Армагеддон

Спустя двадцать минут к воротам подкатила старенькая директорская «волга», но по бокам и сзади ошарашенного дедка-сторожа грозно возвышалось трое охранников в униформе, поэтому из машины никто не вышел и «волга», постояв минут десять, развернулась и укатила обратно. А еще через час на улицах городка, уже гудевшего как растревоженный улей, появились объявления, которые гласили:

«ЗАО „Восточный машиностроительный завод“ требуются:

Сварщики.

Крановщики.

Станочники широкого профиля.

Слесари по ремонту металлорежущих станков.

Слесари-инструментальщики.

Слесари КИП.

Столяры.

Плотники…

(Всего было перечислено около двадцати рабочих и пятнадцать инженерных и конторских специальностей.)

Подробности желающие могут уточнить с 10 до 21 часа в здании заводоуправления, комнаты 11–39. Запись на собеседование и тестирование будет производиться там же. Все квалификационные разряды должны быть подтверждены документами и результатами специальных экзаменов, которые будут организованы.

Необязательных, недобросовестных, недостаточно подготовленных, пьющих и приворовывающих просим не беспокоиться».

Последняя фраза привлекла наибольшее внимание. Народ, толпившийся у объявления, читал и перечитывал ее по десятку раз, то похохатывая, то негромко матерясь, но в общем и целом все пришли к выводу, что «пришлые» – народ серьезный и правильный и к их предупреждению стоит отнестись со всей ответственностью. Так что тем же вечером во многих семьях серьезно изменились жизненные планы. Мужики рылись в комодах и ящиках, извлекая из бумажных завалов, казалось, навечно погребенные там дипломы и квалификационные книжки, и усаживались за столы с потрепанными учебниками и пожелтевшими конспектами, оставшимися с тех далеких дней, когда они только-только осваивали свои рабочие специальности, а женщины торопливо извлекали из гардеробов старенький, но старательно вычищенный единственный мужнин парадный костюм и принимались гладить и отпаривать ветхую от времени материю. Мужчины всегда составляли на заводе большую часть работников, а их жены устраивались в детских садах, столовых, заводской поликлинике, профилактории и иных учреждениях, прилепившихся к гиганту индустрии, как щенята к матке, так что возрождение завода сулило шанс всем.

Назавтра, еще не было и восьми утра, а у проходной уже собралась огромная толпа, тысяч в пять-шесть. И люди все подходили и подходили. Без четверти девять, когда в заводские ворота въехали автобусы, доставившие из гостиницы новых хозяев завода, на площади перед входом колыхалось людское море.

Ровно в девять двери проходной распахнулись, и народ ломанулся по когда-то привычному, но к нынешнему дню уже изрядно подзабытому маршруту, мимо кабин, в которых вместо бабок-вохровок маячили мускулистые молодцы в униформе, по родимому двору и налево, к заводоуправлению. Запустив человек триста, молодцы в униформе сноровисто развернули кабины, перекрыв проход. Народ заволновался, но старший среди охранников поднес ко рту мегафон и прокричал:

– Господа, прошу не беспокоиться. Чтобы не было давки во дворе, запускать будем партиями. Следующая пойдет через полчаса.

Первые счастливчики вышли через пять минут. Их тут же плотно обступили:

– Ну как? Что? Приняли? Сколько зарплаты-то обещают? Что спрашивали? Какой разряд дали? Когда экзамены-то?

Вопросы сыпались градом, но те лишь смущались и озабоченно морщились.

– Да не знаю я… Там только спросили, кто где работал, имя-фамилию и телефон. А еще – с кем бы я хотел работать. Дескать, моя зарплата будет напрямую зависеть от того, как аккуратно будут делать свое дело те, кто будет работать рядом со мной. И еще сказали, сообщат, когда приходить на собеседование.

Народ заволновался. Это как же это: нас спрашивают, с кем мы хотим работать? Что творится-то? У многих было опасение, что понаехавшие богатеи, купившие завод на наворованные деньги, будут обращаться с народом как с быдлом. Не то чтобы этого так уж сильно боялись – народ у нас терпеливый, перетерпели бы, притерлись, лишь бы вырваться из этой беспросветной нищеты… но первая неожиданность оказалась приятной.

