Железный ветер. Путь войны. Там, где горит земля (сборник)

– Лежать! В землю, глубже!!!

Кто-то успел зарыться в землю, кто-то нет, когда английские тяжелые минометы накрыли батарею четкими, выверенными залпами. Позиции французов заволокло дымом, вверх полетели куски металла, дерева, какие-то кровавые клочья. Но через полминуты из черных облачных клочьев бухнуло еще раз, хотя, казалось, там никто уже не мог уцелеть. Третий панцер остановился в тишине заглохшего мотора, над ним появился легкий дымок. Дымок скоро исчез, тяжело проскрежетав двигателем, многотонная машина вновь завелась и продолжила отступление, тяжко раскачиваясь и снося на своем пути деревья. Его ствол повис так же, как у вчерашнего «мамонта», едва не скребя размокшую землю.

Батареи «морских» больше не было, но, словно давая волю ненависти, вражеские минометы перепахивали ее позицию вдоль и поперек еще минут пять. После атака продолжилась, но уже без непосредственного участия «брони». Панцеры прятались дальше в лесу, изредка постреливая в белый свет как в копеечку.

Посланная санитарная команда вынесла одного раненого – того самого офицера с кортиком. Француз был тяжело контужен, с переломом руки, ноги и несколькими осколочными ранениями.

– Сколько? – спросил он вдруг вполне отчетливо.

Зимников вопросительно взглянул на Поволоцкого, хирург качнул головой и одними губами произнес: «К Харону».

– Мимо, ми-мо… Механизм люфтил… Сколь-ко? – повторил артиллерист, слабея на глазах, на его губах в такт вдоху и выдоху вздувались кровавые пузыри…

Зимников взглянул на поле боя. Первый панцер, развороченный в хлам до самых гусениц, догорал, столб дыма, черный как смоль, поднимался к небу огромной свечой. Второй стоял недвижимо, относительно целый, не считая пробоин, и коптил поменьше.

– Всех, вы подбили всех, – солгал майор.

– Хо-ро-шо, – раздельно сказал француз и умолк навеки.

Таланов смотрел на быстро-быстро шевелящего губами солдата, пытаясь понять – кто это и что ему надо. Тот все никак не отставал, затем к нему присоединился еще кто-то непонятный, с пакетом в руках. Пакет был знакомый, в таком же доставили вчера… что-то доставили… Он не помнил, что.

Капитан выронил из ослабевших пальцев горячую винтовку, без сил привалился к стенке воронки, ноги подкашивались. Мысли разбегались как зайцы – скачками, на все стороны света.

«Зайцы», – подумал Таланов, представляя себе тихий зеленый лужок и веселых зайцев в симпатичных зимних шубках. Солдат как-то разом надвинулся на него, почти вплотную, его слова вязли в невидимом ватном коконе, окружившем капитана, опадая на изрытую землю невесомыми трупиками.

«Слова, – подумал Таланов, – слова слушают…» Мгновение он размышлял, слушают ли слова или это слова слушают? Мысль показалась очень интересной, но чрезмерно сложной.

Внезапно его вырвало, мучительно, одним желудочным соком, буквально выворачивая наизнанку. Как ни странно, но от этого немного полегчало.

– Что? – глухо спросил капитан, поводя мутными, налитыми кровью глазами.

– Майор, Зимников…

– Что? – простонал Таланов, обхватывая руками гудящую как котел голову.

Кто-то прыгнул в воронку, расплескивая скопившуюся на дне грязь, резко взял его за ворот. Капитан попытался отмахнуться, но безвольная рука лишь бесцельно мотнулась. Поволоцкий, оскаленный, страшный, похожий в своем грязном залитом кровью халате на людоеда, наотмашь хлестнул его по лицу и сразу же сделал быстрый укол в плечо, прямо через одежду.

– Сейчас оклемается, – пояснил он кому-то в сторону и резко промолвил, обращаясь уже к капитану. – Слышишь меня?

Таланов что-то просипел в ответ, качнул головой, определенно собираясь упасть в обморок, но удержался, попытался сфокусировать взгляд.

– Д-да, – сказал он, запинаясь на каждой букве, тяжело сглотнул и повторил уже почти нормально. – Да, понемногу… отсыпь пилюль, дохтур. Меня контузило. Надо передать роту…

– Некому, – зло отвечал Поволоцкий короткими рублеными фразами. – Зимников ранен, тяжело. Жив, но без сознания. Ты следующий по званию – принимай батальон. И мы отступаем, приказ армии.

