отказ пропустить гельветов, они были разгневаны. Хотя Цезарь позволил им увидеть панораму наших укреплений, это их не встревожило и не напугало. Они посмеялись над тем, как нас мало, пригрозили, что возьмут силой то, что хотят, и вернулись к своему народу.

За этим последовала неделя бессонных ночей и отчаянной борьбы. Гельветы связывали лодки вместе, строили плоты, даже переходили реку вброд в одном или двух местах, где она широкая и мелкая. Они шли ночью, намереваясь действовать внезапно. Они шли днем. Они пытались раздавить нас своим числом и одной своей яростью – напрасно. В Роне, наверно, было много крови, но я так ни разу и не увидел ее в воде. Мои глаза смотрели на непрекращающиеся атаки варваров. Кто-то из них бросал связку хвороста в наш ров, кто-то влезал на плечи товарищу, чтобы оттуда нанести удар своим длинным копьем, кто-то ставил лестницу на тела своих мертвых соплеменников. Но чаще всего было очень темно, и даже лил дождь. Факелы с шипением гасли. Время от времени наши солдаты поджигали шары из пропитанных жиром тряпок и сбрасывали их вниз. Стена из прижатых один к другому щитов вздрагивала, раздвигалась и пропускала горящий шар. Тогда наши люди начинали метать во врагов, которых смутно видели внизу, дротики или бросать камни. Щель расширялась до тех пор, пока варвары в панике не отступали; тогда они бежали к своим лодкам или пытались спастись вплавь, но тонули в темноте. Случалось и так, что какая-то группа гельветов добиралась до вала, а там каждый боец сражался на том небольшом – всего несколько ярдов – участке, который он мог видеть. Темнота до этого момента помогала нападавшим, теперь оказалось почти невозможным их товарищам видеть, что делали эти люди. Начинались яростные рукопашные схватки, в которых римлянин и галл вместе сваливались в ров под ноги бойцам, где упавших топтали, пока они не погибали, утонув в жидкой грязи. Каким-то образом вал всякий раз оказывался очищен от врагов, и мы побеждали варваров.

У каждого речного мыса в воде Роны лежали мертвые тела, прибитые туда волнами. Наши солдаты оставляли их там, за исключением тех случаев, когда запах трупа оскорблял солдатское обоняние или когда это было тело вождя, которое можно было ограбить. Но самое большее, что они делали, – сталкивали трупы в реку, где мертвецов принимал следующий мыс – нашего или гельветского берега, как получится. Гельветы же, у которых погибали родственники, ходили по берегам, отыскивая тела, а иногда решались переплыть на нашу сторону. Невнятный шум их голосов и жалобные вопли женщин звенели у нас в ушах.

В конце концов гельветы прекратили свои попытки. Целые сутки они не нападали на нас, и мы спали по очереди; времени для сна хватило всем. Их военные отряды отошли от берега обратно к лагерю возле озера. Галльские лазутчики Цезаря, которые торговали вполне свободно, принесли нам новость, что гельветы попросили у секванов разрешение пройти через Юру. Дорога, которая вела в ту сторону, была узкой, и ее легко можно было бы перекрыть. Но у гельветов среди секванов были друзья, заинтересованные в том, чтобы выпустить эту огромную толпу на земли эдуев, своих соседей и врагов.

Цезарь понял, что, хотя на какое-то время он спас провинцию от вторжения, войны в Галлии не избежать. Такое большое передвижение людей заставит племена вцепиться друг другу в глотки. Одни присоединятся к гельветам и увеличат собой движущуюся массу. Другие, у которых первые отнимут собственность или земли, будут искать удачу в другом месте. Рано или поздно провинция будет втянута в эту суматоху. Цезарь не собирался сидеть и ждать неприятностей. Он приказал набрать два легиона в своих владениях Ближней Галлии по другую сторону Альп, где у него уже были на зимних квартирах три легиона опытных солдат. Пока гельветы отправлялись в путь и потом медленно двигались по горной дороге через Юру, Цезарь поставил себе целью вернуться в Северную Италию так же быстро, как уехал, сделать там все необходимые приготовления и прийти обратно во главе своих пяти легионов. В Альпах на горных перевалах начал таять снег, и он мог воспользоваться более короткой дорогой. Его заместитель Лабиен, солдат, которым многие глубоко восхищались, но мало кто любил, должен был удерживать женевскую линию, если бы гельветы повернули назад и захотели пройти по своей первоначальной дороге.

