Откровения у костра. Эротические истории. Любимый Иркутск

Анжела покрылась гусиной кожей, она начала нервозно дрожать. В ее сознании пронесся незабываемый ужас из прошлого, когда ее, юную девчонку, насильственно лишили невинности прямо за танцплощадкой в парке культуры родного города Саратова. Она на всю жизнь запомнила сначала злобные, а потом разомлевшие от удовлетворения похоти прыщавые рожи пацанов – своих насильников.

– Анжелика моя, красавица моя, – рычал воспаленным хриплым голосом Игореха.

Анжела поплыла. Расползающаяся по всему телу нега затмила ее сознание. По школьной программе наша героиня изучала не только тургеневскую «Му-Му», но ее познанию был открыт когда-то запретный Ги де Мопассан, которым они тайно зачитывались с одноклассницами. Девушка вспомнила какой-то его рассказ, где жена утешилась, отдаваясь любовнику у гроба своего супруга.

Анжелу затрясло от осознания, что какая-то француженка тогда утолила свою скорбь внезапной огненной страстью. Какая-то перекличка эпох… В проявлениях любовной страсти и распутства с годами почти ничего не изменилось… Теперь она, Анжела, испытывает те же порочные чувства, которые сверкали на смертном одре бесовским блеском более ста пятидесяти лет назад. «Значит, такие чувства бессмертны», – торжествовала Анжела. А еще ей подумалось, что эти чудесные всплески эроса могут стать волшебным прологом ее будущей счастливой жизни: «Игореха-то может бросить свою старую кошелку. У меня-то все женские формы естественные. Они пышут молодостью и здоровьем. Я ему могу подарить столько радости. Не то что эта бабенция, которая только и умеет умничать при разговорах. А я, я красавица», – начала судорожно думать расчетливая и циничная Анжела. А-а-а-а…

Напряжение достигло апогея. Атмосфера вокруг была наэлектризована. Вот уже выпирающий кожаный нож Игоря, обнаружив вожделенные тайные ножны, начал было в них чувственно погружаться, как двери комнаты внезапно открылись, и послышались крайне неуместные в данной, почти поэтической, ситуации зловещие шаги. К ним в комнату нежданно-негаданно и не вовремя зашла злосчастная горничная Алена. Ей была нужна гладильная доска. Надо было погладить одежду Олега, чтобы работники морга могли переодеть усопшего в чистое. А тут такое творится.

От перепугу Игорь соскочил с Анжелы, как горный козел, стремительно слетел с крутой вершины, спасаясь от смертельной опасности. Опасность-то для Игорехи была реальной. Его супруга полностью доверяла горничной. Алена могла заложить похотливого кобеля, и ей бы точно поверили. Тогда трудно себе представить, чем мог обернуться для Игоря гнев Кати. Она могла, как всемогущая императрица Екатерина Вторая, изгнать и лишить своего распутного мужа всего: бизнеса, денег, положения в обществе. А в добавок и здоровья – рука-то у Кати была железная. А если в нее еще вложить скалку или сковороду…

Игорь понуро сидел голышом на прикроватном коврике, стыдливо прикрывая ладонями то, что еще недавно можно было бы без преувеличения назвать мужской гордостью.

– Ну что, господа хорошие, каяться будем или перед холопами высоковельможным гражданам извиняться не пристало? – сердито произнесла Алена.

Анжела была подавлена. Ее яркий сексуальный полет, почти достигший вершины сладострастия, был прерван. Она начала было чувствовать себя удачливым аквалангистом, который погрузился в пучину эротического кайфа, и вдруг, внезапно, у него отобрали дыхательный кислородный шланг. Ныряльщица начала, задыхаясь, биться в почти генерализованных судорогах.

«Я же могла получить не только сексуальное удовлетворение, но и заложить основу своей будущей семьи с новым партнером – Игорем. Я же могла остаться жить на Байкале, который мне хотел купить Олег, мой упокоившийся гражданский муж. А тут такой облом», – сокрушалась Анжела, судорожно дыша, сердце ее готово было разорваться на части.

