Журнальные и литературные заметки

N. Но какая же причина этого вымысла?

М. Самая простая: автор болен страстию к стихомании, а талантом, как видно из этих же стихов, не богат: стало быть, он похвал себе не слыхал, а горькой правды от именных и безыменных критиков наслышался вдоволь. Поэтому естественно, что ему не нравится все, что мыслит и рассуждает. Видя, что правду можно говорить и о знаменитых писателях, не только что о дрянных писаках, он с горя и закричал: «слово и дело!»{69}, дав своему восклицанию такой оборот:

О!.. когда народной славеИ избранников его (?)Насмеяться каждый вправе —Окрылит ли честь кого?..

N. А и в самом деле: кто захочет трудиться, видя, что и труды великих иногда ценятся и вкось и вкривь?

М. Кто? – каждый, кто родится с призванием на великое. И какой великий действователь останавливался от мысли, что его не оценят и оскорбят? Вспомните, что говорили и писали о Пушкине, какими бранями встречалось каждое его произведение! И однако ж это его не остановило: он отвечал на ругательства новыми произведениями. Это история каждого замечательного, не только великого человека. Нет, не то, совсем не то было на уме у нашего пииты: он хлопотал не о великих… Впрочем, бог знает, о чем он хлопотал! Если спросить его, думаю, он сам не найдется ничего сказать.

В 254 № «Северной пчелы» напечатана статья: «Беспристрастие “Отечественных записок”». Судя по этому великолепному названию статьи, можно подумать, что дело идет о смерти и жизни «Отечественных записок», что беспристрастие их опровергается самыми сильными доводами; а из содержания статьи оказывается, что против беспристрастия «Отечественных записок» самим врагам их нечего сказать… Дело идет о переводе «Робинзона Крузо» Кампе, который, по уверению переводчика, имел огромный успех, но о котором «Отечественные записки» сперва отозвались, с высоты своего критического величия, милостиво, а потом, забрав справки и узнав, что переводчик Кампе имел честь в течение нескольких лет быть постоянным сотрудником «Северной пчелы», отозвались о нем немилостиво… Благодарим неизвестного переводчика Кампе за его высокое мнение об «Отечественных записках» (видно, что ему и малейшего пятна не хочется видеть в них), но да успокоится он в своей похвальной ревности к чести нашего журнала: в нашем отзыве о его «Робинзоне» нет никакого противоречия. Правда, в первый раз мы сказали: «Новый перевод книги Кампе не лишний в нашей литературе, так бедной сколько-нибудь сносными сочинениями для детей; тем более не лишний, что он сделан порядочно, со смыслом и издан опрятно»; но к этому прибавили: «Что касается до картинок, – в первой части этого новоизданного и новопереведенного «Робинзона» их только одна, представляющая грудное изображение Робинзона с бородою и в каком-то колпаке; остальные шесть не что иное, как виньетки, и притом весьма посредственные». В другой раз, говоря о «Робинзоне» Дефо, издаваемом г. Корсаковым, мы заметили, что цена этого перевода, по изданию, не высока, и нам несравненно выше кажется цена издания «Робинзона» Камне, ибо оно на серенькой бумажке, чересчур скромненько напечатано и всего-навсё с тремя политипажами. В третий раз мы назвали «Робинзона» Камне плохою компиляциею, напечатанною на серой бумаге, с двумя политипажами{70}. Переводчик Кампе видит страшное противоречие в трех наших отзывах о его книжонке, смалчивая про себя истинную причину этого мнимого противоречия. Дело в том, что в первый раз мы отозвались о его «Робинзоне», не сравнивая его с «Робинзоном» г. Корсакова, которого еще не было. И действительно, книжонка напечатана довольно опрятно, хоть и на серенькой бумаге; но, в сравнении с изданием г. Корсакова, она – жалка и неопрятна, а между тем по цене дороже книги г. Корсакова: последняя, великолепно и роскошно изданная, с 200-ми превосходными политипажами, по объему в пять раз больше первой, стоит пять рублей серебром; а первая с двумя политипажами (виноваты: во втором нашем отзыве мы почли виньетку за особый политипаж), в двух крохотных частицах, напечатанных на серенькой бумаге, стоит два рубля серебром. Все вещи оцениваются сравнительно одна с другой: если б переводчик Кампе за свою книжонку назначил сорок копеек серебром, – она была бы, по цене, прекрасно издана. А то, объявив, как о каком-то гражданском подвиге, что он издание свое назначает для бедных людей, пустил его по цене, чувствительной и не для бедных… Вот о чем мы говорили; но переводчик Кампе об этом именно и умолчал… Справок о сочинителях и переводчиках разбираемых нами книг мы никогда не забираем: это для нас и не нужно и не интересно, да и невозможно: – кто успеет следить за этими ежедневными перебеганиями литературщиков из журнала в журнал, за этими вчерашними хвалебными гимнами новым господам сочинителям, сегодняшними нападками на новых же господ, и завтрашними похвалами опять им же?.. Нет, мы не любим заглядывать на задний двор российской словесности и не справляемся, кто нынче хулит, например, «Северную пчелу», в которой вчера участвовал сам, или кто хвалит «Пчелу», недавно бранив ее…{71}

