Два брата
– Да что с тобой? Ты какой-то возбужденный.
– Так нельзя наконец. Нельзя ведь так, Коля! – заговорил он тихим, странным голосом, медленно шагая по комнате. – Рассуди сам, можно ли так? Ведь это жестоко, совсем жестоко!
Он остановился прямо против Николая и глядел на него, но едва ли видел брата. Взор его голубых глаз убегал куда-то внутрь.
– Да ты о чем? Я ничего не понимаю.
– Неужели нигде нет правды, Коля? Неужели? О господи!
– Что случилось?
– Ты разве не знаешь? Да, ты у Смирновых был, я и забыл! – прибавил он. – Случилось, Коля, большое несчастье в Залесье. У мужиков там скоро все продадут, нищие будут совсем. Я только что оттуда. Через три недели приедет пристав… Если бы ты видел, какое отчаяние!
– За что продадут?
– По иску Кривошейнова. Он дал им в прошлом году деньги под залог построек и хлеба и теперь требует их… У них ничего нет… Я был у Лаврентьева. У него тоже денег нет. Послушай, не знаешь ли ты, как помочь? – в волнении проговорил Вася. – Иначе может быть большое несчастие.
– Как ты волнуешься! В первый раз, что ли, узнал?
– Я давно знал, но теперь сам видел. Хочешь – поедем, увидишь, что делается в Залесье. Я папе говорил, и он сказал, что ничего нельзя сделать. Неужели ничего?.. И это совершается на глазах у всех!
– Что делать, Вася! Успокойся. Если из-за таких вещей волноваться, то тогда и жить нельзя.
– А разве можно видеть это и… жить? – произнес он глухим голосом.
Он умолк. Напрасно Николай старался его успокоить.
Вася, не прерывая, слушал горячие речи брата, недоверчиво покачивая головой.
– Все то, что ты говоришь, Коля, я слышал уже. Вот и папа почти то же говорит… Оба вы, знаю я, честные, хорошие, добрые, но – прости меня, брат, – от ваших слов не легче, и никак не убедят они меня.
– Ты просто болен, брат, вот что я тебе скажу…
– Может быть, и болен… пожалуй, что и болен!.. – подхватил Вася. – Иной раз думаешь, думаешь… просто до боли думаешь, и, что всего ужаснее, то есть больнее, что ничего не придумаешь, и сознаешь себя таким дрянным, ничтожным, себялюбивым подлецом…
– Что ты, что ты! – улыбнулся брат.
– Смейся, Коля, а оно так… Ах, когда-нибудь открою я тебе свою душу… Больная она в самом деле… Ты вот говоришь: все так живут… А почему все так живут? Отчего иначе не живут? Разве нельзя иначе жить? Неужто вечно брат должен терзать своего брата?..
Он остановился, задумчиво взглянул на Николая и продолжал:
– Отчего Петр готовит нам кушанье, а я не готовлю? Отчего ж я вот и ем каждый день, и сплю на постели, а другие голодны и не призрены? Отчего? Где узнаю я, отчего?.. Кто объяснит это?.. Ты опять скажешь: все так, но мне-то, мне, моей душе разве от этого легче? Пойми ты!
Он с какой-то болью произнес эти слова, ожидая возражения, но Николай молчал, изумленный исповедью бледнолицего юноши.
«Откуда все эти мысли? Как он дошел до такого состояния?» – спрашивал себя Николай, вспоминая прежнего Васю. Прежний Вася не такой был, казалось ему.
– Ты вот говоришь, и папа тоже говорит, что надо быть добрым, честным, но как быть добрым, как быть честным? И разве я честен, разве добр?.. Подлец я, Коля, вот кто я такой… Я все раздумываю, а ведь давно бы следовало делать…
– Что делать?..
