Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность

Мы еще вернемся к дипломатической деятельности Бисмарка, а пока попытаемся очертить его борьбу с так называемыми “внутренними врагами империи”, – как он сам выражался, почему-то отождествляя себя с Германской империей, созданной прусской армией. Враги эти были не всякого рода сепаратисты и партикуляристы, как бы следовало ожидать, а либеральная партия, клерикалы и социалисты. С ними Бисмарк последовательно вступал в борьбу, и под их ударами постепенно померкла его слава. Начнем с клерикалов, потому что он с ними первыми вступил в бой.

Любопытно то обстоятельство, что в смысле деятельного и могущественного фактора законодательной жизни Германии или Пруссии клерикальной партии до 1870 года вовсе не существовало. Она вдруг возникает после создания империи и рейхстага, с каждым днем все усиливается, одерживает парламентские победы и в конце концов заставляет Бисмарка смириться перед собой.

В объединенной Германии насчитывается более семнадцати миллионов католиков, то есть значительно больше одной трети всего населения. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах Бисмарку, если бы он действительно был воодушевлен стремлением сплотить германский народ, следовало избегать религиозных преследований. Странно было в самом деле добиваться единства Германии и разделить ее на два враждебных лагеря. Но именно с этого и начал князь Бисмарк свою деятельность в качестве имперского канцлера. Летом 1870 года был провозглашен догмат папской непогрешимости. Некоторые епископы восстали против этого догмата; но в общей сложности их оказалось очень мало. А между тем Бисмарк вступается именно за них и сразу провозглашает противодействующих ему епископов революционерами и мятежниками. Но это было только начало целого ряда крутых мер, которыми ознаменовалась так называемая культурная борьба. Уже в 1871 году департамент католического вероисповедания при министерстве народного просвещения был упразднен. Таким образом, единственное административное учреждение, ведавшее делами немецких католиков, перестало существовать. Со свойственным ему бурным натиском Бисмарк продолжал вести борьбу и воодушевился ею сразу до такой степени, что провозгласил свое знаменитое: “В Каноссу мы не пойдем!” Последовало изгнание иезуитов, на епископов налагались штрафы, их сажали в тюрьму и отрешали от должностей. Через несколько лет из двенадцати епископских кафедр девять оказались вакантными. В прусский ландтаг Бисмарк внес законопроект, в силу которого все строптивое католическое духовенство лишалось содержания от правительства. Тысячи приходов остались без пастырей. Преподавать закон Божий в школах было некому. Католические богословские факультеты в университетах бездействовали. Некому было совершать требы. Дипломатические сношения с Ватиканом были окончательно прерваны. Словом, получилось невыносимое положение дел. Бисмарк поставил вопрос так, как будто он хотел властвовать над совестью католических граждан Германской империи. Он выдавал себя защитником государства против претензий церкви; на самом деле он лишал верующих возможности удовлетворять свои религиозные потребности, то есть вторгался в область, которая в культурных государствах не подлежит ведению светского правительства. В своей борьбе против католического духовенства он дошел до того, что отрекся от прежних своих воззрений на гражданский брак и сам внес законопроект, отменяющий обязательность церковного брака. Ненависть, которую он возбудил против себя этой новой борьбой, этим новым подавлением одного из видов свободы, была так сильна, что опять нашелся молодой человек, который вздумал насильственно освободить Германию от деятеля, так пренебрежительно относившегося к самым священным чувствам людей. Покушение его произошло в Киссингене 1 (13) июля 1874 года. Пуля ранила Бисмарка только слегка в руку. Но это, понятно, не устрашило Бисмарка, и он продолжал с прежней страстностью вести борьбу, которой положило конец другое обстоятельство. Непосредственным результатом этой борьбы было образование в рейхстаге так называемой партии центра, число членов которой быстро