Две пары

– Без родительского благословения никак невозможно, Сергей Петрович.

– Но поймите вы, что это безнравственно, что вы губите и себя и Лизу! – не выдержав, закричала Марья Павловна.

Федор исподлобья взглянул на нее и ни слова не ответил. Тогда принуждены были отпустить его и снова стали совещаться, как быть. Вдруг в голове Сергея Петровича сверкнул счастливый и великодушный план.

– Знаешь что, Marie? Мы, кажется, отлично это устроим, – сказал он, – мы вот как устроим: есть у меня в Ягодном двадцать одна десятина чересполосной земли; я продаю ее Федору и пусть вся его семья переселяется сюда. Возьму с него… ну, тридцать рублей за десятину возьму, и пускай их переселяются… А? Как думаешь?.. Деньги можно рассрочить… ну, хоть на пять лет… а?

Марья Павловна пришла в неописанный восторг.

– Милый мой! Как это ты просто и славно придумал, – говорила она, бросаясь ему па шею, и, немного успокоившись, продолжала: – И смотри, Serge, когда мы думали поправить дело чем-нибудь посторонним, у нас ничего не выходило; но чуть только явилась на сцену жертва – все выходит прекрасно. О, я именно всегда так думала!.. Ведь ты, конечно, приносишь жертву, продавая эту землю, и, признайся, она стоит вовсе не тридцать рублей?

– Как тебе сказать?.. Рублей шестьдесят-то, наверное, стоит… Да, именно шестьдесят. Я-то, собственно, заплатил тридцать, но теперь удивительно быстро поднимаются цены. Именно, именно шестьдесят рублей стоит земля.

– Ну, так вот что, милый, – сказала она, положив ему руку на плечо и вся озаряясь умиленною улыбкой, – надо доводить дело до конца: ты уступаешь за половину цены, я же… я плачу тебе из своих денег… я хочу подарить Федору эту землю.

– Но зачем же, Marie… И притом ты знаешь, филантропия…

– Тсс… ни слова! Мы так счастливы… так все хорошо… Ну, одним словом, я хочу сделать счастье другим. Пожалуйста!

И растроганные до глубины души своим обоюдным великодушием, они обнялись, любуясь друг другом, и медленно целовались, забывая вспомнить о Федоре и Лизутке. Однако вспомнили и в третий раз послали за Федором. Он пришел на этот раз сердитый и с неприятною грубостью в голосе спросил:

– Что вам, Сергей Петрович? Мне недосуг: надо косяк прилаживать.

– Вот тебе барыня объявит, – сказал улыбающийся Сергей Петрович, лукаво посмотрев на Марью Павловну.

– Нет, нет! Сергей Петрович скажет вам! – вскрикнула она и стремительно выбежала из комнаты.

Тогда Сергей Петрович, стараясь изгнать из тона своего голоса всякую горделивость своим поступком, объяснил Федору, в чем дело.

– Итак, в Ягодном, Федор, – заключил он, – земля там прекрасная, есть вода, лесок… Пусть их переселяются. А Марья Павловна дарит тебе эту землю. Я, собственно, хотел взять половинную цену – тридцать рублей; не правда ли, что это очень дешево, Федор? И притом, я еще хотел на пять лет рассрочить уплату… ведь это, согласись, было бы очень хорошо, Федор, для тебя и для твоего отца? Марья Павловна так добра, что дарит тебе эту землю… а? Как думаешь? Я думаю, это так прекрасно для тебя, что я, пожалуй, завтра же поеду к Ивану Петрову сватом… а? Как думаешь?

– Это как же, Сергей Петрович, в вечность али как? – недоумевая, спросил Федор.

– Ну, да, да, в самую полную вечность. Ты можешь ее заложить, передать по наследству детям. Одним словом, как хочешь. В полное твое распоряжение.

Федор подумал и сказал:

– На этом благодарны… Вечно будем бога за вас молить.

– Так как же, ехать сватом?

– Уж и не знаю… Значит теперь чтобы старик переселился сюда, в Ягодное?

– Да, да, непременно. С тем только и земля дается.

