Димитрий Самозванец

С турецкого корабля нельзя было видеть малых казачьих судов без мачт. К полуночи они достигли корабля, и едва турки, увидев неминуемую опасность, успели выстрелить один раз из пушек, корабль был окружен казачьими чайками. Атаман подошел под самую корму и первый вскочил на корабль; при нем были Лжедимитрий и Меховецкий. Начальник турецкого корабля с несколькими из отчаянных янычар хотел защищаться, и едва кошевой атаман ступил на палубу, он прицелился в него двуствольным ружьем и уже готов был выстрелить, но Лжедимитрий бросился опрометью на турка и прежде, нежели он успел спустить курок, ударом кинжала повергнул его на помост.

– Славно, Дмитро! – воскликнул атаман. – Бей и режь всех без пощады!

Казаки между тем уже взобрались на корабль со всех сторон и, повинуясь приказанию атамана, после краткой, но жестокой рукопашной битвы перебили всех турок, числом до двухсот человек. Атаман оставил в живых одного только молодого турка для расспросов. От него узнали, что это двухмачтовое судно из флота Реджеб-Паши шло из Царьграда в Кафу с жалованьем тамошним и аккерманским янычарам. Мешки с деньгами перевезли на казачьи чайки, также порох, оружие и съестные припасы. В корабле прорубили отверстие в подводной. части, и он пошел ко дну. Лжедимитрий просил спасти жизнь молодому турке, но атаман велел бросить его в море, примолвив:

– Пускай идет к товарищам; ему будет скучно с нами!

К свету уже казачья флотилия была далеко от того места, где затопили корабль. Десять человек казаков было убито, несколько ранено. 

Уже прошло сорок восемь часов от выходу флотилии из устья Днепра, и вдали, в тумане, показались берега. Атаман велел Лжедимитрию развернуть карту и сообразить местоположение. От крайней оконечности Крымского полуострова флотилия, выступя в открытое море, держалась все влево, чтоб избегнуть течения в Воспор, а как земля открылась прямо, а влево не видно было берегов, то Лжедимитрий заключил, что пред ними лежит Анатолия. Вскоре они явственно увидели цепь гор, венчающую берега, и под горами верхи башен. Атаман перекрестился и сказал с благоговением:

– Господи помилуй! – потом, обратись к Лжедимитрию, примолвил: – Видишь ли, приятель, что города сами идут к нам навстречу! Вот мы попали к берегу без кормщиков и корабельщиков и с помощью Божиею воротимся так же благополучно, как и прибыли сюда. Смелость города берет, и этот город будет наш!

Атаман дал знак, чтоб держаться на веслах в море до вечера. Когда солнце закатилось, казаки сильною греблею поспешили к берегу и пристали в пустом месте ниже города.

Казаки вышли на берег. Атаман, оставив в каждой лодке по два человека и отряд в двести казаков для прикрытия флотилии, разделил остальное войско на три отряда и пошел прямо к городу, держась берега. Миновав небольшой лес, они увидели деревушку, состоящую из нескольких хижин.

Атаман послал Лжедимитрия с сотнею казаков добыть языка. Лжедимитрий окружил деревушку, велел казакам вломиться в домы и перевязать всех жителей от мала до велика. Несколько человек отправили к атаману, который чрез знающего турецкий язык казака допросил пленников поодиночке.

– Как называется этот город? – спросил атаман одного старца.

– Тарабазан.

– Славно, это Трапезунд! – воскликнул атаман. – Много ли в нем турецкого войска?

– Тысячи две в замке да тысяча в городе.

– Много ли кораблей в пристани?

– Десятка два, и все турецкие.

– С которой стороны лучше войти в город?

– Со стороны гор, которыми он опоясан полукружием с твердой земли. Но ворота запираются на ночь и оберегаются стражею.

– Далеко ли до города?

– Полчаса пути.

– Вперед! – воскликнул атаман. – Ты, старик, веди нас к воротам. Если поведешь хорошо, то получишь награду, а если вздумаешь изменить, то тебе и целой деревне долой головы. Вперед, тихо, чинно!

Жители города преданы были сну. Не видно было о ней в окнах, не слышно было никакого движения на улицах. Малочисленная стража спала в избе возле ворот; часовые дремали на стенах. Вдруг раздался звук, подобно громовому удару, вспыхнуло пламя, и ворота с треском вылетели. Запорожцы высадили их петардою. В одно мгновение казаки ворвались с воплями в город, устремились в сторожевую избу, перерезали стражу и бросились прямо на главную площадь. В это самое время пламя воспылало со стороны моря.