– Отступаем, – повторил Таланов, дико озираясь, взгляд спотыкался о пеньки деревьев и трупы. Трупов было много.

– Больше старших офицеров в батальоне нет, – сообщил Поволоцкий. – Я бы поздравил со вступлением в новую должность, но не тот момент.

* * *

– Хрен вам, господин майор, – отрезал Шварцман. – Сказано, конечно, не куртуазно, но точно отражает суть проблемы. У меня нет ни одного солдата для вашего департамента.

Антон Шварцман был выходцем из России, сделавшим, однако, очень неплохую военную карьеру в Объединенной Германии. Благодаря его заслугам западная группировка Ландвера все еще сохраняла боеспособность и продолжала больно кусать наступающего противника. В обстановке общего хаоса, при отсутствии какого-то единого штаба он стихийно стал авторитетом и координатором всей обороны на германо-французской границе. Оказавшись перед необходимостью очень быстро найти группу подготовленных бойцов, Басалаев не стал терять времени и сразу начал пробиваться на прием к генералу. Используя подписанные самим императором бумаги, он быстро добился личной встречи, но на этом успехи пока закончились.

– Господин генерал, – с бесконечным терпением повторил Басалаев. – Я прошу не дивизию и не полк. Мне нужен батальон, не больше. И замечу, у меня есть все бумаги, чтобы требовать всевозможного содействия, подписанные Его Величеством.

– Да хоть самим господом богом, – немедленно откликнулся генерал. – Ваш император мне не указ. Фронт трещит по швам, резервов нет, кругом криздец и пизис. Поэтому я ничего вам не дам. Если контрразведке нужны люди – пусть ищет в другом месте. Свои должны быть.

Борис Михайлович Басалаев любил риск и кризисы. Как сказал однажды один из его сокурсников – у Бориса были очень сильно смещены координаты понятий «опасность» и «угроза». Ситуацию, которую обычный, рядовой человек воспринимал как катастрофу, Басалаев оценивал как вызов и повод одержать очередную победу над собой, оппонентами и обстоятельствами. К этому крайне своеобразному мировосприятию прилагались недюжинный ум, аналитические способности и абсолютная адаптивность. Борис был человеком-хамелеоном, приспосабливаясь к любому окружению, он мгновенно становился своим и среди преступных низов, и в аристократическом собрании. В силу такого редкостного сочетания достоинств он быстро поднялся по служебной лестнице в полиции. Одно время подозревался, хотя и бездоказательно, в мздоимстве и использовании положения в корыстных целях, что едва не перечеркнуло его будущее. На счастье Басалаева, его заметил Лимасов, пренебрег слухами, приблизил и дал возможность проявить себя в лучшем виде. Брал ли Басалаев в полиции «на лапу», для общественности так и осталось тайной, но в контрразведке служба Бориса была безупречной.

Помимо прочего, Басалаев очень тонко чувствовал людей и их слабости, он всегда знал, как и чем следует надавить на человека, чтобы добиться нужного.

Но только не в этот раз.

Они сидели друг против друга за широкой партой в пустом классе, за дверью разноголосо шумел штаб армии, разместившийся в покинутой школе. За окном рычали моторы, переговаривались на четырех языках люди, хрипло и яростно матерились регулировщики. И, перекрывая все, ровно грохотала далекая канонада – фронт приближался.

– Антон Генрихович, – уже просительно начал Басалаев. – У меня были свои люди, отборные люди, но вчера их накрыло в экраноплане. Всех разом. И у меня просто нет времени вызывать какого-то, просто нет.

– Не моя забота, – отозвался Шварцман. – Сочувствую, но ничем не помогу. Идите к Кнорпелю и требуйте у него. Хотя он далеко… Так что раньше отправитесь – раньше доберетесь.

Басалаев всматривался в усталое лицо генерала, держащего на своих сутулых узких плечах весь западный фронт, и отчетливо понимал, что здесь давить и угрожать бесполезно. Шварцман уже ничего не боялся, думая только о том, как удержать истончавшуюся на глазах линию, отделявшую Францию от вражеских орд. Уговаривать и просить было бесполезно – для него сейчас существовала только его армия и ее нужды, все прочее он воспринимал как блажь. Вызывать столицу и организовывать прямой приказ лично генералу – слишком долго. Время уходило, и майор чувствовал, как его незримые песчинки скользят меж пальцев.

