Обреченный на бой

– Т-т-ты чего, г-г-губастый, припух?

Теперь до Казимира дошло, что это обращаются к нему. Худой как скелет мужик, с культей вместо левой руки, грозно смотрел на него, подкидывая в целой руке каменный голыш. Все, что происходило, могло быть предсмертным бредом, но бред был очень яркий, качественный, реальный, с массой совсем ненужных подробностей.

– Т-т-тебя что, е-е-еще проучить.

Казимир вспомнил, что его послали украсть из ближайшей портовой забегаловки кувшин дешевого кислого вина. Потом до него дошло, что это не его воспоминания. Того, кто помнил это, звали Грон, он был найденышем и жил при груде как мальчик на побегушках. Судя по воспоминаниям и словарному запасу, ему было лет восемь-девять. Казимир осмотрел себя. Это тело принадлежало не ребенку: длинные, мускулистые ноги, широкие плечи, бугры мышц. Хотя во всем этом еще чувствовалась некая незавершенность, но обладателю этого тела было уже, как минимум, четырнадцать. Ну а для такого возраста он был очень развит.

– А, п-п-получи.

Казимир уловил бросок и легко присел, отбив рукой летящий в голову голыш. Тело реагировало с некоторой заминкой, будто новенькая, необмятая форма. Казимир… Грон настороженно посмотрел на груду, оценивая шансы на случай осложнений, худой смотрел на него, разинув рот.

– Н-н-ну, козел, – раздался изумленный возглас.

Груда захохотала.

– Что, Однорукий, уел тебя губастый?

– Д-д-да я ему с-с-сейчас…

– Ладно, кончай. – Крупный чернобородый мужчина с повязкой на одном глазу махнул рукой, и Однорукий, как послушная собачонка, отскочил в сторону и грохнулся на песок. – А ты, нахлебыш, давай быстрее, в горле пересохло.

Грон… черт возьми, это тело не хотело признавать другого имени, несколько мгновений постоял неподвижно, решая, что делать, потом повернулся и двинулся в порт. Отойдя от груды на приличное расстояние, Грон опустился на песок, и тут на него навалилось. Несколько минут он сидел ошарашенный произошедшим. Обычный, средний человек, наверное, ударился бы в панику, стал бы щипать себя за мягкие места, громко возвещать, что этого не может быть, но доминирующая личность Грона, та, что была Казимиром, отличалась большой способностью к адаптации. Оказавшись неизвестно как в незнакомом месте, чужом теле, он первым делом попытался определиться с языком, увернулся от голыша, «прокачал» валявшихся на песке членов груды с точки зрения непосредственной опасности и потенциальных осложнений и лишь теперь, оставшись один и не имея непосредственной угрозы жизни и здоровью, позволил своей психике слегка слететь с катушек. Что в общем-то было нелишне, ибо для homo sapiens образца конца двадцатого столетия принять как само собой разумеющееся факт переселения душ и при этом чувствовать себя абсолютно нормально – вещь невозможная.

Когда немного отпустило, Грон по старой привычке «прокачал» ситуацию: «В плюсах: я жив, я молод, знаю язык и, по-видимому, обладаю знанием массы технологий, которые позволят мне неплохо устроиться; в минусах: я не знаю, кто, где, когда и зачем со мной это сотворил, где я нахожусь, сколько у меня времени и зачем ему это надо». Он немножко покрутил в голове эти немудрящие выводы. Все остальное было из области догадок, сделанных на основе сведений, почерпнутых из научно-популярной литературы и околонаучной фантастики, а он привык работать с несколько более надежными источниками информации. Грон вздохнул, отложил вопросы на потом и двинулся к припортовым забегаловкам.

Покопавшись в воспоминаниях, он понял, что просто зайти и, улучив момент, ухватить кувшин не удастся. Портовые воришки типа Грона давно были известны вышибалам, и попытка проникнуть в любую забегаловку вызывала у Грона неосознанные неприятные ощущения. Потом он представил, какой неприятной неожиданностью окажется подобная встреча для первого же вышибалы, привыкшего видеть в Гроне медлительного, тупого увальня, пару минут потешил воображение и отказался от своего намерения. В любом обществе столкновение людей столь разного социального статуса – уважаемого вышибалы, выполняющего свои оплачиваемые обязанности, и презираемого портового воришки самого низкого уровня – могло закончиться только одним исходом, иначе… Грон вздохнул и решил действовать традиционным путем, который заключался в том, чтобы с неуклюжим грохотом ввалиться в заведение, заграбастать кувшин с ближайшего стола, молясь о том, чтобы он оказался не совсем пустым, и, получив штатную долю пинков и затрещин от посетителей и вышибалы, выбраться обратно. В этом случае он расплачивался за вино своими боками и устраивал для посетителей забегаловки что-то вроде выступления, за что ему милостиво дозволялось унести кувшин.

