Енисей, река по меридиану

Таксатор погладил старый добрый обласок и еще раз попытался с ним сладить. За ночь в лодку набралась вода, но течи не было. Микротрещинки, которые закиснут в процессе. От долгого лежания на берегу такие маленькие течи неизбежны, но они уходят, как только спустишь на воду. Сел в лодку, оттолкнулся веслом от берега. Сегодня уже проще. Увереннее себя чувствуешь, не торопишься, пытаешься уловить всю хитрость управления челноком.

Лодочка легко скользила по речке вниз по течению. Гладкая торфяная вода, между тем, текла напористо. Течение в этой речке было достаточно быстрым, но глубина и мягкий грунт дна скрадывал это, речка не бурлила, не имела перекатов. Ветки ив, опускающиеся в воду, ясно показывали скорость течения, трепетали в быстрых струях. Решение повернуть назад к дому оказалось выполнить не так просто. Удалось развернуть обласок только на широком плёсе, куда скоро вылетели. Весло упиралось в воду, лодка кренилась, угрожая начерпать воды или перевернуться. Оригинальный способ разворота был найден быстро – зацепиться за таловые ветки, течение развернёт само. Теперь обласок с незадачливым капитаном спускался кормой вперёд. Осторожные гребки веслом остановили его, стали постепенно продвигать вперёд. Лодочка еще рыскала носом при каждом движении весла, но постепенно таксатору приходил навык. Гребки становились ровными и сильными, а весло не извлекалось сразу, а чуть подруливало, выравнивало лодку. С одной стороны гребок, перенос весла, с другой стороны гребок. Затем попробовал по два гребка по каждому борту, лодка пошла ходко. Справился! А течение то не такое быстрое, как показалось вначале.

Под навесом охотничьей избушки видел сетку. Попробовать надо и порыбачить. Сеть была короткая, ячея 50 мм. Деревянные поплавки-досочки, берестяные карманы-грузила с камушками. Как детством пахнуло. Выше по течению от избушки довольно широкий плёс с небольшим течением. Два вытесанных шеста для укрепления сети, верхнюю тетиву привязал к кустам. Вернувшись на берег к биваку принялся готовить обед. Затем надо и к работе приступать. Удовлетворение от того, что справился с лодкой, дало уверенности и в остальном. По едва заметной тропинке пошёл в лес, осмотрелся. Через полчаса ходу наткнулся на заросшую болотину, зачавкало под ногами. Осторожность и еще раз осторожность. Нет, нормально держит, просто сырое место, а может, ещё от весны не отошло. За болотинкой небольшой взгорок и совсем другой ландшафт. Вот куда и надо. Белый мох, брусничник, сосны с оранжевыми стволами. Хоть и низкие, у некоторых крону можно топором достать, но уже настоящий сосняк. Здесь и будем пробы закладывать. А пока, домой, сети проверить.

Так прошло несколько дней. Обласок слушался всё лучше, сетка приносила сорожняк, окуней и даже небольших щучек. Рыбы и вправду было много. Утки кряковые пролиняли и усаживались на гнёзда. Больше всего нырковых уток. Иногда табунков стремительно пролетали над плёсом. Ружьё с собой было, но только для самообороны от косолапого. Таксатор за неделю так обжился, что уже и не брал его с собой на охоту, а оставлял в избе. Избушка приветливо его принимала. Приходил иногда в неё покурить. Почему-то не было в ней комаров, можно было расслабиться. Маленькая, из нетолстых лисвяжных брёвен, тем ни менее, она была приподнята над землёй на стульях метра на полтора. Избушка на курьих ножках. Такая постройка позволяла избе оставаться всегда сухой. Да и место выбрано удачно. Небольшой поднавес для хранения разных бытовых вещей, нары и столик. Печки нет, одна труба. Печку увозят, а потом привозят вновь. Может, для того, чтоб не жил никто, а может – просто время сменить пришло.