Времени не было, бойцы нужны были сейчас.

– Пожалуйста, – еще раз попросил майор. – Очень надо.

Генерал промолчал, лишь качнул головой в отрицании.

– Вам пора, господин майор, – заметил Шварцман. – Я и так потратил на вас четверть часа. Притом, заметьте, отделил их от своего получасового сна.

– Нет, вам придется потратить еще четверть, – произнес Басалаев, напряженно над чем-то размышляя.

– Что? – не понял Шварцман, с некоторой даже растерянностью взирая на майора.

Тот резко выдохнул, собираясь с духом, стараясь не думать, что сделает с ним Лимасов, когда узнает, что командир специальной оперативной группы при проекте «Исследование» походя презрел всю конспирацию. И заговорил.

Майор уложился в десять минут, коротко обрисовав причину возникновения проекта и его задачи. Шварцман слушал молча, лишь нервно барабаня пальцами по столу.

– …Итак, теперь он в Барнумбурге, – закончил Басалаев. – Я должен был соединиться со своей группой и пробиться туда, чтобы вытащить его. Но группы больше нет, я один, Барнумбург стал полем боя, вызывать подмогу слишком долго. Генерал, мне нужны люди, чтобы пробиться туда и вытащить оттуда этого человека. Теперь вы знаете, для чего.

Шварцман все так же молча выстукивал какой-то простенький марш.

– Бред, – вымолвил он наконец. – Круто замешанный бред. Гравиметры, шпионы, батискафы, контрразведка и этот, как его… попаданец?

– Мы зовем его «пришелец», но и «попаданец» тоже неплохо звучит, – согласился Басалаев. – Понимаю, звучит как бред высокой пробы. Но… – Он красноречиво поднял тонкую стопку исписанных листков – свои документы и полномочия, подписанные Лимасовым и Константином. – Это не бред. По крайней мере не больший, чем противник с реактивной авиацией из дыры в океане. Попаданец существует, и он нам нужен. Еще больше он нужен вам, думаю, не нужно объяснять – почему. Так дадите людей?

Теперь вздохнул Шварцман, с тяжелой безнадежностью.

– У меня их действительно нет, – сказал он, теперь уже не с агрессивным неприятием, а словно обрисовывая оперативную обстановку равному. – У нас катастрофа.

Басалаев всем видом изобразил немой вопрос.

– Противник свернул наступление на востоке, против Шульгина, сейчас он перебрасывает все резервы к нам, сюда, – пояснил генерал. – Нюрнберг пал.

– О, черт возьми… – не выдержал Борис.

– Да, именно так. Это высвободит ему еще какие-то силы. И главное, наступление на Саарлуи оказалось обманкой, это отвлекающий удар, главный они нанесли сегодня утром, почти что по краешку Бенилюкса. Фронт еще держится, но как только подойдут вражеские резервы – он неизбежно рухнет. День, может быть, два. Три – уже чудо, я в чудеса не верю. Вчера мы с Туле вводили войска в бой полками и батальонами, сегодня исход схваток решают уже отдельные роты. У меня есть тыловики, есть раненые в госпиталях… Что-то у Кнорпеля, но он бьется почти в окружении…

– Черт, черт, черт!!! – почти в отчаянии повторил Басалаев. – Вдоль границы! Это значит, что Барнумбург теперь точно попадет в самое пекло. Если уже не попал… Не помогут ни раненые, ни тыловики, нужны бойцы, нужны головорезы, с которыми я смогу пройти через Барнумбург и обратно, пока там еще не началась гекатомба. Ждать нельзя.

– Ладно, – ответил Шварцман, припечатав ладонью крашеную столешницу, разрисованную веселыми цветочками. Подождите минут десять, что-нибудь придумаем. Вроде какие-то русские десантники успели вырваться из боя, и их должны были перебросить как раз туда, куда нужно… Самое то – гвардия, опытные, в бою поучаствовали. Сейчас узнаем, что с ними и где. Да, кстати… Что он, попаданец этот, там забыл, в Барнуме?

– Не знаем, – честно ответил Басалаев. – Найду – спрошу.