Легионы Цезаря

Более чем за пятьдесят лет до этого времени впервые стало известно о том, что племена кимвров и тевтонов переселяются на новые места. Одни полагают, что их заставило двинуться на юг давление каких-то народов дальнего севера, другие говорят, что землетрясение и приливная волна разорили земли этих племен. Какова бы ни была причина, эти племена – мужчины, их жены, дети и скот – отправились бродить по свету. Они говорили, что ищут место, где бы поселиться, но жили грабежом, и это наглядно опровергало их слова. Римляне, которые с самого начала позаботились о том, чтобы отогнать их от своих границ, потерпели три поражения за шесть лет. Консул Маллий, собравший войска для четвертой попытки, был убит возле Араузио в Дальней Галлии и потерял восемьдесят тысяч человек. Ничто не мешало этому потоку варваров перелиться через Альпы. Рим охватила паника.

И Рим обратился к своему величайшему солдату, Гаю Марию. Но оказалось, что плохи были не столько полководцы, сколько армия. Римские солдаты, завоевавшие Италию, Карфаген и Грецию, были граждане, служившие за свой счет и со своим оружием. Однако чем дальше расширялись владения Рима, тем меньше было возможности отправлять солдат по домам. Стало нормой, что войны шли по нескольку лет подряд. Была введена плата для солдат, но это плохо решало проблему: главной трудностью было то, что оставшиеся без присмотра крестьянские хозяйства постепенно разрушались. Вместе с ними разрушалась и мораль. Солдаты-крестьяне вообще не были воспитаны для воинской жизни и не обучены тому, как владеть оружием. Армии стали больше, маневры сложнее, и одного мужества уже было недостаточно даже в тех случаях, когда оно еще существовало.

Чтобы изменить создавшееся положение и предотвратить большую беду, Риму был нужен смелый, ничем не связанный человек. Таким и был Марий – гражданин простого происхождения, талантливый только в одном – в военном деле. Его выбрали консулом на пять лет подряд для набора и обучения армии, которая разбила бы варваров. И Марий разгромил кимвров и тевтонов в двух огромных битвах, одна из которых произошла в провинции, а вторая фактически на нашей стороне Альп – в Ближней Галлии.

Огромное облегчение испытал Рим, и велика была радость. Однако облегчение и радость прошли, а Гай Марий и его армия остались – две проблемы для государства, и обе нового рода. Эта армия, в отличие от старой, состояла из бедняков, безземельных крестьян, вторых сыновей в семье и авантюристов. Эти люди пошли в солдаты частично ради платы, частично в надежде на военную добычу, но в основном потому, что Марий пообещал: каждый из них после того, как отслужит определенное число лет, получит от государства крестьянское хозяйство, куда сможет уйти со службы. Исполнения этого обещания они ждали от Мария и через его посредство – от государства. Так Марий возвестил нам о начале эпохи государственных переворотов, которые потрясают нас до сих пор. Другие быстро выучили этот урок. Каждая новая война, для которой оказывалась нужна новая армия, порождала своего полководца и свои требования. Государственные деятели вскоре поняли, что для того, чтобы приобрести власть в Риме, нужно сначала выиграть войну. И военачальники повернули свои армии друг против друга. Даже Цезарь во время кризиса в Галлии, скорее всего, думал не о гельветах, а о своем положении в Риме и о трех римских правителях. У Помпея была армия. У Красса было богатство. У Цезаря пока – только умная голова, а этого было недостаточно.

