Падение Элизабет Франкенштейн

Я расхохоталась, задыхаясь от волнения.

– Ты меня спасла! Видишь, мы наконец-то в расчете.

– Ох, Элизабет. – Она поправила выбившийся у меня из-под шляпки локон и достала из ниоткуда шпильку, чтобы его закрепить. – Вы хотите есть? Может быть, поедим где-нибудь, прежде чем искать книготорговца?

По ее лицу я видела, что она устала. Обычно этого бывало достаточно, чтобы я безропотно уступила, но только не сегодня. Не сейчас, когда я была так близка.

Или так далека.

Потому что книготорговец был моей последней зацепкой. И я не могла больше жить в ожидании одного из двух вариантов развития событий: или я найду Виктора, или вернусь домой без него – и без защиты.

Франкенштейны забрали меня с озера Комо и взяли с собой в путешествие по Европе. Я была слишком мала, чтобы оценить что-то помимо полного желудка и отсутствия побоев. Но не настолько мала, чтобы не понимать шаткости своего положения. Когда мы наконец сели в лодку и нас повезли в их уединенный дом на противоположном от Женевы берегу озера, мне казалось, что мы плывем по воздуху. Стоял ясный день, и вода вокруг отражала безоблачное небо, как зеркало.

Дом вынырнул из-за деревьев, словно в сказке. Он лежал в засаде, готовый нас проглотить. Остроконечные крыши впивались в небо, словно зубы. Все в нем было заостренное: окна, двери, даже кованые ворота, которые медленно открылись, пропуская нас внутрь.

Каким-то шестым чувством я понимала, что это дом-хищник. Но я была умна, как кролик – юркий, сообразительный, маленький кролик. Я взяла мадам Франкенштейн за руку и, задрав голову, заулыбалась.

– Ах, – сказала она удивленно; она всегда удивлялась, когда вспоминала обо мне. Она улыбнулась и погладила меня по голове. – Тебе здесь понравится. И Виктору это пойдет на пользу. И всем нам.

Одна из трех служанок отвела меня в комнату. Четыре столбика кровати перекликались со свинцовыми прутьями на окне, из-за чего комната напоминала клетку. Но матрас был мягкий, а одеяла – теплые, и бдительность зверька была усыплена.

Просыпаясь по утрам, несколько драгоценных секунд я лежала с крепко зажмуренными глазами. Я вспоминала ощущение пустого живота, жестокие побои, страх, холод и всегда – неизменно – голод. Несколько драгоценных секунд я держалась за эти воспоминания, а потом открывала глаза и улыбалась.

Меня продали Франкенштейнам за пару монет, и я жила в страхе, что и они когда-нибудь меня продадут. Я зависела от их милости, поэтому я делала все, что было в моих силах, чтобы сохранить их любовь. Возможно, они бы простили мне непослушание, но я не собиралась рисковать. Никогда.

Я нравилась Виктору, но он был всего лишь ребенком. Мадам Франкенштейн большую часть дня проводила в постели. Я не могла положиться на ее доброту. А судья Франкенштейн никогда даже не обращался ко мне напрямую, а к моему присутствию относился с тем же равнодушным снисхождением, какое он проявил бы, приведи его жена бродячую собаку.

Мне необходимо было стать той, кого они полюбят. И потому я выбиралась из постели, оставляя в ней все свои желания, и надевала неизменную кроткую улыбку так же, как надевала теплые носки.

Виктор был странным. Но сравнить его я могла только с маленькими дикарями моей опекунши. Виктор никогда меня не бил, никогда не воровал мою еду, никогда не удерживал мою голову в озере, пока перед глазами не начинали кружить звезды. Он пристально, осторожно наблюдал за мной, словно изучая мою реакцию на все вокруг. Но я была осторожнее него и никогда не показывала ничего, кроме любви и восхищения.

Только прожив в доме у озера несколько спокойных недель, я наконец поняла, почему в обращенных к нему взглядах отца и матери иногда появлялся страх.

Я собиралась у себя в комнате и как раз надевала туфли, когда услышала пронзительные крики.

Первым моим порывом было спрятаться. В шкафу было местечко – на вид слишком тесное для человека, но я знала, что помещусь: некоторое время назад я на всякий случай это проверила. Кроме того, окно было открыто, и я могла выпрыгнуть, спуститься по шпалере и в считаные секунды спрятаться среди деревьев.