– Жить иначе… Какое имею я право жить так?.. Ответь мне…
И, не дожидаясь ответа, Вася продолжал:
– Ты вот думаешь, что всегда будет так, всегда человек будет делать другому зло, а я верю… глубоко верю, что так не будет и не должно быть… Не может быть… иначе зачем же столько мучеников прежде было?.. Зачем Спаситель был распят, если бы он не верил?.. Нет, Коля, ты вот образованный человек и знаешь больше меня, а говоришь неубедительно. Оно как будто и правда, а душа чувствует неправду. И кругом, кругом ложь… говорят, любят бога, а сами?!. Взгляни-ка ты на залесских мужиков… каково им из-за одного человека? И – удивительно! – он и без того богат, этот Кривошейнов, к чему ему еще богатство?.. Что делать с ним? На что, например, Смирнова оттягивает лес у мужиков, который им отдан, она знает хорошо это, покойником ее отцом? За то, что бумаг нет?
– Разве это правда?
– Правда. Лаврентьев говорил, а он говорит только о том, что знает… Курс кончить?! – отвечал как бы самому себе Вася. – Папа, вижу я, сердится, что я не готовлюсь в академию. Но к чему мне готовиться? Разве, если я буду доктором, я стану лучше?.. Или с годами пройдет все, и я повторять буду, что все так? Нет, Коля, я не могу… Я чувствую, что так нельзя. А как нужно – тоже не вполне понимаю. Но я дойду до этого… дойду.
Вдруг Вася остановился и, как бы спохватившись, промолвил:
– Ты, Коля, извини… Я тебя своими мыслями занимаю и, верно, тебе надоело, а ты и не скажешь…
Николай обнял Васю и заметил:
– Экий ты какой!.. Говори, говори… легче станет… Не надоел ты мне… Рассказывай все… я охотно слушаю…
– Не умею я говорить… всего не перескажешь… Ах, Коля, если бы я был, как прежде… верующий… Помнишь?
– А теперь?
Вася безнадежно покачал головой.
– Тогда бы лучше было!..
Он замолчал и продолжал молча ходить по комнате. Потом вдруг остановился и прошептал:
– Человек же и Кривошейнов… И у него душа должна же быть… Как думаешь, брат?
Николай засмеялся.
– Сомневаюсь…
– Напрасно. Нет злодея, который бы не смягчился… Да и есть ли злодеи-то?..
Опять, видно было, в голове у юноши поднялась какая-то внутренняя работа.
– По-твоему, злодеи есть, Коля?
– Есть.
– А мне сдается, кет их!
– Знаешь ли, что я придумал, брат? – сказал Николай. – Напишу-ка я корреспонденцию о твоем злодее… Быть может, обратят внимание и продажа в Залесье остановится…
Вася сперва обрадовался.
– Только смотри, Коля, напиши хорошо… Все расскажи. Но только подожди посылать ее до завтрашнего вечера. Быть может, и не надо.
– Отчего? – удивился Николай.
– Так… у меня один план есть! – серьезно проговорил Вася. – Попробую.
– Секрет?
– Теперь не спрашивай. Да вот еще что, Коля: не говори ты маме ни слова о нашем разговоре. Она и так все волнуется, глядя на меня. К чему огорчать ее, голубушку нашу? И вообще никому не говори лучше. После все объяснится! – как-то загадочно прибавил он. – Я с папой сам переговорю.
Вася несколько успокоился и спустя несколько времени рассказал брату, что Лаврентьев очень зовет его к себе и что Леночка была эти дни нездорова.
– Что с ней?
– Не знаю. Доктора не хотела. Раздражительная стала какая-то… похудела, голова болела все. Григорий Николаевич очень скорбел за Елену Ивановну. Теперь, впрочем, ей лучше. Да, я и забыл: она о тебе спрашивала, просила дать знать, когда ты приедешь. Удивлялась, что ты засел у Смирновых. Я и сам, признаться, дивился. Разве там приятно было тебе?
– Надо, Вася, побольше людей видать, иначе односторонне судить о них станешь. Кстати, я там с Прокофьевым познакомился. Ты, кажется, знаешь его?
