О Богдановиче и его сочинениях

Sans cet amour tant d'objets ravissants,Lambris dorés, bois, jardins et fontainsN'ont point d'appas qui ne soient languîssans,Et leurs plaisirs sont moins doux que ses peines.Des jeunes cœurs c'est le suprême bien:Aimez, aimez – tout le reste n'est rien[17].

В доказательство, что поэты, вопреки старинному злословию, умеют быть иногда скромными, и француз и русский не хотели описать первого свидания Душеньки с Амуром. Последний отделался от читателей приятною шуткою, говоря, что эта сцена осталась навеки тайною между супругами…

Но только поутру приметили амуры,Что нимфы меж собой смеялись подтишком,И гостья, будучи стыдлива от натуры,Казалась между их с завешенным ушком.

В изображении палат с их драгоценностями я люблю статую Душеньки…

Смотря на образ сей, она сама дивилась;Другая статуя казалась в ней тогда,Какой не видывал никто и никогда.

Черта прекрасная! Взята с французского («elle demeura longtemps immobile, et parut la plus belle statue de ces lieux»[18]); но, выраженная в стихах, более нравится… Люблю также разные живописные изображения Душеньки:

В одном она, с щитом престрашным на груди,Палладой нарядясь, грозит на лошади,И боле, чем копьем, своим прекрасным взором.

В другом видим перед нею Сатурна, который

Старается забыть, что он давнишний дед,Прямит свой дряхлый стан, желает быть моложе,Кудрит оставшие волос своих клочкиИ, видеть Душеньку, вздевает он очки.А там она видна, подобней царице,С амурами вокруг, в воздушной колеснице,Прекрасной Душеньки за честь и красотуАмуры там сердца стреляют на лету;Летят великою толпою;Летят, поднявши лук, на целый свет войною;А там свирепый Марс, рушитель мирных прав,Увидев Душеньку, являет тихий нрав,Полей не обагряет кровьюИ наконец, забыв военный свой устав.Смягчен у ног ее, пылает к ней любовью.

На третьей картине Зефир списывает с нее портрет; но, боясь нескромности,

Скрывает в списке он большую часть красот;И многие из них, конечно, чудесами,Пред Душенькою вдруг тогда писались сами.

Всего же более люблю обращение поэта к красавице:

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша:По образу ль какой царицы ты одета,Пастушкою ли где сидишь у шалаша,Во всех ты чудо света;Во всех являешься прекрасным божеством —И только ты одна прекраснее портрета.

Просто и так мило, что, может быть, никакое другое место в «Душеньке» не делает в читателе столь приятного впечатления. Всякому хочется сказать сии нежные, прекрасные стихи той женщине, которая ему всех других любезнее; а последний стих можно назвать золотым. – Мы не пеняем автору, что он не хочет далее описывать Купидонова дворца,

Где все пленяло взглядИ было бесподобно;Но всюду там умомЯ Душеньку встречаю,Прельщаюсь и потомПалаты забываю.

Но с палатами стихотворец забыл и хозяина; забыл, между портретами, упомянуть об его изображениях. Скрываясь от Душеньки, Амур должен был показаться ей хотя на картине. Лафонтен представил на обоях разные чудеса Купидоновы: например, ужасный хаос, приводимый его рукою в стройность…

Que fait l'Amour? Volant de bout en bout,Ce jeune enfant, sans beaucoup de mystère.En badinant vous débrouille le tout,Mille fois mieux qu'un sage[19].

Как бы хорошо мог Богданович сказать это в русских стихах! Как бы хорошо мог, следуя Лафонтену, описать приступы любопытной Душеньки к невидимому Амуру и его отговорки, столь остроумные! «Nécessairement je suis Dieu ou je suis Démon. Si vous trouvez que je suis Démon, vous cesserez de m'aimer ou du moins vous ne m'aimerez plus avec tant d'ardeur: car il s'en faut bien qu'on aime les Dieux aussi violemment que les hommes»[20]. Но поэт наш, как поэт, не любил закона и принуждения; хотел брать не все хорошее в образце своем, а что слегка и само собою попадалось ему в глаза —

Любя свободу я мою,Как вздумается мне, пою.

