Разорванный август

– Глупости! Я прямо завтра приеду, – решительно произнес Мурад. – Как ты могла так долго молчать? Две недели... А кто будет, мальчик или девочка?

– Этого я еще не знаю, – ответила она, – пока не знаю.

– Я завтра прилечу, – пообещал он, – только ты теперь никуда не выходи. А твои родные в курсе?

– Маме я уже сказала.

– И как она отреагировала?

– Ты хочешь знать правду или мне соврать?

– Конечно, соврать. Что она сказала?

– Плакала. Плакала и говорила, что я поступаю глупо.

– Почему глупо?

– Можешь сам догадаться. Она считает, что я не имею права заранее делать ребенка несчастным.

– Почему несчастным? – пробормотал Мурад.

Он услышал, как в его приемной появилась девушка-машинистка, выполнявшая обязанности секретаря, и прикрыл трубку ладонью.

– Она не хочет, чтобы ребенок был незаконнорожденным, – продолжала Карина, – и чтобы он почувствовал на себе вражду наших народов.

– При чем тут вражда наших народов? А ты не сказала ей, что мы любим друг друга?

– Мы ведь не сможем пожениться, – пояснила Карина, – ты не переедешь к нам, а я никогда не смогу приехать к тебе. Все правильно. Но я твердо сказала маме, что все равно буду рожать. Даже если ты не захочешь прилететь.

– Какие глупости! Я завтра прилечу, – упрямо произнес Мурад. – И скажи маме, чтобы выкинула из головы все эти страхи. Мы можем подумать о том, как дальше будем жить...

– Давай не по телефону, – предложила она, – мы и так выглядим достаточно смешно. Узнавать о таком по телефону, находясь на расстоянии в несколько тысяч километров. Смешно!

– Не очень. – Мурад услышал, как в приемной его секретарь разговаривает с кем-то из подошедших сотрудников Союза, и поспешил попрощаться. Необязательно, чтобы кто-то узнал о его разговорах с Кариной. – Я тебя целую, – торопливо проговорил он, – завтра возьму билет и прилечу. Пока. – И быстро положил трубку, даже не дослушав ее «целую» в ответ.

В приемной разговаривали сразу несколько человек. Мурад поднялся, собираясь выйти из кабинета, когда снова раздался телефонный звонок. Он бросился к телефону и схватил трубку. Может, Карина решила сама перезвонить?

– Разговаривали шесть минут, – сообщила телефонистка.

– Спасибо, – сказал Мурад и положил трубку.

Карина права, неизвестно, как будет дальше. Что вообще будет со всеми ними. Чем все это закончится? Рожать в такое время – верх безрассудства. Но разве не рожали во время Гражданской войны или в период Великой Отечественной, когда надежды на возвращение любимого мужа не было никакой? А сейчас? Никто не знает, что произойдет завтра. Может, вспыхнет настоящая война между двумя соседними республиками, между двумя соседними народами. Или все идет к всеобщему распаду большой страны, когда ничего невозможно предсказать. Он даже боится разговаривать с ней по телефону, памятуя о том, что их разговор могут услышать в приемной. Наверное, ее мама права, и сейчас вообще не нужно планировать ничего подобного.

Мурад посмотрел на свое отражение в стеклянном книжном шкафу. Начинающий седеть молодой человек. Ему только тридцать, а он выглядит на все сорок пять. Сказывалось тяжелое ранение, полученное в Афганистане. Что же делать? Сказать ей, чтобы она сделала аборт? Подло и глупо. А оставлять ребенка, которого они заранее обрекают на несчастное существование, не менее подло. Черт возьми, как же все-таки поступить? Завтра, конечно, нужно лететь в Москву. Но он должен отправиться туда, уже понимая, чего именно хочет. А он пока сам для себя ничего не решил.

Ремарка

«В Тбилиси открылся «Кишиневский форум» – продолжение встреч представителей партий и движений республик, заявивших о своей независимости. В республику Грузия съехались представители Молдавии, Армении, Литвы, Латвии, Эстонии. Грузинскую делегацию возглавляет один из лидеров хельсинкского союза Грузии Гия Мансашвили».

