Волк
Константин Михайлович Станюкович
Волк
(Из далекого прошлого)
I
Однажды, под вечер воскресного дня, баркас с матросами первой вахты пристал к левому борту парусного корвета «Гонец», стоявшего на севастопольском рейде.
В числе возвратившихся с берега пожилой фор-марсовой Лаврентий Чекалкин, носивший кличку «Волка», поднялся со шлюпки озлобленный, мрачный и бледный. Голова его была обмотана тряпицей, пропитанной кровью.
Другой матрос, тоже пожилой фор-марсовой, Антон Руденко, поднялся на палубу, прихрамывая на одну ногу. Вспухшее его лицо было окровавлено. Половина уха была оторвана.
– Это что такое? – сердито спросил старший офицер Петр Петрович старшину баркаса.
– Передрались, ваше благородие.
Быстрый и решительный во всяких случаях, Петр Петрович крикнул боцману Гордеенку:
– Завтра до флага перепороть обоих!
– Есть, ваше благородие! Но…
– Какие там «но»? Я тебе «но» пропишу на морде!
– Слушаю, ваше благородие. Однако дозвольте переждать порку.
– Почему?
– Волк быдто поранен ножом, а Руденко вовсе измят. И ноги, должно быть, перелом.
– Были вдребезги?
– Выпимши, но при полном рассудке, ваше благородие!
Старший офицер изумился.
Оба матроса были исправные и приятели.
– И вдруг так изувечили друг друга? Из-за чего?
– Не могу знать, ваше благородие. Должно, из-за эстой самой Феньки, – со снисходительным презрением к женщинам прибавил боцман.
– Какая такая Фенька?..
– Молодая вдовая матроска.
– Ну, так что ж?
– С Волком два года путалась и в один секунд: «Отваливай! Очертел, мол, сразу». Беда какие торопливые есть матроски! – насмешливо промолвил боцман.
– Так, значит, Руденко не зевал на брасах… А Волк приревновал?..
– Не должно… Фенька в Симферополь утекла. Новый город пожелала увидать. Любопытная, видно! – усмехнувшись, пояснил старый боцман.
– Ничего не понимаю! – воскликнул Петр Петрович.
– Как баба облестит – никакого не выйдет понятия, ваше благородие!
– Тоже нашли – из-за бабы драться! А еще хорошие матросы! Позови-ка их сюда! – приказал Петр Петрович.
Он решительно был изумлен романической историей, и у кого же? «У пожилого умного Волка, казалось, не способного на такие штуки!» – подумал старший офицер, питавший некоторую слабость к лихому марсовому.
Уж очень хорошо он вязал штык-болт на ноке фор-марса-реи и вообще был «отчаянный» в работах матрос… Первый на «Гонце».
И вдруг – скажите пожалуйста!
Через минуту оба матроса подошли на ют, где стоял старший офицер.
– Так как же, Волк? Обезумел, что ли, под старость?
– Никак нет, ваше благородие! – застенчиво промолвил Волк.
– Хорош: «Никак нет!» Полюбуйтесь оба на себя. Доктор сейчас осмотрит. Нечего сказать: старые петухи! А еще приятели!.. Прежде пьянствовали вместе… А теперь, видно, отстал пить?
– Отстал, ваше благородие…
– Ну, говори, Волк, чтобы мне знать, как вас выдрать после починки. Из-за чего разодрались?
– Так, ваше благородие! Из-за разговора.
– Не ври, Волк… Из-за Феньки?.. Сказывай!
Волк молчал.
– Точно так, ваше благородие! С позволения сказать, из-за непутящего ведомства и вышла раздрайка! – проговорил виновато Руденко.
Волк только презрительно взглянул на приятеля.
– И ты, Волк, из-за бабы изувечил Руденку? А эта злая скотина пырнул тебя? Кто зачинщик?
– Я, ваше благородие! – безучастно вымолвил Волк.
– А ты, верно, подзадорил его, подлец? Волк зря не начнет! – сердито обратился старший офицер к Руденко.
– Я, ваше благородие, думал, чтобы как следует… Для его старался… Открыть, значит, глаза его хотел… Вижу, Волк здря в тоску вошел. Я и обсказываю: по той, мол, причине Фенька от его сбежала, что не очень-то лестно ей хороводиться с им. Прикидывалась, говорю, быдто обожает… Как пить, в Симферополе тую ж минуту молодого солдата нашла. Лукавая, ваше благородие! Вокруг пальца обводила Волка, а он…
– И Волк за твои подлые слова изувечил тебя, Руденко?
– Точно так, ваше благородие!
– Ты, подлец, как разбойник… ножом? Ну уж и отполирую я тебя, мерзавца!
– Не оборонись я ножом, не жить бы мне, ваше благородие! Освирепел из-за слов Волк. Извольте взглянуть на морду… И ухо… И нога…
– Мало еще тебе. Будешь помнить выволочку… Зачем лез с подлым разговором к Волку?.. Просил он тебя насчет Феньки?.. Говорил, что ли?
– Никак нет, ваше благородие…
«Какой же он привязчивый дурак!» – подумал старший офицер, взглядывая на Волка. И, казалось, теперь понял причину перемены Волка в последнее время.
Волку было стыдно и обидно. То, что скрывал он от всех, стало предметом общего внимания. Главное, о Феньке пойдут разговоры.