– Славно! – воскликнул атаман. – Это мой Грицко пробрался берегом к гавани и зажег корабли. Ребята, огня! Жги, режь, бей! Только стройно, чинно, не разбегаться по домам и держаться кучи. Кричи ура! Трубачи, трубите тревогу! Залп, стреляй!

Ничто не может сравниться с смятением, ужасом несчастных жителей Трапезунда в сию пагубную ночь. Город воспылал вдруг в нескольких местах; и те, которых щадило пламя, побиваемы были казаками. Они, разделясь на толпы, с воплями бегали по улицам, распространяя всюду смерть и опустошение. Начальствующий в городе паша заперся в замке, лежащем на высоте и, не зная, с каким неприятелем должен сражаться, не смел выйти на помощь городу. Запорожцы, искусные в грабеже, тотчас овладели кладовыми в гавани и на базарах; другие забирали по домам лошадей и верблюдов и укладывали на них драгоценные товары, золото и серебро; а прочие гонялись за устрашенными жителями и, где кого настигли, убивали, не разбирая ни лет, ни пола. Один сильный отряд из двух тысяч казаков, под начальством самого атамана, стоял в неподвижном строю на главной площади, возле мечети, чтоб прикрывать действия своих товарищей. Треск пламени, стоны жертв, грозные клики буйных казаков, ружейные выстрелы раздавались со всех сторон. Кровь лилась рекою, и при свете пожарного зарева казаки сносили добычу на главную площадь. Атаман, стоя впереди своей дружины, оглядывался с удовольствием на все стороны и по временам снимал шапку и крестился. Наконец он подозвал к себе Лжедимитрия и сказал:

– Видишь ли казацкую пирушку? Мы не любим нежиться, и где раз побываем, там сам черт после нас не поживится. Веселись, душа казацкая! гибни, проклятое племя бусурманское!

– Мне кажется, что мы напрасно убиваем жен, детей, старцев, – сказал Ажедимитрий. – Главное дело – добыча, а эти несчастные не защищаются и не обороняют своего имущества.

– Бабья речь, а не казачья! – воскликнул атаман. – Если бить, так бить всех. Как дашь раз порядочную острастку, так и вперед будут помнить! Страх – оковы на врагов. Не наше дело разбирать, кто прав, кто виноват. Пусть рассчитываются на том свете!

– Но несчастные женщины, безвинные дети! – воскликнул Лжедимитрий.

– Хорошо, что ты напомнил, – возразил атаман. – Надобно взять с собою дюжины две турчонков (66) для подарков польским панам. Гей, Потапенко, поди, скажи молодцам, чтоб собрали дюжины две здоровых мальчиков от десяти до двенадцати лет.

Между тем ночь была на исходе; атаман велел трубить отбой. По первому трубному звуку начали собираться на площадь малые отряды, обремененные добычею. Лжедимитрий более всего удивлялся тому, что при грабеже и беспорядках не видно было ни одного нетрезвого казака. Они знали, что атаман не простил бы нарушения этого закона и наказал бы немедленно смертью всякого, осмелившегося предаться пьянству в походе. Собрав вместе лошадей и верблюдов, навьюченных добычею, казаки сквозь дым, среди пылающих зданий выступили из города. В тишине шли они обратным путем к берегу при свете пожара, утомленные убийствами и грабежом. Вошедши в рощу, отделявшую город от деревушки, передовой отряд был встречен залпом из ружей.

– Уж не паша ли вздумал попробовать казачьих сабель! – сказал атаман. Он велел войску остановиться, растянул две сильные цепи по крылам, оставил прикрытие при добыче и сам с отборными казаками устремился вперед. Турки, воспламененные мщением и злобою, с бешенством бросились в ряды казаков. Настала кровавая сеча. Казаки, при всем своем мужестве и ловкости в боях, не могли принудить врагов к отступлению. Растянутые на обоих крылах казачьи цепи составили густые толпы и ударили на турок с боков, между тем как атаман сражался лицом к лицу. Стрельба прекратилась, и наступил рукопашный бой на саблях и кинжалах. Казаки преодолели числом, и две тысячи турок пало на месте. Пятьсот казаков лишились жизни в сей жестокой битве. Почти столько же было ранено, и в том числе атаман, Лжедимитрий и Меховецкий, сражавшиеся рядом. Казаки поспешили к своим лодкам, нагрузили добычу, разделили раненых поровну на все суда и немедленно удалились от берега. Восходящее солнце застало их в море.