* * *

В 256-м № «Северной пчелы» напечатано объяснение, почему публика охладела к «Репертуару», соединенному с «Пантеоном»: {72} виноват во всем – видите ли – фельетонист, или сотрудник этого журнала… А фельетонист, или сотрудник «Репертуара», упрекает в охлаждении публики редакцию «Репертуара и Пантеона», не умевшую, как видно, сделать прочие части журнала занимательными. Кто прав, кто виноват из них? – Из вежливости, поверим обоим и не станем спорить ни с одним…

* * *

Фельетонист той же газеты (№ 201) горько жалуется, что «не смеет причислить себя к числу умных людей» (его собственные слова, выписанные нами с дипломатическою точностию), потому что, будто бы, «Отечественные записки» и «Литературная газета» в каждой книжке (большая NB) и каждом листе (маленькая NB), а «Москвитянин» при всякой верной оказии (полтора NB) ясно, умно, остроумно и беспристрастно доказывают целому миру, что фельетонист «Северной пчелы» – человек без малейшего дарования, и пр. и пр. Странно! читая эти строки, подумаешь, что «Отечественные записки» выходят ежедневно, а «Северная пчела» раз в месяц! Или что «Отечественные записки» только и толкуют, что о «Северной пчеле», а «Северная пчела» ни слова не говорит об «Отечественных записках»! Чтоб утешиться в горе, «Северная пчела» старается уверить публику, что «Отечественные записки» и «Литературная газета» – одно издание, и г-на Кони называют критиком «Отечественных записок»!.. К чему все эти проделки? Публика знает, что «Литературная газета» – совершенно отдельное от «Отечественных записок» издание, нисколько не зависящее от них в своем направлении и образе мыслей и не имеющее с ними никакой связи; г. Кони никогда не был критиком «Отечественных записок» и даже никогда не участвовал в этом журнале как сотрудник… Кому это не известно, и кого, с какою целию хотят уверить в противном? – в 250 нумере «Северная пчела» уверяет, будто «Отечественные записки» сравнивают «Мертвые души» с «Илиадою», «Одиссеею», а Гоголя – с Гомером!..{73} После этого «Северной пчеле» остается уверить публику, что «Отечественные записки» называют г. Булгарина даровитым и отличным писателем, а «Северную пчелу» – превосходною газетою… Чего доброго, пожалуй, и это станется от нее!..

* * *

Редакция «Москвитянина», объявляя о продолжении своего журнала в будущем году, распространилась о том, что будто все литераторы разделились на две стороны – одна сторона в пользу мысли о необходимости европейского развития Руси, другая – в пользу мысли о вожделенности самобытного развития из самой себя… Первый разряд литераторов «Москвитянин» разделил на невежд, не знающих ни Запада, ни Руси, и на полуневежд, знающих Запад и не знающих Руси. Положим, все это и так; но вот в чем дело и вот в чем вопрос: когда же «Москвитянин» решит нам задачу о самобытном (чуждом Западу) развитии Руси? Вот уже два года, как издается он, а кроме фраз и возгласов ничего еще им не сказано… Правда, он ясно доказал свое незнание Запада; но когда же, когда докажет он нам свое знание Руси и того, что ей нужно для самобытного (чуждого Западу) развития?.. Ведь сбор незначительных исторических материалов, которые напечатаны в «Москвитянине» и которым приличнее было бы войти в состав какого-нибудь специального исторического сборника, – еще не представляет собою решения заданного им самому себе вопроса… Равным образом и письма Пушкина, писанные совсем не для печати, и его шуточный, глубоко иронический разбор трагедии «Марфа Посадница»{74} – также не решают вопроса… То-то же! На словах, кого ни послушаешь, – все: «мы сбили, мы решили», а на деле – глядь и выйдет: «мы сбились сами».