Глава 6

Нисхождение в ад

12 октября

Таланов вновь потер виски, сдерживая стон и рвотные позывы. Он немного отошел от контузии – помог «сундучок злого доктора», – но тяжелая, давящая боль прочно обосновалась под сводом черепа, методично выдавливая глаза, заливая голову свинцом. Больше всего капитан хотел лечь прямо здесь, под партой, и провалиться в беспамятство, хотя бы для того, чтобы на какое-то время не чувствовать боли и дурноты.

Петр Захарович был очень плох, бледный как смерть, с пепельно-серыми губами. Весь лоб представлял собой сплошную гематому, обе руки чуть выше запястий заканчивались забинтованными «варежками». Подобравшийся слишком близко вражеский солдат бросил гранату, майор успел застрелить его и рефлекторно закрылся руками накрест, склонив голову. Большая часть осколков его миновала, но несколько мелких пришлись в шлем и по рукам. Майор остался в сознании, но к дальнейшему командованию был непригоден. Новым командиром стал следующий по старшинству офицер – капитан Таланов.

Бой стоил батальону очень дорого, в строю осталось не более четырех десятков бойцов, мост защитили, но уничтожить не смогли. На левом фланге противник уже переправился, и выбить его не было никакой возможности. Из разведчиков и посланного им в поддержку отряда вернулся только Армен Горцишвили – с головой, замотанной окровавленной тряпкой, в изорванном обмундировании, с трофейной винтовкой, той, что с магазином сбоку. Он коротко доложил, что больше никого не будет, вражеская переправа задержана, но не более чем на час-два.

Положа руку на сердце, Таланов признавался себе, что до сих пор батальону сказочно везло. В кульминационный момент боя их спасли французские пушки, а затем противник позволил им отступить. То ли супостат считал приоритетной организацию переправы, то ли опасался новых сюрпризов, но маленький, отягощенный ранеными обоз отошел в тыл без помех. Несколько раз, оглашая окрестности воем двигателей, прямо над ними проносились «визгуны», дважды поодаль пролетали британские гиропланы, и каждый раз новый комбат думал, что на этот раз – все. Но у авиации противника, вероятно, хватало иных забот.

Раненых устроили во французском полевом госпитале. Вернувшийся оттуда Поволоцкий, следивший за размещением солдат, на короткий вопрос «Как там?» промолчал и залпом выпил мензурку неразбавленного спирта, что говорило само за себя.

Сократившийся в несколько раз отряд двигался на север, к Барнумбургу, чтобы влиться в состав корпуса Ингвара Кнорпеля, но на подходах к «Жемчужине Европы» его перехватил майор из контрразведки Лимасова с личным приказом командующего объединенным фронтом Антона Шварцмана.

К ночи Басалаев, Зимников и Таланов собрались втроем, все в том же классе, где накануне Басалаев просил солдат у Шварцмана. Школа опустела – штаб перебазировался, уходя от опасной близости к неспешно, но неудержимо накатывающемуся фронту. Эвакуация подходила к концу, на грузовик прямо под окном грузили канцелярщину, и шум кантуемых ящиков сплетался с разноголосной руганью.

Басалаев изучающе взглянул на майора и капитана – старого и нового командиров части, которую ему от щедрот своих выделил Антон Генрихович. Следовало признать – в обстановке грядущей и неизбежной катастрофы дар был не из худших. Гвардия, с солидным боевым опытом, пусть и полученным до войны, принявшая бой против превосходящих сил врага, но не дрогнувшая. Однако… слишком уж их было мало.

– В настоящий момент противник обходит город с севера, вдоль бельгийской границы, – объяснял задачу Борис Михайлович. – Его передовые части подошли к пригородам, но в сам Барнум особо не лезут. Там преимущественно англы, они неуютно чувствуют себя в застройках – привыкли разных негров гонять. Так что предпочитают понемногу просачиваться, показывая, какие они страшные и как много у них оружия…

Таланов уронил голову на грудь и всем телом качнулся вперед, словно собираясь упасть, но сразу же встрепенулся, вернул вертикальное положение и изобразил полное внимание. Басалаев стиснул зубы, вдохнул и выдохнул, гася вспышку гнева.

И с этой инвалидной командой, с контуженным офицером, засыпающим прямо по ходу инструктажа, майору предстояло отправиться в Барнумбург. От злости захотелось что-нибудь сломать, в первую очередь от злости на самого себя. Рисковые решения обычно оправдывают себя, но если уж проваливаются, то с треском. Решение о том, чтобы переправить спецгруппу на дирижабле, было рисковым, но обещало серьезный выигрыш во времени. Риск не оправдался, фиаско получилось полным. Басалаеву было не особо жаль людей – они были добровольцами и знали, на что шли, но теперь не было ни времени, ни группы…

Что ж, как было написано в одной из книг пришельца, «у меня нет для вас других Гинденбургов». Или «другого народа»?..