возрастало и вскоре достигло высокой цифры – 100 депутатов, то есть четвертой части общего числа депутатов. Бисмарк мог, безусловно, рассчитывать на консерваторов; их было около 110. Наиболее сильной партией, однако, были так называемые национал-либералы, число которых доходило после войны до 150; вместе с консерваторами это составляло 260, а так как в рейхстаге заседают около 400 депутатов, то Бисмарк располагал на первых порах громадным большинством. Но по мере того, как выяснялась его внутренняя политика, как оказывалось, что он продолжает оставаться скрытым противником конституционного правления и постоянно принимает непопулярные меры, национал-либеральная партия, вызванная к жизни взрывом патриотизма, началараспадаться и постепенно сократилась до 60 человек. Соответственно возросли остальные партии, враждебные Бисмарку, и получилось так, что он мог более или менее твердо рассчитывать на голоса всего 170 депутатов; большинство же оказывалось уже не на его стороне и по большей части голосовало вместе с центром, который под умелым и талантливым руководством Виндгорста составил ядро оппозиции. Мы выяснили это положение дел потому, что в нем заключается разгадка той тактики, которой приходилось придерживаться Бисмарку почти во всех вопросах внутренней и внешней политики. Но с точки зрения занимающего нас теперь вопроса мы должны констатировать, что если бы Бисмарк не вступил в культурную борьбу, другими словами, если бы он не обострил до последней степени антагонизма между протестантским правительством и католическими гражданами страны, то партия центра не могла бы возникнуть и во всяком случае не приобрела бы такого влиятельного положения, что Бисмарку в конце концов пришлось потерпеть полное банкротство во внутренней политике. Внимание рейхстага направилось бы на другие более плодотворные вопросы, чем подавление религиозной свободы очень значительной части германского народа, и соответственно образовалась бы другая группировка партий, при которой можно было бы управлять страной без тех искусственных и насильственных приемов, к которым вынужден был постоянно прибегать Бисмарк в течение своего почти двадцатилетнего управления делами объединенной Германии. Собственно, он уже очень скоро после войны перестал быть конституционным министром, потому что не располагал сколько-нибудь устойчивым большинством в рейхстаге. Его политика возбуждала против себя полное неудовольствие народных представителей, и он сам чувствовал, как шатко в этом смысле его положение. Но он находил поддержку в престарелом императоре Вильгельме. Зная, что император очень дорожит им как преданным защитником прав и могущества прусского королевского дома, он, в моменты решительного столкновения с рейхстагом, неизменно прибегал к одной уловке, то есть предлагал отставку, на что император ему отвечал категорическим “никогда”. Этой уловкой он в то же время возбуждал патриотическое чувство тех немцев, которые верят, что Германия обязана своим объединением главным образом Бисмарку. Но все это не спасло его от капитуляции перед партией центра. Культурная борьба началась тотчас после войны, а в 1887 году Бисмарк вынужден был отменить институт священников, назначаемых государством, упразднить суд для церковных дел, предоставить полную свободу в отправлении треб и богослужения, допустить дисциплинарные взыскания, налагаемые духовенством на прихожан, восстановить право епископов учреждать богословские учебные заведения, восстановить права монашеских орденов и других конгрегации, разрешить монахиням руководить женским образованием в средних и низших учебных заведениях, возобновить дипломатические сношения с куриею, – словом, Бисмарк вынужден был признать все меры, принятые им во время культурной борьбы, несостоятельными, отречься от них и вернуться к положению, существовавшему до 1870 года. Гордое изречение Бисмарка не оправдалось, и перед выходом своим в отставку он смиренно “пошел в Каноссу”. Но в таком случае к чему было затевать всю эту борьбу, столь опасную для объединенной Германии и лишившую самого Бисмарка возможности управлять страной при более нормальных и плодотворных условиях?