– Уж и не знаю…

– Да чего же ты не знаешь, чудак? Ведь даровая земля, пойми ты это, с водою, с лесом… Что же ты не знаешь?

– Господи, аль я ворог какой себе?.. Я бы радостью рад… Вот родитель-то как вздумает!

– Не дурак же он, твой родитель! Живете там черт знает на каких болотах и вдруг – даровая земля, чернозем!

– Это уж что говорить… вечно бога молить за вас и за барыню. Только вот пчелка у него там, садишко…

– Ну, извини, Федор, это черт знает что такое! Пойми ты, что двадцать одна десятина чернозема!

– Как не понять… мы вам по гроб жизни… А все ж таки письмо бы, Сергей Петрович, родителю…

– Отлично. Мы, значит, будем с тобой переписываться, по месяцу ответа ждать, а Лизу тем временем и просватают за другого. Превосходно, Федор!

Федор тяжко вздохнул и покрутил головой.

– Так как же? – Сергей Петрович в раздражении закурил папиросу и принялся большими шагами измерять комнату. – Ну? – спросил он, останавливаясь и сердито взглядывая на молчаливого Федора.

– И ума не приложу, Сергей Петрович.

– Ты пойми, пожалуйста, вот какую вещь. Ну, теперь не позволяет тебе старик жениться – у него еще могут быть резоны; тем более отпустить тебя в зятья: ты один работник, можешь не высылать денег и тому подобное. Но у него совершенно нет резонов отказываться от превосходной даровой земли… Ты скажи, так ли я говорю?

– Это верно, что он опасается.

– Если же он переселится, ведь никаких не будет тогда опасений? Ну, скажи: никаких? Ведь ты будешь с ним жить, не так ли?

– Ужели же не с ним!.. Мы бы тут зажили вот как!.. И садик можно развесть, и пчел, и огородец бы завели… Только бы и заботы – бога молить за вас да за барыню.

– Вот видишь ли. Теперь, если мы будем снова писать ему об этом, посуди сам: он промедлит с ответом месяц, вот тебе уж сентябрь на дворе. А Иван Петров ждать ведь не станет!

– Чего уж ждать! – с внезапным оживлением заговорил Федор. – Кабы не это дело, он прямо бы за Мишаньку Арефьева ее просватал. Теперь узнает – того гляди, пропьет за Мишаньку.

– Может, Лиза за него не пойдет, будет тебя дожидаться?

– Да ведь кто ее… Малого тоже хаять не приходится.

– Черт знает, какая у вас такая любовь странная!.. Ну, ты, однако, думай.

– Вот что, Сергей Петрович, – решительно сказал Федор, – сколько письму идти, ежели без замешки?

– Как? Туда и обратно? Дней семь, восемь.

– Ну, прошу я вас: пишите письмо. И как вы сделали нам такую милость, – вечно будем бога молить за вас и за барыню, – то пропишите об земле и какие на ей угодья… Пуще всего насчет сада пропишите, что возможно сад развесть, – старичок-то редкостный охотник!.. И одно, ради Христа, прошу я их переселяться. Ежели батюшке покажется, пусть в ту же пору отпишет… Арефьевы-то тянуть не станут!.. А я, как есть их сын, посылаю земной поклон и прошу родительского благословения… И матушке пишите, что, мол, слезно просит Федор… и насчет воды пропишите, что, мол, прудок… для уток, мол, способно… и прошу благословения навеки нерушимые. А сестре надо одно написать – пусть чтоб не смущала… и вы так еще напишите, – они, бабы, до этого завистливы, – грибов, мол, сколько хочешь и притом – ягоды. А насчет ребят пускай не сомневается… и Христом богом прошу, чтобы родителей в беспокойство не вводила.

– Грамотный твой отец? Нет? Ну, если он под рукой писаря не найдет и поэтому не скоро ответит? А мы с тобой будем ждать?

– Эх, была не была! – подумав, сказал Федор. – Ежели через семь дён ответа не будет и ежели такая милость ваша – соглашаетесь быть сватом (он низко поклонился), прошу я вас переговорить об эфтом деле. Как от даровой земли отказаться? Аль она на дороге валяется?.. Люди бьются-бьются из-за ней, а тут – на тебе, готовенькая!

