Дары ненависти

Она дремала, когда сломалась ось экипажа, а потому спросонья больно ударилась виском о дверцу. Но вросшие в плоть за годы службы инстинкты не подвели – девушка успела упереться ногой в подножку и не только не выпала сама, но еще и умудрилась удержать от падения завалившуюся на нее соседку. Грэйн поморщилась. Для почтенной ролфи инспекторша оказалась непозволительно костлява. Кровь Локки, локоть этой дамы вонзился Грэйн под дых не хуже штыка!

– Бл-лагодарю вас… – сдавленно пропыхтела инспекторша, потирая ушибленный о рукоять сабли Грэйн бок. Ир-Марен неопределенно хмыкнула, поправила распахнувшуюся юбку и выглянула наружу.

– Что там случилось, офицер? – немедленно воззвал к ней сосед напротив, тот самый торговый агент, всю дорогу пытавшийся развлекать попутчиц чтением вслух газет трехдневной давности.

Грэйн поморщилась снова. Как это предсказуемо, как привычно – на протяжении трех дней демонстративно игнорировать женщину столь недостойной, с точки зрения обывателя, профессии, отпускать шепотом скабрезные замечания и откровенно пялиться на обтянутые форменными бриджами ноги, иногда мелькавшие в разрезе юбки, но стоит лишь какой-то неприятной мелочи нарушить уютное самодовольство – и вот пожалуйста. Теперь мы взываем к помощи Короны и армии, пусть даже и в лице самой ничтожной ее представительницы. И именно от нее теперь ждут подвига, пусть даже малого – вылезти из накренившейся кареты под дождь и немедля все исправить!

Девушка быстро огляделась, зацепившись взглядом за сорвавшийся с империала и расколовшийся от падения сундук, увязший в луже. Моросивший все эти дни дождь вдруг усилился, словно желая усугубить и без того несладкую участь путешественников.

– Поломка не выглядит серьезной, – Грэйн надеялась, что голос ее прозвучал с должной бодростью и достаточно браво. – Я посмотрю.

И выпрыгнула наружу, подняв целый фонтан брызг подкованными каблуками сапог. Сквозь запотевшее стекло бледные лица попутчиков казались зыбкими, словно у призраков.

– Что там? – подняв воротник шинели, ир-Марен прошлепала по лужам к суетящимся возчикам.

– Треснула ось, госпожа, – буркнул помощник кучера. – Я сожалею.

«Я тоже», – подумала она и посмотрела вниз, в бурные мутные воды Брейн, шумящие меж быков моста.

– Это надолго?

– Да разве сразу поймешь, сударыня, – возчик отмахнулся. – Вот выпряжем, тогда и… Ах ты, волчья сыть! Стой, стервь!

Грэйн благоразумно отступила на пару шагов от беспокойной упряжки. Право же, не стоило сейчас отвлекать возчиков. Кони в любой момент могут взбрыкнуть – или что там может взбрести в головы этим непонятным тварям? – и утащить в ледяные воды Брейн карету вместе с пассажирами.

– Что посоветуете? – спросила она.

– В лайге[7] отсюда есть трактир. Если господам будет угодно проследовать туда… – кучер, не договорив, махнул рукой в сторону дороги и вновь взялся за постромки, через слово поминая кровь Локки и юбки Глэнны. Грэйн, вздрагивая от пронизывающего сырого ветра, застегнула последний крючок на воротнике шинели и поглубже нахлобучила берет. Делать нечего, придется идти. Хвала Локке, весь ее багаж свободно умещается в тощем заплечном мешке… чего не скажешь о попутчиках. Инспекторша женских училищ уже умудрилась окунуть полы своего строгого форменного пальто в ближайшую лужу и наверняка промочила ноги, горестно причитая над перевернутым расколовшимся сундуком. Агент ир-Брайэнов угрюмо сопел, прикрывая шляпу промокшей газетой. Из всех пассажиров сломанной кареты только владетельная пара Дэгрен не поддалась унынию и панике: тощий эрн деловито перекладывал багаж, набивая саквояж супруги вещами мелкими и ценными, сама же владетельница сражалась с так и норовившим улететь большим черным зонтом. Эти точно не пропадут. Грэйн фыркнула и, поправив лямки мешка, подвернула подол юбки, благословляя свои новенькие высокие сапоги. Она уже совсем было приготовилась идти, как вдруг споткнулась о два взгляда одновременно и неприязненных, и умоляющих. Инспекторша и агент умудрялись смотреть жалобно и завистливо. Грэйн выжидающе выгнула бровь в ответ.