Но я знала, что люди, которые живут в красивых домах, так не поступают. И если я хотела остаться, то возвращаться к прежним привычкам было нельзя.

Я тихонько выбралась из комнаты, прошла по коридору и на цыпочках спустилась вниз по лестнице. Теперь я поняла, что это голос Виктора, хоть он и был искажен злобой так, как я еще не слышала. Голос доносился из библиотеки – комнаты, куда мне входить запрещалось.

Немного потоптавшись снаружи, я толкнула дверь.

Виктор стоял спиной ко мне в центре комнаты, по которой как будто прошелся ураган. Пол был завален порванными книгами. Виктор тяжело дышал, а его узкие плечи дрожали от крика, который можно было ожидать скорее от животного, чем от человека. В руке он сжимал нож для бумаг.

В дальнем конце комнаты жались к стене его родители с перекошенными от страха лицами.

Я все еще могла уйти.

Но судья Франкенштейн посмотрел на меня. Он никогда на меня не смотрел. В тот день в его глазах была отчаянная мольба. И тяжкий груз ожидания.

Инстинкты взяли верх. Мне приходилось освобождать зверей, попавших в капканы. Происходящее чем-то напоминало этот опыт. Тихонько напевая без слов, я медленно приблизилась к Виктору. Я протянула руку и осторожно погладила его по затылку; теперь я напевала полузабытую колыбельную. Он застыл, и его тяжелое дыхание замерло в груди, постепенно успокаиваясь. Не переставая поглаживать его по затылку, я обошла его так, что мы оказались лицом к лицу. Я посмотрела ему в глаза – распахнутые глаза с расширенными зрачками.

– Привет, – сказала я. И улыбнулась.

Он смотрел на меня, сдвинув брови. Я перенесла руку с затылка ему на лоб, разглаживая его напряженные черты.

– Элизабет, – сказал он.

Не глядя на учиненные им разрушения, он опустил глаза и уставился на наши ноги.

Я забрала у него нож для бумаг и положила его на стол. Потом взяла его за руку и сказала:

– Давай устроим пикник?

Он кивнул, все еще пытаясь восстановить дыхание. Я развернула его к двери. Уводя его из комнаты, я оглянулась через плечо и увидела на лицах его родителей подобострастное облегчение и благодарность.

Он никому не причинил реального вреда, но упрочил мое положение в семье. Может, я и принадлежала ему, но и он тоже принадлежал мне.

С того дня мы с ним стали по-настоящему неразлучны.

– Я тоже ему нужна, – сказала я.

– Что? – откликнулась Жюстина и притормозила перед домом с обшарпанной серой дверью.

Я помотала головой.

– Смотри!

На другой стороне улицы виднелась книжная лавка, притулившаяся в вечной тени нависающего над ней особняка.

На этот раз я подождала, чтобы удостовериться, что мы не попадем под копыта проскакавшей мимо лошади, но только ради спокойствия Жюстины. Затем я торопливо потащила ее через мостовую. Задыхаясь от волнения, я толкнула тяжелую дверь лавки.

Приглушенно, с какой-то обреченностью зазвенел колокольчик, возвещая о нашем появлении узкие стеллажи и опасно покосившиеся полки. Если библиотека поражала величием и пышностью, это место производило гнетущее, давящее впечатление. Каким образом здесь можно было подступиться к поискам желанного сокровища, для меня оставалось загадкой.

– Минуточку, – раздался откуда-то неожиданно высокий, женственный голос. Насколько я могла судить, комната могла уходить в глубину на несколько лиг – полный обзор перекрывали полки. Это был лабиринт знаний, вот только путеводной нити у меня не было. Мне придется подождать, пока Минотавр придет ко мне сам.

Жюстина встала у порога, чопорно сложив руки перед собой. Она напряженно, с надеждой улыбнулась мне. Я была слишком взвинчена, чтобы улыбнуться в ответ. Я уже собиралась звать книготорговца, когда из-за стеллажа появилась женщина немногим старше нас. Ее передник был покрыт пылью, а в волосах, убранных с помощью шпилек, торчал кончик угольного карандаша.

Она была красива какой-то приземленной красотой: не напоказ, не из необходимости – ее красота была просто частью ее самой. Ее волосы и кожа были смуглее, чем у большинства местных жителей. В глазах светились проницательность и осмысленность, свидетельствующие о живом уме, и мне немедленно захотелось с ней познакомиться. А еще мне захотелось узнать, как молодая женщина смогла получить работу в книжной лавке.