Продолжение

Представление «Женитьбы» на сцене Александрийского театра снова оживило фельетон «Северной пчелы». «Наконец (восклицает эта газета в № 279 прошлого года) в бенефис г. Сосницкого мы видели ту знаменитую комедию Гоголя, о которой уже несколько лет трубят его приятели!» – Что за странная манера, в деле чисто литературном, говорить о «приятелях»! Почему фельетонисту знать, кто приятель Гоголя и кому Гоголь приятель? Пушкин печатно называл Дельвига и других[17] своими друзьями и приятелями: стало быть, и другие могли, не нарушая приличия, говорить, что такой-то и такой-то – друзья Пушкина; но никто не имел права называть печатно друзьями и приятелями Пушкина тех, которых он сам не называл этим именем тоже печатно. Гоголь ни одною строкою и никого не объявлял ни другом своим, ни приятелем, и, сколько нам известно, еще никто не называл себя печатно ни другом, ни приятелем Гоголя. Следовательно, «Северная пчела» самоуправно присвоила себе право навязывать Гоголю приятелей, из которых он иных и в глаза не видывал. И после этого фельетонист «Северной пчелы» еще позволяет себе пускаться в разглагольствования о хорошем литературном тоне, о приличии, об образованности!.. У таланта Гоголя действительно много в России и друзей и приятелей, так же как и врагов и недругов: это общая судьба всех высоких талантов; и вот об этих-то друзьях и приятелях, врагах и недругах позволительно рассуждать в печати, не выходя из пределов литературного вопроса. Взгляните на дальнейшие подвиги фельетониста «Северной пчелы» касательно этого не дающего ей покою, хотя и не знающего о ее существовании Гоголя. За выписанным нами восклицанием следует изложение содержания комедии, для доказательства, что она никуда не годится, так что читатель может подумать, будто «Женитьба» Гоголя хуже даже какой-нибудь «Шкуны Нюкарлеби» г. Булгарина. Далее следуют радостные, исполненные торжественности известия о падении пьесы, о единодушном шиканьи, похвалы тонкому, изящному вкусу и светской разборчивости публики Александрийского театра…{75} Старые шутки, господа! На сцене давались и пьесы Пушкина: «Русалка», «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», отрывки из «Цыган» – и все это не имело ни малейшего успеха, следовательно, испытало падение… Зато на сцене же давались в старину «Филатка и Мирошка», а теперь дается «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами», с одобрением принятая публикою. Что это значит – предоставляем решить г. фельетонисту…{76}

Между прочим, фельетонист распространяется о каких-то партиях, из которых одну называет «здешнею», а другую «московскою», и последнюю заставляет прославлять Гоголя, чтоб через это «заставить публику отвернуться от других сатирических и юмористических писателей и романистов»… Ну, есть же из чего и хлопотать! Не зная никакой московской партии, тем не менее жалеем о ней, что она занимается такими мелочами, хваля и превознося Гоголя не за его прекрасные создания, а из желания ронять то, что и само собою давно уже вне всякой опасности упасть, по смыслу русской пословицы: лежачего не бьют… И что за смешная мысль, будто возможно возвысить недостойное или уронить достойное! Кто наши юмористические писатели, кроме Гоголя? – Фонвизин, Крылов (баснописец), Нарежный (романист), Грибоедов. Кто же не отдавал им должного, кто ронял их?… «Пусть бы (восклицает фельетонист) г. Гоголь выступил на журнальное поприще и сделался критиком… тогда бы мы увидели, как те же самые лица, которые созидают ему пьедестал, чтоб поставить его рядом с Гомером, стали бы разбивать из всех сил этот пьедестал!..» А! вот что! теперь мы понимаем, куда клонятся намеки фельетониста: г. Булгарин почитает себя и сатириком, и юмористом, и романистом, и критиком, – и, по его мнению, люди беспристрастные потому не соглашаются с ним в его лестных отзывах о самом себе, что он – критик!!. Иначе его признавали бы чем-то не меньше даже Гоголя!.. Г-н Булгарин и Гоголь – да это еще оригинальнее, чем Гоголь и – Гомер!..

