Железный ветер. Путь войны. Там, где горит земля (сборник)

Отдельный батальон путешествовал по всей Европе – Королевство Польское, Чехословакия, австрийские земли Пангерманского Союза… Часть скользила по кромке линии фронта, готовая вступить в бой и все время перебрасываемая туда, где дела обстояли еще хуже. По железной дороге, автопоездами, своим ходом, расходуя драгоценный ресурс штатного транспорта. Только не дирижаблями и гиропланами – несущий огромные потери аэротранспорт стал слишком ценен.

Каждый день капитан Таланов целенаправленно изматывал себя до предела, чтобы далеко за полночь забыться мертвым сном. Виктор и ранее слыл очень требовательным, хотя и справедливым командиром, теперь же он окончательно превратился в вездесущего призрака. Бледный как покойник, с мертвенным взглядом запавших глаз, обведенных темными кругами, капитан пугал солдат неожиданными появлениями из ниоткуда, от его пронзительного взора не укрывалось ничего, вплоть до плохо смазанного затвора винтовки. Прежде уважаемый командир ныне вызывал ненависть подчиненных, но длилось такое положение дел недолго.

Слухи…

Им не было преград и препятствий. Против слухов оказались бессильны цензоры, полиция и контрразведка. Тайные слова змеились среди городов и поселков, прокрадываясь по улицам, заползая в каждый дом, проникая бесплотными щупальцами в уши, жадные до новостей.

Слухи о битвах и поражениях. О воздушных чудовищах, летающих быстрее звука, извергающих с неба смерть. О ползущих по полям сражений бронированных монстрах, неуязвимых для бронебойной артиллерии. О Врагах, к которым лучше не попадать в плен.

Затем к слухам добавился и личный опыт.

Название города Таланов не запомнил, какой-то промежуточный пункт на пути между Мюнхеном и Саарбрюкеном. Генералы забыли первое правило новой войны – любое крупное скопление войск в тылу очень быстро вызывает налет бомбардировщиков. Транспортная развязка оказалась забита техникой и людьми почти на неделю, непозволительно долгий срок. Таланов какое-то время мрачно взирал на все это, а затем, улучив момент, посоветовал комбату отвести часть подальше. Зимников внял.

Всего лишь одна бомба, контейнерный термобарический заряд из тех, что обратили в пепел Саранск. Ярчайшая вспышка в ночном небе, яростный порыв ветра, в считаные мгновения превратившийся в ураган – миллионы кубометров воздуха устремились в пустоту, выжженную взрывом.

Благодаря настороженности капитана трехротный батальон всего лишь стал двухротным, а въедливый и придирчивый капитан вернул уважение бойцов.

Таланов вышагивал среди мотоциклов, укрытых брезентом. Несмотря на надвигающуюся ночь, рота не спала. В неверном свете переносных фонарей солдаты перебирали несколько машин, сильно изношенных после маршей по дорогам Европы. Кто-то чистил оружие – ритуал, заменяющий бойцу молитву и медитацию. Среди негромкого говора, металлического позвякивания, запаха бензина, масла и оружейной смазки Виктор искал что-нибудь, что следовало бы исправить, неполадку, которую следовало устранить, недочет, на который следовало указать.

– Господин капитан, комбат вызывает… Совещание…

Таланов смерил взглядом щуплого лейтенанта, командира минометного взвода, поджал губы. Тот немедля осознал оплошность, подтянулся, заученным жестом бросил к виску напряженную ладонь.

– Господин капитан. Разрешите!..

– Все уже, обратился, – оборвал его Виктор. – Веди.

Лавируя вслед за лейтенантом меж групп людей и машин, Таланов ощутил мимолетный укол совести – маленький тощий офицерик, попавший в гвардию по недоразумению и авралу военной неразберихи, не заслужил такой суровой отповеди. На войне, пусть даже и в тылу, формальности неизбежно сглаживаются. Но совесть успокоилась быстро и легко.

В небольшой будке, похожей на сторожку путевого обходчика, разместилось все командование батальона – сам комбат майор Петр Захарович Зимников и командующие первой мотоциклетной ротой, разведотрядом, бронебойщиками, ремротой и отдельным разведвзводом.