Письмо было написано; и с тем же одушевлением, с которым расхваливал Сергей Петрович Лизу и всю ее семью в первом письме, он расхвалил и расславил свою землю в Ягодном, не забыв упомянуть о прелестном месте для сада, о грибах, о необыкновенном множестве клубники и о замечательном приволье для уток.

Федор вышел от барина в каком-то тумане. Радость боролась в нем с беспокойным раздумьем. Он почти вслух убеждал себя, что никак невозможно отказаться от даровой земли, что невидано и неслыхано отказываться от земли и что отец непременно согласится на переселение. Убеждал себя почти вслух, потому что он чувствовал, что не совсем уверен в этом, и ему нужно было заглушить свои сомнения. И особенно тревожили его эти сомнения, когда он вспоминал свое село на берегу реки, впадающей в Волгу, избы, потонувшие в садах, вырезные коньки на тесовых кровлях, старую приходскую церковь, в расщелинах которой зеленел мох, и широкое раздолье заливных лугов, куда он, бывало, езжал в ночное.

«Ах, вряд ли согласится батюшка!.. – шептал он, ворочаясь ночью на своем тоненьком войлоке, и долго спустя прибавил: – А может, господь даст?..» И не было в нем полной радости, когда он останавливался на последней мысли, и не было полной печали, когда останавливался на первой.

VII

Через семь дней ответа на письмо не получилось, и Сергей Петрович объявил Федору, что едет сватать. Федор согласился на это без особой решимости; даже, как показалось Сергею Петровичу, с необыкновенною вялостью и безучастием. Но Сергей Петрович и Марья Павловна настолько были увлечены новою для них процедурой сватовства и настолько были уверены, что «делают счастье» Федора, что не обратили никакого внимания на его настроение, разве что немножечко подосадовали. Гораздо более их занимал вопрос, как ехать Сергею Петровичу: парадно ли или просто, – и после долгих разговоров с ссылками на «литературу предмета» решили, что парадно, но «не выходя из своей роли». Запрягли тройку лошадей в наборную сбрую; Сергей Петрович оделся, как одевался для визитов; кучер натянул плисовую безрукавку, надел шляпу с павлиньим пером и голубую рубаху, и Сергей Петрович торжественно пустился в путь, сопровождаемый пожеланиями Марьи Павловны, любопытными взглядами плотников и всей дворни. Один Федор не вышел проводить барина и даже не поглядел на сборы сосредоточенно и серьезно он делал давно обещанный валек кухарке Матрене.

Был праздник, и народ, гулявший по улицам деревни, немало изумился, когда звенящая и сверкающая наборною сбруей тройка Сергея Петровича остановилась около избы Ивана Петрова. Весть о сватовстве быстро, однако же, обежала улицу, и толпы ребят, девки, бабы двинулись к избе Ивана Петрова. Когда тройка подъехала к избе, Иван Петров сидел на завалинке рядом с маленьким седеньким старичком, Степаном Арефьевым из Лоскова.

– Я к тебе в гости, Иван, – сказал Сергей Петрович, выпрыгивая из коляски и быстро подходя к мужикам.

Его уже начинала смущать многолюдная улица и особенно ребята, с шумом бегущие к избе. Мужики встали, приподняли шляпы, Сергей Петрович тому и другому неловко сунул руку. В избе хлопнуло окошечко, на мгновение показалось в нем лицо Лизутки, затем послышались ее торопливо удаляющиеся шаги и резкий стук двери.

– Вот, кум, до каких времен дожили, – сказал усмехаясь Степан Арефьев, – баре к мужикам стали в гости ездить.

– Отчего же не ездить? – спросил, косясь на него, Сергей Петрович. – Мы соседи.

– Это что говорить: знамо, суседи!.. Кум-то, може, не помнит, а я-то помню еще: хоро-о-ший сусед жил около нас…

– Кто старое помянет, тому глаз вон. Ты ведь знаешь это?