– Офицер… – наконец выдавил торговец. – Вы не были бы столь любезны…

Девушка обреченно вздохнула.

– Да, конечно же. Постарайтесь ступать след в след за мною, сударь… Позвольте вашу руку, сударыня, здесь скользко. Не тревожьтесь, я уверена, что наш багаж догонит нас в целости и сохранности, а мы тем временем обогреемся у камина и выпьем по кружке горячего черного эля. Самое верное средство от простуды, сударыня, вы уж поверьте моему боевому опыту…

Поддерживая спотыкающуюся на каждом шагу инспекторшу, Грэйн мрачно подумала о том, что у нее есть теперь еще целый день для того, чтоб как следует возненавидеть штатских. Впрочем, не стоит гневить Локку, а то как бы день не превратился в два…

Джойана Алэйа Янамари

Дорогу вдоль Намы проложили так давно, что дух ее успел забыть о тех временах, когда это случилось. Столько ног прошло, столько колес проехалось, столько подков истерлось об эти камни, что подумать страшно. Вела она, должно быть, к древнему святилищу, посвященному реке, где предки леди Янамари обращались к водам и брегам, благодарили за весенние разливы, изобилие рыбы и плавное течение. И добрая река внимала чадам своим, свободному народу Змеиной Луны – Шиларджи. С тех пор много воды утекло, Нама множество раз меняла русло. И однажды она, словно хозяйка, отлучившаяся на базар за пучком зелени, вернулась и увидела вместо дома обгорелые развалины. Сгинули шуриа, и некому стало приносить бескровные жертвы доброй реке. Ролфи поклонялись своим жестоким богам и творили чуждую волшбу. А потом пришли диллайн…

Джона, осторожно подобрав юбки, чтобы не замочить и не испачкать подол, подошла к самой воде и положила прошлогоднее яблоко на плоский камень – бывший алтарь. Она всегда так делала, когда возвращалась в имение, и не надеялась на ответный знак. О чем тут можно говорить? Джойана всего лишь полукровка, высшей волею принявшая судьбу шуриа. Худший вариант из возможных – полная чаша Проклятия, приправленная всего лишь щепоткой древнего шаманства. Согреться можно, опьянеть и забыться – нет.

Вот и на этот раз памятливая и обидчивая Нама не показала струящегося лика. Ну и пусть.

– Мамочка, а кому это яблочко?

Идгард смотрел на подношение так жадно, будто в жизни своей яблок не ел.

– Выдре, – быстро нашлась Джона. – У меня еще есть. Хочешь?

В бархатном, вышитом бисером мешочке вместе с несколькими монетками, запасными перчатками и платком нашлось место и для подношения, и для угощения.

– Дай!

Прогулку под мелким моросящим дождем няньки единодушно осудили и честно попытались надеть на мальчика побольше одежек, дабы уберечь дитятко от злых весенних ветров. Почти всю эту гору тряпок пришлось оставить в коляске. Зато теперь, убегавшись по холмам и ложбинам, Идгард нагулял здоровый аппетит. Ишь, как щечки раскраснелись.

– А давай-ка мы пойдем обедать? А?

Сын кивнул и бросился бежать по направлению к дороге, выкрикивая что-то радостно-бессвязное. Счастливый совенок, который никогда не увидит духов реки Намы, не услышит ее тихого шепота из камышовых зарослей.

А яблоко так и осталось лежать на мокром, скользком камне. Будем надеяться, его все-таки съест выдра. Или ондатра. Зачем реке яблоко, правда?

Трава была мокрая после дождя, а юбка и пальто – слишком узкие, чтобы уберечь их подолы от противной влаги. В конце концов Джона не выдержала пытки ледяной нижней юбкой и продемонстрировала всему графству ноги до колен.

