Человек из очереди. Шиллинг на свечи

– По-моему, этот тип уже довольно давно сюда не приходил, – сказал он. – Я занимаю два верхних этажа: на одном живу, на другом у меня мастерская. Я часто встречал его на лестнице и слышал этих его… не знаю, как их называют. Вам, верно, известно, он же букмекер.

– Его клиентов? – подсказал Грант.

– Ну да, клиентов. Я слышал иногда этих его клиентов. Но, пожалуй, уже две недели, как я его не встречаю и никого не слышу.

– Не знаете, он бывал на круге?

– Что это?

– Я имел в виду скачки. Ездил он на бега?

Об этом художник не знал.

– Слушайте, мне надо попасть в его офис. Где я могу взять ключ?

Художник полагал, что ключ должен быть у Соррела. Впрочем, контора по найму квартир находилась где-то недалеко от Бедфорд-стрит. Ни названия улицы, ни номера дома он так и не запомнил, но дорогу туда знает. Собственный ключ он давно потерял, а то можно было бы попробовать открыть дверь его ключом.

– А как же вы поступаете, когда уходите? – спросил Грант с любопытством, пересилившим желание поскорее проникнуть за запертую дверь.

– Оставляю все открытым, – ответило сие беззаботное существо. – Тот, кому удастся найти у меня что-нибудь ценное, – человек поумнее меня!

И тут за запертой дверью снова раздался шорох – не шорох даже, а какое-то едва слышное передвижение. Глаза художника полезли на лоб и скрылись за гривой волос. Он кивнул на дверь и вопрошающе взглянул на инспектора. Ни слова не говоря, Грант схватил его за руку, и они тихо спустились на один пролет.

– Послушайте, я служу в сыскном отделе, вы знаете, что это такое? – спросил Грант, поскольку после того, как художник в святой простоте своей не понял, что значит слово «круг», Грант сильно усомнился в его представлениях о прочих мирских делах.

– Знаю. Это патрульная служба, – живо откликнулся художник.

Грант решил не терять времени на объяснения и продолжал:

– Мне нужно проникнуть в эту комнату. Есть тут какой-нибудь задний двор, откуда видно ее окно?

Таковой, оказывается, существовал; художник повел его через первый этаж темным коридором в заднюю часть дома и вывел во дворик, мощенный кирпичом, который когда-то, вероятно, был частью деревенской гостиницы. У стены была маленькая пристройка, крытая свинцовым железом, а прямо над нею – окно сорреловской конторы. Верхняя часть его была чуть приоткрыта; складывалось впечатление, что в конторе кто-то есть.

– Подсадите меня, – попросил Грант и через минуту был уже на свинцовой крыше. Отталкиваясь от заляпанной краской ладони юноши, он, как бы между прочим, заметил: – Обязан вас предупредить: теперь вы соучастник преступного деяния: проникновение в чужое жилище абсолютно противозаконно.

– Это счастливейший момент в моей жизни, – отозвался художник. – Я всегда мечтал нарушить закон, да все случай не подворачивался. И я это совершаю вместе с полицейским! Такая удача мне и не снилась.

Но Грант уже не слушал. Его взгляд был прикован к закрытому окну. Он медленно выпрямился, пока его голова не оказалась на уровне подоконника, и осторожно заглянул внутрь. Ни малейшего движения. Неожиданно Грант услышал позади себя какой-то звук, резко обернулся и обнаружил, что художник стоит на крыше рядом с ним.

– У вас есть оружие? – осведомился художник. – Может, принести вам кочергу?

Грант покачал головой, резким движением поднял нижнюю половину рамы и проник в комнату. Кроме его собственного учащенного дыхания – ни звука. В тусклом свете серел толстый слой пыли, скопившейся в пустом помещении. Но дверь напротив, в следующую комнату, была приоткрыта. В три прыжка он оказался у двери и распахнул ее. В тот же миг из комнаты с громким испуганным мяуканьем выскочил огромный черный котище. Инспектор не успел опомниться, как тот, пролетев через всю комнату, выскочил в окно. За этим последовал вопль художника, потом что-то покатилось и грянулось оземь. Грант подошел к окну; снизу, со двора, до него донеслись странные, придушенные звуки. Он торопливо соскользнул с крыши и обнаружил своего сообщника сидящим на грязных кирпичах. Тот обеими руками держался за явно пострадавшую голову, страдальчески корчась от хохота. Успокоенный, Грант вернулся обратно в комнату Соррела, чтобы просмотреть ящики стола. Все они были пусты, их тщательно, методически опустошили. Вторая комната, выходившая на улицу, тоже была не жилая, а приспособлена под офис. Значит, Соррел квартировал где-то в другом месте. Грант прикрыл за собой окно и соскользнул с крыши на землю. Художник все еще сотрясался от приступов хохота, вытирая слезившиеся глаза.