Через какое-то время тушёнка приелась, рыбная диета тоже. Хлеба уже не было, лепёшки из муки стряпал не часто. В одиночку жить на биваке не так ужу и легко. Пришла идея поохотиться на уток. В один прекрасный ясный день она была осуществлена во всём своём великолепии. Под вечер, выплыв на широкий плёс, где стояла сеть, укрылся горожанин у кустов и стал ждать. Он знал, что ближе к закату утки всегда пролетают над речушкой. Вот и подкараулить. Громкое хлопанье крыльев, три чирка заложили круг и сели недалеко от сети. Горожанин медленно поднял ружьё, выстрел. Сильная отдача поперёк лодки толкнула в плечо, вывела из равновесия и лодка черпанула бортом, кувырнулся охотник в холодную воду. Даже не заметил, как это произошло. С перепугу ухватился за прибрежные кусты, вылез на поляну. Ружьё болталось на погоне за рукой. Хорошо его не утопил, пришлось бы нырять – чужое. Вот те раз, посмеялся над собой, выжал одежду, вычерпал воду из лодки веслом.

Много раз пытался попробовать зачерпнуть воды бортами. Как ни раскачивай утлую посудинку, как ни низко сидит она над водой, а зачерпнуть не удаётся. Оказывается, для этого надо с ружья выстрелить поперёк. Впредь наука – стрелять только по курсу лодки. Но охотиться больше не хотелось. Доплыл до сетей, выбрал рыбу. Подобрал чирушку. Всё-таки достала её дробь. Вернулся к стану. Вот так и дальше будем. Копчёная на костре рыба, лепёшки из муки, которая кончается, да северное незакатное солнце. Так прошла и вторая неделя, началась третья. Лето разгоралось, полярный день пришёл. Вечером «задавная» мошка и комары нового поколения, днём – пауты. Пора выбираться на Енисей. Тем более главные задачи выполнены. Пробы намечены, маршруты и профиля пробиты и нанесены на карту.

Наутро, собрав нехитрый скарб, попрощался с избушкой. Уложил всё на нарах, заберём потом. Пойдём налегке. На обласке сплавился до устья речушки к Енисейскому берегу. Здесь нет комаров, но мошка, хоть и холодно. Перевернул обласок кверх днищем, спрятал весельце, погладил по днищу шершавому – Спасибо. Будем дожидать моторку, чтоб забрала.

ЛЮДИ НА ЕНИСЕЕ

Люди на Енисее были разные. Всегда это были рыбаки и охотник, потом торговые и скупщики, затем золотодобытчики и разбойники лихие. Деревня наша Назимово, говорят, основана Ерофей Палычем Хабаровым по пути на Дальний Восток. А Назимов всего один на моей памяти, да и дом у него не выдающийся был, в закутке крайнего проулка к лесу. Хотя, какой там может быть особый дом даже и у потомка торгаша, скупщика пушнины после 50 лет советской власти? Хорошо хоть такой. А может он и не потомок? Как говорила моя бабушка, когда её спрашивали, чего не подавала на розыск без вести пропавшего в войну деда, «вдруг он в плен попал, еще сошлют». Боялись по привычке, хотя куда уже дальше ссылать, и так солнце зимой на пару часов только и выглядывает.

Ссыльных в деревне перебывало много. Историки говорят, что отбывал у нас ссылку декабрист Якубович. Но те ссылки царские хоть и страшны были для питерской интеллигенции, но содержание им выдавалось серебром и должности они занимали не каторжные. Якубович даже исследованиями занимался геодезическими. Пострашнее ссылки сталинские будут. По рассказам стариков коммунистические репрессии начались поздно, да и в общем понятии репрессиями не были. Ссыльные жили и работали вместе с местными. Жили как попало, что даже у бедных чалдонов вызывало усмешку.