– Видел у Лаврентьева!
– Нравится он тебе?
– Я мало его знаю, но слышал, что это замечательный человек! – проговорил с каким-то благоговейным восторгом Вася.
– Ты, брат, слишком увлекаешься. Человека раз-другой видел – и уж замечательный человек.
– Тебе разве Прокофьев не нравится? – удивился Вася.
– Я не к тому. Я вообще! – заметил Николай, чувствуя почему-то досаду на то, что Вася так восторженно относится к Прокофьеву. – Так Леночка, ты говоришь, обо мне спрашивала?
– Да, спрашивала, – прошептал Вася. – Ты зайдешь к ней?
– Зайду как-нибудь.
– Хороший она человек, и Лаврентьев хороший. И как он ее любит, если б ты знал, Коля! – проговорил Вася и вдруг покраснел.
– К чему ты говоришь об этом?
– Так, к слову!.. – шепнул Вася и снова заходил по комнате.
«Как все принимает близко к сердцу, бедняга! Того и гляди сделает какую-нибудь непоправимую глупость! – раздумывал Николай, оставшись один. – И ничем не убедишь его».
В тот же вечер, после чая, отец говорил Николаю о Васе с большим сокрушением. Его удивляла его болезненная мечтательность, и он не знал, как быть с юношей.
– Ты видел, как расстроило его известие о продаже имущества крестьян?
– Да. Бедняга сам не свой. Действительно, возмутительная история.
– Кто спорит – история гнусная, но что поделаешь?.. Мало ли скверного в жизни! Нельзя же на этом основании приходить в отчаяние. Он утром пришел ко мне таким страдальцем, что я испугался сперва, а дело-то все оказалось самое обыкновенное у нас. Вообще Вася меня беспокоит. Совсем странный мальчик. У него какая-то беспощадная логика, чуткость, доходящая до болезненности. Отчасти я виноват в этом! – с грустью проговорил старик.
– Ты? Ты-то чем виноват?
– Мало наблюдал за ним, когда он был ребенком. У него и тогда был особенный характер, а теперь он развился в уродливом направлении. Это – несчастная натура. Для него мысль и дело неразлучны, и он может дойти до нелепостей. Ты бы подействовал на него.
– Едва ли.
– И то. Он кроток, мягок, но независим! – вздохнул старик. – Пристал ко мне, чтобы я помог… И без того меня, старика, беспокойным считают. Я стал убеждать Васю, и он ушел от меня грустный, сосредоточенный. Да, странные теперь времена!.. Ребята и те страдают. Прежде мы в семнадцать лет не страдали. И бог еще знает что лучше!.. Что, как Вася?.. Успокоился?
– Кажется.
– У него склад какой-то странный, – продолжал старик. – Все его мучат вопросы неразрешимые. Одно утешает меня, что с годами он поймет тщету мечты о всеобщем благоденствии и станет трезвее смотреть на вещи. Мечтать всю жизнь – невозможно.
Старик долго еще говорил на эту тему и долго еще думал о Васе, ворочаясь на постели.
Он жалел сына и в то же время с ужасом думал, что из него может выйти человек, способный разбить кумиры, которым он, старик, всю жизнь поклонялся и свято чтил… Этого старик перенести не мог.
«Утопистов», как он называл всех сомневающихся современной цивилизации, он считал варварами и безумцами.
– Никогда толпа, как бы ни была она сыта, не может дать миру то, что дали ему высшие умы. При господстве толпы, при культе скромного довольства разве возможно могущество и проявления гения? Дух исчезнет, и вместо господства духа будет царить накормленная посредственность. Это невозможно, ужасно, бессмысленно!
Так нередко говорил в задушевной беседе, потрясая своим могучим кулаком и взмахивая львиной своей гривой, Иван Андреевич, когда-то ярый фурьерист [25].