– Серьезно ушиблись? – спросил Грант.

– Только ребра, – ответил, поднимаясь, его патлатый помощник. – Всего лишь растяжение продольных мышц.

– Двадцать минут потрачены впустую, но мне нужно было убедиться самому, – сказал Грант, снова следуя за ковыляющим художником темным коридором.

– Совсем не впустую. Подумайте лучше о том, как вы меня осчастливили. Знали бы вы, как я вам признателен, – отозвался лохматый. – Перед вашим приходом я был просто в отчаянии. Не могу работать по понедельникам. Их просто не должно быть, этих понедельников. Я бы вытравил их из календарей синильной кислотой. А вы сделали из моего понедельника незабываемый день. Для меня это страшно важно. Как-нибудь отвлекитесь от своих правонарушительных действий, загляните ко мне, и я вас нарисую. У вас великолепная голова.

Внезапная идея осенила Гранта.

– Скажите, а вы не могли бы набросать по памяти портрет Соррела? – спросил он.

Юноша подумал и потом ответил:

– Пожалуй, смог бы. Поднимемся на минутку ко мне.

Он привел Гранта в забитое холстами, красками, тканями и кучей каких-то других предметов помещение, которое у него называлось студией. Если бы не толстый слой пыли, могло бы показаться, что здесь минуту назад пронесся поток, потому что лишь отхлынувшая вода способна оставить вещи и предметы в столь странном соседстве и расположении на плоскости. Порывшись и пораскидав то, что лежало сверху, живописный юноша извлек откуда-то бутылочку с тушью, а после нескольких минут новых поисков – и тонкую кисточку. Он нанес несколько штрихов на чистый блокнотный лист, критически посмотрел на то, что получилось, вырвал листок и вручил его Гранту со словами:

– Не очень точно, но общее впечатление передает.

Набросок поразил Гранта своей выразительностью. Тушь еще не совсем просохла, но было ясно, что художнику удалось оживить мертвеца. Эскиз, правда, был выполнен с чуть заметным нажимом, в нем явно было что-то от карикатуры, но лицо получилось живое: ни одна фотография не способна была создать подобный эффект. Художнику даже удалось схватить выражение беспокойного ожидания, которое было, вероятно, свойственно Соррелу при жизни. Грант поблагодарил его от всей души и дал ему свою визитную карточку, заметив при этом:

– Если я вам понадоблюсь, пожалуйста, не церемоньтесь – заходите.

Он ушел, не дожидаясь, когда лохмач прочтет его имя и поймет, с кем именно свел его случай.

Рядом с Кембридж-Серкус располагаются внушительные апартаменты агентства Лари Марри. «Хотите быть счастливыми? Делайте ставки у Лари Марри!» – гласит реклама этой самой крупной букмекерской конторы в Лондоне. Грант как раз проходил мимо по противоположной стороне, когда сам благодетель человечества Лари Марри подкатил к офису. Грант знал его довольно давно и теперь проследовал за ним в его владения. Он попросил доложить о себе, и его провели через огромные пустынные помещения, где все сверкало – полированное дерево, бронза, стенки из сплошного стекла и бесчисленные телефоны, – в святая святых этого великого человека – его кабинет, увешанный снимками призовых лошадей.

– Так, так, – произнес Марри, одаряя инспектора сияющей улыбкой. – Хотите сделать ставку в состязаниях на кубок страны? Хотелось бы надеяться, что не на Кофейное Зернышко? Сегодня половина Англии на него ставит.

Инспектор уверил его, что не собирается спускать деньги даже на такого «верняка», как Кофейное Зернышко.

– Не хотите – не надо. Однако вряд ли вы пришли затем, чтобы предупредить меня не принимать ставки крадеными деньгами.

Инспектор усмехнулся. Нет, он всего лишь зашел выяснить, не знавал ли Марри человека по имени Альберт Соррел.

– Никогда не слышал о таком. Кто он?

«Предположительно букмекер», – подумал Грант.

– На каком круге работал?

Это Гранту неизвестно, но контора у него на Минлей-стрит.