Левая рука у Лжедимитрия была прострелена, у Меховецкого голова изрублена, а у атамана иссечены лицо и грудь. Обмыв раны морскою водою и перевязав холстом, намоченным в уксусе с водкою и солью, трое раненых лежали вместе возле мачты.

– Ах, вы, бесовы дети! – ворчал атаман. – Постойте же, я заплачу вам за это! Доберусь я до самого Царь-града и уж потешусь порядком за теперешнее горе! Ну, да досталось же и этим собакам! Город в пепле, и целое гнездо бусурманское развеяно по ветру. Но жаль мне моих удальцов! До полутысячи положили головы. Ах, окаянные бусурманы! Уж я с вами расправлюсь.

Боль от ран увеличивала злобу Герасима Евангелика противу турок. Бросив взгляд на несчастных турецких мальчиков, которые сидели связанные на носу ладьи, атаман закричал грозно:

– Потапенко! топи бесенят поодиночке! Сгинь и пропади, проклятое племя!

Уже суровый Потапенко, верный исполнитель воли атаманской, готов был побросать в море несчастные жертвы, но Лжедимитрий и Меховецкий стали умолять атамана о пощаде безвинных. Долго атаман не соглашался, наконец убедился мнением Лжедимитрия, что лучше воспитать этих турчонков для казацкого войска и после заставить губить прежних своих единоверцев. Этот род мщения показался атаману приличным, и он даровал жизнь пленным мальчикам.

Сильный попутный ветер быстро гнал легкие суда к устью Днепра, и надежда вскоре увидеть Запорожье радовала сердца. Но с видом берегов показались и галеры турецкие, которые, узнав в Крыму о походе казаков, заградили вход в устье. Атаман скрежетал зубами от злобы, что раны не позволяли ему сразиться и что, подвергая суда выстрелам пушечным, он может лишиться добычи. Он дал знак пуститься снова в открытое море и уйти из виду галер. Ночью казачья флотилия снова приблизилась к берегу в заливе, в четырех милях на восток от Очакова. В этом месте море не глубже одного фута. Казаки бросились в воду и на руках вынесли свои лодки на берег, выгрузили их и расположились здесь станом. На другой день начали переволакивать ладьи в Днепр чрез долину, на пространстве полуторы версты, и к вечеру уже атаманское знамя развевалось среди Днепра, между тем как турецкие галеры кружили возле устья сей реки, тщетно ожидая возвращения казачьей флотилии (67).

Целое войско ожидало на берегу прибытия своих товарищей и приняло их с колокольным звоном и пушечными выстрелами. Атаман с торжеством внес знамя в церковь, поздоровался с войском и всенародно рассказал о всех обстоятельствах похода, представив особенно отличившихся, в числе которых были Лжедимитрий и Меховецкий. Добычу в товарах и драгоценностях снесли в войсковой скарбец, а наличные деньги разделили между участниками похода, кроме десятой части, определенной на общественные издержки.

Наступила зима, и казаки запировали в Сечи. По очереди они выходили в свои слободы и оставались там до тех пор, пока не истрачивали своего денежного запаса. Тогда возвращались в Сечь, чтоб упиваться на счет общественной казны. Такая грубая, развратная жизнь не могла нравиться Лжедимитрию, который оставался в совершенном бездействии. Он вознамерился оставить Сечь и открылся в этом Меховецкому.

– Любопытен я знать, – сказал однажды Лжедимитрий Меховецкому, – что привело тебя в Сечь? Ты богат, один сын у отца, для тебя открыто самое блистательное поприще в отечестве. Верно, какой-нибудь невольный проступок заставил тебя бежать к этим варварам?

– Ошибаешься, друг мой! – отвечал Меховецкий. – Пришел я сюда единственно от скуки, отчасти из любопытства, и бежал от бездействия. Мне наскучило гоняться за зайцами в моих поместьях; нега городов не имеет для меня прелести; в войске королевском не хочу служить; мне несносна строгая подчиненность, введенная Жолкевским и Ходкевичем. И так я решился повоевать под запорожскими знаменами. Но, признаюсь, мне уже наскучили грубость и варварство этих дикарей, и я на сих днях намерен возвратиться домой. Я думаю отправиться в Испанию и там вступить в службу. Давно уже имел я намерение составить отряд охотников и искать славы в отдаленных странах. Буйное и многочисленное наше юношество скучает мирною жизнью и не любит такой войны, какую ведет король с шведами. Это война раков с лягушками! Нам надобно обширное поприще, деятельность, предприятия отчаянные!