– О! Я ожидала увидеть кое-кого другого. – Она недоуменно улыбнулась.

Мое сердце пустилось вскачь.

– А кого вы ожидали увидеть?

Неужели Виктор может прийти сюда с минуты на минуту?

– Постоянного клиента, профессора с кислым лицом и двойным подбородком, который каждый раз сетует на наши цены и вопит, что это грабеж, грабеж средь бела дня, и что он не станет терпеть подобного обращения. А потом все равно выкладывает денежки, ведь того, что ему нужно, больше нигде не найти. – Она сложила ладони вместе и потерла руки, чтобы избавиться от пыли, которая, как я подозревала, покрывала ее постоянно. – Но вы двое все равно что букет от возлюбленного! Я собиралась закрываться на обед. Какие книги вам нужны?

– Мы пришли не за книгами. Мы ищем моего кузена.

– Боюсь, я продала последнего кузена вчера, и на полках ни одного не осталось. Я могу сделать заказ, но вам придется подождать несколько недель. – Ее глаза заискрились весельем, но тут она заметила мое отчаяние, и ее лицо смягчилось. – Похоже, это долгая история. Не желаете присоединиться ко мне за обедом? Мне так редко выпадает возможность пообщаться с женщинами!

Я открыла рот, чтобы отказаться, но Жюстина меня опередила.

– О да! Это было бы замечательно, – облегченно воскликнула она. – С тех пор, как мы приехали сюда вчера вечером, у нас не было ни минуты покоя.

– По вашему акценту можно заключить, что немецкий не ваш родной язык. – Она без труда перешла на французский. – Так лучше?

Жюстина, благодарно улыбаясь, кивнула. Мне было все равно, но с ее стороны любезно было подумать об удобстве Жюстины.

– Сожалею, что город принял вас неласково. Это Ингольштадт. В это время года теплого приема от него не дождешься. И, похоже, он снова готовится продемонстрировать, что не желает нас здесь видеть. – Она указала на окно, где первые капли дождя начали чертить по стеклу дорожки. – Нам нужно выйти и завернуть за угол. Скорее!

Она открыла дверь, и мы вышли за ней, спрятавшись вдвоем под одним зонтиком. Она шагала впереди, не обращая внимания на дождь. Я завидовала ее темным юбкам. На моих видна была каждая крупица грязи, которую оставлял на мне город. Но мне пришлось надеть белое, потому что я собиралась увидеться с Виктором. Я надеялась увидеться с Виктором.

– Пришли!

Она завернула за угол и остановилась перед неприметной дверью. Достав ключ, она повернула его в замке.

– Я думала, мы идем в кафе, – сказала Жюстина.

– Местные кафе никуда не годятся, а цены ломят будь здоров! Я накормлю вас лучше. – Она повернулась и усмехнулась, обнажив кривоватые зубы, которые прижимались друг к другу, как стеллажи в ее лавке, придавая ей какое-то особое обаяние. – Меня зовут Мэри Дельгадо, – представилась она и посмотрела на Жюстину.

– Жюстина Мориц. А это Элизабет Лавенца.

– Приятно познакомиться. Заходите, не стойте под дождем.

Мы прошли за ней в тесную прихожую, заваленную книгами так, что ее тоже можно было принять за магазин. Книги были сложены стопками на столе, громоздились вдоль стен и занимали почти каждую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. Мимо высоких пирамид из книг наверх уходила узкая тропа.

– Только повнимательнее, тут повсюду книги, – сказала она, с привычной легкостью поднимаясь по лестнице.

Я наклонилась, разглядывая корешки. Я не видела никакой системы. Сборники стихов под политическими трактатами, политические трактаты под религиозными текстами, религиозные тексты под математической теорией. Я провела пальцами по книге по философии. Мои кружевные перчатки остались белоснежными. Все книги регулярно читались, и пыль просто не успевала скапливаться.

О, я была внимательна, еще как. Книги всецело завладели моим вниманием, и мне хотелось узнать больше о каждой из них. Но вместо этого мы поднялись за Мэри по лестнице в уютную гостиную. Тут, как ни странно, не было ни одной книги. У камина, в котором радостно пылал огонь, стояла потертая, но чистая софа и пара мягких кожаных кресел.