С комроты-два Талановым и лейтенантом-минометчиком командование батальона собралось в полном составе. Рядом с майором занял место неизвестный кондуктор-«аэростатчик» в мятом темно-синем мундире, с пышными усами «по-польски», впрочем, печально и неряшливо обвисшими. Офицеры разместились вокруг широкого неструганного стола с единственной лампой «летучая мышь» посередине. Рядом с лампой лежал вскрытый конверт коричневой плотной бумаги с надломленными сургучными печатями и стандартной двуцветной шнуровкой. Боевой приказ.

Зимников обозрел присутствующих и открыл совещание, по старой привычке стукнув по столу авторучкой.

– Господа, – начал он, отбивая в такт все той же ручкой, словно ставя точку после каждого слова. – Новости следующие. Как вы знаете, последние десять дней боевые действия шли северо-западнее Саарбрюкена, вдоль трассы пятьдесят один. Вчера окончательно наметились изменения в стратегии противника. Он переносит ось наступления к Саарлуи.

Майор развернул карту, кондуктор молча затеплил лампу, добавляя света. Таланов отметил, что его пальцы слегка подрагивают, зажечь керосинку он смог лишь с третьей спички. Зимников сделал вид, что не заметил этого.

– Чем рады, другой нет. Карты нынче в дефиците, – заметил он, стараясь сгладить напряжение.

Таланов привстал, как и все остальные, склонился над картой. Она была французской, вместо привычной красно-черной гаммы условных обозначений эта была разрисована комбинацией сине-желто-красных значков. Франкская система Таланову, как и прочим присутствующим, была знакома, но непривычные обозначения вспоминались с некоторым усилием.

– Саарлуи – это в первую очередь перекресток шести главных автодорог, железнодорожная магистраль и ответвление Большой Дороги[23], – продолжил Зимников. – Конечно, там хорошо поработали вражеские бомбардировщики, но узел все еще работоспособен. Судя по всему, противник намерен прихватить его своей загребущей лапой. Как легко заметить, в этом случае он получит полный контроль над рокадой в своем ближнем тылу, даже двумя, если считать двести шестьдесят девятую автостраду. А еще у него будет возможность наступать вдоль любой из трех дорог, идущих на юго-запад, к Метцу и в обход его. Это плохо, потому что если у него получится, будет новое окружение.

Зимников прочистил горло, потер шею ладонью, словно разогревая и подгоняя застрявшие слова.

– Стараниями Кнорпеля и наших славных летчиков, – продолжил он, слегка качнув головой в сторону усатого кондуктора, – Саарлуи достаточно хорошо защищен с воздуха, насколько это вообще возможно, а авиации у противника не густо. Поэтому есть надежда, что на этот раз получится свести бодалово к сугубо наземному, без всей этой воздушной катавасии… – Майор вздохнул. – Хотя, конечно, это было бы слишком хорошо… И мы на это надеяться не будем. Итак, наша задача.

Палец Зимникова скользнул по карте и уперся в небольшую точку на тонкой синей линии ниже и правее крупного кружка, подписанного «Saarlouis».

– Это приток Саара, неширокий, но, зараза, глубокий, как чертова задница. По сути, ущелье. Там мост, фермовый, но рассчитан на автопоезда. Прочный, вполне выдержит бронетехнику и тягачи. Если там, – Зимников значительно поднял палец к потолку, – все угадали правильно, завтра-послезавтра противник этот мост попытается захватить. Соответственно, мы немедленно сворачиваемся, своим ходом выдвигаемся и воспрепятствуем. Держимся до завтрашнего вечера, к этому времени к нам подойдет сводный отряд из французов и немцев. Даже с броневиками.

– Кто противостоит? – деловито спросил комроты-один, потирая костяшки пальцев. Внешне он казался бесстрастен, но в голосе звучала плохо скрытая надежда.

– Как повезет, – исчерпывающе ответил Зимников. – Хорошо повезет – побьем немножко англичан, а там как получится. Плохо повезет – в гости приедет…«панцершпиц»…

Сказанное слово повисло в воздухе осязаемой, плотной тяжестью.

«Panzerspitze»[24].

– Все зависит от того, что в наличии у противника и какое значение он придает именно этому мосту, – закончил майор. – Мы здесь ничего поделать не можем, поэтому выполним приказ как должно.

– Нас мало, – заметил командир разведвзвода, объединявший в одном лице бесшабашную удаль и мрачный пессимизм.