– Значит, скорее всего, на серебряном круге. Вот что я вам скажу: на вашем месте я бы сегодня прокатился в Лингфилд – там вы всех этих молодчиков с серебряного круга враз и ухватите, сэкономите время и силы.

Грант задумался. Действительно, это был самый разумный и самый быстрый ход, и он имел преимущество: можно было познакомиться с деловыми партнерами покойного, чего не давало одно лишь знание его домашнего адреса.

– Вот что я вам скажу, – опять заговорил Марри, видя, что Грант колеблется. – Поедем-ка мы вместе. Поезд туда вы все равно пропустили, так что на моей машине и поедем. Моя лошадка там бежит сегодня, но один я и не подумал бы ехать. Правда, тренеру обещал, но больно утро дрянное выдалось. Вы уже поели?

Инспектор сказал, что не успел, и пока Грант говорил по телефону, Марри вышел распорядиться, чтобы им упаковали корзину с едой.

Часом позже Грант и Марри устроили себе ланч на природе. На природе, где было довольно серо и сыро, но пахло чистой свежей зеленью трав и полей. Моросящий дождь, превративший Лондон в липкий кошмар, остался позади. В широких просветах рваных, серых и влажных туч виднелось голубое небо, и к тому времени, когда они подъехали к воротам ипподрома, бледные печальные лужицы в альпинарии уже неуверенно улыбались солнцу.

Через десять минут начинался первый заезд, и Грант, с трудом подавляя нетерпение, проследовал с Марри к белым перилам парадного кольца, за которыми безмятежно двигались по кругу лошади, принимающие участие в первом заезде. В то время как Грант-наблюдатель любовался их красотой и выездкой – он хорошо разбирался в лошадях, – взгляд Гранта-инспектора пробегал по рядам зрителей, холодно отмечая среди присутствовавших известных ему людей. Вот Молленштейн – теперь он называл себя Стоуном, – у него такой вид, будто ему принадлежит весь мир. «Интересно, что он выдумал на этот раз, чтобы надувать подростков» – подумал Грант. Вряд ли он приехал сюда в холодный мартовский день ради скачек с препятствиями. Может, здесь один из его бедолаг-клиентов? А вон Ванда Морден; она только что вернулась после своего третьего медового месяца и, видимо, для того, чтобы все знали об этом, нарядилась в клетчатое пальто. Оно так бросалось в глаза, что, куда бы Грант ни обращал взгляд, все время натыкался на пальто Ванды Морден. И лорд – игрок в поло, за которым следили, подозревая, что это Даго, – он тоже был тут. И многих, многих других – приятных и не очень – увидел здесь Грант и мысленно охарактеризовал для себя.

Как только закончился первый заезд и маленькая кучка счастливчиков обступила букмекеров, а потом снова радостно рассыпалась по трибунам, Грант приступил к работе. Он методично расспрашивал о Сорреле в течение всего второго заезда, до того момента, пока желающие делать ставки снова не стали брать в кольцо букмекеров. Но о Сорреле никто ничего не знал, и когда перед четвертым заездом с барьерами Грант снова встретился с Марри, чья лошадь как раз должна была бежать, вид у Гранта был невеселый.

Марри принял его неудачу близко к сердцу: стоя в парадном кольце возле своей лошади, он стал давать советы, как лучше выследить Соррела, не забывая при этом подбадривать и похваливать своего жеребца.

Грант вполне искренне выразил восхищение этой собственностью Марри – великолепным скакуном, – но его советы слушал вполуха. «Почему никто в серебряном круге не знает Соррела?» – озабоченно размышлял он.

К парадному кольцу стали подходить жокеи, и толпа у перил поредела: люди спешили занять места, откуда лучше всего наблюдать забег; грумы то и дело беспокойно выглядывали из-за холок своих подопечных, боясь упустить время, когда подадут сигнал к старту.

– А вот и Лейси, – проговорил Марри и кивнул жокею, который, ступая легко, как кошка, по мокрой траве, приближался к ним. – Знаете его?

– Нет.

– Его конек – стипль-чез. Но иногда он участвует в скачках с препятствиями и тут тоже бесподобен.

Грант об этом знал, но до сих пор не встречался лично со знаменитым наездником. Жокей ответил на приветствие Марри легкой улыбкой, и Марри представил ему инспектора, не вдаваясь в причины его появления на скачках. Лейси зябко передернул плечами и с напускным ужасом проговорил:

– Хорошо, что сегодня не надо прыгать через водные препятствия. По сегодняшней погоде не хватало еще, чтобы тебя сбросили в воду.