– Так кому сейчас принадлежит город? – хрипло спросил Зимников, горбясь и бережно скрещивая на груди забинтованные руки, словно защищая их. Комбат держался на последних крохах воли и здоровья, но категорически настоял на том, чтобы лично ознакомиться с новым заданием его части. Немолодой уже армейский майор воспринимал свой батальон как большую семью и тяжело переживал, что в новый бой она отправится уже без него. Басалаев не возражал – опытный военный вполне мог посоветовать что-то полезное и правильно напутствовать Таланова.

– Никому, – сообщил Борис Михайлович. – В этом-то и беда. Там нет какого-то конкретного гарнизона или соединения, с которым можно было бы связаться. Сейчас Барнум – сплошная ничейная зона, по ней бродят отдельные отряды врага, мародеры, дезертиры, сумасшедшие, «дьяволиты», гражданские, которые бегут из города, отряды самообороны, наши разрозненные части и еще черт знает кто. Приют Рюгена находится достаточно близко к центру, в районе «старого города», так просто к нему не пройти. Поэтому вы мне и нужны.

– Как скажете, – сказал Таланов, глухо, но разборчиво. – Кто такие «дьяволиты»?

– Сумасшедшие, – пояснил Басалаев. – Сектанты-апокалипсисты.

– Совет, – все так же хрипло проскрипел Зимников.

Басалаев развернулся к нему, готовый слушать.

– Что, больше никого на примете нет? – спросил Петр Захарович. – Совсем никого? Только мы?

– Никого, – качнул лобастой головой Басалаев, отмечая это «мы». Да, жаль, что комбат выбыл из строя, и притом надолго выбыл. Хороший командир.

– Людям нужен отдых. – Зимников слабо махнул руками, предупреждая готовое сорваться с уст полицейского возражение. Движение замотанных бинтами белых «варежек» было одновременно и жалким, и страшным. Басалаев осекся.

– Поверьте бывалому человеку, – продолжал Зимников. – Сейчас от батальона толку не будет. Марш, затем окапывались, потом бой. Снова бой, затем снова переход. Если всех погнать снова, то на первом столкновении все и закончится. Сейчас они не бойцы.

Зимников тяжело закашлялся, задел рукой об руку и мучительно скривился от резкой боли. Действие морфия заканчивалось, на бледном лице выступили крупные капли пота. Майор говорил все с большим трудом, делая длинные паузы между предложениями и словами.

– Да и нет смысла сейчас идти, – продолжал он. – Придется избегать главных улиц, красться по задворкам. Если все пройдет хорошо, возвращаться будете по светлому. Опасно. Дайте батальону отдых. Идите завтра, ближе к вечеру. Благо темнеет теперь рано.

– Завтра уже наступило, – автоматически поправил Басалаев, вставая. Он прошелся по классу, остановился у окна, скрестив руки на груди. Поймал себя на том, что неосознанно скопировал позу Зимникова и резким движением развернул плечи, складывая руки за спиной – пальцы в замок. Петр Захарович с печальной и понимающей улыбкой следил за этими эволюциями. Таланов все же заснул, как и сидел, лишь голова запрокинулась назад.

Канонада стала чуть слышнее. На северо-востоке, несмотря на ночную тьму, пульсировала желто-красным светом тончайшая полоска, разграничивающая небо и землю – линия фронта приближалась.

Басалаев взглянул на провалившегося в беспробудный сон Таланова, затем повернулся к окну, посмотрел на полоску света, вспыхнувшую особенно ярко. Следовало принять решение…

– Сегодня… к вечеру… – сказал он наконец через силу и повторил, словно убеждая кого-то, кроме самого себя. – Да. Отдых и выступаем. Будем надеяться, что успеем…

– Не растрать моих ребят впустую, майор, – прерывисто, срывающимся голосом произнес Зимников. – Им и так досталось…

– Как получится, – серьезно ответил Басалаев. – Постараюсь, но дело сложное, обещать не буду.