Этими двумя словами он и ограничился, но то, о чем он умолчал, было и так очевидно. Неполный батальон составом менее двух сотен человек отправлялся на острие нового витка большой схватки. Это сулило очень большие приключения, даже если им повезет и в бою батальон встретится только с британцами…

– Зато мы высоко летаем и далеко ездим, – ответил Зимников и закончил прения кратким и суровым. – К исполнению.

Глава 2

Мост

10 октября

Когда Зимников только поступал в офицерское училище, в ходу была поэтическая поговорка: «Расстояние между жизнью и смертью солдата можно высчитать с точностью до миллиметра, оно строго равно глубине его окопа». Сам Петр Захарович говорил проще: «Кто ленится окапываться – тот дурак» – и неукоснительно требовал от своих бойцов умения закопаться по уши в землю в кратчайшие сроки в любой обстановке. Иногда над ним посмеивались – аэродесантникам редко доводилось участвовать в позиционных боях. Критикам и насмешникам майор отвечал просто: «Лопата круче винтовки – на ней еще можно готовить» – и требовал от снабженцев весь положенный по штату шанцевый инструмент.

Таланов командирского увлечения землекопными работами не разделял, но по необходимости учил свою роту и следил за соблюдением нормативов. Теперь он очень хорошо понимал, что майор был мудр и прозорлив. Со всех сторон доносились характерный скрежет лопат и хруст разрубаемых корней, регулярно прерываемые образными и смачными проклятиями. Пехота окапывалась как одержимая.

Оценивая «землекопство» своей роты, Таланов вспомнил эти присказки командира с определенной теплотой. Далеко не каждая линейная часть смогла бы перекидать столько кубометров земли за считаные часы, да еще после марша и пусть короткого, но боя.

Путь к мосту вспоминался как страшный сон.

Батальон выступил с минимальной задержкой. В обычное время переход занял бы часа два, но сейчас, осенью, с ее поздними рассветами, по скверной чужой карте, им понадобилось более пяти. Дольше всего они задержались на подходе к перекрестку, за которым дорога шла напрямки к заветному мосту. Пересечение двух четырехполосных шоссе было намертво заблокировано толпами беженцев. Люди шли непрерывным потоком, кто-то нес скудный скарб в руках или за плечами, многие катили магазинные тележки. Встречались даже с вполне садового вида тачками. Капитану и ранее доводилось видеть беглецов, спасающихся от военных ужасов, но он привык, что подобное происходит где-то за морями, в далеких странах, с людьми черного и красного цвета кожи. Здесь же все были белыми, немцами и франками – немыслимое после семидесяти лет общеевропейского мира явление. И никогда их не было так много, невероятно, немыслимо много.

Сотни, тысячи беженцев брели по утреннему холоду одинаковым плетущимся шагом, похожие на серую волну, захлестывающую все дороги, дорожки и тропинки. В этой толпе были люди всех возрастов, мужчины и женщины, дети и те, чей век клонился к закату. Потертая куртка соседствовала рядом с роскошной пиджачной парой, стильная шляпка, ныне помятая и сбитая, – бок о бок с засаленным котелком.

Таланов никак не мог понять, что роднило всех без исключения беженцев, что проходили сотня за сотней перед его взором, пока не всмотрелся внимательнее в их лица. Капитан думал, что его уже ничего не может потрясти, но, осознав увиденное, ужаснулся.

Толпа была безлика. Многие, вливаясь в нее, поначалу старались спешить, погонять шоферов, если были на транспорте, или лошадей, если на повозках, но быстро увязали и поневоле принимали общую скорость и ритм. Толпа принимала каждого, и каждый, ступая в ее ряды становился ее частью, безликим атомом, одержимым лишь одной мыслью, одним желанием – уйти подальше от надвигающейся беды. На всех без исключения лицах лежала страшная печать обреченной усталости. Усталости не тела – души. Тавро страдания и безнадежности.

Военная полиция французов не справлялась, высланные вперед дозорные быстро вернулись с сообщениями, что на километры впереди шоссе превратилось в сплошную пробку, в которой смешались беженцы, отступающие части, бойцы и техника, стремившиеся к фронту. Все это медленно перемещалось, подобно холодным и теплым течениям в толще океана.