А между тем Гоголь выступал на журнальном поприще и был критиком: в «Арабесках» напечатаны его превосходные критические статьи о Пушкине, о Брюллове, о Шлецере, Миллере и Гердере; а в 1-м нумере «Современника» 1836 года есть статья его «О движении журнальной литературы», в которой с неподражаемым юмором характеризована «Северная пчела» и разные критики!.. Уж не оттого ли в «Северной пчеле» и поныне не отдается Гоголю должной справедливости?.. По теории самой «Северной пчелы» выходит так…

* * *

Кстати о Гомере и Гоголе: та же газета продолжает уверять (см. № 285), будто «Отечественные записки» величают Гоголя – Гомером… Просим покорнейше указать хоть одну страницу в «Отечественных записках», где была бы хоть одна строка, доказывающая справедливость такого обвинения. В «Отечественных записках», напротив, несколько раз было писано против тех господ, которые сочинили небывалое сходство Гоголя с Гомером, и раз была напечатана большая статья в опровержение этих странностей («Отечественные записки», 1842, № XI){77}. Как же назвать эту неприличную выходку «Северной пчелы» против «Отечественных записок»?

* * *

Из журнальных новостей самые свежие – следующие: «Сын отечества» за 1842-й не додал только четырех книжек; «Русский вестник», опоздавший в 1841 году двумя книжками, в нынешнем опоздал всего шестью книжками (то есть целым полугодом), а «Москвитянин» – только одною книжкою.

* * *Журнальный мирлифлёр[18] и Жорж Занд.

Какой-то господин (мы забыли его имя) издает в Париже модный листок вроде «Follet»[19]{78}. Тут еще нет ничего удивительного. Но удивительно то, что этот господин, говорят, с презрением смотрит на всех своих собратьев (то есть издателей модных журналов, которых, как известно, в Париже очень много). Ему во что бы ни стало хочется прослыть знаменитым литератором. Он, бедный, совершенно помешался на литературной славе и статейки свои (которые почитает, разумеется, великими произведениями) еще в рукописи читает не только своим приятелям, но всем наборщикам типографии, в которой печатается его листок, своему лакею и даже привратнику. Недавно он напечатал об одном знаменитом скрипаче, талант которого восхищал в прошлую зиму весь Париж, – следующие замечательные строки:

«Прелестные и милые мои соотечественницы, о вы, богини красоты и моды! вы, восхищавшиеся дивным, упоительным смычком г. NN, истаивавшие от неги и блаженства при роскошных, неземных, чародейственных звуках этого смычка, вы, верно, изумитесь, если я буду иметь честь доложить вам, что г. NN нисколько не виновен в наслаждении, которое доставлял вам: я вам объявляю за тайну (будьте только скромны, прелестные мои читательницы!): в скрыпке г. NN заключена душа одной восхитительной девушки, которая, увы! вследствие безнадежной любви похищена смертию (не дай вам бог такой смерти!)… И эти звуки, пополам раздиравшие ваше сердце, сжатое, без сомнения, корсетом превосходной работы г. F*** (rue Richelieu[20], № 27), эти звуки, извлекавшие из победительных и молниеносных очей ваших жемчужины чистейшей грусти (жемчуг снова входит в моду: превосходные жемчужные уборы мы видели в магазине Cazal, ruo Montmartre[21], № 21), и эти звуки… повторяю я – о, это стон души-страдалицы, ее молитвы и жалоба, ее вздохи и рыдания»… и прочее.

Но этот удивительный любезник, журнальный мирлифлёр, издатель модного листка, так галантерейно{79} обращающийся с дамами, которые представляются ему, кажется, в виде розанчиков, как Жевакину в комедии Гоголя «Женитьба», – питает страшную ненависть только к одной из всего прекрасного пола, а именно к баронессе Дюдеван (Жорж Занд).