Когда он приволок почти полный кувшин, груда встретила его недовольным ворчанием. Одноглазый зло сплюнул, взмахом руки оборвал бормотание и рявкнул:

– Ты, сын ишака и черепахи, где так долго шлялся?

Грон позволил телу отреагировать привычным бормотанием, потом подобрал брошенный кусок плесневелой лепешки и с огромным трудом удержался от того, чтобы не вцепиться зубами в облепленный песком ломоть. Пока рука нехотя счищала песок, подрагивая от нетерпения, вызванного воплем пустого желудка, Грон анализировал ощущения. Первичное сознание обладало крайне скудными мыслительными способностями, поэтому сознание Казимира Пушкевича без проблем заняло доминантное положение в мозгу. Но примитивные функции и условные рефлексы типа реакции на имя, чувство голода, нежелания получать пинки и затрещины в забегаловке пока не сдавались. Грон быстро закончил с лепешкой и поймал себя на том, что смотрит голодными глазами на жующую груду. Меньше его в груде получал только Фанер-арфист, но тому уже было сто лет в обед, да и размеры его составляли едва четверть от Грона. Он с трудом отвел взгляд в сторону.

– Гляди-ка, а наш теленок не наелся!

Память Грона услужливо подсказала образ говорившего. Это был плотный высокий мужчина по прозвищу Акула-молот, все свободное время уделявший изобретению очередных издевательств. Он был чертовски силен, и, будь он чуть посдержаннее, их груда давно могла бы называться грудой Акулы, но Одноглазый, как умелый политик, сумел использовать гнусные наклонности Акулы для нагнетания страха перед ним, так что молчаливое большинство решило, что Одноглазый для всех удобнее. После двух попыток установить свою власть, закончившихся тем, что Акулу била вся груда скопом, он еще больше обозлился и сосредоточил свое внимание на самых безответных, к коим относились Грон, Фанер-арфист и еще пара убогих. Остальным перепадало намного реже, только когда Акула входил в раж.

– Ну ты, сын коровы, если ты такой голодный, почему бы тебе не сожрать свою ляжку?

Груда оживилась, Акула придумал новое развлечение. Грон почувствовал, как тело начинает мелко дрожать. Это опять была реакция сродни условному рефлексу. «Ну ладно, – подумал он, – все равно рано или поздно придется менять социальный статус, почему бы не сейчас?» Он поднялся на ноги, усилием воли унял дрожь и попытался сгруппироваться.

– Ты смотри, теленок-то прыгучий. – Акула обрадованно двинулся к Грону – бить лежачего было скучно, а сейчас оказалось, что развлечение приобретает признаки какого-то разнообразия. – Так как насчет ляжки? – Он замахнулся и ударил открытой ладонью по уху.

Грон попытался поставить блок и… очутился на песке в позе младенца, закрывая голову обеими руками. Тело опять среагировало привычно. В бешенстве он отвесил себе оплеуху. Потом, все еще трясясь, поднялся на ноги. Казимир был невысоким, но быстрым и подвижным, его массы никогда не хватало, чтобы наносить убийственно сильные удары, поэтому он был вынужден стать точным. Теперь же он был заперт в теле увальня с мышцами молодого Джо Вейдера, реакцией улитки и рефлексами зайца и черепахи. Короче, полное дерьмо.

– Ты смотри, наш теленок решил начать со своих отвислых губок, а как насчет ляжки, а, губастенький?

Грон опять очутился на песке, однако на этот раз его падение хоть и выглядело гораздо более неуклюже, но произошло отчасти под его контролем. Акула быстро входил в раж, он все сильнее бил Грона, пинал ногами и наконец согнул его шею и прижал губами к вывернутой ляжке.

– Куси!

Груда, активно подбадривающая Акулу криками, столпилась вокруг с горящими глазами.

– Куси, губастенький, а то шею сверну.