А Алена решила морально добить эту несостоявшуюся столбовую дворянку. Она понимала, что московская супруга Олега выпрет Анжелу на улицу, лишив всех благ, которые ей устроил похотливый любовник, блудливый муж. Из дворянки Анжеле, видимо, снова придется преобразиться в простую дворняжку.

С этими мыслями Алена подошла к дивану, на котором только что закипали страсти. Она величественно посмотрела сверху вниз на своих поверженных оппонентов. Потом, сбросила с себя халатик. Девушка осталась во всей красе своей безупречной спортивной фигуры, представ перед ошалелыми партнерами обнаженной.

Оцепенение и страх в глазах Игоря стали сменяться лучиками робкой надежды. Мужская гордость внизу живота начала снова заявлять о себе растущими амбициями. А на лице Анжелы гримаса безнадеги и ужаса начала меняться на какие-то еще непонятные эмоции. «Что же будет дальше? Что же будет, чем это все закончится?» – судорожно думала, приходя в себя, молодая женщина.

Алена величаво пальчиком поманила к себе обескураженного Игоря. Несостоявшийся герой-любовник выпрямился и робко протянул руки, стремясь как бы приобнять Алену. Но девушка остановила его порыв. Она взяла в левую руку его окаянный отросток, и как за ручку от двери, потянула Игоря за собой, прочь из этой греховной комнаты.

Анжела осталась одна.

А Игореха по-рабски послушно шел в неизвестность, как собачка на поводке, семеня ногами. Он уже, хоть и робко, но мечтательно предвкушал бурный секс с неприступной ранее красавицей Аленой. В его голове уже кружились шальные мысли и образы из «Камасутры» с ее замысловатыми позами и позициями.

Вот они уже в супружеской спальне…

Резкий пинок в пах, следом короткий удар в опускающуюся голову по челюсти… И скрюченная от боли фигура несостоявшегося Казановы с громким шумом повалилась на пол… Игорь Чижик лежал униженный и поверженный. Его самолюбие было растоптано.

Специалисты медики из скорой помощи, недолго думая, зафиксировали в своем журнале еще один смертельный случай от коронавируса о приезжем москвиче Олеге Жмурове. Ну от чего еще, ясен пень, от коронавируса, естественно.

А сказочнику уже ничего другого не оставалось, как сделать пометку об еще одном случае, когда очередная баба вновь осталась у того самого разбитого корыта.

Ничего в жизни не меняется. Дело Пушкина живет и продолжается.

В памяти всплыли строки классика:

«Что мне делать с проклятою бабой?Уж не хочет быть она царицей,Хочет быть владычицей морскою;Чтобы жить ей в Окияне-море,Чтобы ты сама ей служилаИ была бы у ней на посылках».Ничего не сказала рыбка,Лишь хвостом по воде плеснулаИ ушла в глубокое море.Долго у моря ждал он ответа,Не дождался, к старухе воротился– Глядь: опять перед ним землянка;На пороге сидит его старуха,А пред нею разбитое корыто.

Поучительно и очень печально завершилась сказка Пушкина, но в ней обошлось без смертельных жертв. Понятное дело – тогда не было пандемии коронавируса…

А вот в нашей сказке московский мужик предприниматель ласты завернул, зажмурился. Времена другие, запросы другие, да и потребности тоже, однако…

Из-за двери спальни, в которой находилась Анжела, послышался протяжный вой. Звук был душераздирающим, жутким, как у забытого всеми членами стаи, брошенного помирать волка, как в последний раз, тоскливо воющего на угрюмую одинокую Луну.

– Во как стгадает дивчина, – сочувственно прокартавил седовласый фельдшер скорой помощи Гриша Финдельбаум. – Любовь, ах, какая кгасивая сильная любовь, мне самому очень газгыдаться захотелось, – его выцветшие от возраста глаза увлажнились.