Довольно, что Богданович, проходя иногда мимо красот Лафонтеновых, щедро заменял их собственными и разнообразными. Умея быть нежным, забавным, он умел и колоть – даже кровных своих, то есть стихотворцев. Вводя Душеньку в Амурову библиотеку, он говорит:

Царевна там взяла читать стихи;Но их читаючи как будто за грехи,Узнала в первый раз мучительную скукуИ, бросив их под стол, при том зашибла руку.Носился после слух, что будто наконецНесчастных сих стихов творецУказом АполлонаНавеки согнан с Геликона;И будто Душенька, боясь подобных скук[21],Иль ради сохраненья рук,Стихов с неделю не читала,Хотя любила их и некогда слагала.

Сей несчастный, согнанный с Геликона, был, конечно, не похож на Богдановича, которого Душенька с удовольствием могла бы читать даже и тогда, как он с пиитическою искренностию описывает лукавство ее в гибельную ночь любопытства. Злые сестры уговорили ее засветить лампаду во время сна Купидонова…

Прекрасна Душенька употребила тутИ хитрость и проворство.Какие свойственны женам,Когда они, дела имея по ночам,Скорее как-нибудь покой дают мужьям.Но хитрости ль ее в то время успевалиИль сам клонился к сну от действия печали:Он мало говорил, вздохнул,Зевнул,Заснул.

Это напоминает один из славнейших стихов в Lutrin{4} и стоит десяти прозаических страниц Лафонтена.

В описании Душенькиных бедствий некоторые черты также гораздо счастливее у Богдановича; например, трогательное обращение его к жалкой изгнаннице:

Умри, красавица, умри! Твой сладкий векС минувшим днем уже протек;И если смерть тебя от бедствий не избавит,Сей свет, где ты досель равнялась с божеством,Отныне в скорбь тебе наполнен будет злом,И всюду горести за горестьми представит.……………………………………………К несчастию, тебя оставил Купидон.Твой рай, твои утехи,Забавы, игры, смехиПрошли, как будто сон.Вкусивши сладости, кто в мире их лишился,Любя с любимым разлучилсяИ радости себе уже не чает впредь,Легко почувствует, без дальнейшего слова,Что лучше Душеньке в сей доле умереть.

Стихотворец наш, описывая с Лафонтеном все образы смерти, избираемые Душенькою, прибавляет от себя еще один, не весьма пиитический, но игриво и забавно им представленный:

Избрав крепчайший сук, последний шаг ступилаИ к ветви свой платок как должно прицепила,И в петлю Душенька головушку вложила.О чудо из чудес!Потрясся дол и лес;Дубовый, грубый сук, на чем она повисла,С почтением к ее прекрасной головеПригнулся так, как прут – —И здраву Душеньку поставил на траве;И ветви все тогда, на низ влекомы ею,Иль сами волею своею,Шумели радостно над неюИ, съединяючи концы,Свивали разны ей венцы.Один лишь наглый сук за платье зацепился,И Душенькин покров вверху остановился;Тогда увидел дол и лесДругое чудо из чудес —

Вольность бывает маленькою слабостию поэтов; строгие люди давно осуждают их, но снисходительные многое извиняют, если воображение неразлучно с остроумием и не забывает правил вкуса. Когда горы и леса, видя чудо, восклицали, что Душенька всех на свете прекраснее,

Амур, смотря из облаков,Прилежным взором то оправдывал без слов!

Поэту хотелось сказать, что Душенька прошла сквозь огнь и воду, и для того он заставляет ее броситься в пламя, когда наяды не дали ей утонуть в реке…

Лишь только бросилась во пламя на дрова,Как вдруг невидимая силаПод нею пламень погасила;Мгновенно дым исчез, огонь и жар потух;Остался только лишь потребный теплый дух,Затем чтоб ножки там царевна осушила,Которые в воде недавно замочила.

Это смешно, и рассказ имеет всю точность хорошей прозы. – Лафонтен, для разнообразия своей повести, вводит историю философа-рыболова: в «Душеньке» она могла бы только остановить быстроту главного действия. Сказки в стихах не требуют множества вымыслов, нужных для живости прозаических сказок. Богданович упоминает о старом рыбаке единственно для того, чтобы Душеньке было кому пожаловаться на ее несчастие…

Ты помнишь бытность всех временИ всяких в мире перемен:Скажи, как свет стоит с начала,Встречалось ли когда комуНесчастье равно моему?Я резалась и в петлю клалась,Топилась и в огонь бросалась;Но в горькой участи моей,Прошед сквозь огнь, прошед сквозь водуИ всеми видами смертейПриведши в ужас всю природу,Против желания живуИ тщетно смерть к себе зову.…………………………………………«Но кто ты?» – старец вопросил.«Я Душенька – люблю Амура».