Сообщение «Балтфакс»

Ремарка

Комиссия по привилегиям проверяет материалы о продаже имущества государственных дач ответственным сотрудникам Совета министров. В настоящее время проверяются дачи, приватизированные и выкупленные по остаточной стоимости товарищами Рыжковым, Бирюковой, Сааковым, Ворониным, Белоусовым, Шкабардней и другими. Проверяется также объект «С» – дача маршала Ахромеева, где были реализованы набор стульев, мебельный гарнитур «Балатон», мельхиоровая посуда и холодильник «ЗИЛ», выкупленные Ахромеевым за восемь тысяч пятьсот рублей. Комиссия не согласилась с уценкой мельхиоровой посуды, и товарищ Ахромеев внес в кассу еще сто семьдесят восемь рублей, хотя хозяйственное управление делами Совета министров подтвердило первоначальную стоимость с учетом уценки имущества. Товарищ Бирюкова внесла восемнадцать тысяч рублей, а товарищ Воронин – двадцать три тысячи рублей за приватизацию своих дач, что было подтверждено решением ХОЗУ Совета министров.

Ремарка

«Банк Эстонии принял решение ввести новые правила скупки валюты у юридических лиц. Теперь ее приобретение будет осуществляться по официальному курсу рубля, установленному самим Банком Эстонии. Новые условия скупки валюты фактически означают девальвацию рубля на территории республики по отношению к валютам других стран. Предполагается, что один доллар США вырастет в шестнадцать раз».

Сообщение ТАСС

Ремарка

«Очередные торги на валютной бирже принесли новый печальный рекорд. Американский доллар подскочил до шестидесяти рублей. Только за одну неделю он подрос больше чем на десять рублей. Директор валютной биржи А. Потемкин подтвердил, что вся закупаемая сейчас валюта идет на закупку сверхдефицитных товаров. Тем самым фактически продолжается порочная практика, при которой с таким трудом заработанные доллары, марки, фунты, как и в прежние годы, проедаются и не способствуют обновлению нашей промышленности, привлечению новых технологий».

«Известия», 1991 год

Глава 4

В этот день должны были состояться выборы нового председателя Верховного Совета Российской Федерации. Все понимали, что кандидатурой Ельцина будет его первый заместитель Руслан Хасбулатов, оставшийся на парламенте сразу после избрания Бориса Николаевича президентом. Однако все было не так просто, как хотелось бы сторонникам Ельцина. Все помнили о том, как в парламенте сам Ельцин был избран председателем только после третьего тура, и победа далась ему очень нелегко. Теперь следовало провести кандидатуру Хасбулатова. Горбачеву легко удалось оставить вместо себя своего первого заместителя Анатолия Лукьянова в качестве председателя Верховного Совета СССР и добиться его избрания.

Утром Горбачев позвонил Лукьянову.

– Ты знаешь, что сегодня выборы в российском парламенте?

– Я уже говорил с нашими депутатами, которые пойдут на сегодняшний съезд, – понял вопрос Михаила Сергеевича председатель Верховного Совета СССР. Многие депутаты СССР были одновременно и депутатами России.

– И какие настроения? – поинтересовался Горбачев.

– Не в пользу Хасбулатова, – сразу ответил Лукьянов.

– Посмотрим, – положил трубку Горбачев, больше ничего не сказав и не спросив.

На утреннем заседании начались выдвижения кандидатов. Было ясно, что имеются два основных кандидата: Руслан Хасбулатов, как креатура самого Ельцина, и Сергей Бабурин, как представитель оппозиции. Неожиданно выдвинули кандидатуру Сергея Шахрая. Сказывалось то обстоятельство, что Хасбулатова не все любили. Его язвительные замечания, высокомерие и частые оскорбительные реплики не нравились многим депутатам. От демократического крыла парламента был выдвинут еще и Владимир Лукин. Появился и никому не известный самовыдвиженец Аржанников. Теперь предстояло определяться по этим пяти кандидатурам.

Начались выступления. В адрес Хасбулатова было высказано немало претензий, выступающие упражнялись в нападках на вице-спикера, понимая, что подобными выступлениями бьют и по позиции нового президента. В выступлениях отмечалось, что Бабурин – «знающий юрист и молодой политик, способный создать подлинный законодательный противовес сильной президентской власти». Сторонники Хасбулатова утверждали, что Бабурин не имеет права вообще баллотироваться, так как является политическим оппонентом всенародно избранного российского президента.

