О прозе

Таким языком написана вся книга.

Людей он изображает так: скульптор Паоло Трубецкой – «огромный, длиннолицый, с излишками конечностей», приделывает ему «княжеские» руки, а Трубецкой князем не был. Лев Толстой: «Толстовский нос, вовсю утверждающий себя, пучился над усами впавшего рта». Савва Мамонтов: «Одной ногой здесь, другой просверливал Мурманскую железную дорогу».

Мамонтов строил дорогу на Архангельск, а не на Мурман.

На русском языке «заговорил Заратустра», «расширяя» – по мнению Петрова-Водкина – «слишком человеческое», такими словами:

– «Народу служили вы и народному суеверию, вы все, знаменитые мудрецы! – а не истине!» «Но кто же ненавистен народу, как волк собакам: – свободный ум, враг цепей»… «Упрямые и хитрые, как ослы, вы всегда были ходатаями за народ».

«Модернисты» литературы и живописи воспринимали смысл этих слов как «мудрость, до конца освобождающую человека», на самом же деле «расширение» «слишком человеческого» было обнажением классовой, сугубо мещанской сущности «модернизма», «символизма» и прочих попыток спрятаться от суровой действительности.

Современная действительность предъявляет к людям искусства требование, может быть, не очень «деликатное», но вполне законно обоснованное, – требование активного участия в борьбе, начатой всюду в мире вождём трудового народа, коммунизмом, против капитализма – источника всемирного зла и горя, против бесчеловечной, наглой и подлой группы всемирных грабителей, которые, давно утратив свою творческую силу, всё ещё продолжают защищать свою циническую власть над сотнями миллионов людей. Конечная цель этой борьбы – культурное возрождение трудового народа и создание условий, которые обеспечили бы непрерывный рост интеллектуальных сил человека в его борьбе с природой. Что могут внести в этот грандиозный процесс книги А. Белого, Петрова-Водкина и подобных им Нарциссов?

Полагаю, что я ставлю вопрос не праздный. Я указываю на необходимость делать книги, орудия культурного воспитания, простым и точным языком, вполне доступным пониманию наших читателей, – Сиднэй Вэбб насчитывает их от 50 до 60 миллионов. Я возражаю против засорения нашего языка хламом придуманных слов и стою за чёткий образ.

Беру книгу Федора Гладкова «Энергия». Первые две фразы книги таковы:

«Шоссе хлестало бурным напором ветра. Оно неслось издали, из перспективной точки призрачной позёмкой и улетало мимо бушующим плеском гранитных гребешков по обочинам дороги».

Я утверждаю, что этот набор слов лишён смысла. Как это «шоссе» может «хлестать напором ветра», и куда, «мимо» чего оно может «нестись», «улетать» «по обочинам дороги»? Как может «тишина дышать гулом необъятного ливня»? Возможно ли да и следует ли объять «ливень»? «Водкин напёр на людей перед столом и, ломая им головы, схватился за графин и забулькал воду в стакан», – головы-то людям зачем ломать? «Она спала, как черепаха, без сновидений», «Бубликов привораживал его к месту наркотическим взглядом удава», – должно быть гипнотическим, но большие рептилии не обладают свойством гипноза, это свойство приписывается только гремучей змее. Вся книга Гладкова написана таким «шикарным» языком, вся испещрена раздирающими читателя фокусами. Люди у него – «быковато съёживаются», «муравьятся в работе», «брызгают зрачками», «распыляют глаза в ресницах» и, наконец, «в одну секунду меняют множество настроений». Он назойливо твердит – «быком щерился», «смущённо забычился», «быковато шёл», «быковатый», «бычиться», должно быть, думая, что это очень «образно», и не думая о том, что, наткнувшись на такое «нелепое» соединение слов, как «быковато съёжился», читатель представит себе быка, ежа и тоже подумает: как это Фёдор Гладков ухитряется видеть что-то общее между быком и ежом? А молодой, начинающий писатель, следуя примеру старого литератора, напишет: «Слоновато пятился навозный жук» или: «Китовато ныряла утка» и так по этой линии начнёт разрастаться чепуха.