С не меньшей страстностью он повел борьбу и против социалистов. Тотчас после создания Германской империи число социалистов-избирателей простиралось до 25 тысяч; шесть лет спустя их насчитывалось уже около 50 тысяч. Этот факт не мог не обратить на себя внимание правительства, тем более, что вскоре состоялись два покушения на жизнь императора Вильгельма. Покушения эти были приведены в связь с возрастанием числа социалистов, и Бисмарк таким образом был поставлен в необходимость заняться этим жгучим вопросом, совершенно забыв о нем со времени своих продолжительных бесед с Лассалем. Тут он вдруг вспомнил об этих беседах, вспомнил, что существует на свете какой-то социальный вопрос, что правительство должно что-нибудь предпринять, чтобы предотвратить столь быстрый рост социальной партии. Как же он принимается за дело? Прежде всего он со свойственной ему решительностью составляет драконовский репрессивный закон, затрагивающий интересы всех партий, потому что закон этот в сильной степени стесняет право публичного обсуждения политических вопросов вообще. Рейхстаг отказывает в одобрении законопроекта подавляющим большинством – 251 голос против 57. Только после вторичного покушения на жизнь императора Вильгельма новый рейхстаг одобряет закон, но со значительными ограничениями и притом только на короткий срок. Однако сам Бисмарк чувствовал, что одними репрессивными мерами социального вопроса решить нельзя. И вот он начинает действовать в двух направлениях, чтобы одолеть социалистов. С одной стороны, он, как сказано, вспоминает свои беседы с Лассалем и провозглашает, что правительство обязано позаботиться о судьбе рабочих; с другой стороны, он принимает уже на собственную руку целый ряд экономических мероприятий, которые, по его мнению, должны обеспечить благосостояние народных масс. Результатом деятельности Бисмарка в первом направлении являются законы о страховании рабочих на случай увечий и неспособности к труду; а во втором направлении – пресловутая хлебная пошлина и усиленный протекционизм. Мысль об обеспечении судьбы рабочих на случай неспособности к труду очень симпатична, хотя и трудно осуществима в размерах, действительно обеспечивающих рабочих, потому что их достаток очень незначителен, и, следовательно, они сами не располагают средствами, необходимыми для широкого осуществления этого плана. Тут требуется содействие со стороны государства, а финансы большинства государств, ввиду бесконечных вооружений, не так блестящи, чтобы уделить значительные суммы на эту благую цель. Сгоряча Бисмарк заговорил о том, что не мешало бы ассигновать 100 миллионов, но когда его законопроекты о страховании рабочих получили уже осязательную форму, оказалось, что он предоставляет рабочим самим позаботиться о себе с некоторым только участием правительства и предпринимателей. Гора, в сущности, родила мышь: пособия и пенсии, выдаваемые на основании, придуманном Бисмарком, так ничтожны, что они мало обеспечивают рабочего. Надо надеяться, что социальное законодательство получит со временем более широкое развитие, и можно порадоваться, что мысли Лассаля постепенно на практике осуществляются; но само собою разумеется, что в том виде, в каком их осуществлял Бисмарк, они приостановить дальнейшего быстрого роста партии социалистов не могли, тем более, что вся остальная экономическая политика Бисмарка подрывала благосостояние рабочих. Действительно, даже самые горячие сторонники Бисмарка признают, что его экономическая политика представляет собою странное смешение самых противоречивых и непоследовательных мероприятий.