Шахрая назвали политиком «завтрашнего и даже послезавтрашнего дня». Тридцатипятилетний молодой юрист, обладавший явным наполеоновским комплексом из-за своего невысокого роста, прибывший из провинции, родившийся в Симферополе и закончивший Ростовский университет, был почти уверен в своей победе. Через несколько лет он откровенно заявит, что готов даже баллотироваться в президенты России, не понимая, насколько ничтожны были бы его шансы.

Лукина характеризовали как человека высокой нравственности и культуры, знающего четыре языка. Но оппоненты справедливо указывали, что, кроме знаний языков и культуры, необходимы еще и чисто организаторские качества.

Затем все кандидатуры были поставлены на голосование. Бабурин набрал больше всех голосов. За него проголосовали 435, против – 548. Хасбулатов получил только 343 голоса, против – 641. Шахрай набрал всего 124 голоса, против было 859, Лукин сумел получить 71 голос «за» и 912 «против». Аржанников получил только четыре голоса, тогда как 979 высказались против. Было принято решение, что во второй тур выходят Бабурин и Хасбулатов.

На следующий день депутаты утвердили Силаева председателем Совета министров РСФСР и снова не смогли избрать председателя парламента. Во втором туре Бабурин получил 465 голосов, а Хасбулатов – только 405. Стало ясно, что оба политика почти исчерпали свои ресурсы, и за них не готовы голосовать большинство депутатов. После долгих дебатов было принято решение отложить выборы на три месяца, чтобы дать возможность депутатам подумать. Однако все понимали, что подобная уловка была сделана в пользу проигравшего Хасбулатова, ведь формально он оставался исполняющим обязанности председателя, тогда как Бабурин набрал в обоих турах гораздо больше голосов народных депутатов.

Узнав об итогах голосования, Ельцин расстроился и в который раз подумал, что два его самых близких сподвижника вызывают откровенное неприятие у окружающих. Хасбулатов и Бурбулис словно соревновались в том, насколько сильной будет негативная реакция на их выступления. Но пропустить в руководство российским парламентом Бабурина – означало заранее обречь себя на конфронтацию с российским Верховным Советом. Ельцин твердо решил для себя, что будет изо всех сил поддерживать Хасбулатова. Он не мог предполагать, каким кошмаром обернется лично для него избрание этого человека, которое едва не закончится гражданской войной и приведет к человеческим жертвам в октябре девяносто третьего. Но до этого было еще очень далеко.

Ельцин не мог также знать, что поражение его первого заместителя в российском Верховном Совете вызовет неоднозначную реакцию союзных политиков. В этот день вице-президент страны Геннадий Янаев впервые позволил себе сказать Бакланову, что именно он испытывал в Праге, когда подписывал Протокол вместе с пятью другими руководителями восточноевропейских государств.

– Иностранные журналисты просто издевались над нашей делегацией, – пожаловался он Бакланову, – все время спрашивали, как мы реагируем на расширение НАТО. Они расширяются, а мы самоликвидируемся. И при этом еще говорим о новом мышлении.

Бакланов был заместителем председателя Совета обороны и считался одним из высших руководителей страны. Более того, именно ему подчинялся весь военно-промышленный комплекс страны, который он прекрасно знал, работая до этого секретарем ЦК КПСС, курирующим вопросы ВПК, а еще раньше – министром общего машиностроения СССР. Бакланов получал всю военно-политическую и аналитическую информацию, которую готовили и для Горбачева. Но, в отличие от президента, он отчетливо видел и понимал, куда завело страну «новое мышление» Горбачева и абсолютно дилетантская политика бывшего министра иностранных дел Шеварднадзе.

Как человек, допущенный к самым важным секретам государства, он уже имел информацию о том, что руководители восточноевропейских государств, которые с таким воодушевлением говорили о недопустимости создания военных блоков в Европе, уже вели секретные переговоры на предмет вступления их стран в военные структуры НАТО. И это было самым ярким свидетельством полного краха политики, проводимой советским руководством в последние годы.