Зимников не стал ждать и воспользовался преимуществами батальонной техники. Мотоциклы и машины двинулись вдоль трассы, по осеннему лесу, медленно, но заведомо быстрее и вернее чем по ней. Кашляли мотоциклетные моторы, вездеходы, которые уже второй месяц обходились без нормального обслуживания и ремонта, задыхались, словно астматические старики, но никто не отстал. Километров через десять стало полегче, гвардейцы смогли вернуться на дорогу. Поток беженцев иссякал на глазах, а когда до моста осталось с полчаса пути – шоссе опустело.

Уже на подходе Зимников получил неприятное известие – разведывательный дозор сообщил по радио, что противник успел раньше.

Новость была неприятной, но терпимой – разведка незаметно подобралась к мосту и подсчитала силы противника. Англичане, численностью до взвода, без бронетехники и артиллерии. Майор думал недолго, приказав разведке разобраться с противником своими силами – батальон катастрофически выбивался из графика и времени на правильный штурм с развертыванием всех сил и подготовкой уже не было.

Отдельный разведвзвод на двенадцати мотоциклах, с пулеметом и мощной «десятикилометровой» рацией на каждой машине был специально сформирован таким образом, чтобы при необходимости «работать» не только в качестве разведки, но и как ударный «кулак», передовой отряд. Комвзвод получил приказ и выполнил его не без определенного шика, даже в какой-то мере пижонства. Англичан взяли с налета, жесткой атакой «с колес». Призер внутриармейских соревнований по мотогонкам с препятствиями Горцишвили вылетел на мост на мотоцикле с бронированными листами, прикрепленными снизу между колес, и в реве мотора и скрежете металла о металл положил его на бок. Развернутый «дном» по направлению к противнику, мотоцикл превратился в импровизированную пулеметную точку, Горцишвили перекрыл десятисекундный норматив готовности к стрельбе почти в полтора раза, короткими экономными очередями он обстреливал английскую пехоту, приковав к себе и внимание противника, и его неорганизованный огонь. Между тем прочие мотоциклисты рассеивались цепью по обеим сторонам моста, вдоль каменистых краев узкого ущелья. Потребовалось не более пяти минут, чтобы неосторожные и нерасторопные англичане не выдержали слаженного пулеметного огня и стали в беспорядке отступать, а когда мост с рыком пересекли еще три машины с явным намерением преследовать, «лимонники» уже открыто побежали. Это была большая удача, и Зимников старался использовать лимит везения на всю катушку.

Разведчики без промедления переправились на противоположную сторону и рассыпались веером, контролируя подступы к мосту. Почти через час подтянулись прочие силы, и майор понял, что кувшин везения начал показывать дно.

За многие века, может быть и тысячелетия, водный поток прогрыз в каменистой породе узкое извилистое ущелье. Его берега соединялись почти семидесятиметровой длины мостом – сложной конструкцией из паутинных ферм. Все сооружение казалось непрочным и хрупким, буквально стукни кулаком – само рассыплется. Но так только казалось.

– Сталепрокат Гогенцоллернов и их же проектное бюро, – хмуро объяснял батальонный сапер-подрывник. – Множественные точки сопротивления, перенос нагрузки по напряженным фермам. Проще говоря, рвать надо сразу во многих местах, иначе вес просто перейдет на другие стойки, и все устоит. Взрывчатки у нас штатно – не хватит. Обещали подвезти хранцузы, но это когда будет… Если вообще будет.

– У основания? – отрывисто спросил Зимников, хотя и сам знал ответ.

– Не поможет, – все так же понуро отвечал сапер. – Качественная работа! Опорные сваи заглублены, да еще подушка из армированного бетона. Нашего запаса только поцарапать хватит. Хотя есть мысль…

Сапер подкрутил ус и устремил долгий, задумчивый, можно сказать, философский взгляд на мост и далее, сквозь него. Майор терпеливо ждал, старый унтер был с серьезными закидонами и обидчив, как большой усатый ребенок, но являлся мастером своего дела, взвешивал каждое слово и отвечал за него головой. Кроме того, Зимников делал поправку на то, что человек, который тридцать лет взрывает все подряд, здравый рассудок сохранить не может. Если старый «динамитный бог» думал – значит, было над чем и стоило подождать, даже в ущерб драгоценному времени.