– После душных комнат и теплых одежек очень даже неплохо, – шутливо заметил Марри.

– Ездили в Швейцарию? – спросил Грант, чтобы поддержать разговор. Он знал, что Швейцария – зимняя мекка всех наездников-специалистов по стипль-чезу.

– Швейцарию? – воскликнул Лейси с мягким ирландским выговором. – Какое там! У меня была корь. Вы только представьте – корь! Девять дней на одном молоке и месяц в постели.

Его приятное, с четкими, как на камее, чертами лицо исказила гримаса отвращения.

– К тому же от молока толстеют, – рассмеялся Марри. – Кстати, о толстых: вы никогда не встречались с человеком по фамилии Соррел?

Взгляд выцветших, но блестящих, как капельки ледяной воды, глаз жокея скользнул по инспектору и обратился к Марри. Хлыст, который до этого покачивался в его руке как маятник, вдруг замер.

– Кажется, припоминаю такого, – сказал он, помедлив. – Только он не был толстый. Вроде так звали помощника у Чарли Бадделея.

Но Марри такого помощника у Чарли Бадделея не помнил.

– Взгляните, пожалуйста, на этот портрет. Это он? – проговорил Грант и достал импрессионистический набросок лохмача.

– Надо же, как здорово! – воскликнул Лейси, с восхищением глядя на рисунок. – Точно, он и есть – помощник старины Бадделея.

– Где мне найти этого Бадделея? – спросил Грант.

– Трудноватый вопрос, – отозвался Лейси, и снова на его лице появилась та же полуулыбка. – Шутка в том, что Бадделей уже два года как помер.

– Ах так? И с тех пор вы не встречали Соррела?

– Нет. Не знаю, что с ним сталось. Наверное, скрипит пером где-нибудь в конторе.

К ним подвели рысака. Лейси скинул пальто, снял галоши, аккуратно поставил их на травку, и грум подсадил его в седло.

– Алвинсона сегодня нет? – спросил он, подбирая поводья (Алвинсон был тренером лошадей Марри). – Он сказал, у вас будут указания.

– Указания обычные. Делайте что считаете нужным. Похоже, он должен победить.

– Ну и прекрасно, – спокойно откликнулся Лейси, и они проследовали к выходу на полосу – лошадь и человек: зрелище самое замечательное из тех, какие еще способен предоставить нам неласковый цивилизованный мир.

– Не унывайте, Грант, – сказал Марри, пока они направлялись к своим местам на трибуне. – Хоть Бадделей и умер, я знаю человека, который хорошо его знал. Кончится заезд, и я проведу вас к нему.

После этого Грант целиком отдался наслаждению скачками. Наблюдал, как на самом дальнем отрезке круга на фоне серого занавеса леса мелькают и струятся яркие цвета жокейских курточек, в то время как все трибуны, затаив дыхание, следили за ними; тишина стояла такая, как если бы Грант был здесь совсем один, а вокруг – только мокрые деревья и влажная трава, да серая цепочка деревьев на горизонте. Наблюдал изнурительную борьбу на последней прямой и схватку на последних финишных метрах, когда лошадь Марри пришла второй, отстав всего на голову. После того как Марри снова посмотрел на свою лошадку и поздравил Лейси с успехом, он повел Гранта к тотализаторам, где представил старикану с румяными щечками – таких обычно изображают на рождественских открытках в виде кучера, управляющего несущейся сквозь снег почтовой каретой.

– Ты вроде знал Бадделея, Такер, – обратился к нему Марри. – Не помнишь, что сталось с его помощником?

– С Соррелом? – откликнулся человек с рождественской открытки. – Он открыл свое дело. У него контора на Минлей-стрит.

– Ездит на круг?

– По-моему, нет. У него только контора. Последний раз, как я его видел, дела у него шли хорошо.

– Когда это было?

– Давно уже.

– Вы знаете его домашний адрес? – спросил Грант.

– Нет, не знаю. А кому он помешал? Он хороший парень, этот Соррел.

Последнее замечание показывало, что Такер что-то заподозрил, и Грант поспешил заверить его, что никаких претензий к Соррелу у него нет. Тогда Такер при помощи большого и указательного пальцев растянул рот и издал пронзительный свист, адресуя его ближней к кругу трибуне. Из массы обернувшихся на свист лиц он выбрал то, которое ему было нужно, и властно крикнул:

– Эй, Джо, дай-ка мне Джимми на минутку, дело есть.