– Присаживайтесь, – донесся из соседней комнаты голос Мэри. – Прошу, присаживайтесь.

Мы повиновались. Жюстина довольно вздохнула, стянула с рук перчатки и отколола булавки, удерживающие шляпку. Я присела на краешек софы.

– У вас такой вид, словно вы готовы в любую секунду сбежать, – заметила Жюстина.

Я тоже сняла перчатки, но шляпку оставила. Мне хотелось вскочить и, подобно животному в клетке, начать мерить комнату шагами. Вместо этого я уставилась на огонь в надежде, что гипнотический танец пламени успокоит мой перевозбужденный разум.

Мэри поставила перед нами поднос с нарезанным хлебом, холодным жареным цыпленком и клинышком легкого пряного сыра.

– Не бог весть что, но это лучше, чем помои, которыми они за бешеные деньги потчуют доверчивых студентов!

Прежде чем я успела открыть рот и спросить ее о Викторе, она снова исчезла и вернулась с чайным сервизом. Когда она поставила его на стол и уселась сама, у меня наконец появилась возможность, не нарушая приличий, начать разговор.

Глаза Мэри засверкали.

– Так какого кузена вы себе подбираете?

Во мне боролись восхищение и раздражение. При других обстоятельствах я бы хотела иметь такую подругу. Но сейчас она – и только она – стояла между моим будущим и моим шатким настоящим.

– Мне нужен Виктор Франкенштейн.

Она замерла, не донеся чашку до губ.

– Виктор?

– Так вы его знаете?

Она рассмеялась.

– Ненасытные аппетиты Виктора позволили моему дяде снарядить заграничную экспедицию за книгами. Он уехал в прошлом месяце; выпорхнул из дому, окрыленный предстоящей поездкой. Думаю, дядя усыновил бы Виктора, если б мог. Он несколько раз заводил разговор о том, что мне стоит попытаться женить его на себе.

Я ошиблась. Мэри мне не нравилась. Ни капельки. Чашка задрожала у меня в руке, и я поставила ее, чтобы не разбить.

Должно быть, она почувствовала мою реакцию, потому что засмеялась снова.

– Можете меня не опасаться. Мне хватает компании книг. Я бы не смогла потеснить их ради кого-то вроде Виктора.

Виктор действительно занимал огромное пространство в жизни своих близких. А уехав, оставил после себя пустоту, которая теперь гудела, требуя, чтобы ее заполнили.

Я все равно не доверяла Мэри, но я нуждалась в ее помощи.

– Значит, вам известно, где он сейчас?

Мэри открыла рот, чтобы ответить, но задумалась.

– Я вдруг поняла, что не знаю, кто вы и чего хотите от Виктора. А последние несколько месяцев приучили нас всех к осторожности.

– О чем это вы? – спросила Жюстина. – Наша домовладелица тоже очень живо пеклась о нашей безопасности.

– Это, конечно, только слухи. Один матрос пропал. Напился в кабаке, а на следующий день исчез без следа. Бывает, люди уезжают, не говоря никому ни слова. Обычное дело среди бедняков, которых мало что держит на одном месте. Но в последнее время в городе ощущается… не страх, нет, но какая-то тревога.

– Уверяю вас, я не намерена убивать Виктора, – сказала я и заставила себя улыбнуться. Сделать так, чтобы он исчез из города, – возможно. Но если он был таким образцовым покупателем, вряд ли она обрадуется, узнав, что я собираюсь его увезти. – Он мой кузен. Он уехал в Женеву два года назад…

– После смерти матери, – добавила Жюстина.

– Да, когда его мать умерла. Он уехал, чтобы учиться здесь. От него несколько месяцев не было вестей, и я начала беспокоиться. Он может чересчур увлечься чем-то и совсем перестать заботиться о себе. Мы только хотели убедиться, что с ним все хорошо.

Мэри вопросительно подняла бровь.

– Но вы не знаете, где он живет?

За меня ответила Жюстина:

– Его друг Анри приезжал несколько месяцев назад, чтобы его проведать, но…

Я многозначительно кашлянула. До сих пор Жюстина вела себя так тихо! Но эта Мэри заставила ее разговориться. Жюстина не контролировала ход беседы – а следовало бы.

– И ваш Анри ничего вам не написал?