– Всегда что-то недокрутят, недовинтят, даже немцы, – продолжил наконец взрывник с тем же отсутствующим философским выражением лица. – Ветер, автомашины, усталость материалов… Где-нибудь да расшаталось и развинтилось. Надо все осмотреть и обстучать, наверняка найду слабые места, но… – он снова подкрутил ус, – все равно не хватит. Самое большее – получится «размочалить». Любой инженерный батальон за пару часов кинет направляющие, приварит по-быстрому, положит временной настил и… Тонн до двадцати пройдет точно.

– Делай, Семеныч, делай, – буквально попросил майор. – Очень надо, сам понимаешь.

– Рвать сразу будем или по сигналу? – деловито поинтересовался Семеныч.

– По сигналу, – ответил Зимников. – Может, самим еще пригодится. Но ты уж постарайся…

– Обижаешь, командир, – буркнул сапер и, оскорбленно сопя, пошел «обстукивать», взвешивая в руке солидный ломик – «выдергу».

Зимников еще раз обозрел поле грядущей баталии, в неизбежности которой уже не сомневался. Вспомнилась очередная присказка – «География ТВД определяет бытие и сознание».

Да, тогда им это казалось смешным…

Местность была, прямо скажем, не ахти, но и не безнадежной. С «правильной» стороны моста асфальтовая лента шоссе шла прямо, как серая полоса шпаги. По обеим сторонам рос реденький, типично европейский лесок, даже не лес, а скорее россыпь рощиц, небольших, по полтора-два десятка деревьев. За мостом дорога начинала петлять, лавируя между невысокими пологими холмиками. Ближайший из них, что расположился поодаль и слева от окончания моста, не нравился Зимникову больше всего. Пригорок был нехороший, прямо скажем, скверный, забравшийся на него противник мог обстреливать из чего-нибудь крупнокалиберного всю оборону мотопехоты. Сейчас на холме разместился мотоциклетный взвод и на обратном, ближнем к мосту склоне – два вездехода, вооруженные автоматическими двадцатимиллиметровками, и минометные корректировщики. Это были застрельщики и первая линия обороны. Строго говоря – вторая, первой можно было считать разведвзвод, но ему майор приказал собраться и укрыться выше по течению, не выдавая свое присутствие. Бесшабашные сорвиголовы из разведки были его последним аргументом и «засадным полком» на самый крайний случай.

Майор предпочел бы поменять обстановку местами и держать оборону в холмах. Батальон был неплохо подготовлен для пехотного боя, но имел очень мало тяжелого вооружения. Четыре штатные восьмидесятимиллиметровые безоткатки – оружие вполне действенное против обычных броневиков класса «Барса» или английского «Чарли». Но бронемашины Врага наподобие «Katzchen» они могли взять уже с большим трудом, а что будет, если противник подгонит какого-нибудь «Пфадфингера», Зимников решил обдумать как-нибудь потом.

Обещанные французы когда еще подтянутся, и что у них с собой будет… Хотя обещали даже морские стопятидесятимиллиметровые пушки, переставленные на эрзац-мехтягу.

Зимников еще раз оценил оборонительную диспозицию. С учетом времени и усталости людей надеяться на лучшее не приходилось. Полноценную «сеть» с нормальными Z-образными траншеями и ходами сообщения отрыть не удалось, на это требовалось не менее суток и работа всего батальона уставного состава. Но и в чистом поле драться не придется, с наскоку батальон было уже не взять – стрелковые ячейки, замаскированные позиции для тяжелых пулеметов и минометов, запасные позиции. Уже кое-что.

Майор глянул на правый фланг, где окапывалась рота Таланова. Капитан беспокоил Петра Захаровича, беспокоил сильно. Когда Виктор Савельевич вернулся в батальон, Зимников поразился жуткой метаморфозе, постигшей всегда жизнерадостного офицера. Потерявший в одночасье всех близких Таланов словно вымерз изнутри. С окружающими он общался отрывисто, лающим языком команд, переходя все границы придирчивой язвительности. В старые времена он наверняка бил бы солдат за малейшую провинность, и только военное время уберегало роту от открытого возмущения и выступления против командира. Таланов почти не спал, очень мало ел, худой, мертвенно-бледный, с остановившимся взглядом, он пугал и подчиненных, и коллег-офицеров. В иной ситуации майор отправил бы капитана в тыл, на психическую проверку, а то и списал из действующей армии на лечение. Но здесь и сейчас, в неустанном беге батальона вдоль фронта, заменить Таланова было некем. Оставалось только надеяться, что Виктор не тронется умом окончательно и не угробит роту в угоду своей ненависти и жажде мести.