– Да уж, любовь… – грустно произнесла Алена Зорькина, провожая каталку с телом упокоившегося Олега Жмурова для погрузки в карету скорой помощи. – Отмаялся бизнесмен, отмаялся… А его фурия… Бедная девчонка, несчастная, снова бесхозная и по-настоящему бедная. У нее и на обратную дорогу до Москвы… а потом до Саратова, наверное, денег нет, – подумала Алена, и ей даже стало немного жаль незадачливую Анжелу Красовскую, несостоявшуюся столбовую дворянку и владычицу славного моря, священного Байкала.

Вот и сказке конец

Облако паро-дымового тумана от мангала начало рассеиваться, показалось лицо моего друга. Глаза Леопольда блестели. Потом послышался голос.

– Обалдеть, какая тема, – прозвучало сквозь туман. – Продажность, похотливый мужик типа проститут, девушка, торгующая собой, неудачная продажа Байкала… И такая яркая и гордая Алена, девушка, которой можно гордиться. Ты, Серега, всех прототипов-прообразов истории знал лично? Или это все плоды твоей бурной фантазии?

– Конечно, всех знал лично. Ты же сам в начале нашей беседы упоминал доктора Елену Геннадьевну Степанову. Какие могут быть сомнения, Леопольд, ты чего?

– Сомнения-то есть, но немного в другом ключе. В этом рассказе проскальзывает политика. А эротические рассказы, на мой взгляд, должны быть исключительно о любви. Наверное, всем уже надоело осознавать, как государство непристойно имеет свой народ. Но время идет, меняются эпохи, жизненные устои. Одних лидеров сменяют другие. Кого-то сегодня возносили, а завтра его могут втоптать в грязь. Кого-то, наоборот, могут воскресить из забвения, очистить от хулы и снова возвести на пьедестал. Не хочу об этом. Давай говорить о любви. О любви мужчины к женщине. Это святое, это вечное, это интересно всем и всегда. На этом основана наша жизнь.

– Согласен с тобою, Леопольд, полностью. Пусть этот рассказ будет первым и последним в этой книге, где упоминается о политических проблемах. Давай отдохнем с тобой в неге сладкой туманности любви. Согласен, что такая энергия и является залогом продолжения жизни. Разреши, я продолжу свое повествование. Ниже приведу историю про художника. Может узнаешь места, где разворачивались события, и кого-нибудь из ее персонажей…

Олеся и Леопольд

Любовь иркутского художника

Мутное время перестройки опускалось густым туманом на когда-то самую сильную социалистическую страну. Шли девяностые годы двадцатого столетия. Потрескивали сучья в таежном костре. Он, как одинокий маяк посреди океана, отбрасывал световые блики в кромешную темноту, указывая путь к человеческому логову в лесной глуши. Языки пламени плясали свой танец с бубнами. Только бубны уже все обгорели, а пепел от них унесло выше сосновых вершин и развеяло по всему околотку еще никем не тронутой тайги. Вернее, она была слегка тронута людьми. Летнаб (летчик-наблюдатель) пожарной авиации по охране лесов Толик Семенов по блату забросил корешей в почти непроходимую тайгу. Видишь ли, они устали от мирской суеты. Стресс им снять надо необычным образом, понимашь. Вот и залетели в таежную глушь к истокам реки Лены. Ох, если бы Серегина жена Лена увидела эту сцену, она бы дала просраться всем этим отшельникам, валяющимся в дымину пьяными в палатке. Ух, блин, по их хрустальному и ранимому самолюбию проехал бы отрезвляющий бульдозер здравого смысла. Но цивилизация была далеко. Мужики, громко посапывая, смачно храпели, а Леопольд сидел один. Ему взгрустнулось. Мохнатые крылья трогательных воспоминаний накрыли сознание уже немолодого самобытного художника, возвращая его в далекие годы молодости и беспечности. Перед ним открылось полотно его жизни, пожалуй, самая милая, самая дорогая и трогательная картина.