Мэри устремила на меня проницательный взгляд. Почему мужчины приняли мои неправдоподобные объяснения без единого сомнения, а эта девица цеплялась за каждое слово?

– Написал, – ответила я. – Но он в своей безалаберности и не подумал, что нам может понадобиться адрес Виктора.

– И Анри не в состоянии помочь вам сейчас?

Я избегала вопросов Жюстины о местонахождении Анри, позволяя ей думать, что он находится в городе и может нам помочь. Она доверяла ему. Мысль о нем успокаивала ее, когда я уговаривала ее отправиться в поездку. Но если я хочу, чтобы Мэри ответила на мои вопросы, мне тоже придется это сделать.

– Анри уехал в Англию вскоре после того, как нашел Виктора, – сказала я, поставила чашку и наклонилась вперед, чтобы не видеть лица Жюстины. – Можете себе представить, какое изнурительное это было путешествие!

Голова Жюстина мотнулась в мою сторону.

– В Англию? Вы знали? Но вы же сказали, что он здесь!

– Он здесь был. Примерно шесть месяцев назад. Я наконец обернулась и при виде ее выражения почувствовала себя хрупкой, как чайная чашка. Я приготовилась к возмущению, но встретила лишь боль и мягкий упрек.

– Почему вы мне не сказали?

– Я знала, что ты будешь беспокоиться, если поедешь в незнакомый город, в котором нет никого, кому ты доверяешь. Но Виктор здесь, а я доверяю Виктору. Прости, что не рассказала тебе про Анри. Мне нужно было, чтобы ты поехала. Одна я не справлюсь.

Жюстина не поднимала глаз от еды, но ее рука скользнула в сумочку и, вне всяких сомнений, нашарила маленького свинцового солдатика.

– Вы должны были мне рассказать.

– Да. – Я вгляделась в ее лицо, пытаясь понять, кто огорчил ее больше: я или Анри. Я не знала, испытывала ли она к нему какие-либо чувства, кроме дружеских. Я никогда не поощряла их: я хотела иметь под рукой запасные варианты. Но теперь эти варианты стали недоступны и ей, и мне. Я протянула руку и, обняв ее за плечи, привлекла к себе. С неохотой, но она придвинулась ближе. – Прости меня. Я поступила эгоистично. Но я была сама не своя от беспокойства о Викторе.

Жюстина молча кивнула. Я знала, что она меня простит, и не жалела о том, что сделала. Мы были в Ингольштадте. Мы найдем Виктора. И на фоне нашего успеха никто не вспомнит, какими правдами и неправдами я его добилась.

Мэри откинулась на спинку кресла, отщипнула двумя пальцами кусочек цыпленка и закинула его в рот.

– Итак, Виктор приехал учиться и перестал писать. А потом Анри поехал проведать его и сразу же отбыл в Англию, не оставив вам адреса Виктора?

– Если коротко, да, – ответила я сухо. – Вы же знаете, что мужчины редко задумываются о наших чувствах. Они так увлекаются собственными делами, что забывают о нас, и нам остается ждать дома в постоянной тревоге.

– Мне это знакомо. С тех пор, как дядя уехал, я не получила от него ни одного письма. Я себе места не нахожу. – Она вытерла пальцы о передник. – Про Анри мне ничего не известно. Если он и приходил в магазин, скорее всего, он говорил с дядей. Но я узнаю Виктора в вашем описании, а ваше беспокойство мне кажется вполне искренним. Он необычный юноша, одержимый странными идеями. И, честно говоря, довольно грубый. Но я не жалуюсь: у меня сложилось впечатление, что он груб со всеми, и его грубость не связана с моим полом и происхождением. Он не заходил в магазин вот уже несколько месяцев.

У меня поникли плечи. Я солгала Жюстине, ввела ее в заблуждение и, что еще хуже, дала судье Франкенштейну отличный повод выставить меня на улицу – и все напрасно!

– Но, – Мэри наклонилась вперед и пальцем подняла мой подбородок, – у меня сохранился его последний заказ, на котором должен быть адрес доставки. Возможно, он там уже не живет, но я знаю, что дядя заходил к нему перед отъездом, так что…

– Прошу вас, дайте его мне!

Я не скрывала отчаяния. Она могла потребовать у меня что угодно, и я бы согласилась.

Но она просто встала и вышла из комнаты. Жюстина жевала, не глядя на меня. Мне следовало извиниться еще раз, но я была слишком взволнована.