Про себя, никому не признаваясь, Зимников уже почти надеялся, что Таланов сложит голову в первых боях, избавив командира от постоянных терзаний «сорвется – не сорвется».

Таланов прикинул, хорошо ли выбрана позиция первого пулеметного расчета. Для фланкирующего огня по мосту и подступам с противоположной стороны она подходила идеально, но противник мог подумать так же… Виктор решил пойти на компромисс и подготовить две запасных, с тем, чтобы при малейшей угрозе пулемет можно было оперативно перетащить. Сложнее всего пришлось с пушкой, для нее, матерясь, сбивая в кровь ладони, подготовили почти полноценную инженерную позицию из трех больших окопов, объединенных узкими переходами и перекрытых импровизированной «крышей» из древесных стволов и веток потолще. В иное время такое укрытие подошло бы и нормальной гаубице, а не короткой безоткатной «фитюльке» весом в неполный центнер вместе с лафетом. Но кроме «фитюлек» противопоставить вражеской «броне» было нечего, и легкие пушчонки берегли как стратегический резерв командования.

– Воздух, – крикнули с поста ВНОС[25].

– В укрытие! – рявкнул Таланов, эхом повторяя такой же приказ Зимникова – майор сориентировался раньше. После трехсекундной спринтерской пробежки капитан запрыгнул в окоп, приспособленный под импровизированный наблюдательный пункт и штаб – рация, переносной телефон и стереотруба. Здесь его уже ждали два связиста и порученец, вчетвером они накинули на каркас из свежесрезанных веток маскировочную сеть. Доносившийся со всех сторон топот и шорохи продолжались еще несколько мгновений и как-то разом стихли. В наступившей тишине похрипывание включенной рации казалось неожиданно громким, забивающим все посторонние звуки. Таланов нетерпеливо щелкнул пальцами, ткнул в сторону агрегата, связист, повинуясь молчаливому указанию, выкрутил верньер громкости на минимум.

В наступившей тишине капитан, а вслед за ним и все остальные, услышали характерный шуршащий звук, идущий сверху и со стороны. Вибрирующее монотонное завывание, от которого начинало ломить в зубах, совсем не похожее на знакомый рокот привычных винтовых моторов.

«Реактивная авиация», так это именовалось в сводках и ознакомительной брошюре. Планер, или, как его уже повсеместно называли, «самолет», летательный аппарат тяжелее воздуха, обладающий двигателем, отчасти сходным с ракетным. Самое коварное и страшное изобретение Врага, страшнее его бронетехники и тяжелой сухопутной артиллерии вместе взятых.

Судя по звуку, самолет ходил широкими кругами правее и с противоположной стороны моста, вражеская машина оставалась невидимой, прячась в низких тучах, вот-вот готовых расплакаться обычным в этих краях мелким моросящим дождем. Таланов выглянул из-за края окопа, оценивая, насколько хорошо замаскировалась его рота, да и весь батальон. На первый взгляд, казалось, неплохо. Стрелковые ячейки и недлинные траншеи были отрыты так, чтобы теряться среди лесной поросли, брустверы невысоки и замаскированы листвой и дерном, масксети также не залежались без дела, скрывая технику. Но шут его знает, как это выглядело сверху, и капитан опасался, что цвет маскировки может их выдать – из-за одной из многочисленных ошибок снабженцев мотопехоте выдали сети и пологи, предназначенные для лета, соответственно окрашенные. Мотоциклетчики изваляли лохматые, обшитые кусками ткани сетки в грязи, щедро набросав сверху листьев и мелкого мусора, но кое-где зелень предательски просвечивала сквозь насыщенную желто-красную гамму редкого леса.

Чтобы отвлечься, Таланов гадал, кто пожаловал к ним в гости. Солдатская молва делила вражескую «авиацию» на три группы, ориентируясь главным образом по производимому шуму. «Бумерами» прозвали тяжелые бомбардировщики за характерный звук взрывающихся бомб, короткий и гулкий, словно выстрел в пустую бочку. «Хрюки» – фронтовые бомбардировщики, за очень специфический шум, издаваемый двумя двигателями у оснований крыльев. И наконец «визгуны» – одномоторные истребители и истребители-бомбардировщики, завывавшие высоко и пронзительно, подобно гарпиям в аду.