Однажды в своем модном и галантерейном листке, после красноречивого описания модных кружевных блондовых чепцов и после разных презамысловатых комплиментов «очаровательным брюнеткам и воздушным блондинкам», он вдруг обратился к ним с следующею речью:

Я надеюсь, мои восхитительные читательницы, что вы не читаете Жоржа Занда? (которую, не понимаем, на каком основании именуют в целой Европе гениальною великою писательницею)… Сохрани вас боже от этого! Она все кричит против брака, mesdames! He слушайте ее… Я уверен, что вы в приданое мужу своему принесете чистейшее, возвышеннейшее счастие, а он – ваш супруг, коленопреклоненный, бросит к ногам вашим свое сердце, которое вы, натурально, поднимете, расцелуете и запрете в шкатулочку отличной работы г. Bertran'a jeune (rue des Lombards, 46, an fond de la cour)[22], а ключик от этой шкатулочки будете косить у своего сердца!.. Поверьте мне, эта препрославленная, пресловутая Жорж Занд сама не понимает, что проповедует в неистовых «Индианах», «Валентинах», «Лелиях» и еще в других своих нелепых романах… Бойтесь, как чумы, этих романов, mosdames! Она хочет растлить эстетический дамский вкус… и нас – воздушных, прозрачных, роскошных, газовых, эфирных, радужных созданий нарядить в мужские рединготы и в ваши розовые губки (фи! quelle horreur![23]) вложить сигару… Вас, мои читательницы, одеть в мужские рединготы?.. Нелепая мысль! да что же тогда останется делать нашим несравненным артисткам m-me Pollet и m-me Ghapron[24], и прочим, которые с таким неземным совершенством украшают теперь цветами и блондами ваши вдохновенные головки и так ловко стягивают ваши соблазнительные, ни с чем не сравнимые талии и облекают вас в такие роскошные платья из popeline или gros de Naples?[25]

Говорят, парижане очень смеялись над этой выходкою журнального мирлифлёра, издателя модного листка, который не шутя вообразил, что Жорж Занд хлопочет в своих романах о том только, чтоб отбить хлеб у парижских модисток!.. Вот совершенно новый взгляд на сочинения Жоржа Занда!.. Журнальный мирлифлёр, глупый любезник, выступающий против знаменитой писательницы!.. Не правда ли, это очень смешно?

Жаль, что у нас некоторые, по справедливости уважаемые образованною публикою журналисты почти с такой же точки смотрят на Жоржа Занда, как вышеприведенный журнальный мирлифлёр, издатель модного листка{80}. Уверяют также, что у нас есть такие писатели, которые нисколько не хуже французского журнального мирлифлёра изъясняются с прекрасным полом…{81}