Кучер Паул уже пропустил пару глотков знаменитой янамарской бражки на меду, а потому не сдержался и присвистнул от удивления и разочарования. Оно и понятно, тощие «спички», затянутые в белый шелк чулок, в провинции не считались идеалом женской красоты. Костлявость и в столицах-то особо не ценилась. Но что поделаешь, если уродилась Джойана Алэйа в мать и всех ее предков до двадцатого колена – и с какой стороны ни посмотри – шуриа: низкорослая, костлявая и нескладная, с оливковым оттенком кожи, жесткими черными волосами, из которых только толстые косы плести, похожие на сытых змей. Но самое главное – глаза, они того самого грязноватого отлива синего, какой бывает у детенышей хищников. Словно специально, чтобы любой человек узнавал в Джоне Третью. Как, скажем, крестьянки, встреченные по дороге в поместье. Кланялись они так низко, что, казалось, еще чуть-чуть – и ниц падут. А с ярких пухлых губ тихонько сыпались в раскатанную колею бранные слова, щедро перемешанные с охранительными молитвами. Грязь к грязи, в общем-то. Джона привыкла, давным-давно смирилась и даже научилась извлекать выгоду из своего странного двойственного положения. Крестьянки… ну и крестьянки… дело их крестьянское такое – беречься странного и страшного, хранить, так сказать, устои. Эсмонды[8] и не боятся, зная прекрасно, что Джойана со своими шаманскими полувидениями-полуснами против их колдовства как маленький Идгард против императорского драгуна, а все равно проклинают.

– Чего это они? – удивленно шепнул Идгард, кивая на поспешно убегающих поселянок.

Женщины рысцой припустили по грязи, не разбирая дороги, лишь бы убраться подальше от сиятельной владетельницы, способной навести порчу одним своим присутствием.

– Глупые потому что.

«Может, действительно порчу навести? Хотя бы попробовать ради интереса», – подумала Джона, сдерживая зевоту.

Она немного замерзла и проголодалась ничуть не меньше сына. Сейчас они пообедают в семейном кругу, потом господин Харрик заберет Идгарда на урок, и можно будет спокойно подумать о наследстве Лердена Гарби. Ведь наверняка у него было что-то на эсмондов, не могло не быть. Иначе отчего бы тиву Хереварду так суетиться? Сколько за последние два года было заговоров? Четыре? Зачинщиков… пожурили и не более. Кого-то отправили в ссылку, кого-то – посланником к конфедератам. Эсмонды слишком сильны, они могут позволить себе милосердие. Исключительно суровое и традиционно злопамятное. Но Лердена казнили. И объяснение может быть только одно – его пухлый архивчик кое-кому грозил неприятностями.

Ехать, надо ехать на аукцион…

– Паул, поторопись.

Они как раз оказались возле колодца – грубой беседки из ошкуренных веток, с островерхой крышей, защищающей сруб от непогоды.

– Не желаете ли водицы испить, высокая госпожа? Чистенька-а-ай!

Сторож скорчил жалостливую рожу и протянул оловянную кружку.

И даже если бы от воды не тянуло тленом, Джона не приняла бы питья из его рук.

– Явишься к управляющему за расчетом. Сегодня же, – прошипела графиня.

– За что-о-о?

Эк он окривел-то с перепугу.

Джона покосилась на сидящего рядом сына: придется говорить иносказаниями там, где надобно не выбирая слов – на самом понятном языке.

– От твоей воды несет псиной. Дохлой псиной, сторож. Мы так не договаривались.

Дух собаки витал тут же. Вернее, он не витал, а прятался за срубом, виновато и просяще поглядывая на женщину ярко-синими глазами. Мол, не виноватый я, не серчай, хозяйка.

Забавы ради утопил ведь. Изверг!

– Простите, высокая госпожа! Сам не знаю… Словно проклятые шурии попутали…

Присказка, которая Джоне всегда нравилась. Весьма, кстати, распространенная, но в ее присутствии она звучала презабавно. Удержаться от зловещей кривой улыбочки не получилось, хотя графиня Янамари не слишком и старалась спрятать истинные чувства:

– Ш-ш-шуриа, говориш-ш-шь?

Мужик не выдержал и бросился бежать вниз по дороге.

«Что стоишь? – спросила Джона у призрачной псины. – Гони его, пока не почувствуешь себя отомщенной. А потом… потом будь снова свободна».

Обрадованный дух ослепительно вспыхнул фиолетовым огнем и устремился вслед за своим убийцей. Чтобы сниться ему ночами еще много-много лет, чтобы он слышал скулеж и вой в любом шуме. Должна же быть какая-то справедливость в отношении душегуба?

Идгард с нескрываемым любопытством наблюдал за беглецом, и по его круглой мордашке было видно, что мамой он гордится несказанно.

– Он провинился и ты его накажешь?

– Он сам себя накажет, милый, – мягко проворковала Джона.

Объяснять подробности пятилетнему ребенку, пожалуй, рановато. Идгард – мальчик впечатлительный, будет кошмары видеть во сне. Зачем его нежному сердцу лишний груз?

