Из ворон в страусы и обратно

Анна Яковлева

Из ворон в страусы и обратно

Все события, происходящие в романе,

вымышлены, любое сходство с реально

существующими людьми – случайно.

…Целых полтора часа Неонила Николаевна Кива, пятнадцати лет от роду, высунув язык от усердия, писала шпоргалки по алгебре, и уже изнемогла. Решив, что каторжным трудом вполне заслужила несколько минут отдыха, Нилка намылилась в сад.

– Вернись и панаму надень,– перехватила внучку баба Катя.

В панаме Нилка приобретала сходство с чахлым цветком: длинный прозрачный стебель с супротивно сидящими ланцетными листьями, увенчанный перевернутым колокольчиком явно пробился на свет божий из полу–подвала.

Разложив раскладушку, Неонила растянулась на ней (ноги выступали за край сантиметров на двадцать) и, заложив острые локти под голову, принялась сквозь прищур, затуманенным взором рассматривать бабушкину коллекцию ирисов.

Разомлевшие в знойном мареве, лепестки расплылись и превратились в пятна, пятна слились между собой, создавая нежнейшие расцветки.

Персидский индиго переходил в ультрамарин, менялся на лавандовый и абрикосовый с вкраплениями кремового. К синему примыкали пятна светлого баклажана, баклажан соседствовал с кляксами цвета папайи. Светлый беж и светлая фиалка брали в кольцо нежнейший персик – если бы эти цвета перенести на ткань, она получилась бы невероятной.

С майского цветника Нилка уже сделала несколько вполне приличных акварелей. В июне пойдут пионы, дельфиниумы, рудбекии. В июле – розы и лилии… Нилка и с них сделает эскизы.

И так до самого последнего цветка в конце осени. Что там у бабушки заколосится по осени? Хризантемы и очитки. Эти будут цвести в красной гамме: от терракоты и кармина до фалунского красного, бордо и каштанового.

Сердце Неонилы сладко заныло, а в животе зазвенело от восторга. Осенью ее здесь уже не будет.

Осенью она будет далеко–далеко, в сотнях километров от их рабочего поселка, который объезжают стороной даже Лолита и Наталья Королева (филармония только успевает расклеивать и срывать объявления об их концертах).

Не говоря уже о группе «Нервы» – эти вообще не подозревают о существовании поселка.

Осенью она будет…

Вопль с улицы спугнул Нилины грезы, разорвал тишину и взвился над маревом:

– Ах ты, выродок! Ах ты, ирод проклятущий, – вопил женский голос,– чтоб тебя на куски разорвало! Что ж ты делаешь, сучонок?

Неонила стартовала с раскладушки и в несколько прыжков оказалась у тесового забора.

Забор был высоким, около двух метров, пришлось вскарабкаться на поперечину. Над плотно пригнанными бревнами открывался вид на перекресток и дорожный знак над ним.

В окружении поселковой босоногой ребятни от дома к перекрестку, потрясая кулаками, неслась Федоровна – бабушкина соседка. В овражке рядом с дорогой кувыркались два тела. По некоторым признакам (ярко–голубой гавайке) это был Колька Лыков. Его соперником мог быть только придурочный сынок Федоровны Славка Худяков – прилипала и зануда.

– Ведьма бесстыжая,– приметив над забором панаму Неонилы, завопила Федоровна,– любуешься на дела рук своих? Стравила парней и радуешься? Тьфу! Что они только в тебе нашли? Соплей перешибешь, ни кожи, ни рожи.

– Сама ведьма,– буркнула Нила и спрыгнула с поперечины. Обвинение она пропустила мимо ушей, а вот замечание о коже Нилку больно ранило.

Бледная с переходом в зелень, кожа была ее крестом, ее непреходящим кошмаром.

… Проторчав на огороде час, Нилка с пристрастием оглядела себя: организм категорически не желал приобретать шоколадный оттенок.

Солнечный свет отражался от худосочного тельца, а так хотелось быть похожей на сексапильную Уитни Хьюстон времен «Телохранителя» – любимого бабушкиного фильма.

– Неонила!– голос бабушки вывел Неонилу из мрачной созерцательности.– Быстро обедать!

Обед – еще один ужасный ужас, непреходящий кошмар, пытка с пристрастием.

Нила метнулась в дом, прошмыгнула в спальню за шортами и майкой, и была поймана с поличным:

– Куда это ты намылилась?– медовым голосом поинтересовалась бабуля, появляясь в дверях.