Гладков – «реалист». Реализм он понимает весьма упрощённо, как явствует из всего отмеченного выше, а особенно – из речей героев его. Они у него на странице 33 разговаривают таким языком:

«Посади меня на хороший харч, я зареву сразу на обои дыры». «А зад у вас – тяжелее башки». «Оглобля ваша давно уж чешет вас по заду. Но только зад ваш – безмозглый…» «Выбирай Матрёну-красноармейку… ещё мужнину вонь не выдуло. Какая в бабе сила! Ни пасти, ни власти… У неё борода не на месте».

Это говорят «мужики», «свинтусы и несознательный элемент», как характеризует их некий парень, утверждающий, что у них, мужиков, «зад – безмозглый». Один из героев «Энергии», инженер Шагаев, как будто оправдывает «эмоциональность» языка мужиков Гладкова, он говорит:

«Душа всякого языка – в его интимном лиризме, в его эмоциональности. Язык без постели – абстракция».

Этот Шагаев рекомендует себя человеком «весьма реалистическим». Перед читателем он является как несноснейший болтун и глубокий невежда. Он очень много посеял хлама в романе Гладкова. Впрочем, и другие герои романа не уступают ему в этом деле.

Гладков – старый писатель. Литературная молодёжь, вероятно, учится на его книгах, как надобно писать. Это должно бы внушить Фёдору Васильевичу особенно серьёзное отношение к слову. Всем нам, дорогие товарищи, пора понять, что у нас, в Стране Советов, литература призвана к делу глубочайшей всемирной важности и что никогда ещё и нигде на литераторах не лежало такой ответственности перед читателем, какая возложена на всех нас. И пора понять, что учиться никогда не поздно и что нам необходимо учиться больше, чем людям иного мастерства, ибо мы, выступая в качестве изобретателей новой действительности, тем самым выступаем как «учителя жизни».

Ф. Панфёров – признан как писатель даровитый и занял в литературе нашей место, вполне достойное его. Но и ему следовало бы отнестись к работе своей более серьёзно и внимательно. Первые страницы его «Брусков» написаны чистым языком, реалистически изобретательно и чётко, твёрдо. Но затем он перескакивает в слащавый, многословный и вязкий тон «сказа», к сожалению, усвоенный многими: «…картуз с каркасом с головы смахнул, картузом в Огнева сунул».

Нет никакой надобности совать в одну фразу столько свистящих звуков. «С рыком сорвался с цепи» – тоже не звучно. Да и не «сорвался», а рванулся. «Отмахнулся Захар. Корявой рукой волосы на голове чесанул. В волосах соломинка попалась, её выдрал». Это уже потому плохо, что может быть выражено более наглядно меньшим количеством слов. Не было таких бар, которые купали бы «в вине коней», в это читатель не поверит; слишком много надо вина, чтоб выкупать в нём коня. И – какая же ванна необходима для этой операции? Не поверит и в то, что некая баба «три года колбяшки с золотом за пазухой носила» до того, что у неё тело загнило и черви накинулись. Ладно ли сказано: «Стучала Катя в печи ухватом, будто в огромном пересохшем рте»? Возможен ли рот, способный вместить ухват? Весьма сомнительно, чтоб в самогон клали для крепости «крупное дерьмо». Почему нужно писать «вечерняя серина»? «Скукожился»? Это у Панфёрова такое же любимое словечко, как у Гладкова – «сбычился». Почему трясогузку нужно переименовывать в «трясуху»? В некоторых местностях нашей страны трясуха – лихорадка, малярия. Местные речения, «провинциализмы» очень редко обогащают литературный язык, чаще засоряют его, вводя нехарактерные, непонятные слова. Панфёров пишет, как слышал: «проклит» вместо – проклят. «Проклит» – не характерно для страны, в которой ежегодно церковь проклинала еретиков, бунтовщиков, атеистов и где миллионы сектантов сами проклинали антихристову власть церкви. Всё это – уже не мелочи, когда их так много, и всё это с моей стороны – не «обучение грамматике», как думают некоторые молодые писатели. Мы должны добиваться от слова наибольшей активности, наибольшей силы внушения, – мы добьёмся этого только тогда, когда воспитаем в себе уважение к языку как материалу, когда научимся отсевать от него пустую шелуху, перестанем искажать слова, делать их непонятными и уродливыми. Чем проще слово, тем более оно точно, чем правильнее поставлено – тем больше придаёт фразе силы и убедительности. Пристрастие к провинциализмам, к местным речениям также мешает ясности изображения, как затрудняет нашего читателя втыкание в русскую фразу иностранных слов. Нет смысла писать «конденсация», когда мы имеем своё хорошее слово – сгущение.