Последний стих прекрасен и трогателен, несмотря на шутливый тон автора. – Объявление Венеры, прибитое на всех перекрестках, взято с французского, но гораздо смешнее на русском:

Понеже Душенька прогневала ВенеруИ Душеньку Амур Венере в стыд хвалил;Она же, Душенька, румяна унижает,Мрачит перед собой достоинство белил;………………………………………………………Она же, Душенька, имея стройный стан,Прелестные глаза, приятную усмешку;…………………………………………..Она же взорами сердцам творя изъян;……………………………………Того или иного ради,Венера каждому и всемО гневе на нее своемПо должной форме объявляет.

В обращении Душеньки к богиням всего забавнее представлена важность Минервы, которая, занимаясь астрономическими наблюдениями и хвостами комет, с презрением говорит бедной красавице,

Что мир без Душеньки стоял из века в век;Что в обществе она неважный человек;А паче как хвостом комета всех пугает,О Душеньке тогда никто не помышляет.

Богданович хотел осмеять астрономов, которые около 1775 году, если не ошибаюсь, пугали людей опасностию кометы. Но должно признаться, что о ревнивой Юноне Лафонтен говорит еще забавнее русского стихотворца. Вот его слова: «Пастушке нашей не трудно было найти Юнону. Ревнивая жена Юпитерова часто сходит на землю, чтобы осведомляться о супруге. Псиша встретила ее гимном, но воспела одно могущество сей богини и тем испортила дело свое. Надобно было хвалить ее красоту, и как можно усерднее. Царям говори об их величии, а царицам – совсем о другом, если хочешь угодить им. Юнона отвечала, что должно наказать смертных прелестниц, в которых влюбляются боги. Зачем они таскаются на землю? Разве на Олимпе еще мало для них красавиц?» Богданович шутит только насчет Юпитеровых метаморфоз: здесь Лафонтен тонее. Но скоро наш поэт берет верх, описывая ошибку людей, которые, видя в Венерином храме Душеньку в крестьянском платье, считают ее богинею и шепчут друг другу на ухо:

Венера здесь тайком!Венера за столбом!Венера под платком!Венера в сарафане!Пришла сюда пешком!Конечно, с пастушком!

Здесь короткие стихи на одну рифму прекрасно выражают быстроту народных слов. И с каким любезным простосердечием говорит Душенька раздраженной Венере,

Колена преклоня:Богиня всех красот! Не сетуй на меня!Я сына твоего прельщать не умышляла.Судьба меня, судьба во власть к нему послала.Не я ищу людей, а люди в слепотеДивятся завсегда малейшей красоте.Сама искала я упасть перед тобою;Сама желала я твоею быть рабою.

Богданович поступил также гораздо милостивее с своею героинею, нежели Лафонтен, который заставил Венеру немилосердно сечь ее розгами! Какое варварство! Русская Душенька служит только трудные, опасные службы богине, совершенно в тоне русских старинных сказок, и прекрасно: идет за живою и мертвою водою, к змею Гарыничу, и так хорошо, с женскою хитростию, ублажает его:

О змей Гарынич, Чудо-Юда!Ты сыт во всяки времена;Ты ростом превзошел слона,Красою помрачил верблюда;Ты всяку здесь имеешь власть;Блестишь златыми чешуями,И смело разеваешь пасть,И можешь всех давить когтями!Пусти меня, пусти к водам!

Богданович, приводя Душеньку к злому Кащею, не сказывает нам его загадок: жаль! здесь был случай выдумать нечто остроумное. Но автор уже довольно выдумывал, спешит к концу, отдохнуть на миртах вместе с своею героинею и мимоходом еще описывает Тартар несравненно лучше Лафонтена. Как скоро Душенька показала там ногу свою, все затихло…

Церберы перестали лаять,Замерзлый Тартар начал таять.Подземна царства темный царь,Который возле ПрозерпиныДремал, с надеждою на слуг,Смутился тишиною вдруг:Возвысил вкруг бровей морщины,Сверкнул блистаньем ярых глаз,Взглянул… начавши речь, запнулсяИ с роду первый разВ то время улыбнулся!