Вот Леопольд сидит в своей художественной мастерской, что в подвале кинотеатра «Пионер» на улице Карла Маркса в Иркутске. Он весь поглощен работой. Предстояла премьера фильма «Виннету – вождь апачей», и надо было своевременно сделать рекламный плакат. Работа близилась к концу, но вдруг нечаянно опрокинулась банка краски. Она залила пятном мужественное лицо главного героя Пьера Бриса.

– Ну блин, – начал чертыхаться Леопольд, – опять непруха сегодня.

В этот момент дверь каморки приотворилась. Ее холостяцкий бедлам осветило милое личико девчонки. Леопольду некуда было идти после рабочего дня. Никто его не ждал. Жилья в Иркутске не имел, вот и работал как папа Карло, тут же и жил. За порядком в каморке он сильно не следил. Рабочий хаос сопровождал Леопольда всю жизнь.

– Девушка, вы ко мне? – начал игривым тоном шутить Леопольд. – Будете позировать для бессмертного произведения? Я вижу ваше обнаженное тело в свете увядающих закатных лучей солнца. Вы ярче всех тициановских героинь. Рембрандт отдыхает. Ой, как я вас изображу!

Солнечный луч скользнул по летнему платьишку девушки. Она стояла, робко и завороженно глядя на иркутского живописца, с творчеством которого еще не успела познакомиться мировая общественность.

– Что вы такое говорите? Если мой папа узнает, он просто убьет меня, да и вас заодно, – тихо произнесла Олеся.

– Фу, какая дикость. При таком раскладе мир не увидел бы «Данаю» Рембрандта, «Купальщиц» Гюстава Курбе, «Перед баней» Пьера Огюста Ренуара, «Олимпию» Эдуарда Мане. Проходите, пожалуйста. Меня зовут Леопольд, – весело улыбаясь, сказал художник.

– Меня зовут Олеся, – звонко засмеялась девчонка. – Как красиво и увлекательно вы говорите, – включилась в разговор очаровательная Олеся.

Уже через минуту они пили чай и громко смеялись. Леопольд рассказывал Олесе, как он по причине отсутствия жилья ночевал в огромном шкафу художественной академии в Ленинграде, когда учился в реставрационном художественном училище. Как стоял на стреме и чуть не попал в банду профессиональных ленинградских воров. Он говорил о своих трудностях и тяготах тепло и весело, с присущим ему природным чувством юмора. Олеся была просто заколдована этим уже взрослым парнем. Леопольду было 25 лет, а Олесе только что исполнилось 19.

Вот уже в ход пошло вино «Ркацители». Его терпкий вкус с легким алкогольным дурманом растопил защитную реакцию девушки, и вот она, уже обнаженная, сидит посреди каморки художника. Она доверилась Леопольду. Солнечный луч угасающего заката пробегал по упругой девичьей груди, касался губ, отражался в озере ее голубых глаз. Казалось, что среди разбросанных тут и там планшетов, деревянных заготовок для рекламных щитов, обрывков холста, из-под земли начал бить родник. Родник чистой, как слеза, студеной воды. Тайный источник, манящий своей свежестью и непорочностью.

Наш Рембрандт сидел обалдевший и завороженный. Он не мог оторвать взгляд от красавицы. Он не мог начать писать картину. Когда он вставал, чтобы размять свое тело от перенапряжения, попереминаться с ноги на ногу, Олеся испуганно вскрикивала, закрывала обнаженную грудь ладонями. Картина так и не получилась, но он сблизился с Олесей, как может сблизиться молодой мужчина с молоденькой девушкой. Сблизился и уже не отпускал никогда. Спустя немного времени они лежали в своей импровизированной постели.