И в этот момент Грон почувствовал, что тело прекратило трястись. Страх исчез, осталась только боль, сосуды лопались от адреналина. Тело теперь подчинялось только ему. Он чуть повернул голову и вцепился зубами в толстый, короткий, заросший жесткими волосками и ужасно грязный палец Акулы. Акула заорал и от неожиданности выпустил Грона, который перекатился в сторону и, поднявшись на ноги, встал в свободную стойку.

– Ну, сын медузы и собаки… – Акула задохнулся от возмущения и, не закончив фразы, ринулся в атаку.

Грон позволил ему сделать два шага, набрать скорость, а на третьем ударил его ногой в лоб, с разворота. В то мгновение, когда нога коснулась лба Акулы, он понял, что не рассчитал, к массе этого тела он еще не привык, удар получился слишком сильным. Голова Акулы резко откинулась назад, позвонки хрустнули, и он мешком рухнул на песок.

Несколько мгновений стояла полная тишина. Потом двое прихлебателей Акулы – Багра, здоровенный чернявый горгосец, и Умас, по прозвищу Бритый Венет, что являлось для добропорядочного последователя бородатого бога Фазара, отца овец, венцом падения, – бросились на Грона. Все случилось слишком быстро, и до окружающих не дошло, что с «губастым» произошли крутые перемены. Пока все казалось случайностью, и Багра с Умасом горели возмущением: «Да как он посмел?..» Грон прыгнул навстречу горгосцу и, поймав на коленный блок ступню, зажал ее в подколенную ямку между голенью и бедром, следующим движением вывернул согнутую ногу, заставив Багру упасть на песок, потом рухнул поверх него и прокатился по лежащему телу, стараясь воткнуться в него всеми выступающими костями: локтями, подбородком, лопатками, коленями… Подобный прием редко приводил к смертельному исходу, но после него человек не мог подняться без посторонней помощи и несколько дней чувствовал себя выплюнутым мясорубкой. Умаса он успокоил осторожным ударом в горло. Когда на песке оказались три распростертых тела, груда ошарашенно замерла. Грон поднялся, отряхнул песок и, подняв глаза, уперся в яростно блестевший взгляд Одноглазого. Груда, столпившаяся вокруг, внимательно наблюдала за ними. Одноглазый, увидев, как Грон расправился с тремя самыми сильными членами груды, ждал, что нахлебыш теперь бросит вызов ему. Грон быстренько «прокачал» этот вариант и решил, что столь резкое изменение статуса ему ни к чему, поэтому, порывшись в памяти, он опустился на колени перед Одноглазым и, склонив голову, откинул с шеи грязные, спутанные пряди. Одноглазый отшатнулся было от резкого движения, но затем, увидев позу покорности, шумно выдохнул, после чего, по традиции, лупанул ладонью по шее и отвернулся.

– Ну что уставились, рыбье говно? Лунар и Урс, это, – он брезгливо ткнул рукой в сторону трупа, – отволочь храмовым псарям, возьмете на обмен бараньей требухи. – И, бросив на Грона косой взгляд, Одноглазый неторопливо отправился к выцветшему куску венетского ковра, уже не первый год служившего троном хозяину груды.

Грон спокойно поднялся, подошел к кошме, раньше принадлежавшей Акуле, и, растянувшись во весь рост, сунул в рот кусок вяленой рыбы, на которой еще были видны следы зубов прежнего хозяина. Маленький переворот завершился, пора было думать о том, как наиболее успешно использовать его результаты.