Вот Ворис Пильняк в книге «О'кэй» пишет – «лонча и динеря», вместо «завтракая» и «обедая», причём завтрак по-английски произносится «ленч», а не «лонч». Пильняк, писатель вообще очень неряшливый и фокусник, в последней своей книге особенно «распоясался» и небрежничает. Он пишет: «залезали за заборами», «для всех их в их квартирах», «в ванную, принимать душ или ванну», «в заболеваниях манией грандиозой» вместо – манией величия. Его книга испещрена совершенно недопустимой путаницей слов; например, что это значит: «Индивидуализм! никакой одесский»? Или на 73 странице: «Это он путает очень многим по очень много количеству пунктов мозги». Или на 103: «Эйнштейн приехал в Америку как знаменитый певец, приехал так, как он не приезжал ни в одну страну, забросив своё имя поистине в массы таким образом, когда известно, что Эйнштейн предпочитает сандалии, а не твёрдую обувь».

Чему же могут научиться молодые «начинающие» литераторы, видя в книгах «старших богатырей» словесное фокусничество, малограмотное и хвастливое сочинительство, явно безуспешные потуги на «оригинальность стиля», небрежность, недопустимое неряшество работы?

Мною прочитаны десятки книг молодых авторов, и я мог бы дать не одну сотню выписанных мною из этих книг словесных «красот» такого, примерно, вида: «Песенка, близорукая, как пенснэ»; «Нос издавал звучание будильника, опущенного в воду»; «Жена взмывалась над полкой и винтом пролетала по вагону» (в жене ещё жили сновидения); «Утренний подъём жены давал ему победу всего рабочего дня»; «Поскрипывая глиной, течёт чёрствый кирпич» и т. д. Это – из книжки «Мулёля», написанной Ив. Дмитроченко и редактированной М. Чумандриным, который совершенно зря и преждевременно берётся за работу для него непосильную. А. М. Слонимский редактировал книжку В. Матвеева «Разгон совнаркома». Лично я не нашёл в этой книжке «совнаркома» и не нашёл «разгона». В ней действует некто Запрягаев, неустрашимый герой типа Козьмы Петрова-Водкина, и белые офицеры «с чёрными повязками на левом глазу». Они, конечно, вооружены револьверами, но это не мешает Запрягаеву единолично вступить в бой с ними. Эпическая картина боя изображена так:

«Запрягаев схватил дубовый стул и с страшным треском обрушил его на своего соседа. Молодой человек упал на пол, дико и пронзительно закричав. Словно по команде, от соседних столиков к Запрягаеву бросились молодые люди в военной форме. Запрягаев толкнул им навстречу крахмального метр-д-отеля и пару мраморных столиков. Люди сбились в кучу, потом снова кинулись вперёд. К ним присоединились новые, сидевшие дальше от Запрягаева; Запрягаев остатками стула сшиб с ног сперва одного, потом ещё двух. Споткнувшись на них, полетели ещё несколько человек. Бросаясь на Запрягаева, молодые люди сами не давали встать упавшим и невольно мяли их под ногами. Вокруг головы Запрягаева замелькали стулья, потом в руках молодых людей появились обеденные ножи и вилки. Блеснули наганы, но сейчас же исчезли. Очевидно, не желая выстрелами привлечь к себе внимание, молодые люди решили не стрелять. Запрягаев схватил новый стул. Он бросался то вперёд, то в сторону, то назад. Его кололи вилками и ножами, бросали под ноги стулья, стараясь свалить на пол. Он прыгал, стулом сбивал людей и снова прыгал. Иногда ему под ноги попадали люди, – прыгая, он топтал их тяжёлыми сапогами. Дикий вой огласил зал и ворвался в длинные коридоры гостиницы».