Личный интерес в этой войне был не только у Цезаря, но и у всех в его армии вплоть до самого последнего новобранца. Солдатами в наших легионах служили раньше и служат теперь римские граждане. В то время, когда право гражданства не распространялось так широко, как сейчас, поневоле получалось, что солдатами становились италийцы, обычно крестьяне. Такой крестьянин либо заложил свою землю ростовщику, а потом не смог выкупить и потерял, либо был из семьи, слишком большой, чтобы она могла прокормиться на одном крестьянском наделе, либо не поладил с соседями. В любом случае он не знал никакого ремесла, а черную работу, не требовавшую обучения, всюду делали рабы. У него оставались две возможности: или пойти легким путем, то есть перебраться в Рим и жить там побирушкой-прихлебателем за счет какой-нибудь шайки политиков, или записаться в армию. Во втором случае риск был больше, но перспективы лучше. Хороший солдат, если ему повезет, мог подняться до центуриона – командира сотни. Он мог надеяться, дожив до средних лет и уйдя со службы, заиметь собственное крестьянское хозяйство, деньги для начала деревенской жизни и нескольких рабов. Он мог жениться, вполне мог получить государственную должность в каком-нибудь маленьком городке и хвалиться двадцатью годами славных воинских приключений. Сбудутся ли все эти мечты, зависело, во-первых, от того, будет ли победа, во-вторых, от его полководца.

Правду говоря, жизнь солдата-новичка была тяжелой. В новом двенадцатом легионе, который формировался в то время в Ближней Галлии, все центурионы были назначены на свои должности с повышением из более опытных легионеров и очень хорошо разбирались в оружии. Даже в лучшие времена центурион – что-то вроде грубого животного: ему приходится быть таким. Он носит при себе палку и не задумываясь ее применяет. А центурионы двенадцатого легиона особенно торопились. Им нужно было за несколько недель обтесать шесть тысяч человек, чтобы Цезарь мог взять их в Галлию вместе со старыми легионами. Я хорошо могу представить себе, как тяжело приходилось этим шести тысячам, хотя они были уже закаленные люди. Подбитые гвоздями армейские башмаки натирают на ногах волдыри, пока не станут мягче после долгих часов смазывания жиром. Кожаные латы трут непривычные тела, вызывая раздражение на коже. Мечи бьют по неловким ногам. Шлем становится тяжелым и горячим. Кожаный щит с металлическим ободом не только громоздкий – он, кажется, весит целую тонну. А центурионы пока не разрешают класть щиты на телеги. В каждом учебном походе солдат должен нести на себе полное снаряжение, в которое входят два тяжелых дротика, два крепежных кола, киркомотыга для рытья окопов и полный запас пищи на шестнадцать дней.

Новобранец должен научиться многому. Даже проработав всю свою жизнь на земле, он не знает, как надо копать по-настоящему. Увидев, с какой скоростью ветераны выбрасывают наверх вырытую землю, он замирает с разинутым от изумления ртом. На учебных занятиях он должен рубить и колоть мечом столб или метать дротики в кучу земли размером с человека. Он должен научиться выполнять маневры. В боевом порядке участок, на котором он должен сражаться, – шесть футов, не больше и не меньше. Входить в переднюю линию строя можно только через разрыв в рядах. Не нарушая порядка, необходимо научиться ходить через скалы, низкие кусты или рвы. Поворачиваться и отступать надо в строю. Самое главное – он должен знать, где его место. В легионе шесть тысяч человек. Он делится на десять когорт, каждая когорта – на три манипулы, а манипула состоит из двух центурий по сто человек каждая, и во главе каждой стоит свой центурион. Все эти подразделения перенумерованы, и люди в центурии тоже имеют номера. От номера солдата зависит его конкретное место в бою, в походе, в лагере. Все лагеря, которые разбивает легион, совершенно одинаковы.