Сими прекрасными стихами заключаем нашу выписку. Амур соединяется с Душенькою, и Богданович, вспомнив аллегорический смысл древней басни, оканчивает свою поэму хвалою душевной, вечно неувядаемой красоты, в утешение, как говорит он, всех земных некрасавиц.

Заметив хорошие и прекрасные места в «Душеньке», скажем, что она, конечно, не вся писана такими счастливыми стихами; но вообще столь приятна, что благоразумный критик, чувствительный к красотам искусства и дарования (а суд других есть пустословив или злословие), не захочет на счет ее доказывать своей тонкой разборчивости и не забудет, что Ипполит Богданович первый на русском языке играл воображением в легких стихах: Ломоносов, Сумароков, Херасков могли быть для него образцами только в других родах.

Мудрено ли, что «Душенька» единогласно была прославлена всеми любителями русского стихотворства? Шесть или семь листов, с беспечностию брошенных в свет, переменили обстоятельства и жизнь автора. Екатерина царствовала в России: она читала «Душеньку» с удовольствием и сказала о том сочинителю: что могло быть для него лестнее? Знатные и придворные, всегда ревностные подражатели государей, старались изъявлять ему знаки своего уважения и твердили наизусть места, замеченные монархинею. Тогдашние стихотворцы писали эпистолы, оды, мадригалы в честь и славу творца «Душеньки». Он был на розах, как говорят французы… Но многие блестящие знакомства отвлекли Богдановича от жертвенника муз в самое цветущее время таланта[22] – и венок «Душеньки» остался единственным на голове его. Хотя он и неувядаем, однако ж любители дарований не перестанут жалеть, что поэт наш им удовольствовался и не захотел новых. Он доказал, к несчастию, что авторское славолюбие может иметь пределы! Правда, что Богданович еще писал, но мало или с небрежением, как будто бы нехотя или в дремоте гения. Иной сказал бы, что поэт, любя свою «Душеньку», хотел оставить ей честь быть единственным изящным творением его таланта. – От 1775 до 1789 году он сочинил «Историческое изображение России», часть I (опыт легкий, несовершенный, но довольно приятный), – лирическую комедию «Радость Душеньки», драму «Славяне» и две маленькие театральные пиесы из русских пословиц. Сама

Екатерина ободряла Богдановича писать для театра и в знак своего благоволения пожаловала ему табакерку за «Радость Душеньки», а за драму «Славяне» – перстень. В первой есть забавная сцена, пир богов, где Момус смешит своим божественным простосердечием; а во второй – двадцатипятилетнее торжество, славян в честь великой государыни, которая навеки основала их благоденствие, тронуло в представлении всех зрителей: ибо сию драму играли в то время, когда совершилась четверть века по восшествии на трон Екатерины. – Исполняя также волю сей монархини, он издал «Русские пословицы»{5}, в которых сохранились драгоценные остатки ума наших предков, их истинные понятия о добре и мудрые правила жизни. Мы должны еще упомянуть о мелких его стихотворениях, напечатанных в «Собеседнике»: некоторые из них отличаются замыслом и вкусом. – Но никоторая из приятных безделок Богдановича не была так известна и славна, как его песня: «Мне минуло пятнадцать лет». Она сделалась народною, и доныне – несмотря на множество новых любимых песен – сохраняет свое достоинство. В ней есть истинная затейливость и нежная простота, которые равняют ее с лучшими французскими песнями. Что может быть простее и любезнее следующих куплетов:

«Дала б ему я посох свой:Мне посох надобен самой;И чтоб зверей остерегаться,С собачкой мне нельзя расстаться.В пустой и скучной сторонеСвирелки также нужны мне.Овечку дать ему я рада,Когда бы не считали стада».Пастушка говорит тогда:«Пускай пастух придет сюда;Чтоб не было убытка стаду,Я сердце дам ему в награду!»

Он перевел также все лучшие французские стихи, написанные в честь Екатерины, Вольтеровы, Мармонтелевы и проч. Сии поэты умели хвалить Великую языком благородным, и Богданович не унижал его.

Например, он так заставляет говорить Мармонтеля на русском языке:

О ты, которая в законах и геройствеСовместников своих далеко превзошла, —Божественный пример монархам подалаПещися подданных о счастьи и спокойстве!Являй всегда твоей величество душиИ славных дел своих начатки соверши!Счастливому в твоем владении народуОсталося иметь едину лишь свободу.