– Милая, – нежно обратился Леопольд к своей избраннице, – а не завести ли нам ребеночка? Я очень хочу, чтобы ты подарила мне наследника или красавицу дочку.

– У меня уже два месяца задержка, дорогой. Я не знала, как сказать тебе об этом, – заговорила Олеся, нежно целуя своего Рембрандта, Ван Гога, Тициана, он ей был дороже всех этих названных гигантов кисти и холста.

Это был ее Леопольд, так и не нарисовавший бессмертный портрет своей любимой.

Отец Олеси Георгий Павлович вопреки ожиданиям убивать дочку и зятя не стал. Он с любовью посматривал, как нежно и трепетно Леопольд обнимает за талию стройную фигурку Олеси. Он, как мужик, понимал своего зятя и радовался за дочку.

Потом молодую семью охватили приятные заботы: на свет появилось два сына, два наследника – Василий и Илья.

А портрет жены, наверное, еще предстоит написать.

Старый козел

В палатке что-то зашевелилось, видать, сработали «гидравлические будильники». Один за другим из удушья алкогольного тумана и сизого перегара выползают двое: Серега и Михалыч. Зевающий Леопольд передает свой пост кострового Сергею и уползает в палатку, чтобы во сне вернуться в свои грезы по ушедшей молодости, если повезет, конечно, сразу отрубиться и провалиться в сказочный мир сновидений. Вот пусть Серега теперь и ведет дальнейший рассказ о наших приключениях в предгорьях саянских отрогов, где красота природы просто завораживает, располагая к открытым, честным и откровенным разговорам.

– Ничего не поделаешь, раз высунулся, буду вести рассказ о наших приключениях и воспоминаниях, – улыбнулся Серега.

Серега продолжил:

– Сидим у костра. Михалыч палкой начинает разгребать угли. Вдруг – пых! Просмоленный сук выстреливает, ударяясь о тлеющие угольки, подпрыгивает. От удара или ударной волны во все стороны разлетаются огоньки. Я суетливо стряхиваю их со своей штормовки. Смотрю на Михалыча, а он пляшет, как будто ему скипидаром смазали одно место. Прыгает, верещит, потом падает на траву и начинает перекатываться с боку на бок. Я не понимал, что происходит. Как помочь Михалычу?

Потом все внезапно, как и началось, резко успокоилось.

Оказалось, это один тлеющий уголек залетел Михалычу за шиворот и жег его, пока не догорел совсем. Михалыч потряс своей телогрейкой, как трясут собаки своей шкурой, вылезая из реки, присел и начал свой рассказ.

– Понимаешь, Серега, мы с тобой почти ровесники, нам уже за пятьдесят, есть и мудрость, вроде бы, и жизненный опыт. Но случается порой такое, что сердце плачет и его раздирает на части. Послушай меня.

Недавно ко мне в душу так же внезапно, залетела огненная молния, а потом растворилась, погасла и исчезла, оставив незаживающие ожоги да ноющую боль в моем сердце. Было это в прошлом году. Меня как главврача санатория командировали в город Сыктывкар для участия в конференции врачей. Со мной поехала девчонка-практикантка, ей предстояло выступление на секции молодых специалистов. Облздравотдел командировал нас.

Сначала мы на поезде добрались до нашего северного города Братска, там пересели на самолет. Потом опять поезд, автобус – приехали за полночь. Устали как собаки. С размещением в гостинице были накладки.

Дежурная до утра поселила нас в одноместный номер. Мы и этому были рады. Скинув куртки, не раздеваясь, мы улеглись на узенькую кровать и провалились в крепкий сон. Просыпаюсь под утро. Наташа, так звали девушку, прижалась спиной к стене. Ее белокурые локоны расплескалась на моей груди. Одна рука обнимала меня. Девчонка посапывала во сне и периодически вздрагивала. Я попытался отодвинуться, чтобы освободить немного места на кровати. Но она во сне, инстинктивно, прижималась ко мне. Я пытаюсь немного развернуть Наташу, чтобы ее сон продолжился лежа на спине. Она прижимает мою ладонь к своей груди.