До вечера пропустили едва ли пятую часть желающих. После того как первые счастливчики вернулись в город, оттуда набежала еще уйма народу. На следующий день на местных рынках и базарчиках, раскинувшихся у остановок и крупных магазинов, работал от силы каждый пятый лоток. Утренние электрички и автобусы на областной центр, которые обычно брали штурмом, ушли полупустыми. Народ почуял, что дело серьезно. О том, как работают и сколько платят «налетчики», после того, первого, «налета» по городу ходили легенды. И большинство было готово пахать. Выживать всем уже опостылело. Хотелось просто жить. Как в старые времена, или пусть не так, пусть хуже, но жить, черт возьми! А не думать, что купить – носки ребенку или два кило картошки на пожрать назавтра.

Через две недели первым счастливчикам сообщили, что их ждут для собеседования, а на следующий день большинство из них уже двигалось в сторону проходной с новенькими пропусками в руках. И их число начало расти с каждым днем. А когда через вновь отремонтированное железнодорожное КПП, охраняемое все теми же ребятами в униформе, прошел первый эшелон с металлом, город понял, что завод ожил…

Через месяц после того, как на завод прибыл первый товарняк, народ собрали на митинг. Все пришли нарядные, с цветами, с детьми, по привычке ожидая долгих речей и громогласных заявлений, но «налетчики», которых уже все постепенно привыкли считать своими, и тут не отказались от своих принципов. На трибуну взошла только одна невысокая, хрупкая дама, о которой никто ничего не знал, кроме того, что она у «налетчиков» главная и сразу по приезде заняла директорский кабинет. Ни с кем из местных, включая мэра и прокурора, она до сих пор лично не встречалась. Зато когда мэр в разговоре с одним из ее то ли помощников, то ли замов посетовал, что у города на ходу всего пятнадцать автобусов, да и те больше напоминают стянутый проволокой набор донельзя износившихся деталей, чем средство передвижения, тот мило улыбнулся и сказал:

– Что ж, я думаю, с этим делом Дарья Александровна вам поможет. Она как раз просила меня узнать, как в городе дела с общественным транспортом.

Мэр загорелся:

– Вот это здорово! А сколько она может выделить на это дело?

Молодой человек отрицательно качнул головой:

– Нет, денег не будет. Будут автобусы. И только в том случае, если у вас есть необходимая база для обслуживания. Покупать технику, не имея возможности содержать ее в приличном состоянии, – абсурд.

Мэр нервно хмыкнул. Значит, никакого тендера, а значит, и возможности положить кое-что себе в карман, не будет. Но буквально тем же вечером ему домой вдруг позвонил вице-губернатор, курирующий вопросы коммунального хозяйства (вот уже третий месяц мэр безуспешно пытался попасть к нему на прием), и пророкотал в трубку:

– Слушай, как у тебя там в ПАТПе[1] с мастерскими? Мы тут собираемся выделить тебе полста мазовских автобусов, так ты как, сможешь их обслуживать?

Мэр, которого и сам факт звонка, и содержание разговора привели в состояние, близкое к шоку, что-то промямлил в трубку, и вице-губернатор недовольно проворчал:

– Ладно, пришлю тебе еще и начальника отдела закупок. Определитесь там, что надо, чтобы мастерские в божеский вид привести. Поможем…

И вот эта женщина вышла на трибуну. Она окинула взглядом повернутые к ней лица и, наклонившись к микрофону, произнесла:

– Друзья, сегодня мы запускаем нулевой цикл. Через три месяца наш завод должен выдать первое изделие… первый генератор. В прошлом наш завод не раз первым осваивал промышленное производство уникальных изделий, аналогов которым не было в мире. И сегодня я хочу сообщить вам… – Она мгновение помедлила и закончила, возвысив голос: – что эти времена вернулись!

Народ восторженно завопил. Дождавшись, пока крики умолкнут, женщина вновь наклонилась к микрофону:

– Я не говорю вам, что мы будем изготавливать продукцию на уровне лучших мировых образцов или что она будет не хуже зарубежных аналогов. Потому что это неправда. Аналогов тому, что будем производить мы, нигде в мире не существует!

Это заявление было встречено еще более громкими криками.