И Джо тут же предъявил ему Джимми, как вынимают из кармана часы на цепочке. Джимми подошел к ним и оказался чистеньким юнцом с невинным личиком херувима, в умопомрачительного рисунка рубашке.

– Ты вроде был приятелем Соррела, так?

– Так, но я его тыщу лет не видел.

– Знаешь, где он живет?

– Ну, в те времена, когда мы еще виделись, он занимал квартиру на Брайтлинг-Крисчент. Это недалеко от Фулхэм-роуд. Я у него там бывал. Номер дома уже забыл, но хозяйку звали Эверет. Он там давно живет, Берт Соррел. Он же сирота.

Грант описал Даго и осведомился, имелся ли у Соррела такой знакомый.

Нет, Джимми такого с Соррелом не встречал, но, как он уже сказал, они тыщу лет не виделись. Берт поотстал от прежних дружков, когда открыл свое дело, хотя иногда и появлялся на скачках – так, удовольствия ради, а может, и за информацией. По подсказке Джимми Грант порасспрашивал еще двоих, которые знали Соррела, но ни один из них не пролил света по части того, с кем еще водил компанию Соррел. Букмекеры – народ особый. Они были поглощены своими делами, и Грант не вызывал у них большого интереса, а едва подошло время для следующих ставок, попросту забыли о его существовании. Грант сказал Марри, что он все закончил, и Марри, чей интерес к скачкам после последнего заезда заметно поостыл, тут же засобирался обратно в город. Но когда машина медленно выкатила со стоянки, Грант обернулся и окинул маленький, оживленный ипподром, подаривший ему необходимую информацию, довольным взглядом. «Когда выдастся свободный денек, надо будет обязательно заглянуть сюда и устроить себе праздник», – подумал он.

На обратном пути Марри с воодушевлением толковал о том, что его занимало больше всего: о букмекерах и об их привычке держаться особняком.

– Они вроде шотландцев: между собой могут иметь свои счеты, но, если кто-то вмешивается со стороны, они сразу объединяются и выступают единым фронтом.

Говорил он также о лошадях и об их капризах; о тренерах и их твердых нравственных принципах; о Лейси и его находчивости. Потом все-таки спросил:

– Как продвигается дело об убийстве в очереди?

Грант ответил, что все идет хорошо. Если и дальше пойдет так же, то через денек-другой они, вероятно, произведут арест убийцы.

– Послушайте, не в связи ли с этим делом вам нужен Соррел? – спросил Марри после недолгого молчания.

Марри проявил себя человеком настолько деликатным, что Грант не стал отмалчиваться.

– Нет, – коротко сказал он. – В этой очереди убили как раз Соррела.

– Святые небеса! – воскликнул Марри. Некоторое время он ошеломленно молчал и наконец проговорил: – Жаль, очень жаль. Я не знал его лично, но, похоже, его все любили.

У Гранта создалось точно такое же впечатление. Соррел не был ни злодеем, ни проходимцем. Как никогда раньше, Гранту не терпелось поскорее встретиться с Даго.

Глава восьмая

Миссис Эверет

Брайтлинг-Крисчент являла собой ряд трехэтажных домов из красного кирпича, основным украшением которых были все те же кружевные занавески ноттингемского производства и горшки с цветами. Каменные ступеньки были вылизаны до блеска и обезображены неуклюжим и неумеренным использованием цветной плитки. Некоторые из них пылали, будто от смущения, что так бросаются в глаза, иные, словно от навязчивого к ним внимания, кисло желтели, третьи же таращились в полном ужасе от такого надругательства. Но все без исключения будто говорили: «Nemo me impune lacessit»[2]. Конечно, можно было решиться и все-таки дернуть за ярко начищенный дверной звонок – они подмигивали, словно подзывали к себе, – однако переступить порог удавалось лишь посредством гигантских скачков, избегая адских ловушек в виде выложенных плиткой ступенек.

Грант шел вдоль улицы, по которой так часто проходил Соррел, и думал, ходил ли по ней также и Даго. Миссис Эверет – костлявая, близорукая женщина лет пятидесяти – сама открыла дверь, и Грант осведомился, дома ли Соррел.

– Мистер Соррел здесь больше не живет, – сообщила она. – Неделю назад он отбыл в Америку.

Ага, значит, ей так объяснили его отсутствие.

– Кто вам сказал, что он уехал в Америку?

– Сам господин Соррел, кто же еще?

Вероятно, он придумал эту легенду, чтобы скрыть намерение покончить с собой.

– Он жил здесь один?