– Мы уступили американцам в Европе все, что завоевали во время Второй мировой войны, – мрачно сказал Бакланов в разговоре с Янаевым. – Мало того, что сдали Восточную Германию и наших союзников, так еще и умудрились сделать так, что почти все наши бывшие союзники сейчас готовы выступать против нас.

– Я видел, с какой радостью подписывали эти документы Валенса и Гавел, – сообщил Янаев, – и я могу их понять. При коммунистах они сидели в тюрьмах, а сейчас своими руками разрушали блок бывших социалистических стран.

– Вы говорили об этом Михаилу Сергеевичу? – поинтересовался Бакланов.

– Нет, не говорил. Два раза пытался ему рассказать, но он не желает слушать. Я его понимаю, ему неприятны все эти разговоры о нашем поражении.

– А как иначе это назвать? – горько спросил Бакланов. – Вы видели телеграмму венгерского президента по поводу вывода войск?

– Мне дали ее копию, – кивнул Янаев, – я читал и его письмо, и ответ Михаила Сергеевича.

– В газетах уже опубликовали оба письма, – сообщил Бакланов, – а недавно мы узнали, что венгры хотят поставить памятник своему бывшему премьеру Имре Надю, как демократу и человеку, пытавшемуся построить «социализм с человеческим лицом». Сейчас во всех странах бывшего социалистического лагеря подняли голову все, кто так ненавидит нашу страну. А венгерский президент еще вспоминает, как мы их освобождали. Хорошо, что хватило такта не писать о событиях пятьдесят шестого года.

– Они все равно помнят о тех событиях и все время нам напоминают, – вздохнул Янаев. – Я ведь двенадцать лет был председателем Комитета молодежных организаций, а потом еще восемь лет работал в Обществе дружбы и часто ездил в Венгрию. Они до сих пор считают Имре Надя героем и настоящим демократом.

– Нужно было давно рассекретить наши документы, – неожиданно сказал Бакланов, – чтобы они точнее узнали, каким именно демократом и героем был их бывший премьер.

– О чем вы говорите, Олег Дмитриевич, – не понял Янаев, – что именно они должны были узнать?

– Мне Крючков об этом рассказывал, – продолжал Бакланов, – и наш секретарь ЦК Фалин об этом все время просит Михаила Сергеевича, но он все никак не соглашается...

– О чем просит?

– Опубликовать документы из архива КГБ, – пояснил Бакланов. – Если когда-нибудь их опубликуют, венгры узнают, кем был их «герой». Он ведь принимал участие еще в нашей революции семнадцатого года и в Гражданской войне, воевал на стороне красных вместе с Белой Куном и другими товарищами. И еще тогда был завербован органами ГПУ-НКВД, кажется, его кличка была агент Володя. Можете не поверить, но он сдал всех своих бывших товарищей, больше тридцати человек, которых в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах расстреляли. И венгры об этом ничего не знают. Давно надо было все это опубликовать, а заодно более подробно рассказать о том, как вел себя в венгерских тюрьмах Янош Кадар, которого пытали, вырывая ему ногти, уже в социалистическом государстве. Но он не сдал ни одного из своих товарищей. А на сегодняшний день получается, что Кадар был партократом и ортодоксом, а Имре Надь – «настоящим демократом», выступающим за свободу.

– Нужно все эти документы рассекретить, – решительно произнес Янаев, – пусть они знают, кто есть кто.

– Михаил Сергеевич не разрешает, – пояснил Бакланов, – считает, что это повредит нашим двусторонним отношениям. Я его сколько раз уже просил, но он не дает своего согласия. А сейчас тем более не время. Вы же знаете, что скоро состоится встреча Михаила Сергеевича в Лондоне с «семеркой».

– Именно поэтому нужно было опубликовать эти материалы, – возмутился Янаев, – не бояться показать всему миру правду.

– Президент считает, что не стоит торопиться, – повторил Бакланов.

Янаев промолчал. Он не стал говорить, что его начинала раздражать эта непонятная уступчивость президента западным партнерам, нежелание проводить более активную политику. Он не мог знать, что в это время в своем кабинете председатель КГБ СССР Крючков читал последнее сообщение одного из самых ценных агентов в американском ЦРУ Олдриджа Эймса, известного под кличкой Циклоп. Рядом с ним сидел его заместитель, руководитель Первого главного управления Леонид Владимирович Шебаршин. Оба внимательно изучали послания Циклопа.