– Но для того, чтобы это стало истинной правдой, мы с вами должны сделать одно. Мы должны научиться работать так, как еще никто в мире не работал. Никто, никогда и нигде! Если для нас это слабо, то не стоит и браться. – Она замолчала, и на этот раз никаких приветственных криков не было. Все смотрели на женщину, замершую на трибуне, и ждали, что она скажет дальше. А она обвела стоящих перед ней людей долгим, внимательным взглядом (каждому показалось, что она смотрит именно на него) и продолжала: – Мы должны научиться работать аккуратно и… красиво. Я хочу, чтобы каждый из вас был готов скорее отрубить себе руку, чем сделать некрасивый сварной шов, чтобы каждый болт был не только затянут с тем моментом, который стоит в паспорте сборки, но и трижды проверен, чтобы сорванный шлиц на шурупе был бы для вас чудовищной трагедией сродни смерти ребенка. Только тогда мы сможем сказать, что мы – первые, что мы – номер один в этом мире. А те, кто этого не поймет, будут вышвырнуты за ворота, как нашкодившие щенки. И я забуду о том, что на этом свете есть такие люди. На этом заводе не будет ни пьяниц, ни семейных скандалистов. Каждый из мужчин, чья жена сделает шаг за проходную, чтобы пожаловаться на непотребное поведение мужа, может считать себя уволенным. Каждый, кто не сумеет понять, что если он хочет трудиться на этом заводе, то должен прилагать усилия постоянно, круглые сутки, а не только с начала и до конца рабочей смены, может немедленно повернуться и идти сдавать пропуск. – Она снова сделала паузу и, коротко поклонившись, закончила свою речь: – А сейчас я поздравляю вас с тем, что мы начали двигаться по этому пути. И я сделаю все, чтобы мы прошли его до конца. Поэтому… за работу, друзья. – Женщина тихо спустилась с трибуны. Люди еще несколько минут постояли, то ли размышляя над сказанным, то ли ожидая, что на трибуне появится кто-то еще, а затем так же тихо разошлись…

И вот сегодня Данилкин опять пришел на смену навеселе. В третий раз за последнюю неделю. И пока ему это сходило с рук. Начальник цеха приходился ему двоюродным дядей, да и Данилкин обычно первые два часа ныкался в раздевалке, пока не приходил в норму, и только потом выползал на свет божий, но сегодня он что-то осмелел и, усевшись на верстаке, начал докапываться до Митрича.

– Эй, старый, все так и ковыряешься… Всю жизнь проковырялся, на перекур не отрывался, а че наковырял? Шиш, да еще без масла.

– А ты-то че, шиш с маслом наковырял? – ворчливо отозвался Данилыч.

– А я и не напрягаюсь. На скока мне платят, на стока я и пашу. А как ты, надрываться мне никакого резону нет…

Беседа у них завязалась довольно оживленная, но тут произошло неожиданное. Откуда появился этот шустрый парень из числа «налетчиков», со значком-бляхой «Менеджер по организации производства», никто так и не понял. Только что вроде как никого не было – и вот он уже протолкался сквозь кучку зевак. Завидев его, все замерли, а парень, подойдя к Данилкину и поведя носом, повернулся и окинул присутствующих ледяным взглядом.

– Позовите начальника цеха.

Народ тихонько рассосался, но далеко уходить не стал. Всем было интересно, чем это закончится. Поэтому когда на сцене появился дядя Данилкина, все навострили уши.

– Что тут произошло? – Голос у начальника цеха был солидный, да и сам он был мужчина серьезный.

Однако парень не стушевался:

– Валерий Дмитриевич, в вашем цехе на рабочем месте находится пьяный рабочий. Я останавливаю производство в этом цехе. Распустите рабочих по домам.

– Что-о-о? Да ты что, сопляк! Ты понимаешь, что ты творишь? Ты имеешь представление о том, что такое производственный цикл? Да ты знаешь…

Парень вскинул руку:

– Валерий Дмитриевич, решение принято. Люди, лояльно относящиеся к тому, что их коллега пришел на работу пьяным, не готовы выполнять свою собственную работу с требуемым качеством. Я даю вам всем время подумать над своими моральными установками. На сегодня работа вашего цеха закончена.

– Да какого цеха!.. – Валерий Дмитриевич даже охрип от возмущения. – Да ты понимаешь, сопляк, что ты парализуешь работу всего завода!

– Значит, вы отказываетесь выполнить мое распоряжение?