Яркая луна стояла в зените. Мелкий неприметный человечек с серыми глазами выскользнул из-под сводов полуразрушенного портика и внимательно обвел глазами заросли, окружающие небольшую площадку перед пещерой. Вроде бы никого. Он осторожно двинулся вперед, стараясь не пересекать ярко освещенные луной участки, и скрылся в проеме пещеры. Пройдя около сорока шагов, он остановился, достал из большого кошеля, висевшего у него на поясе, два мешочка и две деревянные лопаточки, высыпал несколько щепоток порошка из каждого мешочка на пол пещеры и, спрятав мешочки с лопаточками обратно, отступил назад и длинной веткой смешал порошочки. Из получившейся кучки раздалось шипение и начал подниматься дымок, потянувшийся в сторону входа. Человечек отпрянул и быстро пошел в противоположную сторону. Через несколько десятков шагов впереди обрисовался светлый прямоугольник с полукруглым верхом, еще несколько шагов – и он вышел на идеально круглую площадку, мощенную мраморными плитами. Пещера оказалась сквозной. Он остановился и оглянулся на выход, оформленный как арка. Магические порошки еще полчаса будут выделять смертельный газ, и никто из тех, кто мог бы следовать за ним с тайными целями, не сможет пройти пещеру, наполненную смертью. Человечек прекрасно знал, что вечерний бриз не даст этой смерти повернуть в сторону площадки, но все-таки поежился, вспомнив, как выглядел один из соглядатаев систрарха, попытавшийся последовать за ним в тайное место, подобное этому. К тому же стоило поторопиться. Скоро вечерний бриз может смениться утренним, а площадка была слишком мала, чтобы чувствовать себя в полной безопасности даже в самой дальней от входа точке. Он быстро развязал кошель и вынул оттуда что-то напоминающее широкое блюдо или, скорее, чашу на короткой и широкой ножке. Поставив чашу в центр площадки, он достал еще несколько предметов необычной формы и осторожно вставил их в отверстия в ножке чаши, потом вынул длинный серебряный шип и, произнеся священную формулу, воткнул его в центр чаши. Некоторое время ничего не происходило, потом из центра чаши начало вырываться синее свечение, которое сгустилось и приняло вид сначала конуса, потом цилиндра, совершенно скрыв шип. Наконец свечение вздрогнуло и стало прозрачным, явив фигуру стоящего человека в длинном парчовом хитоне и мантии, с витым серебряным обручем на голове. Человек недоуменно повел глазами:

– Кто вызвал меня?

Человечек чертыхнулся про себя и, шустро порывшись в кошеле, вытащил наружу что-то напоминающее небольшую шкатулку и поставил перед собой.

– Это я, брат Эвер из Тамариса.

Человек нахмурился, но ответил тоном спокойным и величественным:

– Слушаю тебя, брат.

Человечек торопливо заговорил:

– Два дня назад, рано утром, Страж выкрикнул предостережение.

Человек подался вперед. Его глаза лихорадочно вспыхнули. Он хрипло выдохнул и произнес:

– Говори.

– К сегодняшнему вечеру я установил, что водонос из квартала ткачей вдруг выгнал из дома жену с тремя детьми и, продав дом, нанялся на корабль, идущий в Горгос. Сын купца Таяла оставил лавку отца и поступил в школу строителей при храме, где в первый же день поразил обучителей своими рассуждениями об основах геометрии. Младший жрец в храме Сама и Ома украл кружку с дневными пожертвованиями и исчез. Говорят, его видели на ситаккской галере. Первосвященник пригласил для беседы Толкователя устами и Второго смотрителя священного огня втайне от верховных жрецов Сама и Ома. И есть еще несколько необычных случаев: кузнец, мальчишка в груде портовой швали, матрос с элитийского купеческого судна.

Человек коротко кивнул.

– Кто же?

Человечек поежился под его пристальным взглядом.

– Я пока не знаю, Хранитель.

Хранитель сумрачно кивнул.

– Что ж, судя по всему, у тебя еще есть время. Ты знаешь, что делать, но смотри не упусти его.

Человечек опять поежился.

– О да, Хранитель, я знаю.

Хранитель еще несколько мгновений пристально смотрел на человечка, потом кивнул и исчез. Над чашей вновь висел голубой цилиндр. Человечек протянул руку, коснулся одного из магических предметов, и чаша погасла. Он проворно собрал все в кошель, вскочил на ноги и направился ко входу в пещеру. Дойдя до места, где он смешал порошки, брат Эвер остановился, достал из кошеля камень, ярко светящийся во мраке пещеры густым бордовым цветом, и бросил его вперед. Камень упал на пол и слегка потускнел, продолжая, однако, по-прежнему светиться бордовым. Это означало, что невидимая смерть, заполнявшая пещеру, уже покинула ее, но некоторые следы еще оставались. Человечек отступил на несколько шагов, глубоко вдохнул и, задержав дыхание, бросился вперед, на ходу подхватив камень с пола. Когда он выбежал на поляну, луна уже скрылась за ветвями деревьев. Он пробежал всю поляну и остановился только на дальнем краю, судорожно выдохнув воздух и жадно втянув его вновь. Человечек оглянулся. На поляне темнело несколько странных пятен, это были трупики летучих мышей и птиц. Он подумал, что надо бы подобрать их и выбросить в море. Но потом представил, как будет брать плоть, расползающуюся в руках, и, содрогнувшись, повернулся и пошел прочь. К утру от трупиков останутся только косточки, а с него на сегодня достаточно. И будь он проклят, если рискнет еще раз воспользоваться этой дьявольской штучкой, до того как будет готов предстать перед Хранителем с докладом о том, что выполнил свою задачу. Человечек удрученно покачал головой, вытер выступивший на лбу пот и, поежившись, двинулся вниз по склону. Ну почему, когда боги сбросили душу Измененного, она упала именно на его придел?