– Обедать,– не моргнув глазом, соврала Нилка и почувствовала, как кровь медленно приливает к лицу. Под светлой кожей она поднялась до корней волос и не оставила ни единого шанса – вот так всегда. Собственная кожа свидетельствовала против Нилки и выдавала с головой.

Бабушка – святая душа – сделал вид, что не видит состояния внучки:

– Знаю я тебя, – погрозила она пальцем,– удрать хотела. Не выйдет. Пока не поешь – никуда не пущу.

– Ба!– Нилка приготовилась к затяжной позиционной войне.– Я есть не буду. Не хочу.

– Как это не буду? Как это не хочу? А кому я готовила?– это был последний аргумент. После этого бабушка обычно резко меняла стиль правления – либеральную демократию на военную хунту.

– Я не хочу есть! Ты меня раскормишь! Ты хочешь, чтобы я такой, как ты стала?

– Тебе до меня, как до Киева раком,– отрезала Катерина Мироновна.– Марш за стол. И не надейся, что я, как твои родители, забуду тебя покормить. Борщ съешь – и за учебники.

– Ненавижу борщ! – с чувством произнесла Нила и передернула плечами.– Ненавижу есть!

– Ноги протянешь,– припугнула Катерина Мироновна, приобняв внучку.

– Не протяну! Мне нельзя поправляться,– пошла на хитрость Нила,– может, я хочу манекенщицей стать.

Морщинки на бабушкином лице разбежались:

– Поганка ты бледная, а не манекенщица.

Поганка, спирохета и альбинос – чего только не приходилось выслушивать Нилке из–за проклятого цвета кожи и волос.

– Не поганка, а блондинка. Что из этого?

– Тебя ни одна камера не увидит, ты в кадре не проявишься – вот что,– пообещала Катерина Мироновна.

– Ба!– простонала Нилка,– ну что ты ерунду городишь? Перекрашу волосы, и проявлюсь.

– Я тебе перекрашу,– нестрашно пригрозила Катерина Мироновна, – хочешь на мать быть похожей?

После этих слов Нила обычно надолго замыкалась в себе.

Маму она, конечно, любила, но… похожей быть решительно не желала.

Год назад Нила даже составила перечень причин, по которым она не хотела быть похожей на мать.

Во–первых, та неудачно вышла замуж – за алкоголика.

Поначалу, на заре совместной жизни, мать еще пыталась сопротивляться, но хватило ее ненадолго. Однажды махнула на все рукой, напилась вместе с суженым и оказалась примерной ученицей.

Быстро втянулась, стала настоящим собутыльником мужу, товарищем по партии, а также боксерской грушей. На этом не остановилась, пошла дальше и обнаружила склонность к импровизации.

Здесь начиналось «во–вторых».

Бросив единственную дочь с невменяемым папашей, мать могла исчезнуть из дома на несколько суток. Возвращаясь, чувствовала себя виноватой, мучилась похмельем, рыдала и подлизывалась. Не гнушалась и клятвами – всем этим изобиловала жизнь Нилы в родительском доме.

Иногда Нилка думала, что она – суррогатное дитя. Боженька не давал родителям ребенка, и они нашли способ обхитрить боженьку – обратились к суррогатной матери.

Хитрить с боженькой – последнее дело. Он подает за труды – так говорит бабушка.

Нила даже знала точный адрес, по которому ей воздастся: «Текстильный техникум» в соседнем районе.

По твердому убеждению Неонилы, ее восхождение к счастливому будущему начнется с этого скромного образовательного учреждения.

С мечтой о техникуме Нилка стоически выдерживала все истерики матери, драки и грязные намеки родного отца. В обнимку с этой мечтой она просыпалась и засыпала, мечта давала ей силы и пищу, когда в доме было шаром покати, а это случалось сплошь и рядом.

Теперь от мечты ее отделяла итоговая аттестация, ГИА – и все.

И тогда она будет допущена к сакральным знаниям о «конструировании, моделировании и технологии швейных изделий».

Ничего другого Нила не хотела так сильно. Даже непьющих родителей, даже новых тряпок, даже моднячих кед (таких, как у Тоньки – черно–белых, с красными, блестящими шнурками) Нила так не хотела.

– Нилка!– спугнула мысли бабушка.– Ты где витаешь? А ну, ешь, остыло все.

– Ба! У тебя что, дел больше нет?– прозрачно намекнула внучка.

– Одно у меня дело – тебя на ноги поставить,– с тяжелым вздохом произнесла Катерина Мироновна и умостила свое еще крепкое тело напротив внучки.