– Да пошел ты…

Парень окинул начальника цеха задумчивым взглядом и спокойно произнес:

– Что ж, в таком случае решение этого вопроса уже выходит за уровень моей компетенции, – повернулся и так же спокойно покинул цех.

Начальник цеха проводил его тяжелым взглядом (перед оформлением контракта его под роспись ознакомили с целой кипой документов, одним из которых и было как раз положение о «Менеджерах по организации производства», согласно которому этим самым менеджерам давались огромные права; впрочем, с этим документом был ознакомлен каждый) и повернулся к Данилкину. Тот сидел притихший.

– Еще раз придешь с запахом – уволю. – Он повернулся, собравшись идти к своему кабинету. На душе было муторно, но особых проблем он не предвидел. Из-за одного выпившего мужика останавливать работу целого завода… до такого могут додуматься только такие вот амбициозные сопляки. А он старый производственник и знает, что почем в этой жизни.

Но попасть в кабинет ему было не суждено. У дальнего пролета звонко застучали женские каблучки. Начальник цеха повернулся и… опешил. По цеху стремительно шла директорша.

Подойдя, она с интересом посмотрела на съежившегося Данилкина, потом перевела взгляд на начальника цеха:

– Пожалуйста, соберите рабочих.

Через пять минут сто сорок человек окружили ее плотным кольцом. Директорша вскинула руку, призывая всех к молчанию, а затем мягко заговорила:

– Господа, все мы совершаем ошибки. Вы совершили ошибку, когда решили, что пьяный на соседнем рабочем месте – это не ваша проблема, начальник цеха – когда не понял, до какой степени его цех погряз в подобных проблемах, ибо я не верю, что сегодняшний случай первый или что все ограничивается только выпивкой, а я… когда приняла вас на работу. – Она на мгновение прервала свою речь, прежде чем заговорить снова все тем же мягким тоном: – Однако у меня, в отличие от вас, еще есть шанс исправить эту ошибку. – Тут директорша повернулась и негромко приказала: – Всеволод Пантелеевич (как за ее левым плечом появился зам. по кадрам, из местных, нормальный мужик, в прежние времена руководивший производственным отделом, никто и не заметил), подготовьте приказ. Цех номер семнадцать – с завтрашнего числа расформирован. Все работавшие в этом цехе – уволены. А поскольку завод без продукции этого цеха работать не может, с завтрашнего дня для всех производственных цехов – оплачиваемый дополнительный отпуск. До тех пор, пока мы не сформируем новые штаты этого цеха.

Народ несколько мгновений переваривал ее слова, а затем взорвался возмущенными воплями:

– За что?!!

– Произвол!!

– Мы будем жаловаться… прокурору! И в Москву!

– Чего она из себя корчит?

– Да мы забастовку!..

– Да весь завод поднимется!!

Директорша несколько минут молча слушала этот возмущенный вой, затем вскинула руку. Все замолчали.

– Господа, я слышала тут призывы к забастовке. Что ж, согласно международной конвенции о труде – это ваше права. Но должна вас предупредить, что, если хотя бы один человек на всем заводе присоединится к вашей забастовке, я отдам приказ немедленно остановить производство и мы покинем город.

Крики оборвались. Все понимали, ЧТО означает это заявление. А директорша покачала головой и тихо произнесла:

– Вы, как я вижу, не поняли, что в том, о чем я говорила тогда на митинге, не было ни слова преувеличения. У других есть шанс научиться на вашей ошибке. Если они откажутся от этого шанса, то никто – ни я, ни Император, ни Господь Бог не дадут им второго. – Она круто повернулась и, звонко стуча каблучками, покинула цех.

2

Сегодня решили оттянуться по полной. Денег не было (ну не считать же деньгами ту мелочь, которую предки, как обычно, дали Баблу, ее только и хватило, что на пузырь и пять бутылок пива), так что оттягиваться решили в отруб. Сначала была идея прошвырнуться по скверам у ВВЦ (который все по-прежнему звали, как в старые времена, ВДНХ), но после девяти там было не так-то много народу, зато довольно много собачников. А собачники народ сплоченный, друг друга знают, так что если и прижмешь какую-нибудь фифу с болонкой, тут же откуда ни возьмись налетят придурки с овчарками и боксерами и сломают весь кайф. Так что после обсуждения было решено ехать в центр, на Бульварное кольцо.