В переводе его Вольтер, подобно как и в оригинале, то важен, то забавен, говоря:

И где Великий Петр людей соделать мог,Екатерина там соделала героев………………………………………………Трудится день и ночь восставить всех покойИ меж трудов ко мне писать находит время.Тогда же Мустафа, гордясь пред визирем,В чертогах роскошью бесчувственною дышет,Зевает в праздности, не мыслит ни о чем,И никогда ко мне, вприбавок, он не пишет!

Занимаясь стихотворством Богдановича, мы забыли службу его. В 1780 году он был определен в новоучрежденный тогда Государственный санкт-петербургский архив членом, в 1788 – председателем его, а в 1795 – отставлен с полным жалованьем, служив 41 год. – Наконец, в 1796 году он выехал из Петербурга. Тогдашние бедствия Европы, разительная картина непостоянств фортуны в отношении к людям и к государствам, самая светская печальная опытность могли в добром и нежном сердце его произвести склонность к мирному уединению. Приятный климат, любезные воспоминания детства и самая вернейшая связь в мире, дружба родственная, влекли Богдановича к счастливым странам Малороссии. Он приехал в Сумы с намерением вести там жизнь свою в кругу ближайших родных и наслаждаться ее тихим вечером в объятиях природы, всегда любезной для чувствительного сердца, особливо для поэта. Первые дни и месяцы казались ему совершенным очарованием; никогда душа его не бывала так свободна и безмятежна. Уже никакие мечты не тревожили ее спокойствия. Мирная совесть, пятьдесят лет, проведенных в наблюдении строгих правил чести; кроткая, но всегдашняя деятельность благородных способностей человека: ума образованного и зрелого, воображения еще не угасшего; чтение авторов избранных, обхождение с людьми добрыми и близкими к сердцу, самое единообразие простой жизни, любезное в некоторых летах, были счастием Богдановича, истинным и завидным, которого желают все люди, живущие для славы собственной и пользы других в шуме светском и которого милым образом украшают они в мыслях последние дни свои в мире, дни отдохновения и покоя!.. Но

Пристанища в сем мире нет!..

Здесь должны мы осторожно повторить известив неясное, хотя и верное. Руссо на шестом десятилетии жизни испытал всю силу романической страсти, забавной в глазах молодого светского Адониса, но трогательной для человеколюбивого наблюдателя. Можно с покойною совестию шутить над стариком Селадоном; но для особенной и случайной привязанности нет сроку: всегда можно любить, пока сердце живо, и взор чувствительной женщины изъявляет нам симпатию. Самолюбие, некоторым образом справедливое в человеке достойном; имя дружбы, которым часто закрываем любовь от самих себя; надежда быть – если не прелестным, то хотя приятным, и нравиться самым тем, чтобы не думать нравиться, – заводят иногда и не поэтов весьма далеко… Не знаем обстоятельств; но кто, и зная их, мог бы без нарушения правил скромного благоразумия открыть свету подробности сердечной связи? Скажем только, что тихая, мирная, счастливая жизнь Богдановича вдруг сделалась ему несносною. Он должен был разлучиться с другом и братом… Как остаться в тех местах, где все напоминало ему и блаженнейшие часы для сердца и неожидаемые их следствия? Оскорбленное самолюбие бывает антидотом любви, но жестоким!.. И всякая сильная перемена чувств ужасна в то время, когда мы близки к западу жизни и когда натура предписывает человеку спокойствие; как необходимое условие еще возможного для него счастия! Надежда заменить потерю облегчает се в молодости; но лета отнимают у нас сие действительное утешение. Мы слышим только голос строгого рассудка, который запрещает даже и жаловаться на судьбу!.. Мысль о последних годах нашего любезного стихотворца печальна для всякого, кто умеет воображать себя на месте других.

В 1798 году он переселился в Курск. – Александр восшел на трон; и когда все патриоты с радостными надеждами устремили на него взоры, Богданович взял лиру, уже давно им оставленную, – и юный монарх в знак своего благоволения прислал ему перстень. Муза «Душеньки» имела славу и счастие нравиться Великой Екатерине: августейший внук ее мог ли не удостоить ее своего внимания?