– А кто вы такой и зачем вам это знать? – спросила миссис Эверет, и Грант объяснил, что он офицер уголовной полиции и хотел бы войти и поговорить с ней. Она казалась немного испуганной, но сохранила полное спокойствие и провела его в комнату на первом этаже.

– Раньше тут жил мистер Соррел, – сказала она. – Сейчас эти комнаты занимает молодая особа – учительница. Она не станет возражать, если мы тут расположимся. Надеюсь, мистер Соррел не сделал ничего плохого? Такой тихий, достойный молодой человек.

Грант успокоил ее и снова спросил, жил ли Соррел здесь один.

– Нет, не один. С ним проживал еще другой джентльмен. Но когда мистер Соррел уехал в Америку, второму джентльмену пришлось искать себе новое жилье: снимать эту квартиру одному ему стало не по карману, а молодая леди давно хотела занять эти комнаты. Очень жаль, что они оба съехали. Такие милые молодые люди и добрые друзья.

– Как звали друга мистера Соррела?

– Джеральд Ламонт. Мистер Соррел держал свою букмекерскую контору, а мистер Ламонт работал у него в офисе. Нет, не как партнер, но они были очень дружны.

– У мистера Соррела были еще друзья?

– Очень немного, – сообщила миссис Эверет. – Он всюду бывал с Джерри Ламонтом.

После напряженного раздумья она все же вспомнила еще двух человек, которые заходили к Соррелу, и даже описала их достаточно подробно, так что Грант уверился: ни один из них не имел никакого сходства с Даго.

– У вас не сохранились фотографии Соррела или его приятеля?

Кажется, они у нее где-то были, пусть инспектор подождет немного, она пойдет поищет. Грант не успел осмотреться, как она уже вернулась с двумя любительскими фотографиями размером с почтовую открытку.

– Это они снимались прошлым летом, когда отдыхали на Темзе.

Один и тот же кусочек поросшего ивой берега Темзы, и один и тот же конец ялика. На одном снимке – Соррел в мягких брюках из шерстяной фланели, с трубкой в одной руке и с кисетом в другой. На втором – тоже молодой человек в таких же брюках: Даго. Грант сидел, долго вглядываясь в его смуглое лицо. Снимок получился на редкость хорошим. И глаза – не просто темные провалы, как на большинстве любительских фотографий, а глаза реального, живого человека. Гранту сразу вспомнился ужас, мелькнувший в них на Стрэнде. Даже здесь, в момент приятного отдыха на реке, глаза были настороженные. Нет, в этом лице с ярко обозначенными скулами не было дружелюбия.

– Так куда, вы сказали, переехал Ламонт? – спросил как бы между прочим Грант.

Это ей неизвестно.

Грант пытливо посмотрел на женщину: говорит ли она ему правду? Будто догадываясь о его подозрениях, она добавила, что, кажется, он снимает комнату где-то на южном берегу Темзы. Такой ответ лишь укрепил Гранта в его подозрениях. Вероятно, она знает больше, чем говорит. Кто же все-таки послал деньги на похороны Соррела? Выходило, что предполагаемый близкий друг и Даго – одно и то же лицо, но Даго, у которого оказались деньги Соррела – все его двести двадцать три фунта, – решительно не стал бы этого делать. Грант кинул взгляд на суровое лицо женщины. У такой, вполне возможно, и почерк как у мужчины. Графологи тоже ведь ошибаются. С другой стороны, человек, давший деньги на похороны, являлся и владельцем револьвера. «Не так, – поправил он сам себя. – Оружие принадлежало человеку, который отправлял деньги».

Грант осведомился, был ли у кого-нибудь из приятелей револьвер.

– Нет, – ответила миссис Эверет. Ничего подобного она у них не видела. Не такие они люди.

Ну вот: снова она подчеркивает, какие они были тихие. Что за этим скрывается – просто симпатия или неуклюжая попытка сбить его со следа? Он хотел было спросить, не левша ли Ламонт, но что-то удержало его. Если она говорит неправду, такой вопрос в отношении Ламонта моментально ее насторожит. Она сразу догадается, что именно расследует Грант. Она предупредит преступника и спугнет птичку, прежде чем они будут готовы стрелять. И потом, эта деталь в данный момент не столь важна. Человек с фотографии был тем самым, кто жил вместе с Соррелом; тем самым, кто удрал от Гранта на Стрэнде; тем, у кого оказались все деньги Соррела, и почти наверняка тем самым человеком из очереди. Легар сможет его опознать. Сейчас самое важное – не обнаружить перед миссис Эверет, как много уже известно.