А вообще, революционные настроения в Сибири были слабыми. Как говорила моя бабушка – «В Сибири в лаптях не ходили. У всех кожаные сапоги были». Народ жил от реки и тайги, жил, если и не богато, то уж во всяком случае в достатке. К тому же, Енисейский север был местом приисковым. Здесь мыли золото. Назимово была перевалочным пунктом к тем приискам. Туда почту и провиант, оттуда драгметалл. Еще до революции, а потом и первые годы советской власти. Для назимовских мужиков ничего и не изменилось в укладе жизни и занятиях. Уживались в одной деревне и ямщики, и охотники, и горные инженера, и лихие фартовые люди. Дед Суворов, муж бабушкиной сестры, скупо рассказывал о приисковых нравах да старателях. Старательство всегда было полулегальным делом, а контроль за такими лихими людьми в тайге сложен и опасен. Потому объездчиков я никого не знаю, а вот кто одним махом сдергивал с седла казённого человека, с тем чай пил в детстве. Старик Суворов даже уже больной и старый был крепким и высоким. Последние годы выходил на завалинку погреться на солнышке, а дома всё больше лежал на кровати. И только с гостями, выпив рюмочку, вдруг пускался в разговоры. Был у него своеобразный юмор, лёгкое отношение к жизни, шутил. Как я потом заметил, такой юмор и лёгкая ирония присуща многим северным енисейским жителям. Что им еще оставалось делать в такой суровой жизни. Тут уж и милиции не убоишься, что страшнее мороза, который метровый лёд рвёт и кровь выстужает, когда за санями бежишь. Мама купила балоньевый плащик. Так была рада – и легкий, и дождь не пропускает, и дешево. Пока собирались в Красноярск по поздней осени, утренний морозец плащ тот порвал. Лопнула балонья. «Вот, Мария, – изрёк дед Суворов, – государство не обманешь.» То, что государство не обманешь, он знал по собственному опыту, а мы только сейчас в этом прозреваем. Тётя Маша Еремеева колмогоровская, как и моя мать сбежала в город, но родную деревню не забывала, часто приезжала. Рассказывала о житье односельчанам. Меня тогда поразил её тонкий юмор и ирония. «Обменялась квартирами. А в новой квартире стенка между кухней и залом, где телевизор, убрана. Спрашиваю – зачем. А они отвечают, мол телевизор смотрим и картошку чистим. Я думаю – толи мы картошку нечищенну едим».

Ссыльные довоенные тоже много поводов давали для смешных рассказов. Казались они беспомощными и несуразными суровым енисейским чалдонам. Кержацкие ведь правила и традиции не из неоткуда взялись. Все тут так жили, по старинным правилам. А эти городские, да еще и с далёкой России. «Жили у нас два ссыльнопоселенца в старой бане Конопелькин и Раев. Раев ленивый был интеллигент, Конопелькин тот попроще. Прикинулся как то первый больным, неохота работать, на мороз выходить. Слёг занемог. Однако естественная нужда выгоняет. Орёт лихоматичком – «Конопелькин, срать хочу!» А тому все что шло, что ехало, спокойный – «Сери, Раев, вынесу». Ближе к войне мужиков стало прибирать. Ссыльных становилось меньше, всё больше на прииска их. Поломали активисты церковь сельскую, среди прочих и наш дед оказался. Организовали колхоз вместе с сельсоветом. Председателем, кстати, там по потомственной линии те активисты и шли до самого самого, даже я застал. Да и церковку успел я застать совсем маленьким. Церковкой называли в деревне огороженную территорию бывшей церкви. Церковного погоста и жилья священника. В улицу осталась крепкая изба из лисвяжных брёвен – сторожка. В ей сельсовет еще долго работал потом. А на угор выходили несколько разлапистых кедров, пара кустов черёмухи и длинная деревянная лестница к берегу. Поставили там дебаркадер. После войны кедры как-то хиреть стали, я застал только пару, а потом и совсем засохли, были срублены. Жаль. А старшие братья мои еще успели и шишки с них пощелкать, и черёмухи церковской поесть. Серёга младший, тот уже и не помнит.

Ближе к войне пригнали чеченов. Память о них осталась небольшая, нелюдимые они были, да местные к тому привычны. Сами не шибко общительные, традиции кержацкие. Только дядья рассказывали, работали они на покосах хорошо, выносливые ребята. Но по-своему как-то. Все ухватки ненашенские. Только скорее это наши ухватки особые енисейские. Когда я уехал с дому, так долгое время удивлял окружающих и сам удивлялся. И топор не так держу, и литовкой не так машу, и вилами сено по-особому цепляю. Спасибо дяде Саше крестному моему, многому по деревенской жизни я у него научился.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.