Он сам неоднократно называл свою политику реальной, то есть основанной преимущественно на фактах, а не на теоретических взглядах или убеждениях. Факты же заключались в следующем. Германская империя, возникшая путем кровопролитных войн и нарушения жизненных интересов других государств, постоянно должна была быть готова к новым войнам на случай, если ее могущественные соседи пожелают со своей стороны начать воинственную политику. Поэтому последней приходилось деятельно заботиться о вооружениях, а беспрерывные вооружения требовали громадных денежных средств. Таким образом, Бисмарк был поставлен в необходимость постоянно приискивать новые источники доходов, пополнять имперское казначейство, истощаемое военным ведомством. Отсюда бесконечные его пререкания с рейхстагом, принимавшие иногда такие же широкие размеры, как в пресловутое время конфликта шестидесятых годов. Нельзя отрицать, что в приискании новых источников доходов Бисмарк проявил некоторую изобретательность, но эта изобретательность шла у него рука об руку с большой неразборчивостью и полным непониманием последствий тех или иных финансовых мероприятий. Он отвергал политическую экономию и создавал собственные экономические теории чрезвычайно сомнительного достоинства или даже прямо несостоятельные. Отрешившись от политической экономии, он заменил ее лично вынесенным опытом, опытом крупного землевладельца северо-восточной Германии. Это, разумеется, означало замену выводов, основанных на всемирном опыте и широких данных, выводами, почерпнутыми из сравнительно недостаточных наблюдений. Но к этому примешивался еще третий элемент. Бисмарк очень часто пользовался теми или другими экономическими мероприятиями для того, чтобы наносить удары своим политическим противникам. Таким образом, происходило смешение экономических мероприятий с политическими. И вот эту амальгаму он и называл реальной экономической политикой, признавая ее единственно спасительной в отличие от осмеянной им “манчестерской” политической экономии. В результате получилось следующее. Для удовлетворения потребностей казначейства, истощаемого военным ведомством, он постоянно возвышал матрикулярные взносы отдельных германских государств, изобретал бесконечные налоги, подрывавшие благосостояние народной массы, добивался казенных монополий (табачной, винной); как практический сельский хозяин, он придумал хлебные пошлины для ограждения интересов сельского хозяйства; для ограждения интересов рабочих он устанавливал высокие таможенные пошлины, но в то же время пользовался ими и для нанесения ударов своим политическим противникам; ту же окраску приобретали в его руках и хлебные пошлины. Он до того увлекся своею ролью спасителя отечества в экономическом отношении, что даже взял в свои руки управление министерством торговли. Каковы же были последствия всех этих мероприятий имперского канцлера? В области чисто финансовой он вскоре истощил податную способность населения: дальнейшее повышение матрикулярных взносов оказывалось невозможным, все, что могло быть обложено, было обложено, а производительность налогов сокращалась вследствие уменьшения благосостояния народной массы; табачная и винная монополии были решительно отвергнуты рейхстагом; хлебные пошлины подорвали благосостояние рабочего люда, вызвав вздорожание хлебных продуктов вопреки странной теории Бисмарка, что хлебные пошлины уплачиваются иностранным производителем, а не германским потребителем; усиленные таможенные пошлины, естественно, вызвали отпор со стороны других государств, в свою очередь обложивших германские фабрикаты высокими пошлинами, и в результате получилось сокращение германского отпуска, то есть застой в германской промышленности; наконец все это, вместе взятое, отразилось, конечно, весьма невыгодно на судьбе рабочего люда, и число социалистов не только не уменьшалось, а продолжало возрастать с неимоверной быстротой. Мы видели уже, что после создания Германской империи число социалистов-избирателей простиралось до 25 тысяч, а на выборах 8 февраля 1890 года их было уже полтора миллиона, то есть оказалось, что социалисты составляют уже седьмую часть всего германского населения. Таков результат репрессивных и экономических мероприятий, придуманных Бисмарком в его энергической борьбе с социалистами: он капитулировал следовательно не только перед клерикалами, но и перед социалистами, и если применить к нему логику фактов, единственную, которую он сам признавал верной, то над его политикой приходится произнести беспощадный приговор.