Впрочем, Паул тоже испугался, и не столько гнева хозяйского, сколько Джониной внезапной проницательности и ее возможных последствий. И очень зря, потому что небольшие экскурсии прислуги в винный подвал графиня преступлением не считала. Сама она вино и пиво не жаловала, но чтобы сомнительное добро не пропадало даром, закрывала на мелкое воровство глаза. В основном в память о тех днях, когда слуги относились к девочке-шуриа гораздо добрее и снисходительнее, чем вся высокородная родня, вместе взятая. Паул, скажем, позволял Джоне прятаться в каретном сарае и ни разу не выдал братьям. До переломного во всех смыслах сентября младшую Алэйа никто не замечал, а после – все вдруг стали слишком пристрастны. Мать утешала: «Это кровь говорит в них, старая память». Надо полагать, только тысячелетняя ненависть ролфи к шуриа заставляла сводных братьев и сестер поджигать Джоне волосы, бить и щипать, ломать ее игрушки. Хотя Элишва была права. Никто ничего не забывает. И ролфи помнят, как шуриа обманом захватили Удэйна эрн-Кармэла, их великого эрна, их вождя и вдохновителя, и убили, нарушив тем самым все законы войны. Да не просто убили, а позорно повесили. Шуриа надеялись обезглавить захватчиков, но просчитались. А бешеные ролфи воззвали к своим богам, к Отцу Дружин и дочерям его, моля о страшной мести вероломным недругам. И у них получилось. У них всегда удается месть. Что-то другое – так нет, а месть почти всегда.

– А и правда ваша, госпожа, в канаве-то дохлая собака валяется. Вот ведь прохвост! – сокрушался Паул. – Теперь придется платить тиву Удазу за очищение колодца.

Услуги магии эсмондов были недешевы.

– Сторож заплатит, – буркнула Джона. – Поехали уже! Закрой калитку в беседке, и поехали!

Она замерзла и злилась. На сторожа-живодера, на усиливающийся дождь, на без умолку болтающего с кучером сына, на суеверных крестьянок, на весь этот мир и даже на призрак убиенной собаки. Все не кстати, все не вовремя, все по-глупому… Начиная от неудавшегося заговора и заканчивая последним приступом вселенской справедливости.

«Можешь теперь радоваться, сиятельная, порок наказан, а жестокость отомщена. Победительница колодезных сторожей!»

Обедали почти в официальной обстановке: графиня не только переоделась к трапезе, но и обновила драгоценности, старший сын – чопорный до ледяного хруста, в белом галстуке, младший – глазастое невинное чудо в начищенных до блеска башмачках. Прекрасная леди и два ее верных оруженосца. Вместо доспехов – накрахмаленные салфетки, вместо мечей – серебряные вилки, вместо врагов… На этом аллегории у Джоны кончились. Вот чего у леди Янамари вдосталь, так это врагов. На любой вкус – начиная с благородно-мудрых эсмондов, заканчивая великим повелителем Империи Синтаф – Атэлмаром Восьмым (он же – Святой Идвиг, что на языке одержимых диллайн одновременно: благосостояние, богатство, процветание и война). Причем чувства взаимны настолько, насколько это вообще возможно.

Оливка на вилке – черная и блестящая. Ам! И нет ее.

Люди живут, пока живы, а шуриа живут, пока чувствуют нить жизни в своих ладонях. Пока пульсирует на самом остром острие напряженный нерв, пока чувства обнажены до предела. И Ненависть в этой игре такой же равноправный игрок, как Радость и Любовь. Пока от чужого, мельком брошенного взгляда каждая волосинка на коже будет вставать дыбом, до тех пор ночь не посмеет запустить когти в душу Третьей.

Пирожки-«уточки» с кусочком мяса внутри – они просто тают во рту. Надо запретить Сирис их печь, иначе с талией придется попрощаться навсегда. Хотя… еда тоже радость и тоже в каком-то смысле любовь. Может быть, поэтому шуриа не бывают толстыми? Едоки хоть куда, а все равно костлявые.

Столовые приборы в худых тонких руках не танцуют – они порхают бабочками. За десять лет при дворе Его Императорского Величества можно научиться почти всему – пить не пьянея, вкушать экзотические яства с видом усталым и презрительным и не вспоминать о правилах этикета, которые въедаются прямиком в костный мозг. И тогда освобождается место и время, чтобы быстро-быстро думать. Порой это умение спасает жизнь.