Из метро выбрались на Китай-городе. Гроб еще на эскалаторе отмочил свою фирменную примочку: зубами сорвал крышку с бутылки пива, сделал большой глоток и рыгнул прямо в нос симпатичной соседке по эскалатору. Та испуганно отшатнулась, и все легли. Вечерок обещал быть классным…

Бутылку «Гжелки» уговорили тут же, сразу за павильоном, а затем двинулись по бульвару, отмякая пивком и слушая разглагольствования Бабла по поводу чурок, черных, евреев и другой мрази, от которой русскому человеку житья не стало. Все, что Бабл нес, было давно знакомо и понятно, и все готовы были, долго не рассусоливая, показать всем этим чуркам направление, в котором им следует из России убираться, да еще хорошенько пнуть под зад для скорости, но Бабл как-никак сегодня опять раскошелился на водку и пиво, так что пусть его говорит. Тем более что пока никакого интересного объекта (в смысле приложения кулаков) на горизонте видно не было. Наконец Гробу надоели Бабловы разглагольствования, и он прервал их затрещиной и сиплым рыком:

– Заткнись.

Все оттянулись слегка назад, поскольку Гроб, коли начал массировать кулаки, то быстро уже не остановится. Так что если в самое ближайшее время на горизонте не появится какой-нибудь нацмен, отвечать за плохое настроение Гроба придется Баблу. Бабл все это знал и сам, поэтому закрутил головой и истошно завопил:

– Смотри, Гроб, желтожопый!

Гроб, уже занесший свой лапоть пятьдесят последнего размера, чтобы отвесить Баблу здоровенного пендаля, замер и медленно повернул голову. Все уставились в ту же сторону. Бабл был прав. Впереди по аллее неспешно прогуливалась парочка – высокая, длинноногая, белокурая девчонка в мини-юбочке и рядом с ней щуплый парень, возраст которого из-за явно восточного происхождения определить было затруднительно. Гроб обрадованно взвыл – такое сочетание было как раз по его вкусу (впрочем, больше он любил, когда попадались белые бабы с неграми) – и рванул вперед. Стая с улюлюканьем помчалась следом за ним. Не отреагировать на такой топот преследуемые не могли. Девушка обернулась, заметила летящих на них парней и судорожно вцепилась в руку своего низкорослого кавалера. Тот остановился и как-то подчеркнуто неторопливо обернулся. Гроб занес кулак, чтобы с налета звездануть этому желтожопому по его наглому хайлу, но… неожиданно промазал. Мчавшийся сразу за Гробом Баклан попытался исправить эту промашку, наддав желтому уроду пендаля, но его щегольской берц тоже пролетел мимо, отчего Баклан едва не навернулся. Тут налетели и все остальные. Сразу бить они не стали, а просто окружили жертвы плотным кольцом. Право первого удара как всегда принадлежало лидерам или тем, кому они дозволят, а их промахи со стороны выглядели как нелепая, но совершенно ничего не значащая случайность. Впрочем, во всей сцене была еще одна непонятка – девушка-то отреагировала совершенно привычно, испуганно сверкая глазенками и вцепившись в своего кавалера, а вот сам желтожопый (наверное, китаец или кореец) отчего-то являл собой образец абсолютного и даже, можно сказать, демонстративного спокойствия.

Тут вперед вывернулся Бабл (он всегда лез вперед, если надо было потрепать языком, но, когда нужно было поработать кулаками, отчего-то всегда оказывался сзади).

– Ну ты, желтожопый, ты чего это с нашими бабами гуляешь?

Все замерли, как будто от ответа этого желтожопого что-то зависело, но тот все так же спокойно и как-то мягко и добродушно улыбнулся. Этого Гроб, вновь протолкавшийся в первые ряды, уже выдержать не мог. Он взревел и со всего маха засветил этому уроду по морде… вернее, попытался. Что сделал этот желтожопый, никто не заметил, но только вдруг раздался какой-то странный сухой треск, и Гроб, отчаянно визжа, рухнул на землю. Стая ошалела. Гроб лежал на земле и выл, а его левая голень была вывернута из сустава и торчала под невероятным углом.