Нилка почувствовала легкую панику. Караул. Засада. Придется давиться борщом под всевидящим бабушкиным оком.

Хоть бы Тонька позвонила!

Желание, чтобы бабушка отвлеклась, было таким неистовым, что телефон на самом деле зазвонил. Вот, что делает сила мысли.

– Сиди!– Кряхтя и пощелкивая суставами, как гремучая змея хвостом, бабушка поднялась и проследовала в комнату, а Нилка проделала то, что проделывала обычно: вылила борщ в мойку.

Едва она освободила от гущи сток, бабушка вернулась:

– Тебя. Уже?– Катерина Мироновна с подозрением исследовала раковину и пустую тарелку,– снова отправила в яму?

– Совсем чуть–чуть,– пробубнила Нилка, – всего одну ложку.

– Ох, девка, помяни мое слово: не выйдешь ты замуж. Какая из тебя работница?

Нила уже стояла в прихожей. Прикрыв трубку ладошкой, с недоумением в голосе спросила:

– Ба! А разве замужество это работа?

– Неисповедимая, девонька моя, неисповедимая.

… Звонила Тонька Белкина – подруга, соседка, наперсница и одноклассница.

Их семьи жили по соседству в рабочем общежитии завода.

– Кива,– сварливо начала Белкина,– ты домой собираешься?

– Делать мне, что ли нечего? У предков война, а мне готовиться надо. Ты же знаешь, если не напишу тестирование, мне петля.

Русичка и математичка – две мегеры, две ближайшие родственницы Дракулы висели якорями на мечте Неонилы Кива.

Большие надежды Нилка питала на шпаргалки и Тоньку, которая обещала пронести на тестирование мобильный телефон.

– Вместе бы учили. Первый раз, что ли?– Подруги не только вместе учили уроки. Ниле перепадало со стола Белкиных, с плеча крупненькой Тоньки и в целом от щедрот соседей, не говоря о том, что от дебошей отца Нила укрывалась тоже у подруги.

– Нет, я с бабушкой поживу.

– Ой,– приуныла Тонька,– а я думала, ты мне сошьешь платье на выпускной.

Шить Нилу научила Катерина Мироновна – мать практиковалась в другом рукоделье.

Уроки труда мгновенно стали для Нилы любимыми, а походы в магазины тканей – грезами наяву, способом уйти от действительности.

Забывая о времени, Нила замирала, как ящерица, между стеллажами с отрезами, зависала у вешалок с образцами, пробовала наощупь надменную роскошь парчи и гипюра, простоту вельвета и сермяжность джинсы и млела от счастья – все одинаково притягивало и вдохновляло Нилу… В голове роились волнующие образы и силуэты.

Увы. Мечтам суждено было оставаться мечтами, образы и силуэты заселяли виртуальные миры.

Бездарной же, совершенно не способной к шитью Тоньке ничего не стоило приладить левый рукав к правой пройме, а правый – к левой.

– До выпускного еще две недели,– через паузу отозвалась Нилка.– Сошью, куда от тебя деваться.

– А когда?

– После тестирования.

– Успеешь?

– Да что там успевать? Час на кройку, час на сметку и примерку. Прострочить и оверложить – еще два часа.

Это было за гранью Тонькиного понимания.

– Ладно. Да, слушай! Я такая иду из магазина домой, а навстречу Веня такой выплывает – у твоих был, тебя искал.

Вениамин Скрипников считал себя Нилкиным парнем.

Вене было семнадцать, и он собирался в армию – учеба вызывала у Вениамина непреодолимое отвращение. Голова его занята была другим. В поселке не осталось подъезда, где Веня не тискал бы Нилку.

– Ты меня не любишь,– канючил незадачливый любовник. Возбуждение разрывало пах, виски ломило, губы горели огнем.

Не знающая родительской ласки, Нилка таяла в неопытных руках кавалера, но стоило ему проявить настойчивость, трусливо отыгрывала назад.

Ссоры возникали перманентно, Веня грозил найти другую, но от угроз к делу не переходил. Так они и существовали.

– Так что жди,– промурлыкала Тонька.

– Черт. Скорей бы его забрили,– вырвалось у Нилы.

– Добрая девочка,– съязвила подружка, и они простились.

***

…Русичка с математичкой по неведомой причине взяли отгул по основному месту службы, и из демонов превратились в престарелых ангелов–хранителей. Эти престарелые ангелы–хранители оказались беззубыми, немыми, слепыми и глухими, и у Нилки получилось списать ответы, и нужные баллы наскрести.