Боже, я такой груди еще ни разу не встречал и не ощущал. Она просто рвалась наружу из-под ее кофточки. Сквозь этот упругий бугорок я начал слышать, как бьется сердце девушки.

А она во сне, видимо, боясь остаться одна, бессознательно, прижимает и прижимает меня к себе. Ее губы начинают шептать: «Я боюсь, я боюсь, не бросай меня, мне страшно».

Я лежу, весь зачарованный, молча. Я боюсь шевельнуться, чтобы не разбудить это божественное создание.

Первые лучи восходящего солнца заглянули в окно нашего гостиничного номера. Сумерки понемногу начали таять, уступая свои владения морозному утру.

Потом… я проваливаюсь и тону, как в омуте, в поцелуях этой красавицы. Я никогда раньше не обращал на нее внимания на работе. И когда всем коллективом ехали в автобусе с работы, она тоже не притягивала моего взора.

А сейчас… Ее поцелуи все ниже и ниже. Я не заметил, как на нас не осталось никакой одежды. Наверное, во время «рукотворного» ночного землетрясения, стены этой гостиницы ходили ходуном. А причиной этого «природного» явления были мы с Наташей.

Закончилось все так же внезапно, как и началось. После длинной паузы послышалось: «Михалыч, прости меня. Это какое-то наваждение. Сейчас мне стыдно перед самой собой. Я никогда не позволяла себе быть такой раскрепощенной даже со своими парнями». «И много их у тебя было?» – ласково спрашиваю я. «Нет, вы третий», – задумчиво со слезами на глазах произносит Наташа. Я успокаиваю девушку, говорю какие-то банальности. А она сидит и молча плачет. На регистрацию семинара мы опоздали. Когда спускались по лестнице, гостиничные горничные и администратор с нескрываемым интересом рассматривали нас, шушукались. Конференция закончилась, все участники начали разъезжаться. Меня оставили на совещание с заместителем министра здравоохранения.

Наташа уехала, я даже не успел с ней попрощаться.

Приехав домой, я с удивлением узнал, что она без объяснения причин написала заявление об увольнении и отбыла в неизвестном направлении…

Михалыч говорил, а из глаз его текли слезы.

– Успокойся ты, старый козел, – ласково обнимая друга, сказал Серега. Что тут можно сказать еще?

История Светланы

Постепенно из палатки к бархатному теплу костра выползли из своей берлоги-палатки все остальные добровольные отшельники. Костер, как миниатюрный термоядерный реактор, высвобождал из хвороста тепловую энергию солнца. Она была законсервирована в древесной структуре поленьев. Они когда-то были деревьями и тянулись к свету, согреваясь в лучах нашего светила и впитывая его энергию. А сейчас поленья сами отдавали это тепло людям.

Костер монотонно потрескивал. В наш с Михалычем разговор вклинился Федотыч. Он врач редкой квалификации, что-то вроде психоаналитика и сексопатолога в одном флаконе. Лечит расстройства типа нимфомании и какие-то другие. По-простому, это когда баба хочет всегда и со всеми без разбора. А он нам научно пояснил, что нимфомания – это чрезмерное половое влечение у женщин, вид гиперсексуальности. При этом характерна постоянная сексуальная неудовлетворенность и эротическое фантазирование, непрекращающиеся поиски новых партнеров и, вследствие расторможения сексуального поведения, случайные половые связи.

Он открыл нашему вниманию исповедь своей пациентки Светланы. О том, как мерзкий «джентльмен» Ашот Абрамович направил молоденькую девчушку в сексуальный фарватер путешествия по жизни. А тщедушный ботаник Аркадий Васильевич подхватил этот хрупкий кораблик и сам же разбился о рифы жизненных будней и сексуальных бурь молодой нимфетки.