– Он пишет о том, что в ЦРУ рассматривают возможность смены Горбачева на другого лидера, – негромко произнес Шебаршин. – Они считают, что Михаил Сергеевич, возможно, исчерпал свой потенциал политика.

Крючков промолчал. Даже в своем кабинете, даже в разговоре со своим заместителем, даже в этом здании, которое так тщательно охранялось, он не хотел ничего говорить или комментировать. Только принял к сведению эту информацию.

– Они считают, что в ближайшие несколько лет республики Прибалтики могут получить признание своих суверенитетов со стороны других государств, – продолжал Шебаршин.

– Нужно сделать специальное сообщение для Михаила Сергеевича, – предложил Крючков. – Не указывая конкретный источник, мы обязаны информировать руководство страны о такой возможности.

Он не сказал, что нужно информировать президента о первом пункте сообщения Циклопа, где указывалось на возможность замены Горбачева другим лидером. Крючков уже давно думал об этом. Нет, конечно, он не мыслил себе государственного переворота или насильственной смены власти. Но он был одним из самых, если не самым информированным человеком в стране и прекрасно знал, что именно происходит во всех республиках Союза. Ежедневно получал сводки из «горячих точек» – Южной Осетии, Нагорного Карабаха, Приднестровья, Ошской долины – и понимал, что нарастание подобных процессов, усугубленных тяжелейшими экономическим и политическим кризисами, рано или поздно могут просто взорвать государство.

– Циклоп подтверждает, что в ЦРУ рассматривается вопрос о распаде нашей страны, – мрачно закончил Шебаршин, – их аналитики пытаются разобрать подобную ситуацию и дать свои предложения.

– Они мечтают об этом уже почти пятьдесят лет, – заметил Крючков, – хотя мы никогда еще не были в таком положении, как сейчас.

– В окружении Михаила Сергеевича есть люди, которых нельзя было и на пушечный выстрел подпускать к вершинам власти, – убежденно произнес Шебаршин.

– Об этом я ему много раз говорил, – вздохнул Крючков. – Сейчас все понимают, насколько некомпетентно, если не сказать больше, работал Шеварднадзе, какой вред принесла партии и государству деятельность Александра Николаевича Яковлева. Но Горбачев упрямо со мной не соглашается. Я и так уже решился выступить на закрытом заседании Верховного Совета, рассказав о том, что в других кабинетах всерьез рассматривают возможность распада нашей страны. Но они посчитали меня перестраховщиком. Я же не имею права указывать источники своей информации.

– Вы должны еще раз переговорить с Михаилом Сергеевичем, – предложил Шебаршин, – он обязательно вас послушает. Нужно, чтобы он более ясно представлял себе сегодняшнюю ситуацию.

– Я ему обо всем докладывал, все сообщения Циклопа были у него на столе. Он не хочет верить, говорит о «новом мышлении». Хотя наши оппоненты не торопятся идти нам навстречу. Кроме слов, мы пока ничего не видим, одни только пустые обещания. Мы и так уже сдали все, что могли сдать. – Крючков с удивлением обнаружил, что произнес подобную фразу, пусть и в разговоре с человеком, которому он абсолютно доверял. Шебаршин пришел в разведку КГБ раньше самого Крючкова, еще в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. И с тех пор почти тридцать лет работал в разведке, пройдя путь до руководителя всей разведки – КГБ СССР. Причем последние двадцать пять лет работал под непосредственным руководством самого Крючкова, который и выдвинул его на свое место в Первое главное управление и сделал своим заместителем. Однако Крючков никогда не позволял себе какие-либо «лирические отступления» во время обсуждений посланий агентов и впервые в жизни произнес нечто личное.

Шебаршин несколько удивленно посмотрел на своего шефа, а Крючков продолжал:

– Этот Союзный договор, который будут подписывать двадцатого августа, превратит нашу страну в рыхлую конфедерацию, которая, рано или поздно, распадется. – Он достал из папки, лежавшей слева от него, лист бумаги и протянул его своему заместителю.