Посмотрим теперь, была ли удачнее его парламентская тактика, одержал ли он победу над рейхстагом, которому он постоянно бросал вызовы и с которым находился в беспрерывной войне. Тотчас после создания Германской империи шансы были для него очень благоприятны: он располагал большинством в 260 голосов против 136. Патриотическое возбуждение было в тот момент так сильно, что оппозиция казалась побежденной. Открывались благоприятные виды на будущее. Германия была объединена или, выражаясь словами самого Бисмарка, была посажена в седло, и оставалось только научить ее править конем. Так выразился Бисмарк. Но слово у него разошлось с делом. Германия сидела на коне, но управлять ею хотел сам Бисмарк, и вот сразу получилось такое положение, что Германия и Бисмарк стали друг у друга вырывать поводья. Прежняя беспрерывная глухая вражда между Австрией и Пруссией заменилась глухой борьбой между канцлером и рейхстагом. Не прошло и двух лет после франко-прусской войны, как с новой силой возгорелся конфликт между законодательной и исполнительной властью, каким ознаменовалось вступление Бисмарка во власть в 1862 году. Тогда Бисмарк постоянно прибегал к двум приемам, чтобы преодолеть сопротивление народного представительства: во-первых, к распущению, а во-вторых – к вечным указаниям на внешние опасности, угрожающие стране. Ту же тактику он начал пускать в ход и теперь. Создав себе массу противников и недоброжелателей, сплотив своей нерациональной политикой враждебные ему партии (клерикалов и социалистов) или содействовав распадению преданных ему партий (национал-либералов), он решительно не был в состоянии справиться с народными представителями, не умел возбуждать такие законодательные вопросы, на почве которых возможны были дружные усилия большинства немцев, направленные к обеспечению благосостояния объединенной Германии. Он начал свою деятельность с того, что бросил вызов 17 миллионам католиков; затем своими ретроградными политическими и экономическими мероприятиями вызвал охлаждение к себе влиятельной национал-либеральной партии; своей же внешней вызывающей политикой, сопряженной с бесконечными вооружениями, он заставил многих сомневаться в плодотворности того германского объединения, которое являлось результатом двух кровопролитных войн. Наконец реакционное направление политики Бисмарка усиливало ряды немецких либералов или так называемых свободомыслящих. Таким образом, Бисмарк восстановил против себя почти все партии. С каждыми новыми выборами парламентская оппозиция усиливалась. Если в семидесятых годах еще было возможно управлять страной при помощи рейхстага без каких-нибудь чрезвычайных мер, то в восьмидесятых положение дел настолько ухудшилось, что уже трудно было придерживаться конституционного режима. В 1884 году оппозиция насчитывала в своих рядах 235 депутатов, а правительственное меньшинство составляло всего 158. Антипатия, которую возбуждал Бисмарк, достигла таких размеров, что, когда он в этом году потребовал ничтожного увеличения штата своей канцелярии, с целью облегчения лежащего на нем бремени, рейхстаг ему в этом отказал. Бисмарк отвечал на противодействие парламента заносчивыми фразами, вроде: “Меня не устрашает вся Европа; неужели вы думаете, что я спасую перед большинством рейхстага?”. Но в душе он сам сознавал, что положение дел становится безвыходным. Он распускал рейхстаг, но новые выборы постоянно давали неблагоприятные результаты. При таких условиях ему ничего не оставалось, как пойти на уступки, а так как центр был самой влиятельной партией и в союзе с консерваторами мог доставить Бисмарку большинство, то знаменитый вождь центра Виндгорст одерживал одну победу за другой. Но что же означала в сущности такая тактика? Бисмарк одной рукой разрушал то, что созидал другой. Желая провести ту или другую экономическую меру, он должен был заручиться расположением центра; стремясь одержать верх в культурной борьбе, он должен был делать уступки национал-либералам, то есть подрывать свою реакционную экономическую политику, которой те не сочувствовали; обеспечивая интересы рабочих масс, он отчуждал от себя представителей крупной промышленности и крупного землевладения; поддерживая интересы крупной собственности, а на ее стороне находились все его личные симпатии, – он ставил себя в невозможность деятельно заботиться о благосостоянии рабочего люда.