Продолжение

Старинная приятельница наша «Северная пчела» покончила старый год и начала новый достойным ее образом: всем известно, что эта газета отличается беспристрастием, хорошим тоном и бескорыстною любовию к литературе, что она хвалит только хорошее и порицает только дурное, смотрит на дело, а не на лица, превозносит, когда этого требует справедливость, своих врагов и говорит горькую правду своим друзьям. Все это так же известно публике, как и нам: – полюбуемся же последними подвигами этой газеты, в назидание ближним, в поучительный пример для литературной братии и в собственное утешение… Особенную честь делает «Северной пчеле» то, что она не любит полемики, не любит журнальных браней и если презирает кого-нибудь, так молча, с достоинством… Всем известно, что эта газета почитает «Отечественные записки» журналом самым плохим, не достойным никакого внимания, – и вот то презрительное молчание, которым наказывает она несчастные «Отечественные записки». В последнем (293) нумере за прошлый год «Северная пчела» извещает своих читателей, что «она из любопытства (страсть кумушек!) заходила по нескольку раз в книжные лавки, перед праздником», «особенно в новый магазин г-жи Ольхиной, и видит, что публика, как бы нарочно, покупает те книги, которые более порицаются в «Отечественных записках» et Compagnie[26] (?)», – а порицания этого журнала, по уверению «Северной пчелы», «сделались ныне указателем (index) того, что надобно покупать: это так верно, как то, что после ночи наступает день». Какая твердая, неколебимая уверенность! Благодаря «Северную пчелу» за это любопытное известие и не желая за него остаться в долгу, спешим, с своей стороны, тоже порадовать ее известием, которое не менее утешительно и более достоверно, ибо подкрепляется фактами, всему свету известными. По книжным лавкам мы не ходим, ни в будни, ни в праздники, зная, что там ничего не услышишь, кроме вздорных сплетен, до которых мы смертельные неохотники: такая неохота, конечно, может показаться странною «Северной пчеле», но что же делать, когда это так? Иногда только бываем мы в книжном магазине г. Иванова, где находится и контора «Отечественных записок»: там слышали мы, что расходятся именно те книги, которые хвалятся «Отечественными записками», а плохо идут именно те книги, о которых «Отечественные записки», по совести, не могут отзываться как о литературных произведениях. Известно всем и каждому, что «Отечественные записки» высоко ценят талант Гоголя и видят великое произведение в его «Мертвых душах»: судя по словам «Северной пчелы», этого было бы достаточно, чтоб «Мертвые Души» залежались в лавках; но, увы! всем и каждому известно, что «Мертвые души», напечатанные в числе около 3000 экземпляров, почти совсем раскуплены с небольшим в полгода!.. Конечно, «Мертвые души» обязаны этим совсем не «Отечественным запискам», а собственно своему высокому достоинству; но их чрезвычайный успех доказывает, вопреки уверениям «Северной пчелы», что «Отечественные записки» хвалят только достойное хвалы. Не прошло еще двух недель после выхода четырех томов «Сочинений Николая Гоголя», и уже несколько сот экземпляров раскуплено нетерпеливою публикою: эти сочинения уже столько лет постоянно хвалятся «Отечественными записками», и публика, несмотря на то, раскупает их… Как теперь согласить эти факты с упомянутым известием «Северной пчелы»?.. Сочинения Гоголя постоянно унижаются и преследуются бранью и выдумками в «Северной пчеле», – и, несмотря на то, публика все-таки раскупает их… Кто же теперь index для публики – «Северная пчела» или «Отечественные записки»?..

Затем, «Северная пчела» жалуется, что «Отечественные записки» несправедливы к ее издателям и сотрудникам… Странная жалоба! Это значит жаловаться на то, что «Отечественные записки» имеют свой образ мыслей, свои убеждения, свой вкус: да кто ж не имеет права иметь их? Конечно, жаль, что не все журналы и, особенно, не все газеты имеют мнение, убеждение и вкус; но как же и их винить за это: чем виноват слепорожденный, что родился без зрения?.. Что «Отечественные записки» не могут, по совести, хвалить устарелых и забытых сочинений издателей «Северной пчелы», это очень понятно, это вытекает из той же самой причины, по которой «Отечественные записки» не могут не хвалить, например, Крылова, Пушкина, Жуковского, Грибоедова, Гоголя, Лермонтова… Мы даже не удивляемся и тому, что «Северная пчела» не жалует «Отечественных записок»: этому должно так быть, и это выходит из той же причины, по которой «Северная пчела» бранит Пушкина и Гоголя и восхищается сочинениями своих издателей, драмами гг. Полевого и Ободовского, компиляциею Ламбина{82}, романами и повестями Фан-Дима и проч. Да, это так должно быть, и нам было бы очень прискорбно, если бы «Северная пчела» хвалила журнал наш… Мы понимаем, что для этой газеты было бы очень приятно и выгодно, если б «Отечественные записки» хвалили сочинения ее издателей; да для «Отечественных записок»-то это было бы и неприятно и невыгодно: ибо «Отечественные записки» пользуются и гордятся репутациею добросовестного журнала в глазах образованнейшей части читающей русской публики…

«А между тем (продолжает та же газета) сами издатели «Северной пчелы» и их сотрудники должны терпеливо сносить все несправедливости, потому что им нельзя печатать ничего похвального о собственных трудах». – И вслед за этими строками «Северная пчела» говорит:

Теперь, например, как поступили журналы с новым сочинением Н. И. Греча: «Письма с дороги»? Сказали ли гг. критики, что ПО-РУССКИ НЕТ И НЕ БЫЛО ТАКОГО ОСНОВАТЕЛЬНОГО, хотя и краткого описания Италии вообще и главных столиц ее, древнего и нового Рима, Неаполя и подземной Помпеи с планами и видами! Сказали ли критики, что ни при одном роскошном альманахе не было таких прелестных гравюр и притом двенадцать, как при этом сочинении, и что никогда еще за четыре рубля серебром не предлагали публике столько картинок и политипажей!