«Через полчаса из гостиницы Миронова вышел отряд. В центре отряда шли арестованные – человек пятьдесят».

Я ограничусь этими двумя книжками, они – свеженькие, недавно вышли.

Статейка достаточно мрачная, и загружать её образцами ерунды – я устал. Для увеселения товарищей литераторов приведу нечто анекдотическое: один молодой и бойкий написал в своей книжке такое: «Девушек было четверо; трое из них…» Вот до чего довело человека творчество; забыл, что все девушки женского пола, что это их отличительный от парней признак. Напомню, что для огромного большинства девушек состояние в чине таковых – непрочно и кратковременно. Другой добрый молодец пишет: «Умер он по собственной неосторожности; у него было две сестры…» Но ведь это неосторожность родителей, а не умершего!

Нередко, читая книги молодых, понимаешь, с каким трудом человек искал достойной формы для выражения своей мысли, для включения её в слова, которые дали бы ясный и точный образ. И порою кажется, что, не находя нужных слов в своём лексиконе, автор взял их из первой, попавшейся ему под руку, книги прославленного автора.

Но есть прославленные авторы, которые рисуют словами, например, – так: «Ветер со свистом понёсся по степи[8] и поднял с травою такой шум, что из-за него не было слышно ни грома, ни скрипа колёс. Он дул с чёрной тучи, неся с собою облака пыли, запах дождя и мокрой земли. Лунный свет затуманился, стал как будто грязнее, звёзды ещё больше нахмурились, и видно было, как, по краю дороги, кружились, спешили куда-то назад облака пыли и их тени. Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнём, тотчас же снова грохнул гром, чёрные лохмотья тучи поднимались кверху, и одно из них, похожее на мохнатую лапу, потянулось к луне и стёрло её с неба».

Это сделано А. П. Чеховым в его рассказе «Степь»[9], и по этой картине можно учиться писать: всё – ясно, все слова – просты, каждое – на своём месте.

Возьмём теперь книжку литератора Четверикова «Афанасий Ковенчук», редактированную литератором М. Козаковым. В самом начале её автор сочиняет так: «После дневного пекла земля была горяча, как горшок, только что обожжённый в печи искусным гончаром. Но вот в небесной печи догорели последние поленья. Небо стыло, и звенел обожжённый глиняный горшок – земля».

Я должен представить себя живущим на горшке или в горшке, – но мне кажется, что такое местоположение не заслужено мною, читателем. Я не в силах представить небо «печью», в которой горят «поленья». Днём в небе мы видим только солнце, – не думаю, что солнце казалось кому-нибудь похожим на горящее «полено».

Почему земля именно «глиняный» горшок? Разве среди её почв преобладает глина? Правильно ли «гончар» назван «искусным»? Ведь если б он умел делать горшки, как мог бы он оставить на внешних стенках «горшка» – земли – такие огромные куски «глины», какими являются гранитные и осадочные массы горных хребтов Кавказа, Алтая, Памира, Альп, Кордильер, Атласских и Скалистых гор? Я не понимаю: что значит «стынет горшок», точно так же не понимаю, как можно: «верещать пяткой», «думать вокруг себя нахлёстанным мальчишкой кубарем». И не понимаю, как опытный литератор Козаков, редактор книги литератора Четверикова, может относиться к своей работе редактора с такой недопустимой небрежностью?

«Старшие богатыри» литературы нашей как будто не чувствуют и не знают, что на их книгах молодёжь учится и что наш советский читатель кровно заинтересован в добротной, честно – просто и ясно написанной книге.