– Как не знать! Да я разве колю тебя? Я ведь так, к слову пришлось. Я насчет того – баре-то ноне обходительны. Вот у Кочетковских такой-то недавно проявился… То-то обходителен, то-то ласков; а к чему дело довелось: двести десятин лесу оттягал! А то давай бог, давай бог!.. Ну, я пойду, кум Иван! Наша конпания, видно, тебе не под стать. Пойду, може, как-нибудь тройку с бубенцами подберу… Хе, хе!

– Да ты будет язвить-то, Степан Савельич, – сказал Иван Петров. – Чего подкопы-то подводишь? У нас гости все равны. Иди-ка в избу.

Но Арефьев торопливо раскланялся и мелкими шажками пошел к плетню, около которого была привязана его лошадь.

– Экая заноза этот кум Степан, – проговорил Иван Петров, – уцепился в человека точно зубом! – И он весело и насмешливо посмотрел на Сергея Петровича. – Ну, что ж, Сергей Петрович, коли в гости – просим милости в избу. Мы гостям рады… Чего не видали, пострелята! – сердито огрызнулся он на ребят, присыпавших к избе.

В избе, кроме Митревны, сидевшей подгорюнившись около печки, никого не было. Но стол был покрыт чистою скатертью, на нем лежала коврига пшеничного хлеба и стоял штоф водки с зеленоватым стаканчиком. Митревна, не отымая ладони от щеки, медленно встала, низко поклонилась Сергею Петровичу и на тихие слова мужа тотчас же вышла, принесла нарезанную ветчину на деревянной тарелке, с поклоном поставила ее против Сергея Петровича и снова уселась около печки.

– Ну, что ж, Сергей Петрович, выпей с дорожки-то!

Иван Петров налил стакан и, поднявшись с места, поднес его гостю. Сергей Петрович взял стакан и сразу вылил себе в рот, торопясь проглотить и обжигаясь. «Черт знает, какая гадость!» – подумал он, с усилием сдерживая гримасу, и тут же вспомнил, что, по обычаю, ему не следовало пить первому. «О, черт возьми!» – рассердился он на себя и вдруг ему захотелось как можно скорее отделаться.

– Я к тебе по делу, Иван Петров, – сказал он, отодвигая тарелку с ветчиной и облокачиваясь на стол. – Ты знаешь, я дарю Федору свою чересполосную землю в Ягодном.

– Так-с.

– Это очень выгодно для Федора и вообще это отлично устраивает его судьбу. Ты как думаешь?

– Наше дело сторона, Сергей Петрович. В своем добре всякий волен… А наших тут делов нету.

– Нет, ты понимаешь, что я хочу сказать? Я хочу, чтоб он женился на твоей дочери.

– Как так, чтоб женился? – нахмурившись спросил Иван.

– У нас девка, чай, не безродная какая, – оскорбленным тоном вмешалась Митревна, быстро выпрямляясь и недружелюбно взглядывая на Сергея Петровича, – у ней отец с матерью есть. Вламываться в чужие дела кабыть не пригоже.

– Но какие вы странные!.. Я вовсе не вмешиваюсь. Вы меня не поняли… Я просто сватаю за Федора.

– Помолчи, – коротко сказал Иван Петров жене и обратился к Сергею Петровичу: – У нас девка на выданье, об этом что говорить. Ты ли сватаешь, другой ли кто, – мы милости просим. Только тут не подходящее дело, Сергей Петрович.

– Чем же не подходящее?

– Малый нам неизвестен.

– Принесла откуда-то нелегкая, прости господи, из-за тридевять земель… – вступилась было Митревна.

– Помолчи, Агафья, – остановил ее Иван.

– Но как же неизвестен, когда сам же ты собирал о нем справки?

– Какие такие справки?

– Да сколько он зарабатывает, какого поведения и тому подобное.

– Это я верно, что спрашивал у вашей милости. Но только отдавать за чужака мы не согласны.

– Какой же чужак? Ведь я русским языком говорю тебе, что дарю, – слышишь ли? – дарю ему землю в Ягодном.

– Что ж земля, Сергей Петрович? Землю можно продать – и поминай как звали.