Наконец Мэри вернулась с клочком бумаги в руке.

– Держите. – Она протянула его мне.

Этот адрес отличался от того, который я уже проверила. И использовался он всего шесть месяцев назад!

Кроме бумаги Мэри принесла плащ и зонтик.

– Вам, наверное, нужно вернуться в магазин, – сказала я, поднимаясь с софы. Жюстина вздохнула, с тоской глядя на оставшуюся еду, но последовала моему примеру. – Большое спасибо за вашу помощь и доброту!

– Когда дядя уехал, покупателей стало мало. За несколько часов с магазином ничего не случится, а я провожу вас к месту жительства Виктора. Это не самая дружелюбная часть города.

Жюстина рассмеялась, и, хотя это был грустный смех, я украдкой вздохнула с облегчением.

– Кажется, в этом городе нет дружелюбных частей.

Мэри натянуто улыбнулась.

– Наверное, я выразилась слишком мягко. Его дом находится в той части города, в которой женщине нельзя бывать в одиночку, – и даже двум женщинам, если они плохо знают местность. – Она накинула плащ, сняла с крючка у двери шляпу и надела ее, прикрыв карандаш в волосах. – И потом, я умираю от любопытства. Я видела, какие книги искал Виктор. Хотелось бы мне знать, зачем они ему понадобились. И какая муха его укусила, если он постыдным образом забыл о таких очаровательных и заботливых друзьях, как вы.

– Нам всем хотелось бы это знать, – мрачно пробормотала я и вышла вслед за ней в обливающийся слезами город.

Глава шестая

Обвел угрюмыми зеницами вокруг

В других обстоятельствах я могла бы разглядеть очарование Ингольштадта. Крутые крыши теплого оранжевого цвета, жизнерадостные ряды разноцветных домиков, широкие, просторные улицы. Здесь было несколько парков и собор, который возвышался над городом, присматривая за его жителями. Я чувствовала его взгляд затылком, чувствовала, как он наблюдает за каждым моим движением. Его шпили, недремлющие часовые, были виды почти из любой точки города. Наблюдал ли за нами Бог? И если да, что он видел? Интересовали ли его замыслы жалкой его рабы, среди заслуг которой значились лишь семнадцать лет жизни?

Если он наблюдал, это означало, что он наблюдал все это время. А если он наблюдал все это время, значит, он был подлым, злопамятным стариком, потому что все видел и ничего не делал. Ни для меня. Ни для Жюстины.

Нет. Жюстина сказала бы, что Бог ответил на ее молитвы, когда послал ей меня. И еще, наверное, сказала бы, что на мои молитвы Бог ответил, послав мне Виктора.

Но это было невозможно. Я не молилась в детстве и уж тем более не молилась сейчас. Конечно, Бог, и без того скупой на чудеса, не стал бы отвечать на молитвы, которые никогда не звучали. Я не раскаивалась в том, что далека от Бога. Если мне нужна была помощь, я помогала себе сама.

Мы миновали старое здание на городской площади. На улице было пасмурно и дождливо, краски поблекли, смешались в одну, как на палитре под струей воды. Я хорошо изучила карту и теперь знала, что Мэри ведет нас в сторону Дуная, на окраину города. Ради себя и Жюстины я призвала на помощь всю свою уверенность, и все же я была рада, что у нас есть проводник. С тех пор, как я поселилась на озере в доме Франкенштейнов, я не бывала нигде, кроме Женевы. Этот город, каким бы приятным он ни был, был мне незнаком. А я знала, что незнакомцам доверять нельзя.

Мы прошли через торговую площадь и оказались в жилом квартале. Средневековая стена вокруг города поддерживалась в хорошем состоянии и до сих пор отмечала границы Ингольштадта. Мы шли вдоль нее, пока не оказались у древней сторожки у городских ворот. Шум дождя, барабанившего по нашим зонтикам, притих на одну долгую секунду, пока мы шли под стеной.

В этот момент мне показалось, что я снова слышу звук из моих снов. Душераздирающий крик, полный такого одиночества, что в сравнении с ним даже компания обреченных на вечные муки в аду была бы утешением.

Я повернула голову, вглядываясь в темноту сторожки. Внутри было несколько дверей – все были заколочены, но одна из них выглядела так, словно ее недавно открывали, а потом неумело заколотили снова.

– Вы слышали…

Мэри только отмахнулась.