Для Вязникова всякие «утопии» были покушением на личность, а личность он считал неприкосновенной.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
…вскоре после того, как он вернулся из дальнего места, где проживал с 1848 года… – Вскоре после французской революции 1848 года в России прошел ряд политических процессов, в том числе и крупнейший из них – дело петрашевцев (1849 г.). Вероятно, по одному из этих процессов и был сослан Иван Андреевич Вязников. В первые годы царствования Александра II многие из осужденных по политическим процессам при Николае I были амнистированы. Так, в 1856 году прошла амнистия по делу декабристов, в 1857 году начинают возвращаться из ссылки осужденные по делу Петрашевского.
2
Микула Селянинович – богатырь-пахарь, популярный герой русского былинного эпоса.
3
Ваал – древнее общесемитское божество, почитавшееся покровителем плодородия и шире – общего житейского благополучия. Поклонение Ваалу – поклонение наживе, стяжательству.
4
Филиппика – гневная обличительная речь. Филиппиками называлось собрание речей древнегреческого оратора Демосфена, направленных против царя Филиппа Македонского.
5
Мамона – у некоторых древних народов бог богатства и наживы.
6
Стоик – человек, терпеливо переносящий жизненные испытания. Так называли последователей одного из философских учений Древней Греции, утверждавших внутреннюю независимость я неколебимость человеческой личности.
7
…Ты, как Прудон, один составляешь партию – Прудон, Пьер Жозеф (1809-1865) – французский мелкобуржуазный социолог и публицист, один из основоположников анархизма. Не присоединялся ни к одной из существовавших при нем во Франции политических партий.
8
«Будет нянчить, работать и есть!» – Неточная цитата из стихотворения Н.А.Некрасова «Тройка» (1846).
9
Свежо предание, а верится с трудом. – Из комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (действие 2, явл. 2).
10
«Великая стена» – крепостная стена огромной протяженности в Северном Китае, строительство которой начато в IV-III вв. до н.э.
11
Кариатиды – статуи, поддерживающие выступающую часть здания.
12
Штофная материя – плотная шелковая или шерстяная ткань с тканым узором.
13
Кретоновые портьеры – шторы из плотной, жесткой хлопчатобумажной ткани с набивным рисунком.
14
Кипсек – роскошно изданный альбом.
15
Спенсер, Герберт (1820-1903) – английский философ и социолог.
16
Журфикс – день недели в каком-нибудь доме, предназначенный для приема гостей (фр.).
17
…барежевое платье – платье из прозрачной ткани крученой пряжи с сетчатым рисунком.
18
Робеспьер, Максимилиан (1758-1794) – один из активнейших деятелей Великой французской революции.
19
Аркадия – традиционный образ страны райской невинности и патриархальной простоты нравов.
20
Милль, Джеймс (1773-1836) – английский историк, публицист, экономист и философ. В 1865 году трактат Милля о политической экономии вышел с примечаниями Н.Г.Чернышевского.
21
Кого-нибудь убедить полагаете насчет курицы в супе… – слова, подобные этим, историческое предание приписывает французскому королю Генриху IV (1553-1610): «Я постараюсь, чтобы самый бедный крестьянин мог есть мясо каждую неделю и, сверх того, иметь каждое воскресенье курицу в горшке своем». Есть сведения, что эту фразу как свою повторила Екатерина II. В устах революционера Прокофьева она звучит как саркастический намек на прекраснодушные пожелания и никчемные разговоры либералов о подъеме благосостояния крестьян в условиях самодержавия и помещичьего гнета.
22
Сфинкс – здесь: человек загадочный, таинственный.
23
Долгуша – экипаж с кузовом, помещенный на длинных дрогах.
24
Ринальдо – имя героя популярного романа о «таинственных и благородных разбойниках» немецкого писателя X.А.Вульпиуса (1762-1827) «Ринальдо Ринальдини» (1798).
25
Фурьерист – последователь учения французского социалиста-утописта Ш.Фурье (1772-1837).