В исторический день, 25 июня, отправила в техникум копии документов и две фотографии три на четыре, на которых проявилась, вопреки мрачным бабушкиным прогнозам.

Пропуск в рай был практически в кармане, несмотря на это (а может, благодаря этому) Нила со всей страстью взялась за шитье выпускных – одинаковых! – платьев Тоньке и себе.

Выпускной отгремел, оставив после себя головную боль, засосы на шее и кучу любительских фото, и время, как водится, замедлило движение.

В ожидании ответа из техникума, Нила днем отбывала трудовую повинность на бабушкином огороде, а вечерами обжималась с Веней на скамейке перед домом.

Чувствуя надвигающуюся разлуку, Веня домогался с особой настойчивостью, но Катерина Мироновна стояла на страже внучкиной нравственности:

– Нилка! Опять этот малолетний кобель под забором дрочит? – не стеснялась в выражениях баба Катя.– Женилка выросла в ущерб мозгам. Чтоб духу его не было в моем доме и в окрестностях, а не то я ухватом по спиняке пройдусь, мало не покажется. И тебя вожжами перетяну. Ишь, распарились оба, за версту несет срамом.

Вожжи в хозяйстве перевелись лет пятнадцать назад вместе с дедом Иваном, мужем бабы Кати, и конем Ивашкой, но красная, как вареный рак, Нилка одернула юбчонку, мышью проскочила в спальню и закусила кулаки от обиды.

Ничего–ничего. Скоро–скоро.

То ли безлунная ночь Гекаты, то ли возбуждение – что–то повлияло на мозговую деятельность Вени. Он вдруг завопил под забором, как потерпевший:

– Баба Катя, я жениться хочу на Нилке!– Это было что–то новенькое.

Нилка хмыкнула и схватилась за щеки. А что, если на самом деле выйти замуж на Веню? Вот прикол будет!

– Иди–иди, жених,– баба Катя для убедительности потрясла ухватом,– много вас таких ходит.

«Выйти замуж за Веню, – продолжала соображать Нилка, – значит, проститься с мечтой, а как жить без мечты? Как мать? Совсем не прикольно».

Странное дело: мать с отцом все–таки было жаль.

Бабушка слышать не хотела о сыне и невестке, запретила внучке упоминать их имена, и не позволяла носить родителям продукты.

Нарушая запрет, Нилка по–тихому подкапывала молодую картошку, дергала редис, зелень и на велосипеде отвозила предкам.

– Давай, давай,– кипятилась Катерина Мироновна, обнаружив подрытый картофельный куст,– поставляй им закуску к столу. Быстрее сдохнут.

Нилка пугалась перспективы и отмалчивалась.

Перспектива вырисовывалась мрачнее некуда, траурная перспектива – тут бабушка была права.

Высохшая, как мумия, мать проявила смекалку: бутылки теперь ставили рядом с кроватью, и пили лежа, как патриции. На кровати патрициев и накрывало.

Случись что, думала Нилка, никто не хватится. Ведь ее, Нилы, не будет, а бабушка не переступит порог дома «этого выродка, этой собаки, прости Господи».

Правду сказать, мысли эти не задерживались в Нилкиной головушке. Воздух свободы уже щекотал ей ноздри.

***

…Совершенно неожиданно идея с женитьбой понравилась Вене.

На следующий день он пожаловал к Нилке с букетом ромашек, вырванных прямо с корнем, и брякнул:

– Нилка, выходи за меня.

Причепуренный, с ромашками в кулаке Веня выглядел слоненком с открытки.

Нилка моргнула:

– Вень, мы ж несовершеннолетние.

– Так и что? Вон Саньку со Светкой расписали же.

– Так ведь по залету.

– А нам кто мешает?

– Венечка, ты забыл? Я поступать собралась.

– На фига? Чем тебе здесь плохо?

– Здесь работы нет.

– Как это нет? Люди же работают. Вон, объявление в газете: набирают учеников парикмахеров.

– Там платить нужно.

– А в техникуме не нужно?

– А в техникуме я буду стипендию получать.

– Так прямо и будешь?

– Буду,– Нилка насупилась. – Если не веришь, проваливай.

– Ну и дура.

– Сам дурак.

– Я, может, и дурак, только я жениться предлагаю. А вот найдешь себе какого–нибудь умника, он тебя попользует и пошлет подальше.

– Точно – дурак.

– Будешь локти тогда кусать,– продолжал каркать Веня.

– Не буду.