– Невозможно продать. Я дарю только с тем, что он женится на Лизе и вся его семья переселится сюда.

– На этом много благодарны. Но как же теперича семейские его – согласны переселяться?

– Разумеется, согласны… Еще бы!.. То есть, собственно говоря, от них еще не получено ответа, но как же сомневаться? Ты сообрази: даровая земля, чернозем!

– Так-с… – И Иван Петров с непроницаемым выражением на лице побарабанил пальцами.

– Двадцать одна десятина! – кипятился Сергей Петрович, вскакивая с лавки. – Вода! Лес! Грибов одних сколько!

– Землю мы знаем.

– Ну, согласись сам, как же отказываться от такой земли? Ведь это надо быть дураками, идиотами!

– А, значит, касательно переселения ответа еще не было?

– Да что тебе в ответе, Иван?.. – И, оскорбленный недоверчивостью Ивана, взволнованный ожиданием отказа и желанием спасти от неминуемого крушения свои и Марьи Павловны планы, Сергей Петрович решительно произнес: – Наконец Федор прямо заявляет, что если отец на переселение не согласится, он идет к тебе в зятья.

– А как же насчет земли? Земля, значит, останется ни при чем?

– Но ты сам желал взять его в зятья… О земле тогда речи не было! – воскликнул Сергей Петрович.

– Ежели без земли, мы и здесь женихов найдем, – сухо ответствовал Иван.

– Чтой-то ты, Петрович, в самом деле? – опять вмешалась Митревна. – Чтой-то Лизутка-то у нас… Перестарок какой?.. Гляди, с людьми сколько годов хлеб-соль водили… Кум Степан пороги все обил. Аль неволя за первого встречного отдавать?

– Твое дело впереди, помолчи.

– И сватаются-то не по-людски, – не унималась Митревна. – Барское ли дело в сватах ходить?

– Хорошо, – сказал Сергей Петрович, страшно сконфуженный ядовитым замечанием Митревны и давно уже утративший необходимую трезвость мыслей под влиянием стакана отвратительной водки и отвратительной неловкости своего положения, – хорошо: если вы согласны отдать Лизу за Федора, я дарю землю… Я даже сделаю так: сделаю дарственную запись на имя Лизы, то есть хозяйкой земли будет Лиза. Но это в таком случае, если Федоров отец не согласится на переселение. Надеюсь, теперь все отлично?

Иван подумал.

– Как, Агафья, а? – спросил он.

– Что ж как? Мне замуж нейти. Спроси девку. Ноне матерей-то не больно слушаются.

– Ин, поди, спроси ее… Где Лизутка-то?

Митревна, вздыхая и бормоча какие-то неблагосклонные слова, удалилась из избы.

– Ну, сват, выпьем, что ли! – сказал развеселившийся Иван. – Девку ты у меня выхватил вот как… Из рук выхватил. И не чаял я быть ей за Федором… Ну, судьба! Недаром говорится: «Суженого-ряженого конем не объедешь». – И прибавил с легкою насмешливостью: – Да как ведь и свату-то такому отказать!

В согласии Лизутки, по-видимому, никто не сомневался; и действительно через несколько времени вошла заплаканная Митревна и объявила, что Лизутка «из родительской воли не выходит» и что Федор ей «не противен».

Сергей Петрович выехал из деревни совершенно отуманенный. Голова его была тяжела как свинец и кружилась. Во рту стоял противный вкус сивухи. За всем тем он довольно отчетливо припомнил подробности сватовства и даже струсил, что наобещал от имени Федора то, на что Федор никогда его не уполномочивал. «Невозможно же, черт возьми, чтоб отказались от даровой земли!» – утешал он сам себя, подъезжая к хутору, и в нем возникло было легкомысленное намерение скрыть от Федора, что он должен идти «в зятья». К счастью, он вспомнил, что Иван Петров, провожая его, обмолвился такими словами: «Как-никак, а надо бы с малым переговорить… чтоб без сумления!» Приехав, он тотчас же позвал Федора и нетвердым языком сказал ему:

– Ну, поздравляю. Можешь венчаться, когда захочешь.