А волны и стонут, и плачут…

– Мама, а что такое аборт? – спросила третьеклассница Света у своей заботливой и внимательной мамы.

Мама сначала испугалась, потом растерялась. Затем, взяв себя в руки, рассказала дочери в мельчайших подробностях о половых отношениях мужчины и женщины, о нежелательной беременности и ее прерывании. Дочь слушала внимательно. Глаза ее светились детским любопытством.

– Ничего себе, как все сложно-то, мама, – с недоумением воскликнула Света, когда мама закончила свое повествование.

– А где, Светик, ты услышала это слово? – поинтересовалась мама.

– Да мы сегодня на уроке пения разучивали песню «Прощайте, скалистые горы»: А волны и стонут, и плачут, и бьются аборт корабля, растаял в далеком тумане Рыбачий, родимая наша земля», – пропела Света.

Маму покоробило.

– Не аборт, а о борт корабля. Надо правильно петь, Света, – сказала обескураженная мама.

Но дочь уже была вооружена сокровенными знаниями.

Когда в институте к ней клеились пацаны, в ее ушах звучала мелодия вышеназванной песни и дальше простых поцелуев дело не заходило.

Но однажды на третьем курсе на их историческом факультете проводился медицинский осмотр. Света оказалась одной из немногочисленных девственниц на студенческом потоке. Подруги начали ее обидно дразнить. Типа «отстой, сельпо, жизни не видала».

Света решила исправить этот, как ей казалось, недостаток. Не нашлось такого человека, который бы объяснил девчонке природные вековые ценности целомудрия. Мама с прошлого раза на сексуальные темы с дочкой не разговаривала – замкнулась после того конфуза.

И вот избранник Светы, предназначавшийся по ее воле в ремонтники девичьей проблемы, вернее в ее устранители, твердым шагом ведет зеленоглазую брюнетку в съемную квартиру. Ашот Абрамович – настоящий многоопытный сибиряк с примесью множества горячих кровей. Он, как штурман, должен проводить девушку в ее «светлое» будущее. В сумке у него дорогой армянский коньяк и шоколадка.

Светлана, как и все другие девушки, перед встречей с трепетно ожидаемой близостью была переполнена романтическими фантазиями. Она представляла, как ее мужчина будет читать стихи, восхищаться ее красотой. Она начинала ощущать легкие, нежные и волнующие прикосновения. Ей слышался бархатный баритон, с придыханием клянущийся в вечной любви. Ее обволакивали еще неизведанные сладострастные облака любви. Все ее женское естество начинало ликовать в ожидании восторга взрослых отношений. Однако, прелюдия была недолгой. Ашот Абрамович раздел Свету и начал доставать из ширинки свой инструмент. Света с перепугу бросилась в ванную комнату и закрыла за собой дверь на защелку.

– Зачэм позвала? Ты что творишь? – гневно кричал горячий «гинеколог».

Когда дверь отворилась, ремонтник-освободитель нагнул Свету и со всего маха всадил ей кожаный кинжал – свой волшебный инструмент. Промахнулся специалист и попал чуть выше цели туда, где девственной плевы не было предусмотрено природой. От острой проникающей боли Света чуть не потеряла сознание. Затем вдруг ее как бы ударила молния. По телу побежали электрические разряды. Начались легкие судороги. Светка погрузилась в мощный струйный оргазм. Она то улетала в космос, то возвращалась на землю. Сфинктер ее судорожно сжимался и разжимался. Веселый инструмент Ашота Абрамовича как будто бы сжимали и разжимали бегающие пальцы девичьей руки внутри своего тела. Он закричал, как тигр в начале погони за антилопой. Жаркое семя оросило лоно Светланы. Напор добровольца стал ослабевать. Но сжимающие и разжимающие движения внутренних мышц девчонки заставляли его много раз продолжать возвратно-поступательные движения. Потом почти без сознания они лежали в постели.