До Вени начало доходить:

– Нилка, ты меня что, не любишь?

Нилка задумалась. К Вене она привыкла, как к зубной щетке, Веня был всегда, как рассвет и закат. В груди у Нилки что–то дрогнуло:

– Люблю, Веня,– она обняла за шею своего кавалера.

– Тогда выходи за меня.

– Хорошо. Из армии вернешься – поженимся.

– Так это когда будет?– разочарованно протянул Веня и отстранился.

– Ну, тогда засылай сватов,– сдуру ляпнула Нилка.

От большого ума Веня сообщил родителям о своем намерении привести в их дом невестку.

– И кого это, интересно?– полюбопытствовала Венина мамаша, насмешливо глядя на плод их со Скрипниковым былой любви.

– Нилку. Я люблю ее,– на всякий случай объяснил Веня.

– Нилку? – ахнули родители. Батя у Вени трудился токарем на метизном заводе, а матушка – медсестрой в поликлинике. Батя в семье был головой, и мать – вертлявой шеей.

– Нилку.

– Эту версту коломенскую, эту тлю?– не поверил папаша.

– Никакая она не тля,– оскорбился за любимую Веня,– она хрупкая и нежная.

– Много ты понимаешь,– презрительно скривился папаша.– Тебе жена нужна, а не ваза напольная. И вообще, сходи в армию, а там видно будет.

Мамаша хранила горестное молчание.

Медицина бессильна: если ее Веня что–то задумал, пойдет до конца.

Сколько слез она пролила, отговаривая его от армии, а все без толку. Но жениться на Нилке – это уже слишком. Это – поставить крест на роду Скрипниковых.

Ясно же: дурная кровь у этих Кива. Что мать, что отец – совсем спились, усохли, в скелетов превратились, уже ветром качает. А ну, как Нилка пойдет по родительским стопам и потянет за собой их кровиночку? Ведь всем известно: если жена пьет, то муж обязательно сопьется. А ну как пагубная тяга передастся внуку или внучке? Тьфу, тьфу, тьфу.

…– Сначала нужно объяснить этой шалаве, этой паскуде Нилке, чтобы она выбросила Веню из своей глупой башки. Не поймет – тогда война. До кровавых соплей. До последнего патрона,– стучал по столу старшина запаса Скрипников–старший.

– Можно и грех на душу взять, отворотное зелье подлить Вене,– подала идею мамаша.

– Потом отмаливать будем, все потом,– поддержал идею глава семейства,– сейчас все средства хороши.

Говорить с Нилкиными родителями смысла не имело, решено было обратиться к единственному вменяемому члену семьи – бабе Кате.

Когда Скрипниковы высадились перед домом Катерины Мироновны из своего доисторического Мерседеса, работавшего на газу и по этой причине несусветно чихающего и чадящего, вид у них был воинственный. Не хватало только флага и барабанов на шее.

Звук привлек внимание Катерины Мироновны, она отодвинула тюлевую занавеску, рассматривая транспортное средство и святое семейство:

– О, Нилка, кажется, сваты приехали.

Обе застыли с отвисшими челюстями.

– А если они не свататься?– высказала сомнение внучка.

– А зачем тогда?– задала здравый вопрос бабушка.– Я бы на их месте рада была сбыть с рук своего обалдуя. Или у вас что–то было с ним?

– Ба!– надулась Нилка.– Как ты можешь?

Препираться времени не было – сваты уже колотились в калитку, Катерина Мироновна подалась открывать, а Нилка ушилась в спальню.

– Здравствуйте, гости дорогие! – Взгляд Катерины Мироновны приобрел особую глубину и проницательность. Этот взгляд остался из трудового прошлого и по праву считался фирменным.

Под этим фирменным взглядом гости стушевались и приняли предложение попить чаю.

Катерина Мироновна решила пустить пыль в глаза сватам: выставила чайные пары из тонкого белого, волнистого фарфора, подала карамель «Клубника со сливками» и хворост, испеченный накануне для Нилки. Тощая, как вешалка, Нилка хворост есть отказалась наотрез – не пропадать же добру.

Пока закипал чайник, гости осматривались и хранили неловкое молчание, и бабе Кате пришлось вести светскую беседу о погоде и видах на урожай.

Чай с листом смородины скрипниковская мамаша оценила:

– Полезно для здоровья, чистит лимфу,– со знанием дела сообщила она.

– Жаль, мозги не чистит,– подал голос скрипниковский папаша.