– Скоро откроется вам к этому случай, – возразил Лжедимитрий. – Между тем я сам скучаю в этой дичи. Сего дня пойду проститься с атаманом, а завтра отправимся вместе в Львов, ежели хочешь.

– По рукам! – воскликнул Меховецкий. – Правда, что здесь можно научиться презирать жизнь и опасности, но кто не находит удовольствия в пьянстве и разврате, для того нет здесь никакой награды. Слава запорожца не простирается за пределы Сечи!

– Я видел твое мужество, знаю твое благоразумие и вскоре открою тебе блестящий путь к славе, которая озарит твое имя в поздние времена. Будь терпелив и верь мне, – сказал Лжедимитрий.

– Ты мне откроешь путь к славе? – возразил с удивлением Меховецкий. – Каким образом?

– Увидишь, будь только терпелив. Но пора идти к атаману.

– Пойдем вместе, – примолвил Меховецкий.

– Нет, я должен говорить с ним наедине, по весьма важному делу, – сказав сие, Лжедимитрий отправился в атаманский курень.

– Будь здоров, мой храбрый Дмитрий! – воскликнул атаман, лишь только Лжедимитрий переступил чрез порог. – Что, научился ли ты попивать от скуки водочку? На, выкушай за мое здоровье!

– Здоровья тебе желаю, а пить не стану, – отвечал Лжедимитрий. – Я рад, что застал тебя одного, и хочу переговорить с тобою.

– Садись и говори, я буду слушать.

– Не знаю, дошли ли до тебя вести из Москвы, что царевич Димитрий Иванович жив и намерен отнять свою вотчину, Московское государство, у похитителя, Бориса Годунова, – сказал Лжедимитрий.

– Что он жив, об этом писал ко мне чрез тебя приятель мой, поп Михаила. А чтоб он хотел отнимать царство у Бориса, то хотя и думаю, что так быть должно, но про это не слыхал, – отвечал атаман.

– Царевич скрывается в Польше, – продолжал Лжедимитрий, – и вскоре намерен объявить свои права. Я видел его и говорил с ним. У него есть и ум и храбрость, но ты сам знаешь, что объявить право на престол нельзя без войска. Он ищет союзников… Захочешь ли ты помогать ему?

– А есть ли у него деньги? – спросил атаман.

– Какие могут быть деньги у изгнанника, принужденного скитаться в чужой земле? – возразил Лжедимитрий. – Однако ж он надеется, что на первый случай будет иметь сколько-нибудь денег, а когда вступит в Россию, тогда вся царская казна будет принадлежать друзьям его и первым помощникам.

– И то добре! – сказал атаман. – Но где же он теперь, этот царевич?

– Я не знаю, но пойду его отыскивать, чтоб убедить начать скорее дело. Мне известно, что в России нетерпеливо ожидают его пришествия; я уверен, что в Польше, наполненной беспокойным, воинственным юношеством, он найдет помощь, и если храброе войско запорожское пристанет к нему, то нельзя сомневаться в успехе. На Дону у него также найдутся приятели.

– Я не прочь! – отвечал атаман. – Только ты знаешь, что наших казаков не выманишь из куреней без надежды верной добычи. Надобно что-нибудь на первый случай.

– Будет и это! Ты услышишь обо мне, а теперь прощай! Благодарю тебя за добрый прием и надеюсь, что буду иметь случай отплатить тебе добром: я беру с собою Меховецкого и пойду отыскивать Димитрия-царевича.

– С Богом! – воскликнул атаман. – Ступай отыскивать царевича и скажи ему, что где опасность и добыча, там и Герасим Евангелик с войском его королевской милости запорожским. Вот тебе рука моя!

– Могу ли я взять пару коней? – спросил Лжедимитрий.

– Хоть десять! – отвечал атаман. – Ты заслужил часть добычи, которая еще не разделена, и на этот счет можешь взять, что тебе нужно.

На другое утро Лжедимитрий с Меховецким уже были на пути в Белую Церковь.

ПРИМЕЧАНИЯ К I И II ЧАСТЯМ

Цифрами в скобках обозначены примечания Ф. В. Булгарина, остальные сделаны редакцией.