В начале декабря 1802 году Богданович занемог, быв всегда некрепкого сложения; томился четыре недели и кончил жизнь 6 января, к горести родных, друзей и всех любителей русской словесности: ибо он еще не дожил до глубокой, маститой старости, которая бывает последним знаком небесного благоволения к земным странникам, облегчая их переход в вечность.

Говорят, что жизнь и характер сочинителя видны в его творениях; однако ж мы, любя последние, всегда спрашиваем о первых у тех людей, которые лично знали автора. Все знакомые и приятели Богдановича единогласно хвалят его свойства, тихий нрав, чувствительность, бескорыстие и какую-то невинную веселость, которую он сохранил до старости и которая делала его приятным в дружеском обществе. Никто не замечал в нем авторского самолюбия. Богданович даже редко говаривал о поэзии и литературе, и всегда с некоторою застенчивостию, бывшею природным свойством его. Не мудрено, что он не любил критики, пугающей всякое нежное самолюбие, и признавался, что она своею грубою строгостию могла бы совершенно отвратить его от авторства.

Друзья Богдановича, которых он, однажды нашедши, не терял никогда, – а еще долее любители русских талантов сохранят его память: ибо творец «Душеньки» будет известен потомству – как стихотворец приятный, нежный, часто остроумный и замысловатый.

Сноски

1

С величайшею благодарностию автор воспользовался известиями, доставленными ему почтенным братом творца «Душеньки», Иваном Федоровичем Богдановичем, но прибавил к ним и некоторые анекдоты, слышанные им от людей, которые были коротко знакомы с покойником.

2

Это слышал я от самого бессмертного творца «Россияды».

3

Пиитическое имя Ипполита приятнее ушам без отчества.

4

В «Полезном увеселении».

5

«Благодетельницы фамилии Богдановичей, – прибавляет И. Ф. Б. в своих известиях, – ибо и брат его обязан ей своим воспитанием». – Мы должны были сохранить сие изъявление благородной признательности.

6

Под титулом: «Невинное упражнение».{6}

7

После: не знал, должно сказать как – то есть: не знал, как употреблять во зло.

8

Лучший стих в поэме.

9

Всем известна Дрезденская картинная галерея.

10

Тот из мужчин супругом станет ей,Кто самый доблестный, и сильный, и прекрасный,Без стрел твоих, без помощи твоей,Тебе, Амуру, неподвластный.От их любви живой и страстнойРодится заново всесильный Купидон…

11

Без стрел твоих, без помощи твоей (франц.). – Ред.

12

Тот зеркала хрусталь Венере подставляет (франц.). – Ред.

13

Сиренам – громче петь, – Фетиды приказанье (франц.). – Ред.

14

В настоящей статье все стихотворные переводы с французского принадлежат Н. Рыковой. – Ред.

15

А ветры задержать стараются дыханье.Один зефир шалит, забывши всякий страх:Играет только он в Венериных кудрях,Покров с нее сорвать старается порою.Волна ревнивая стремится за волною,Чтоб лаской губ своих, что влажны и чисты,Коснуться нежных ног богини красоты (франц.). – Ред.

16

Посадите меня в повозку без возницы и проводника, и пусть лошади сами везут меня, куда им вздумается: случай сам их направит в надлежащее место. (Перевод с французского А. Смирнова. – Ред.)

17

Да, без любви уборы и венцыНадоедят и не спасут от скуки.К чему тогда фонтаны и дворцы?Всех их милей огонь любовной муки.Для юных – высшее блаженство в нем:Люби, люби – нет смысла в остальном (франц.). – Ред.

18

Она подолгу замирала на месте, похожая на самую прекрасную статую этого дворца. (Перевод с французского А. Смирнова. – Ред.)

19

А что ж Амур? Над хаосом летя,И превзойдя уменьем и сноровкойВсех мудрецов, чудесное дитяСумбур его распутывает ловко (франц.). – Ред.

20

А это значит, что я либо бог, либо демон. Если ты считаешь, что я демон, ты должна находить меня отвратительным, а если бог, ты должна перестать любить меня или по крайней мере перестать любить меня с прежним пылом, ибо редко бывает, что богов любят так же страстно, как людей. (Перевод с французского А. Смирнова. – Ред.)

21

Скука не употребляется у нас во множественном числе.

22

Ему тогда было с небольшим 30 лет.