– Оокона – обитаемый мир, это наросты грязи на спине гигантской морской черепахи. Она плывет по Бескрайнему Океану и ест большую белую рыбу. Иногда она заглатывает слишком большой кусок, и тогда ее живот пучит, и она трясется и пускает газы, но потом все опять становится на свои места. Но однажды она съест рыбу и нырнет за новой, и тогда воды Бескрайнего Океана смоют грязь, и только те, кто будет угоден богам, или те, кого сохранят духи предков, смогут удержаться на поверхности и дать жизнь новым поколениям. – Фанер-арфист облизал пересохшие губы и отпил большой глоток из кувшина. – Так уже было, и, как считают мудрые заггры, скоро черепаха нырнет опять.

Грон приподнял веки – после сытного ужина не хотелось двигаться. Это тело странным образом продолжало мелко пакостить где только можно, вот и сейчас он, не заметив, как это произошло, нажрался так, что казалось, еще кусочек, и мясо полезет из ушей, но отголоски преданий о Всемирном потопе и конце света со Страшным судом странным образом перекликались с мифами его памяти.

– А как давно ныряла черепаха?

– Заггры говорят, что последний раз она ныряла почти тысячу лет назад, точно никто не помнит, но священное число заггров 1077. Они считают, что было пятьдесят погружений, но их книги описывают только три.

– Что? – С Грона слетела вся дрема. – Ну-ка давай подробнее.

Фанер-арфист удивленно посмотрел на него:

– Господин мой, но об этом знает любой водонос. – Однако, наткнувшись на сердитый взгляд Грона, поспешно продолжил: – Все народы – порождения своих богов: на севере – элитийцы, их породили Эор и Энолла, воплощение луны и солнца; на востоке – венеты, дети Фазара, все двенадцать венетских колен считают своим отцом Фазара – отца овец, а вот мать у каждого рода своя, старейшими считаются Балили-вода и Могони-буря на западе – горгосцы, их боги: Щер, Зугар и Магр – это Гром, Молния и Смерть; на юге – Отец-змея. На островах свои боги. В славном Тамарисе это боги-близнецы Сам и Ом, каждый из них поселил своих детей на берегу одной из гаваней города. На восточной, – он кивнул в сторону моря, – живут дети Ома, а на западной, – он повернулся к береговой гряде, – дети Сама, а посредине стоит храм, в котором…

– Мне начхать на этот храм, – не сдержался Грон. – Кто такие заггры и откуда они знают, что черепаха ныряла пятьдесят раз?

Фанер-арфист некоторое время испуганно смотрел на него, потом осторожно отодвинулся.

– Заггры – это толкователи завета. Они ведут Книгу Мира и сохраняют заветы предков. Каким бы богам ни поклонялись народы, среди них всегда есть заггры.

Грон возбужденно потер переносицу, появилась какая-то ниточка.

– А как они друг с другом связаны?

– Кто? – не понял Фанер-арфист.

– Заггры.

– Их учат при храмах.

– Да нет, – Грон досадливо поморщился, – я говорю о загграх разных народов.

Фанер-арфист отрицательно покачал головой.

– Никак, господин, они не жрецы, они не служат богам, не толкуют их знаки, они пишут Книгу Мира и ищут в прошлых списках толкования знаков, посылаемых предками. Ибо боги вершат судьбами только великих людей мира, тех, кто правит народами, остальных опекают предки.

– А где можно посмотреть Книгу Мира?

Фанер испуганно замахал руками.

– Я не слышал этого, о достойнейший из ушедших, я не слыш…

– Заткнись, – рявкнул Грон, – заткнись и немедленно отвечай на мой вопрос, а то ты сейчас же присоединишься к предкам.

Фанер, дрожа всем телом, наклонился к его уху и зашептал:

– Никто не может видеть Книгу Мира, кроме заггров, и никто не знает, где она. Заггры говорят, что только некоторые из них видели всю Книгу. Каждый заггр записывает то, что видит, и отдает кому-нибудь из собратьев, а тот дает ему свой список, так что рано или поздно списки попадают к посвященным и переносятся в Книгу, но кто из них посвященные, не знают сами заггры.