С. 5. Прошлец – проходимец, пройдоха.

С. 8. Мильтон Джон (1608–1674) – английский поэт и общественный деятель, автор эпических поэм "Потерянный рай" (1667) и "Возвращенный рай" (1671). Картины Фламандской школы – т. е. фламандских художников XVI–XVIII веков, приобретших широкую известность реалистически подробным изображением бытовых сцен.

С. 9. Тушинский вор – Лжедимитрий II (?-1610),

с 1607 года выдавал себя за якобы избежавшего смерти Лжедимитрия I, был убит в Калуге, куда бежал из своего лагеря в Тушине под Москвой.

С. 10. Труд Г. П. Успенского "Опыт повествования о древностях русских" – ч. 1–2, издан в Харькове в 1818 году. Паче – более.

С. 12. Тацит Публий Корнелий (ок. 55 – ок. 120 н. э.) – римский историк и государственный деятель, автор трудов "Германия", "Анналы", "История". Эпоха Людовика XI представлена Вальтером Скоттом в романе "Квентин Дорвард" (1823).

С. 13–14. Изложение содержания фрагмента из "Сказания" А. Палицына: "В правление великого государя блаженного царя Феодора Борис Годунов и многие другие вельможи, не только родственники его, но и те, кто находился под их покровительством, взяли к себе в неволю многих людей: иных силой, иных лаской и дарами в дома свои привлекли – и не только простолюдинов, отличных мастеров или редких умельцев, но и из древних благородных родов со всей их собственностью, и с селами, и с вотчинами; более же всего – добрых воинов, хорошо владеющих оружием, белых телом, красивых лицом, высокого роста. По примеру знати и многие другие начали людей в неволю порабощать, получая от кого можно письменное обязательство служить силою и пытками. Во время же великого сего голода господам стало ясно, что прокормить столь многочисленную челядь невозможно, и тогда они начали отпускать своих рабов на волю: кое-кто действительно, кое-кто притворно. Те, кто действительно, – с подписанным своей рукой свидетельством; те, кто притворно – лишь со двора сгоняли; и если изгнанный найдет где-либо себе приют, то на принявшего подло доносили и он терпел большие беды и убытки. <…> Было немало и таких, кто еще хуже поступал: имея чем долгое время кормить домашних своих, но, желая еще более разбогатеть, они челядь свою отпускали, да и не только челядь, даже родных и близких не пощадили и умирающих от голода беспричинно бросили на произвол судьбы. Было зло и обман и такого рода: летом все холопи трудятся, зимой же не имеют где и главу приклонить, летом же на своих господ в поте лица трудятся. <…> Холопи же великих бояр, подвергнутых царем Борисом гонением, были распущены, и принимать слуг тех опальных бояр никому не дозволялось. Некоторые из тех слуг, помня благодеяния господ своих и негодуя на царя, пребывали в ожидании и кипели злобой <…> А те, кто был привычен к коню и искусен в ратном деле, впадали в тяжкий грех – уходили в поселения на окраинах государства. И хотя и не все, но более двадцати тысяч таковых разбойников оказалось потом во время осадного сидения в Калуге и в Туле, помимо тамошних старых разбойников".

С. 19. Роман Вальтера Скотта "Анна Гейерштейн" (1829) выходил в России под названием "Карл Смелый, или Анна Гейерштейнская, дева мрака". "Иван Выжигин" (1829) – нравоописательный роман Ф. В. Булгарина.

(21) Перевод эпиграфа к части 1: "Если я что злое сделал, говорите мне прямо, выслушаю безропотно".

С. 23. Канцлер – высшее должностное лицо.

Сапега Лев Иванович (1557–1633) – королевский секретарь, литовский канцлер, виленский воевода и великий гетман литовский.

(1) Ныне Белый город (исторический район в центральной части Москвы – ред.).

С. 24. Кастелян – государственная должность: комендант, смотритель замка, государственного имущества. Карл Зюдерманландский – шведский король Карл IX (1550–1611), дядя польского короля Сигизмунда III.

Ингрия – Ижорская земля, территория по берегам Невы и юго-западному Приладожью.

Ливония – название территории современной Латвии и Эстонии, со второй четверти XIII века находившейся под властью немецких рыцарей; в 1561–1626 гг. Ливонией называлась территория Задвинского герцогства, входившего в состав Великого княжества Литовского (с 1569 г. – Речи Посполитой); в 1558–1583 гг. Россия вела Ливонскую войну за выход к Балтийскому морю против Швеции, Польши и Великого княжества Литовского; последние два государства в 1569 г. объединились в Речь Посполитую, под власть которой и перешла Ливония в результате войны.