У двух новых легионов Цезаря было всего несколько недель на то, чтобы обучиться военному строю. Когда Цезарь прибыл в их лагерь и они неуклюже шли перед ним в парадном строю, он в это время произнес речь. Они приветствовали Цезаря с большим воодушевлением, но не потому, что он успел произвести на них впечатление как человек, а больше потому, что для каждого из них легион уже что-то значил. В жизни новобранца несколько недель – большой срок. Штандарт легиона – знак в форме орла, стоявший в центре лагеря, – уже занял то место, которое в их родных жилищах занимали боги – покровители дома. Орел был символом их совместной жизни, их связью с судьбой. Его присутствие означало, что у каждого солдата есть свое место и своя определенная часть общего дела.

Поэтому солдаты приветствовали Цезаря громкими криками, и крики стали еще более грозными, когда они узнали, что Цезарь приехал, чтобы вести их в Галлию. Однообразный распорядок лагерной жизни как раз становился привычным и скучным, поэтому они приветствовали перерыв в нем. Ворчанье и ругань центурионов по поводу того, как неаккуратно они снимаются с места, и жуткие предупреждения нисколько не охладили их пыл. К ним присоединились некоторые из офицеров, и это тоже было чем-то новым. Военный трибун не вмешивается в работу центурионов того легиона, к которому прикреплен: центурионы знают свое дело, а офицер – всегда непрофессионал, назначенный командующим, к тому же обычно он бывает очень молод. Офицер руководит конницей или может командовать каким-то отрядом, но его приказы передаются через центурионов, которые их выполняют. Так же обстоит дело и с легатами. Легат, командующий легионом, старше и опытнее молодых офицеров, но боевые действия для него – перерыв в политической игре, как это было и для Цезаря. Прибытие офицеров, по сути дела, мало что меняло в жизни солдат. Просто вид белых офицерских плащей в лагере вызывал волнение.

Новые легионы под командой Цезаря, несомненно, начали путь в хорошем настроении, но в походе через альпийские перевалы оно продержалось недолго. Один из ветеранов двенадцатого легиона много лет спустя сказал мне, что из всех переходов, которые ему приходилось совершать за двадцать пять лет войны, этот поход был самым тяжелым. Цезарь назначил свои новые легионы охранять обоз, поставив два старых легиона впереди новичков и один сзади. Так у новобранцев появлялось преимущество: того, кто падал и не мог идти, подбирали и бросали на телегу. Цезарь спешил оказаться в Галлии, и темп, который он задал солдатам, был безжалостным. Центурионы никогда не проявляют ни капли сочувствия к тем, у кого воспалились ноги, или для кого слишком тяжел груз. Они просто заявляют, что их легион слишком хорош для слабаков, а тот, кого удары не могут поднять на ноги, пусть остается лежать. Местные жители обязательно его убьют, чтобы забрать снаряжение.

Но даже ходьба не была для новичков так тяжела, как окапывание на привале в конце дня, когда сильнейшая усталость превращала каждый камень в скалу, а каждый корень – в препятствие, которое злой дух специально протянул через твой окоп. Одиннадцатый и двенадцатый легионы успевали выполнить лишь треть работы, прежде чем темнело. Солдаты старых, уже подтянутых и отлаженных легионов к тому времени уже ухитрялись разжечь костры, забрав для этого весь сухой кустарник, какой был под рукой, и жарили сухари на оливковом масле, пекли лепешки на камнях или помешивали овсяную кашу. Новичкам везло, если им удавалось смолоть свою пшеницу, а о том, чтобы приготовить из нее еду, не было и речи. Холодными ночами они жались друг к другу, чтобы согреться. Их мулы – и те получали самый худший корм и не имели бы даже его, если бы Юлий Цезарь, которого новички видели редко, так как он ехал с десятым легионом, не появился однажды неожиданно в рядах своих новых солдат. После этого старые легионеры немного притихли, хотя никогда не объясняли, как именно Цезарь принудил их к дисциплине.