Грон задумался. Такая конспирация была слишком сложна для нехитрых функций заггров. Он уже «прокачал» всю доступную информацию, припомнив и легенду Люя о Змее миров. Судя по всему, он оказался на соседней чешуйке, но если так, значит, существовал кто-то, кто создал Белый Шлем, бог это был или не бог. Кроме того, по каким-то скрытым от него причинам он попал именно в этот мир, а значит, можно было предположить с большей долей вероятности, что, несмотря на кажущуюся дикость и отсталость, в этом мире должен найтись кто-то, кто знает о Змее миров и Белом Шлеме – или как тут у них это называется – гораздо больше, чем было известно даже Люю. И сейчас он подумывал, что эти люди должны были иметь к загграм самое непосредственное отношение.

– А что еще делают заггры?

Фанер недоуменно смотрел на него. Грон разъяснил, досадливо морщась:

– Ну лечат, помогают при родах, дают советы, как складываются звезды, мало ли что еще?

– О нет, – Фанер даже оскорбился от такого предположения, – кто же может прийти с этим к загграм, они же не жрецы, они ходят по городам и селениям или живут при храмах милостью богов, пока не наберутся сил для дороги, тогда они идут опять. Люди обращаются к загграм, когда приснится какой-нибудь сон или когда увидят знак, скажем, засохнет куст или рассыплется соль. В некоторых селениях заггры живут много месяцев, обманывая доверчивых женщин, пока явно не ошибутся, толкуя чей-нибудь знак. Тогда их изгоняют. Сказать по правде, многие считают их обманщиками и большинство, видимо, ими и являются. Но тех, кто пытается увидеть Книгу Мира, всегда ждет кара, так что среди них есть и могучие маги. Правда, если ты могуч, зачем жить в грязи?

– Эй, прибрежное дерьмо! – Грон повернул голову. Одноглазый торопливо расправлял свою набедренную повязку, рядом стоял запыхавшийся Однорукий. – Кончай пузо греть, караван пришел.

Вся груда зашевелилась, поднимаясь на ноги, и, торопливо заправляясь, потрусила в сторону порта. Грон смутно припоминал, что сейчас будут драться, хотя слабо представлял за что. У длинных пирсов, сложенных из каменных блоков, уже толпились такие же оборванцы, кучкуясь по своим грудам. Одноглазый притормозил, поджидая отставших, и зло скрипнул зубами, потом на его уродливом лице нарисовалось хитрое выражение, он оглянулся и, заметив Грона, кивнул ему исподтишка. Грон подошел. Одноглазый осторожно скосил глаз в сторону самой большой груды.

– Видишь вон того, в коламе из дельфиньей кожы?

Грон медленно кивнул.

– Это Тамор, сможешь его вырубить?

Грон минуту разглядывал противника. Тамор был огромного роста, с чудовищными мышцами, покрывавшими все тело как броня, он был обрит наголо, а на черепе темнела наколка – устрашающий дракон. Одноглазый торопливо зашептал:

– Его груде всегда достаются самые выгодные корабли, мы пришли последними, поэтому на «приблудных» можем не рассчитывать, дай бог получить разгрузку хотя бы одного корабля, а Тамор берет себе всех «приблудных», кроме одного, а этого одного бросает остальным, как кость.

Грон, не поняв, из-за чего столько возбуждения, прикидывал тактику. Такого громилу прямым ударом не пробьешь. Надо думать. Он немного поразмышлял, потом небрежно кивнул Одноглазому и двинулся к Тамору. Через несколько шагов двое из груды Тамора преградили дорогу:

– Чего надо?

– У меня слово к Тамору от Одноглазого.

Один из преградивших дорогу громко заржал:

– Чего надо этому уроду?

Грон смерил его холодным взглядом и, презрительно растягивая слова, произнес:

– Если бы ты был Тамором, а не результатом пьянки тупого гончара, я бы сказал тебе. – Он почему-то помнил, что этот громила приходил в бешенство, когда при нем упоминали пьяного гончара.

Вся груда Тамора грохнула, а противник Грона побагровел и рванулся к обидчику.

– Спин, – голос у Тамора был под стать размерам, – тебе не кажется, что он собирался ко мне?