– Ступай оба. Доктор осмотрит! – сказал Петр Петрович.
И значительно смягченным тоном прибавил, обращаясь к Волку:
– А ты не тронь больше этого подлеца!
– Есть, ваше благородие!
– Ведь до смерти его изобьешь… У тебя кулак!.. И угодишь в арестанты из-за мерзавца. Помни, Волк.
– Есть, ваше благородие!
И тон голоса Волка, и выражение его лица как будто говорили, что не стоит в арестанты из-за такого человека, который своим подлым разговором довел до драки и теперь, как «последний матрос», обсказал причину старшему офицеру.
– И ты, Волк, знаешь… того… Не распускай шкотов… Нечего матросу скучать… Плюнь! – почти ласково промолвил Петр Петрович.
II
Через полчаса в кают-компанию вошел худощавый и маленький старый врач Никифор Иванович. Обыкновенно веселый и легкомысленный «папильон» 1, он несколько озабоченно сказал старшему офицеру:
– Дело-то «табак», Петр Петрович!
– Больных не любите, так и «табак», Никифор Иваныч? – проговорил, подсмеиваясь, старший офицер.
Он хорошо знал, что этот «мичман», несмотря на его почтенный возраст, не любил лечить больных. Давно уже позабывший медицинские книжки, он всегда весело говорил, что природа свое возьмет, а не то госпиталь есть, если матросу предназначено в «чистую», как Никифор Иванович называл смерть.
По счастью для него и, главное, для матросов, на корвете больных не бывало.
– Да что их любить, Петр Петрович! А Волка нужно бы в госпиталь!
– Разве на корвете нельзя зачинить?
– Все можно, а лучше отправить на берег. Природа у Волка свое возьмет, и хирург живо обработает. Рана глубокая, под ухо прошла… Перевязку сделал, а теперь пусть дырку чинят в госпитале. Верней-с. Ну, да и я, признаться, давно не занимался хирургией, Петр Петрович!.. И вообще не любитель лекарств! – откровенно признался Никифор Иванович.
– А Руденко что?
– Отлежится… Дня через три с богом порите его, Петр Петрович!
– А нога?
– То-то перелома будто нет. Посмотрю, как завтра… И ловко же его изукрасил Волк! Счастье, что Руденко еще цел! – весело промолвил старенький доктор.
Старший офицер послал вестового сказать на вахте, чтобы подали к борту четверку, и сказал юному, несколько месяцев тому назад произведенному смуглолицему мичману Кирсанову:
– Отвезите, Евгений Николаич, вашего любимца в госпиталь. Да попросите сейчас же его осмотреть и спросите, нет ли опасности.
– Слушаю, Петр Петрович!
– И ведь с чего сбрендил старый дурак! Знаете, Евгений Николаич?
– Знаю, Петр Петрович. Оттого он переменился в последнее время и тосковал.
– То-то и удивительно… Волк… и… из-за какой-то Феньки!..
– Волк не похож на других… Он по-настоящему любит женщину! – краснея и взволнованно промолвил мичман, словно бы обиженный за удивление старшего офицера.
Мичману было двадцать лет. Ему казалось, что и он «по-настоящему любит», и навеки, конечно, эту «божественную» Веру Владимировну, к сожалению, жену капитана первого ранга Перелыгина. Он знаком с нею три месяца, и с первой же встречи влюбился в эту хорошенькую блондинку лет тридцати и таил от всех свою любовь. «Божественная» с ним кокетничала, а он благоговел, по временам втайне желал «кондрашки» толстому, короткошеему капитану, раскаивался и верил, что госпожа Перелыгина – пушкинская Татьяна. Недаром же она любила декламировать:
Но я другому отданаИ буду век ему вернаВымытый, перевязанный и переодетый, с «отсылкой» (бумагой) в госпиталь, вышел Волк на палубу.
Перед тем как Волку спускаться в шлюпку, его окликнул старший офицер и сказал:
– Скорей починись, Волк!
– Есть, ваше благородие!
Вся команда, уже в палубе, пожелала Волку скорей вернуться на корвет.
Он хотел было идти на нос шлюпки, но мичман приказал матросу сесть на сиденье рядом с ним, и четверка отвалила.
Вечер был обаятельный. Звезды загорелись в небе.
Волк задумался.
Это был здоровый, крепкий человек, далеко за сорок, мускулистый, широкоплечий, мешковато одетый, спокойно-уверенный в своей физической силе, привыкший к морю и любивший его, с грубоватым, суровым лицом, с тем выражением искренности, простоты и в то же время какого-то философски-спокойного ума, которым отличаются моряки, много видавшие видов на своем веку.
Еще недавно его серые глаза светились радостно, и по временам в его серьезном лице появлялась горделиво-торжествующая улыбка счастливого человека. В то время он и бросил пить, вдруг сделался бережлив и стал мягче характером.
Суровый на вид, он обыкновенно редко сердился, и его трудно было разозлить. Только скалил свои крепкие белые зубы и добродушно подсмеивался. Но, когда его охватывал гнев, он напоминал обозленного волка, и все боялись довести матроса до исступления. Знали, что мог избить до смерти, если не удержать силой.
В последнее время Волк сразу изменился. Стал молчалив, угрюм и раздражителен. По временам долго смотрел на море, точно думал какие-то невеселые думы, и глаза его были тоскливые, какими прежде не бывали.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Мотылек (от фр. le papillon).