– Как же, Сергей Петрович, соглашаются? – спросил просиявший Федор.

– Э, брат, это история, тово… сложная история. Одним словом, землю я дарю. Или пускай переселяются, или ты идешь в зятья, и я землю дарю твоей невесте… Вот как, брат! Дарю, дарю во всяком случае.

– Как так в зятья, Сергей Петрович?! – воскликнул встревоженный Федор.

– Ну, уж, брат, в зятья! Ничего не оставалось делать. Этот твой будущий тестюшка такая, я тебе скажу, шельма… И старичишка еще язвительный вертелся тут… Как его? Арефьев, что ли?

– Да ведь невозможно, Сергей Петрович.

– Вздор, вздор. Одним словом, поздравляю. И дарю землю.

– Э-эх, братцы мои! – Федор с сокрушением почесал затылок.

– Да не откажетесь же вы от даровой земли, черт бы вас всех подрал! – с негодованием закричал Сергей Петрович.

– Так-то так…

– Ну, стало быть, нечего и разговаривать. Ступай! Хлопочешь тут за вас, стараешься…

– Я бы, вы сами знаете… – оправдывался Федор. – Я уж и не знаю, как благодарить вас, Сергей Петрович, – и, подумав мгновение, тряхнул волосами и сказал: – Ну, значит, дело сделано, семь бед – один ответ… Будь по-вашему, Сергей Петрович.

Марья Павловна гуляла, когда приехал Сергей Петрович. Возвратившись и услыхав, чем кончилось дело, она хохотала как безумная и была необыкновенно рада. Она теперь твердо убедилась в благополучном завершении своего великодушного плана и не могла понять, отчего Сергей Петрович все-таки беспокоился.

– Но Федор же согласился?

– Н-да, но знаешь, есть в нем какой-то червь… то есть, понимаешь ли, червяк какой-то.

– Притом это ведь в решительном случае? От земли, ты говоришь, не откажутся?

– Помилуй, даровая земля… Грибы… Утки!

– Да и я думаю: совершенно неестественная вещь крестьянину пренебречь землей. Везде такое малоземелье, и притом, ты говоришь, болото там, где они живут?

– Совершенное болото! Понимаешь ли, кочки этакие и травка, травка… Это сделано… Тпфу! Доказано статистикой… нижегородскою статистикой.

Возбужденный вид Сергея Петровича и его заплетающийся язык очень подходили к веселому настроению Марьи Павловны; целый вечер она смеялась над ним и, шаловливо путая ему прическу, повторяла:

– Сват, сват!.. Настоящий сват!

Весь август, а затем и половина сентября прошли, а между тем Федору не приходило ответа. Насчет свадьбы все было решено, обо всем Иван Петров переговорил с Федором основательно. Вместо обычного в таких случаях «пропоя» они скромно распили полштоф в кабаке. Но с Лизуткой Федор виделся уже гораздо реже: Митревна почти не отпускала ее от себя. Правда, по воскресеньям Лизутка, как и прежде, выходила «на улицу», но там около нее неотступно торчала меньшая сестренка и по приходе домой обо всем рассказывала матери. Ближе к осени в Лутошках пошли слухи о других свадьбах. «На улице» стали иногда «обыгрывать» женихов и невест; у иных невест собирались уж вечёрки. И хотя во дворе Лизутки вечерок не собирали, а следовательно, Федор и не мог бывать на них, но ему пришлось все-таки выслушать от девок песни, с которыми провожают жениха с вечерок. Играли они ему и «Розан, мой розан, виноград зеленый», и «Вьянули ветры по полю, грянули веслы по морю», а затейница и песенница Фрося припомнила старую забытую песню: «Не разливайся ты, тихий Дунай»…