– Для прочистки мозгов есть другие средства,– Катерина Мироновна качнула головой в сторону ухватов, приткнутых у печи.– Вашему–то я обещала приложиться, если не отлипнет от Нилки.

– Это еще кто к кому прилип,– запальчиво возразил Скрипников–старший.

– Сват,– изумилась Катерина Мироновна,– ты чего, шуток не понимаешь?

– Какой я вам сват?– уязвленный до глубины души, ответил Венин батя.– Ваша бикса задом вертит перед нашим–то недоумком, вот ему моча и ударила в голову. Ему осенью в армию, а он – жениться.

– Чем там вертеть–то?– нехорошо усмехнулась баба Катя.– Там вертеть нечем.

– Вот и я говорю,– с удовольствием поддакнула Венина мамаша,– смотреть не на что.

В кухне воцарилась нездоровая тишина.

– А–а,– сообразила баба Катя,– так вы, стало быть, пришли мне отступного дать?

– Какого отступного?– испугался передовик производства.

– А вы как думаете? Мы только за деньги согласны снять вашего Веню с крючка.

– За деньги?– позеленела мамаша.

– Да. Вы же не хотите, чтобы Веня женился на моей Нилке? Готовьте выкуп. Иначе не отпустим зятя. Нам в дом мужик нужен, работник. Веня парень крепкий, опять же – дети здоровыми будут.

– Кстати о детях,– с ядом заметил папаша,– нам от вас ничего не надо. Никаких детей.

– Это плохо, потому что мы аборт делать не станем.

– Какой аборт?– взвилась мамаша.

– Так дело молодое,– с удовольствием сообщила Катерина Мироновна,– у них это быстро. Вон Уфимцевы Санька со Светкой приехали в Загс расписываться, а у Светки схватки начались. Так они из Загса прямехонько в роддом угодили.

Скрипниковская мамаша отставила хрупкую чашку, поджала губы:

– У вашей Нилки наследственность, а нам в семью алкоголики не нужны. Не видать вам нашего Вени. Охмурили парня, теперь шантажируете ребенком. Постыдились бы в вашем возрасте.

– Это я должна стыдиться? Пришли в мой дом, сидите тут, мою внучку, меня с грязью смешиваете, а мне же еще стыдно должно быть?– Баба Катя с достоинством поднялась и подбоченилась.– А ну, пошли вон, пока я ухват не взяла. Генетики. Моя девка в рот спиртного не берет – насмотрелась на родителей–то.

– Алкоголизм передается по наследству!– пискнула мамаша, ходко перебирая ногами по направлению к выходу.

– Тупость тоже передается по наследству,– окоротила медичку Катерина Мироновна,– и не через поколение, а от отца к сыну.

– Держите свою девку на привязи,– на ходу бросил папаша,– а то я за себя не ручаюсь.

– Ах, ты, пес шелудивый, – потянулась к ухватам баба Катя,– это я за себя не ручаюсь! Пшел вон

– Мы в суд подадим!– Отступал Скрипникников–старший на всякий случай спиной.

– А мы на алименты,– пригрозила баба Катя.

***

…Происходящее напоминало сон.

Выложенный плиткой тротуар, купеческие домики, высотные дома – от восторга слезы наворачивались. Столица мира с техникумом в центре.

Перед зданием техникума Нилке захотелось пасть ниц. Внушительные колонны, портики, пушкинские фонарики…

В их рабочем поселке самыми значительными архитектурными сооружениями числились бывший клуб завода (ныне здание поселковой администрации) и церковь. Ни там, ни там Нила ни разу не была.

Сумки обрывали руки, восторг пополам со священным ужасом стиснули сердце, и ноги налились тяжестью. Если бы ее не подхватила и не внесла в святая святых стайка девчонок, не исключено, что Нила бы простояла, пялясь на львиные морды на капители, до темноты.

– Ну? Ты туда или оттуда?– услышала она насмешливый голос, и вынуждена была сдвинуться с места, и войти в каменную прохладу, и ощутить себя одной из небожительниц.

Наконец–то.

Дверь с хитрой пружиной мягко вернулась на место, отсекая Нилу от прошлого.

Попав со света в полумрак, она ослепла, и целых пять минут ориентировалась на запахи и звуки. Пахло едой и краской.

Постепенно из мрака проступили очертания холла и лестницы на второй этаж, к которой устремились девчонки. Во все глаза рассматривая одежду и обувь на них, Нилка потрусила следом.

Она бы так не оделась. Впрочем, как бы оделась она, если бы у нее была возможность,– неизвестно.