«Саннива – очень опасное место, а дворец императора – капкан, из которого сбежать можно, только отгрызя самому себе лапу», – любил повторять Бранд. На случай, если юная супруга забудет и попытается продемонстрировать привычки и манеры грубоватой янамарской выделки. Девичья память, наивность и непосредственность плохо совмещались с активной светской жизнью, которую они стали вести вместе с Брандом Никэйном, и если бы не он… Что скрывать, Саннива сожрала бы молоденькую дурочку с костями и потрохами.

Одиннадцать лет… Бранд… Как так получилось, что обречена на Внезапную Смерть только Джона, но умерли все, кто ее окружал, кто любит и ненавидел? Она – проклятая бабочка-однодневка – пережила всех: родителей, сводных братьев и сестер, мужа. Удивительная случайность или неумолимая предопределенность?

Накануне свадьбы она – государственная невеста – рыдала в десять ручьев. Лорд Джафит не знал, что придумать, дабы заткнуть этот девичий слезопад. «Ты хочешь, чтобы Его Императорское Величество узрел твой распухший красный нос и узкие заплывшие глаза? Ты хочешь опозорить меня перед всем двором? – верещал он и топал ногами. – Ты сама выбрала лорда Никэйна, забыла?!»

Да – сама, да – выбрала. Ткнула пальцем в темноволосого темноглазого мужчину со впалыми щеками и длинным носом, безучастно стоящего возле окна, и буркнула: «За этого пойду!» Назначенный императором сват – лорд Джафит – удивился так, что у него едва глаза на лоб не вылезли. Бедолагу вообще удар бы хватил, узнай он, что янамарская невеста сосредоточенно размышляла всю ночь и почти все утро, прежде чем остановиться на кандидатуре Бранда Никэйна. Он подходил идеально, его условия оказались самыми лояльными, о нем говорили – разумный человек. Что еще нужно? И, самое приятное, он был только на одну восьмую ролфи. Не повезло графу с одним из прадедушек.

И все равно Джоне было страшно. Все эти чудовищно неудобные, тяжелые наряды, пылающие яростью взгляды эсмондов, вынужденных сочетать шуриа в храме бога, отвернувшегося от Третьих, навязчивый шепоток, проникающий сквозь множество покровов, под которыми традиционно прячется невеста, заставляли ее дрожать.

– Выгода очевидна, моя леди. Граф Никэйн – из клана Дхел Верд, а значит, императорский родич. Третья все равно умрет, а земли в итоге достанутся короне и клану. Либо напрямую, либо через наследника.

– Если она успеет родить…

Но Джона точно знала, что успеет. Вот теперь, драгоценные мои, она успеет.

Тив Херевард прошелестел слова обручальной молитвы на совершенно непонятном большинству присутствующих на церемонии архаичном языке диллайн, похожем на злобный птичий клекот.

А рука у Бранда оказалась на удивление крепкой, когда он сжал влажную и холодную ладошку невесты.

– Ты любишь сорбет?

Девушка тихонько фыркнула:

– Кто ж его не любит?

– Я заказал для тебя клубничный.

На свадебном пиру жених и невеста едят мало, поэтому холодный и приторно-сладкий напиток пришелся как нельзя кстати. Он тек по подбородку и рукам, прокладывая весьма заманчивые маршруты для губ. Новобрачный развлекал Джону пикантными историями из придворной жизни, она уморительно пунцовела от смущения и хохота. Сорбет, смешные байки, поцелуи, никаких лишних вопросов – вот как-то так. На этом они и поладили…

– Мама, ты уже десять минут смотришь на оливку.

– А?! Прости, дорогой, я задумалась.

– Над тем, что написал лорд Джафит?

Очень скоро Рамман станет полновластным хозяином Янамари, ему нужно учиться не только управлять своими землями, но и разбираться в высоких интригах. Но у него больше нет Бранда Никэйна, который мог на пальцах объяснить самые сложные и скрытые механизмы власти, посоветовать, где нужно проявить напор, а где смиренно обождать своей очереди. Поэтому Джона не таила от сына никаких своих дел, кроме некоторых, особо неудобных, и смело давала знакомиться с перепиской. Лишнего мальчик не поймет, зато будет в курсе столичных интриг. К тому же у лорда Джафита прекрасный стиль изложения. Это вам не каракули управляющего! Читай и получай удовольствие от каждого слова. А заодно учись, учись, детка, как нужно излагать мысли.

– Все и впрямь так плохо, как он пишет? Тебя ждет опала?