Между тем объединение Германии составляло идею, которой было предано подавляющее большинство депутатов, и патриотизм их в этом отношении был выше всяких сомнений; следовательно, вопрос заключался в том, чтобы уловить, понять преобладающие задачи времени в духе тех возвышенных чувств, которыми воодушевлены были депутаты, не разжигать политических и религиозных страстей партий, а, напротив, объединять их идеей служения отечеству на почве тех великих задач обеспечения интересов культуры и благосостояния народных масс, над решением которых должна трудиться всякая страна. Политика Бисмарка за двадцать лет его управления делами объединенной Германии служит несомненным доказательством, что он до этой плодотворной роли возвыситься не мог: он отыскивал только врагов; он требовал подчинения, а не дружной работы; энергии он проявил немало, но направлена она была на то, чтобы создавать себе врагов, которые в конце концов его одолели, потому что каждый из них боролся за жизненный интерес, за кровное дело, а сам Бисмарк не сумел воодушевить немцев сознанием общего великого дела, поставить задачу объединенной Германии выше задач отдельных партий, отдельных общественных классов. Великим государственным деятелем он не был, а простым конституционным министром он быть не хотел.

Бисмарк ясно видел, что он терпит поражение за поражением. Борьба с Австрией и Францией между тем доставила ему громкую славу. И вот мы видим, что в решительные моменты своих столкновений с парламентом он круто поворачивает фронт, устраняет внутренние задачи, доставившие ему поражения, и указывает на внешние задачи. Они составляли для него всегда благодатную почву. Вследствие успехов прусского оружия он приобрел славу гениального дипломата; кроме того, внешняя опасность возбуждала патриотический пыл. Рейхстаг не одобряет той или другой меры чисто внутреннего характера или не соглашается на дальнейшее увеличение и без того грозных боевых сил Германии, – Бисмарк распускает парламент и, чтобы подготовить более благоприятные выборы, придумывает внешний инцидент, умышленно раздувает пограничные столкновения (инциденты Шнебеле, Кауфмана, постройки французами каких-то бараков недалеко от границы, которые на поверку оказываются простыми сараями для хранения сена). Но, независимо от этих инцидентов более или менее искусственного характера, Бисмарк имел возможность ссылаться на действительные опасности, угрожающие Германии, потому что своей вызывающей политикой он сам же создавал их без конца.

Десятилетие, следовавшее за франко-прусской войной, во многом напоминало предшествовавшее ей десятилетие, с той разницею, что теперь Россия заняла место Франции. Мы видели, что Бисмарк обнадеживал разными обещаниями Наполеона III, чтобы побудить его не нарушать нейтралитета во время войны 1866 года. Он достиг своей цели: Франция могла нанести Пруссии страшный удар, но она, рассчитывая на честность Бисмарка, воздержалась от вмешательства и горько за это поплатилась в 1870 году. Когда шли дипломатические приготовления к франко-прусской войне, Бисмарк не мог не задуматься над вопросом, какое положение займет Австрия. Более чем естественно было предположить, что она пожелает воспользоваться столкновением между Францией и Пруссией, чтобы отплатить за Кениггрец и вернуть потерянное. Но Пруссия не могла вести войны одновременно с двумя такими сильными противниками. Пришлось, следовательно, добиваться нейтралитета Австрии. Соглашение с ней, понятно, было невозможно; осталось только заставить ее соблюдать нейтралитет, и Россия согласилась принять на себя роль охранительницы прусских интересов: Австрия убедилась, что если она вздумает воспользоваться франко-прусской войной для того, чтобы напасть на Пруссию, ей придется иметь дело с вооруженными силами России.