Митревна все время была не в духе. Не то что ей не нравился жених, но ей все как-то не верилось, что он останется в Самаре. Затем он все-таки оставался для нее чужим человеком: и повадка, и речь его, и манеры одеваться в синюю рубаху, в «пинжак», – все ее смущало. Не знала она ни родни его, ни «породы», зная которую можно было бы с уверенностью сказать: «У них в роду пьяниц не было», или: «Ихний и род-то весь непутевый». За Федором же стояла темнота. Кроме того, претило ей, что дело делается «не по-людскому»: свататься приезжал барин, не было «пропоя», не указал Петрович быть вечеркам, медлили для чего-то собирать «подневестниц» для шитья и, главное, – о «сговоре» ни Федор, ни Петрович не говорили ни слова. Да какой же и сговор, коли Федор один как перст здесь? Ни родни, ни знакомых. Не звать же господ на сговор, – это уж совсем «люди осудят». Митревна часто вздыхала, поглядывая на свою девку, и слезинки незаметно капали из ее глаз. И часто мысли ее обращались к Мишаньке Арефьеву: «Эдакий тихий да работящий парень! – думала она. – И чем бы не взял? То ли ростом, то ли дородством, то ли из лица не вышел?.. И все-то бы по обычаю, все-то бы не на смех людям… И род-то весь известный, и знакомство сколько годов водили, а теперь, поди, вот: просватали невесть за кого! У людей игры, вечерки, а у нас – стыда головушке! – ровно как таимся, ровно как хоронимся от людей».

– Петрович, – решилась наконец она сказать, оставшись одна с мужем, – ты бы поговорил нареченному-то: негоже эдак без роденьки!

– А чем негоже?

– Да будто не по-людски. Чтой-то воровским обычаем делаем!.. У людей игры, вечерки, а у нас и про «сговор» не слыхать, когда будет. Пускай бы хоть родители приехали.

– Поедут тебе киселя хлебать.

– Ну, сестра у него… Хоть бы сестра приезжала, авось ничего с ней не стрясется… Зазорно эдак-то, Петрович. Уж и спрашивают, спрашивают, а я и сказать не знаю что. Живем на миру, хорониться-то словно бы нехорошо. Пра, поговори.

Иван Петров про себя согласился с женой и при первом же случае «поговорил» с Федором.

– Это мы живым манером оборудуем! – нимало не задумываясь, ответил Федор и, не смущаясь тем, что еще не получил ответа о «даровой земле», попросил господ написать новое письмо, где приглашал к себе «на сговор» и на свадьбу родителей и сестру и послал для этого двадцать рублей денег.

Вообще с самого времени сватовства мысли Федора заметно изменились иди, правильнее сказать, изменилось его настроение. Он почувствовал в себе какую-то свободу, смелость, и чем дольше не приходило ответа, чем меньше становилось надежды на родительское согласие, тем свободнее и смелее делалось его настроение. Бесповоротно решенное без его участия дело о сватовстве, казалось, сразу уничтожило его зависимость от нижегородской деревни, порвало его связи с нею и вместе с тем вознесло на большую высоту его помыслы о личной своей судьбе. Даже господа заметили, что Федор стал каким-то легкомысленным. Это проявлялось и в мелочах: прежде, разговаривая с Сергеем Петровичем о постройке, Федор стойко и дельно высказывал свое мнение и – решительно всегда заставлял Сергея Петровича соглашаться с собой. Теперь, напротив, стоило Сергею Петровичу выразить свои взгляды, и Федор поспешно соглашался с ними. Очень часто от этого быстрого соглашения по постройке происходила нелепица. И тогда Сергей Петрович сердился и на себя, и на Федора. Федор же подобострастно извинялся и с преувеличенною готовностью исправлял нелепицу. Сергей Петрович находил, что Федор удивительно изменился к лучшему, и если он кажется немного легкомысленным, то лишь оттого, что стал кротче, мягче, уступчивее. «Вот в чем сказывается благотворное культурное влияние женщины!» – говорил Сергей Петрович. Марья Павловна не соглашалась. Она откровенно говорила, что Федор казался ей гораздо, гораздо умнее и самостоятельнее, но прибавляла к тому, что, конечно, это все пройдет, потому что ясно как день, что страстная любовь к Лизе сделала его таким. «Ему теперь ни до чего нет дела, кроме любви, заполонившей все его чуткое, отзывчивое существо!» – говорила Марья Павловна.