– Я так не думаю, – улыбнулась одними глазами Джона. – Орик… э… лорд Джафит всегда немного преувеличивает.

– Или преуменьшает, – процедил Рамман сквозь зубы. – В тебе проснулась материнская заботливость и желание оградить дитя от неприятностей? Не поздновато ли? Сначала отправляешь меня к Аластару Эску, а потом…

Ах, как же он сейчас похож на своего отца! Тот же не терпящий возражения тон, ловчий взгляд из-под тяжелых надбровий. Через несколько лет мало кто осмелится солгать Рамману Никэйну, графу Янамари, не рискуя при этом здоровьем и жизнью.

Джона раздраженно швырнула салфетку на паркет, изображая недовольство.

– Тебе не надо знать больше, чем ты уже знаешь, сын мой. Это небезопасно, и это неразумно.

«И некому объяснить, что наследник Янамари не может позволить себе лезть в неудачный заговор, главный вдохновитель которого казнен совсем недавно».

Шесть лет назад Джона чуть было не поддалась соблазну удержать Бранда, оставить его рядом в виде призрака, в виде легкого духа. Сейчас бы он сидел на подоконнике, лицом к своей семье, спиной к окну, широко расставив локти и засунув ладони в карманы штанов, совсем как раньше.

«Дурацкая идея, Джой. Ты бы со мной никогда так не поступила».

Если настойчиво думать о мертвом, то он услышит. В последние дни Джона слишком часто вспоминала покойного мужа, чтобы это прошло безнаказанно и для него, и для нее.

– Чистая салфетка, миледи.

Бейл с видом мученика за веру подал на серебряном подносе причудливо сложенный лоскут льна.

«Эк я их выдрессировал», – сказал до озноба знакомый и самодовольный голос. От его обладателя осталась горсть пепла, развеянная над морскими волнами рукой безутешной вдовы.

Бранду Никэйну в приданое к невесте-шуриа досталась не только прекрасная земля, годовой доход, исчисляемый баснословной суммой, не только развалины замков, фермы и пастбища, но и целая армия ленивых бездельников-слуг, паразитирующих на графских милостях. Мор, выкосивший в одночасье половину провинции, отчего-то не коснулся именно той части обитателей Янамари-Тай, без которой можно было и обойтись. Во всяком случае, так высказался Бранд, когда увидел грязь и запустение, организованное прислугой по случаю отсутствия хозяйской руки. Бейла новобрачный, помнится, собственноручно лупцевал по хребту обломком метлы.

«За дело, Джой. Исключительно за дело».

И опять же трудно не согласиться, что воровать господское серебро – преступление, за которое иной раз вешают.

«Как это мило, что ты сейчас на моей стороне. Семнадцать лет назад ты бурно протестовала против моей «тирании», – хмыкнул призрачный супруг. – Да ты никак выросла, девочка моя?»

«Убирайся! Ты умер, Бранд Никэйн. И что тебе не сидится там, где… где там положено сидеть? Ты мертв, – сурово напомнила ему Джона и добавила: – Убирайся, а то оставлю стеречь дом, как цепного пса».

«Уж и пошутить нельзя… Такая нервная. Пора обзавестись любовником, – съязвил дрожащий от сдерживаемого хохота голос. – И по статусу положено, и по норову…»

«А вот я сейчас!..» – вспылила мысленно графиня, блефуя.

«Уже убрался. Люблю и целую!»

Это и в самом деле ужасное проклятие – чувствовать мир как шуриа. Попервоначалу даже вилку было в руки брать не слишком приятно. Держать ее, видя вместо собственных смуглых пальцев лапку бабки – женщины столь недалекого ума, что родне пришлось ее отравить, пока не навлекла на семью позор и гнев императора. Или того хуже – сухощавые персты одного из предков-ролфи по отцу. Вилкам-то почти пятьсот лет, они помнят еще Великий Раздор и Вилдайра Эмриса. Люди помнят долго, а вещи – еще дольше.

На десерт были фаршированные орехами моченые сливы вприглядку с кисло-унылым выражением на лицах обоих сыновей.

– Много сладкого есть – вредно, – спокойно сообщила она юным страдальцам, вынужденным вкушать блюдо слишком полезное, чтобы быть вкусным.

Уже вытерев губы и ополоснув пальцы в розовой воде, Джона передумала насчет беседы с Рамманом. Так случалось часто. И он просто ждал, когда в голове у его ненормальной во всех отношениях матери щелкнет некий тайный рычажок и недозволенное станет доступным.