Понятно, что таких услуг даром никто не оказывает. Вековая дружба России с Пруссией побудила нашу дипломатию стать на сторону Пруссии в расчете, конечно, что последняя, в свою очередь, не откажется поддержать Россию, если она в этом будет нуждаться. Таким образом, по отношению к России получилось точь-в-точь такое положение, какое раньше существовало по отношению к Франции. Но дело разыгралось на этот раз несколько иначе. Бисмарк не довольствовался ударом, нанесенным Франции; он полагал, что ее надо добить, saigner a blanc[4], как выразился он сам впоследствии, и пожелал, чтобы Россия и на этот раз оказала ему ту же услугу, что в 1870 году. Но наша дипломатия в это время уже спохватилась, и, когда Бисмарк пустил пробный шар и затрубил в своих газетах новый поход против Франции, император Александр II приехал в Берлин и решительно воспротивился новому разгрому Франции. Это случилось в мае 1875 года. Бисмарк так рассердился, что удалился в Варцин и прожил там безвыездно почти шесть месяцев, втайне раздумывая, как отплатить России. Вся его дальнейшая политика свидетельствует о том, что он в своем гневе против нашей дипломатии сильно зарвался. Его отзывы о князе Горчакове, которого он до этого момента признавал очень тонким дипломатом, вдруг стали желчны. Словом, и в этом случае, как всегда раньше, он руководствовался преимущественно личным своим настроением, а не хладнокровно взвешенными интересами своего отечества. Настал 1876 год. Вспыхнуло восстание в Боснии и Герцеговине, произошла резня в Болгарии. Турция противилась вмешательству держав во внутренние свои дела. Обеспечение участи Болгарии могло, очевидно, быть достигнуто только путем войны. Россия стала к ней готовиться, и в Берлине состоялись совещания между Бисмарком, Горчаковым и Андраши. Ни Бисмарк, ни Андраши, понятно, не противились войне, напротив, поощряли к ней Россию, потому что ослабление ее входило в расчеты Австрии, а также и Пруссии с тех пор, как последняя убедилась, что наша дипломатия не допустит нового разгрома Франции. Австрия только потребовала, чтобы военные действия не распространились на Константинополь (такого рода обещание и было дано русским правительством) и чтобы перемены, которые предпримет Россия после войны на Балканском полуострове, были одобрены европейским конгрессом. Заручившись нейтралитетом Австрии, Россия начала войну, которая после энергического сопротивления Турции окончилась в 1878 году полным поражением последней. Константинополь остался вне сферы военных действий, и мир был заключен в Сан-Стефано, а мирный договор подвергнут обсуждению берлинского конгресса. Не только на этом конгрессе, но уже раньше, когда шли переговоры о приближавшейся войне, Россия имела случай убедиться, что Бисмарк вяло защищает ее интересы. Когда исход войны выяснился, наши победоносные войска приближались к столице Турции, и Австрия как бы начала готовиться к военному вмешательству, из Берлина ей не дано было знать, что в случае вмешательства она будет иметь дело с прусским военным могуществом. Если вспомнить 1870 год и ту услугу, которую тогда Россия оказала Пруссии, то надо будет признать, что Пруссия отплатила России такой же черной неблагодарностью, какой отплатила нам Австрия за спасение ее в 1849 году. На берлинском конгрессе Бисмарк, как известно, разыграл роль “честного маклера”. Результатом этой роли было полное искажение Сан-Стефанского договора в ущерб России. Против создания объединенной Болгарии самым решительным образом восстала дипломатия, хотя она впоследствии, когда Болгария сама приступила к этому объединению, но уже в качестве врага России, нисколько ему не противилась. Для всякого очевидно, что если бы Бисмарк выступил не в роли “честного маклера”, а в роли стойкого и испытанного друга России, то есть отплатил бы ей услугой за 1870 год, то дела приняли бы совершенно иной оборот. Сам Бисмарк это вполне сознавал, да и не мог не сознавать, потому что он же подготовлял дипломатическое поражение России. Поэтому тотчас после берлинского конгресса он стал усиленно добиваться заключения союза с Австрией. Уже после 1875 года Бисмарк начал мечтать об этом союзе, но встречал мало предупредительности со стороны Австрии. Когда же создалось болгарское княжество, на которое все смотрели как на авангард России на Балканском полуострове, Австрия, опасаясь за свое положение на востоке после того, как она так много проиграла на западе, поспешила принять предложение князя Бисмарка, и граф Андраши перед своим выходом в отставку заключил в 1879 году наступательно-оборонительный союз с Бисмарком. К этому союзу впоследствии присоединилась и Италия, соблазненная надеждой возвратить себе Ниццу и Савойю. Таким образом, состоялась дипломатическая комбинация, направленная одновременно против Франции и России, как об этом заявил восемь лет спустя сам Бисмарк в знаменитой речи, произнесенной им в рейхстаге 25 января (6 февраля) 1888 года.