Мариэтта Шагинян работает в литературе 30 лет и очень довольна своим языком, она сама оповещает об этом в своём «дневнике»: «У меня прозрачный язык, всё видно, о чём я пишу». И – пишет: «Пыль… густая до того, что чихнуть страшно – заползает в глотку и ноздри». Но – ведь чихают именно потому, что пыль уже «заползла» в ноздри, раздражила слизистые оболочки и чихание является именно результатом раздражения. Кстати: пыль – не ползает, а летает. «Прозрачный» язык почтенной литераторши не позволяет видеть, как это можно «лысинкой намокать»? – но указывает, откуда Четвериков получает право писать: «стынет горшком». Невозможно признать «прозрачными» такие словосочетания, как, например: «сипло смычкастит себе что-то по струнам в дырке городского оркестра», «люди притихли, опали, как тесто на остуделых дрожжах». Бывший булочник – я не понимаю: что значит «остуделые» дрожжи? Тесто, взбодрённое дрожжами, «опадает» лишь тогда, когда оно «перестоится», перекиснет. «Окна трясутся, танцуя стеклянные трели», «Чётко играет, гуляя по цитрам рассеянной трелью, румынский оркестр» – это очень напоминает «напевный стиль» А. Белого, но крайне трудно вообразить, как это «оркестр гуляет по цитрам трелью» и как можно окнам «танцовать трели»? Пристрастие Шагинян к «трелям» невольно напоминает странные стихи Марины Цветаевой:

Я любовь узнаю по щели,Нет! – по трелиВсего тела вдоль.

Возможно, что товарищи писатели обидятся на меня и припишут мне злостное намерение унизить их заслуги перед нашей советской литературой. Я не намерен унижать чьи-либо заслуги, и я имею смелость думать, что заслуги эти ценятся мною правильнее и выше, чем ценят их сами товарищи литераторы. У меня нет желания переоценивать прочно установившиеся репутации, но – в интересах литературы – я обязан сказать, что некоторые из этих репутаций «стоят на кривых ногах», как выразился недавно один из читателей, мой корреспондент, влюблённый в литературу искренно и горячо.

Основное моё намерение сводится к желанию помочь начинающим писателям овладеть всею силой языка, возбудить в них любовь и бережное отношение к материалу, из которого строится книга. Всякий материал – а язык особенно – требует тщательного отбора всего лучшего, что в нём есть, – ясного, точного, красочного, звучного, и – дальнейшего, любовного развития этого лучшего. Вполне естественно, что является необходимость указывать ученикам на недостатки учителей. Эти недостатки, разумеется, есть и у меня, но – не моя вина, что критики и литературоведы не отмечают их, а лично у меня для самокритики не хватает времени, да и опоздал я серьёзно заняться самокритикой.

Примечания

1

Впервые напечатано в альманахе «Год шестнадцатый». Альманах первый, М. 1933, и в журнале «Литературная учёба», 1933, номер 1. // Включалось в сборник статей М. Горького «О литературе». // Печатается по тексту второго издания указанного сборника, сверенному с авторизованной машинописью (Архив А. М. Горького)

2

…преобразовывало Рудина в Санина. – Рудин – герой одноимённого романа И. С. Тургенева; Санин – герой одноимённого бульварного романа М. П. Арцыбашева.

3

«Эдда» – скандинавский эпос.

4

«Песнь о Нибелунгах» – древнегерманский эпос.

5

«Калевала» – карельский народный эпос.

6

«Песнь о Роланде» – французский средневековый эпос.

7

…первая строка её заимствована… – У Козьмы Пруткова строка читается: «Вы любите ли сыр? – спросили раз ханжу…»

8

…«Ветер со свистом понёсся по степи…» – цитата почти совпадает с текстом чеховского рассказа: // «Ветер со свистом понёсся по степи, беспорядочно закружился и поднял с травою такой шум, что из-за него не было слышно ни грома, ни скрипа колёс. Он дул с чёрной тучи, неся с собой облака пыли и запах дождя и мокрой земли. Лунный свет затуманился, стал как будто грязнее, звёзды ещё больше нахмурились, и видно было, как по краю дороги спешили куда-то назад облака пыли и их тени… Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнём; тотчас же опять загремел гром; едва он умолк, как молния блеснула так широко, что Егорушка сквозь щели рогожи увидел вдруг всю большую дорогу до самой дали, всех подводчиков и даже Кирюхину жилетку. Чёрные лохмотья слева уже поднимались кверху, и одно из них, грубое, неуклюжее, похожее на лапу с пальцами, тянулось к луне» // (Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова в 20 томах, Гослитиздат, т. VII, М. 1947, стр.92–93)

9

Цитировано «по памяти», книги под рукой не было, возможны неточности – прим. М. Г.