* * *

Сон, пусть и короткий, отчасти вернул Таланова в мир живых. Новый инструктаж, состоявшийся днем в той же школе был не в пример предыдущему – конкретен и сухо-деловит. Он проходил уже без Зимникова, которого Поволоцкий пообещал отправить в госпиталь силой, если майор не прекратит придуриваться и играть в несгибаемого героя.

В поход на Барнумбург могли выступить тридцать пять человек, менее половины от штатной численности роты. С учетом самого капитана и хирурга, наотрез отказавшегося покидать свою часть, – тридцать семь.

Басалаев настоял на том, чтобы собрать всех: ответственное задание следовало донести до каждого гвардейца, и класс снова стал похож на школьное заведение. Только теперь вместо детей и подростков за партами сидели угрюмые, неразговорчивые люди в потрепанных маскировочных комбезах, при оружии, а вместо пеналов на партах громоздились купола касок и прочая армейская снасть.

За ночь сражение еще приблизилось, теперь изредка, когда стихал ветер, в гуле канонады можно было расслышать даже отдельные залпы.

Виктор на ходу провел оперативное переформирование подразделения, взяв за основу свою роту, наименее пострадавшую в предыдущих боях. Он разделил ее на три взвода по десять человек плюс отдельный минометный взвод. Назначил взводных командиров взамен выбывших, провел инвентаризацию матчасти. Личного оружия хватало, некоторые гвардейцы пользовались трофейным, предпочитая те самые укороченные винтовки-пулеметы под малокалиберный патрон. Также батальон-рота располагал семью ручными пулеметами, тремя станковыми, калибра 12.7, и двумя легкими минометами (один удалось починить). Оружия было гораздо больше, чем людей…

– Вот этот человек. – Майор отправил по кругу фотографии, большие черно-белые прямоугольники достаточно скверного качества. – К сожалению, лучше нет, это копии с его паспортных документов. Я не могу рассказать вам, кто он и зачем нужен Империи, сами должны понимать, это строго секретно. Но могу сказать, что этот человек знает очень много о нашем противнике. Очень много! – с нажимом повторил Басалаев. – Поэтому его нужно найти и доставить в тыл любой ценой. Любой.

– Позвольте? – комвзвода-два Алишер Гаязов привстал и первым задал вопрос, который вертелся на языке у каждого десантника. – Это шпион? А то странно – знает, но не спешит рассказать.

– Скорее ученый, немного не от мира сего, – пояснил Басалаев. – Иногда совершает очень странные поступки. Поэтому с ним надо быть очень осторожным и, может быть… жестким. Главное – вытащить его оттуда живым.

Майор окинул взглядом присутствующих и повторил, обращаясь ко всем сразу:

– Только живым. Его ценность в его знаниях. От мертвеца пользы уже не будет.

– Господин майор, есть вопрос, – сообщил комвзвода-три прапорщик Олег Крикунов, достаточно вежливо, но не вставая, даже слегка развалившись, насколько позволял небольшой стул. Прапорщик словно демонстрировал, что майор из контрразведки если и указ армейским, то относительно и отчасти. Таланов мог бы одернуть подчиненного, но промолчал, внимательно всматриваясь в лицо Бориса Михайловича, оценивая его реакцию.

– Слушаю, – разрешил Басалаев в том же тоне, прикидывая, как сразу и надолго обломать нарождающуюся фронду. Недовольство армейской гвардии новым непонятным заданием и верховенством «сатрапа» было понятно и объяснимо, но позволить этому вредному настрою разрастаться было нельзя.

– Допустим, его там не окажется. Ну, пустой приют. Может, ушел. Может, убили. Что тогда? – продолжил Крикунов.

– Тогда, господин прапорщик, – заговорил Басалаев, негромко, веско, глядя прямо в глаза оппонента, – мы будем искать, пока не найдем его или его тело. И если окажется, что тело не то, мы вернемся и снова будем искать.

Он сделал паузу, по-прежнему сверля прапорщика тяжелым немигающим взглядом, и продолжил короткими, рублеными фразами:

– Вы, господа, похоже, так и не поняли суть дела. Этот человек должен быть найден и доставлен в Россию. Его ценность не просто огромна, она неизмерима. И это – приказ лично Императора. А я – ответственный за его исполнение. Мы вернемся с ним, это будет хорошо. Или с его трупом, это будет очень плохо. Или не вернемся вообще.

Теперь десантники, похоже, прониклись, но заканчивать на такой угрожающей ноте было бы неправильно. Люди плохо работают за страх, гораздо лучше – за искреннюю убежденность.