С. 24. Волошский князь – князь валахов, народа, жившего между Карпатами и Дунаем (территория современной Румынии); в конце XVI – начале XVII вв. Валахия находилась под турецким господством. Русь Польская – русские земли, входившие в состав Речи Посполитой в конце XVI-начале XVII вв. (напр., вокруг Велижа – на границе Смоленской земли).

Ягеллы – династия Ягеллонов (XIV–XVI вв.), правившая в Польше, Великом княжестве Литовском, Венгрии, Чехии; основатель ее – великий князь литовский Владислав Ягайло (Ягелло) (ок. 1350–1434).

(2) Писарь в Польше значило не то самое, что писец, но то же, что секретарь, правитель канцелярии. Писарь коронный в Польше, в литовской Литве, было звание, соответствующее званию статс-секретаря.

С. 26. Трактат – международный договор.

(3) Универсал – прокламация, манифест.

(4) Посполитое рушенье – всеобщее вооружение дворянства в воеводстве, повете или целом королевстве. К этому приглашали универсалами.

(5) В древней Польше недовольные правительством составляли конфедерацию, т. е. союз для принятия общих мер; назначали маршала, собирали войско и вели междоусобную войну. Известно, до чего довело Польшу сие пагубное неуважение к властям.

С. 28. Маршал – здесь придворное звание: главный распорядитель.

Жилье – ярус, этаж. Лемберг – немецкое название города Львова.

С. 29. Иезуиты – члены католического монашеского ордена (основан в 1534 г.), который отличался строгой организованностью и жесткой дисциплиной; иезуиты боролись с распространением протестантизма, стремились подчинить светские институты своей власти.

(6) В Иоанново время, а после и в Борисово, главные улицы загораживали на ночь рогатками. См. "Опыт повествования о древностях русских" Гавриила Успенского.

С. 32. Романея – сладкая настойка на фряжском (чужеземном) вине.

Папошник (папушник) – домашний пшеничный хлеб, булка.

Боярский сын – в Русском государстве XV–XVII вв. боярскими детьми назывались мелкие феодалы, состоявшие на военной службе у князей, бояр, церкви. Дьяк – письмоводитель или начальник канцелярии.

С. 33. Пенязь – деньга.

С. 34…на Украине, в отчине польского короля Сигизмунда… – Украинские земли с XIV века входили сначала в состав Великого княжества Литовского, затем – Речи Посполитой. Сигизмунд III Ваза (1566–1632) – король Речи Посполитой с 1587 г.

С. 35…как возрадовало народ Божий избавление от неволи египетской и пленения вавилонского… – речь идет об эпизодах древней иудейской истории, описанных в Библии.

С. 37…как питательная манна, оживившая народ Божий в пустыне… – по Библии – вещество, ниспосланное Богом для пропитания евреям во время их скитаний по Аравийской пустыне.

(7) Глава XIII ("Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога").

С. 38…в лице двух Иоаннов, деда и внука… – т. е. Ивана III Васильевича (1440–1505) и Ивана IV Васильевича Грозного (1530–1584).

Могущественная Россия утешалась потомством Иоанно-вым, отраслями великого древа, осеняющего все престолы земные, которого корень начинается от римского кесаря Августа – не имеющая под собой реальной исторической почвы концепция, разработанная в XVI в. для того, чтобы обосновать право Москвы именоваться третьим Римом, а русских царей – политическими, идеологическими и духовными наследниками римских кесарей.

Рюрик – легендарный варяжский князь, основатель династии Рюриковичей на Руси; согласно летописному преданию, в IX веке ильменские славяне призвали Рюрика с двумя братьями княжить в Новгород. Мономах Владимир (1053–1125) – великий князь киевский с 1113 г., боролся с междоусобицей за единство Руси; венец (шапка) Мономаха – символ самодержавной власти в России, украшенный драгоценными камнями головной убор из золота с собольей опушкой, изготовлен в XIV веке; по легенде, Владимир Мономах получил этот венец в дар от византийского императора. Перлы – жемчужины. Яхонты – древнерусское название драгоценных камней.

…кротость Феодорову – царь Федор Иоаннович отличался мягким незлобовым нравом и набожностью.