Это был подробный анализ ситуации, который был сделан аналитической службой. В случае подписания подобного договора Союз переставал быть единым и монолитным государством, а его функции почти полностью переходили к союзным республикам. При этом особо отмечалось, что создание российского КГБ и российского Министерства обороны окончательно разрушит единую систему органов безопасности и приведет к полной дезорганизации Министерства обороны. Не исключалась и возможность введения узаконенных запретов гражданам России принимать участие в конфликтах на территориях других республик, что означало фактический развал армии. Шебаршин дочитал этот документ и, вернув его Крючкову, спросил:

– Владимир Александрович, вы покажете его Горбачеву?

– А ты как считаешь? – неожиданно оживился Крючков.

– Думаю, что нужно показать.

– Конечно, покажу. Сейчас не хочу его беспокоить перед поездкой в Лондон на встречу с «семеркой». А вот когда вернется, обязательно зайду к нему и покажу этот документ. Заодно расскажу и про последнее сообщение Циклопа, – пообещал Крючков.

Когда Шебаршин ушел, он долго сидел за столом, словно раздумывая и решая, как ему поступить. Затем снова достал из папки справку, подготовленную аналитической службой, и снова начал читать, будто пытался найти нечто, ускользнувшее от его внимания. Потом поднял трубку и набрал номер начальника девятого управления КГБ СССР генерала Плеханова.

– Юрий Сергеевич, зайди ко мне, – попросил он.

Юрий Сергеевич Плеханов был начальником Службы охраны КГБ СССР. На работу он пришел вместе с Андроповым и Крючковым. Сначала работал референтом в ЦК, а с шестьдесят пятого по шестьдесят седьмой – секретарем ЦК. Затем перешел в КГБ вместе со своим патроном, где в течение трех лет был старшим офицером приемной председателя КГБ СССР. А потом переведен начальником отдела, где и проработал до восемьдесят третьего года. В 1983 году его назначили начальником девятого управления. В прошлом году ему исполнилось шестьдесят, но Крючков не торопился отправлять генерала на пенсию, считая его одним из самых доверенных своих сотрудников.

Когда Плеханов вошел в кабинет, Крючков поднялся, чтобы пожать ему руку, и показал на стул. Затем сел рядом с генералом, словно их могли подслушать, и показал справку аналитического отдела:

– Почитай.

Плеханов внимательно прочел бумагу и молча положил ее на стол. Он вообще не любил многословия.

– Нужно принимать меры, – негромко произнес Крючков.

Плеханов посмотрел ему в глаза. Два бывших партийных работника, почти три десятка лет работающие в таком ведомстве, как КГБ. Это не могло не сказаться на их характерах. К тому же оба были пожилыми людьми.

– Следует продумать систему более тщательной охраны высших лиц государства, – все так же тихо продолжал Крючков, – совместно с нашим двенадцатым отделом.

Двенадцатый отдел КГБ СССР занимался прослушиванием помещений и телефонных разговоров, установкой специальной аппаратуры. Слова Крючкова означали приказ начать установку специальной аппаратуры в помещениях, занимаемых высшими должностными лицами страны. Плеханов знал, что подобная аппаратура была уже установлена в квартирах некоторых бывших высших должностных руководителей, в том числе у Шеварднадзе и Яковлева. Знал он также и о том, что в Белом доме, в здании, занимаемом российским парламентом, находился целый отдел для прослушивания всех разговоров. Отдельно прослушивались все возможные разговоры Ельцина. Но теперь Крючков отдавал приказ о возможной прослушке высших должностных лиц, находившихся у власти. Плеханов не колебался ни минуты, абсолютно доверяя начальнику. Крючков много лет доказывал свою верность партии и государству, будучи самым верным и лучшим учеником Андропова.

– Мы плотно контролируем все разговоры, – сообщил Плеханов.

– Не привлекая к этому офицеров других отделов, – напомнил Крючков. – Нужно определить минимальное число людей, допущенных к работе с этой техникой.

– Разумеется.

– И особо обратите внимание на Новоогарево, – предложил председатель КГБ, – они там обычно собираются все вместе и часто выдают свои замыслы, сами того не подозревая.

– Я вас понял, Владимир Александрович, – кивнул Плеханов, – все будет сделано как нужно.