– Вам нравится делать больно (голос по-прежнему был совершенно спокоен)? Вот как…

Желтожопый… (о черт, всем как-то сразу расхотелось называть его так даже в мыслях) шагнул вперед и наступил на вывернутую ногу Гроба, тот снова завизжал, да так, что тучи ворон, оккупировавших верхушки деревьев, со страшным гамом взметнулись в воздух. А жел… парень или, вернее, мужчина (когда они разглядели его вот так, вплотную, всем стало ясно, что, принимая его за студента, они несколько обманулись с возрастом) слегка пошевелил ногой, отчего Гроб вновь взвыл на два тона выше и на пяток децибел громче. Несколько мгновений кореец поигрывал ступней, как бы регулируя громкость воплей, а затем убрал ногу. За редким частоколом деревьев все так же пролетали машины, над головами носились суматошные вороны, но всем показалось, что в скверике наступила оглушительная тишина. Мужчина обвел всех каким-то спокойно-равнодушным взглядом, а затем так же негромко проговорил:

– А если больно будет вам? – Он вновь поставил ногу на сломанную конечность Гроба, да еще и перенес на нее вес своего тела. На этот раз вой Гроба почти перешел в ультразвуковую область…

– Как это сладко – видеть страх в глазах других. – Голос звучал негромко и даже, пожалуй, немного печально… – Вот только что они шли навстречу, такие чистенькие, независимые, или наоборот, испуганно отводящие взгляд и страстно желающие, чтобы Господь пронес… а сейчас валяются перед вами в пыли. Они могут быть умнее вас, богаче, образованнее, талантливее, но это уже ничего не значит. Потому что в этот момент они – дерьмо, а вы – боги. Не так ли? – Кореец (китаец?) замолчал и вновь воткнул в них испытующий взгляд. Но все стояли словно в оцепенении, потупив глаза в землю. Гроб уже не мог визжать, а только хрипел, мелко дрожа красным лицом, покрытым бисеринками пота. Но азиат никак на это не реагировал. И это было самое страшное… Парни в стае все как один были крепкими (ну, может быть, кроме Бабла) и не раз ходили стенка на стенку, так что боли никто из них не боялся. Если ты любишь бить – будь готов, что однажды отметелят и тебя самого. Никто не мог стать полноправным членом стаи, не пройдя через «посвящение», когда стая испытывает тебя на прочность. Да и этот кореец, какой бы он там ни был мастер кунфу или еще чего там такого, ни за что бы не устоял против полутора десятков крепких парней… Так что это охватившее всех оцепенение могло кому-то показаться несколько странным. Если не брать в расчет вот это неестественное спокойствие… Человек – суть коллоидный раствор. Для того чтобы совершить то или иное продолжительное действие, ему требуется изменить свою химическую структуру, существенно повысить концентрацию того или иного химического вещества в своей крови. Например, в преддверии драки мозг дает команду на резкое повышение в крови концентрации адреналина и некоторых других гормонов. Кровь тут же разносит эту адскую смесь по всем клеткам, и это резко повышает энергоотдачу мышц, увеличивает скорость реакции, выносливость, повышает болевой порог, и все для того, чтобы человек мог выдержать напряжение и боль схватки, выдать пик своих возможностей, устоять и выжить. Но… этого мало! Самая совершенная гоночная машина, самый эффективный боевой самолет – ничто без великолепного пилота. Поэтому та же кровь, донося этот задуманный природой коктейль до мозга, заставляет мозг возбуждаться, что приводит человеческую психику в неустойчивое, пограничное состояние, убирая запреты и заслоны, выработанные цивилизацией, гражданскими законами, моральными нормами, и оставляя только то, что помогает выжить…

Не раз матери вполне воспитанных и обеспеченных детишек, узнав о том, ЧТО натворили их любимые чада, потерянно восклицали: «О, боже, как он мог?! Он всегда был таким воспитанным, таким послушным…». То есть он всегда внешне соблюдал общепринятые моральные нормы. Но именно внешне. Скорее всего так, как их соблюдали его родители, которые учили его: «Будь умнее, будь хитрее», которые дома «при своих» ядовито обсуждали тупость начальников, неудачливость родственников, провинциальность соседей и назойливость «друзей семьи», а на людях демонстрировали нарочитую доброжелательность, обменивались слюнявыми поцелуями, сюсюкали и манерно поддакивали. И потому первая же более-менее сильная гормональная волна вымывала из мозгов этих послушных мальчиков все моральные запреты, которые достаточно было только демонстрировать…