Я тебя выдумала

Франческа Заппиа

Я тебя выдумала

Francesca Zappia

Made you up

Copyright © 2015 by Francesca Zappia

Фото автора © Samantha Stanley

Художественное оформление серии Петра Петрова

© О. Солнцева, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2017

Магический шар

Разговор номер один

Нет от тебя толку, шар судьбы.

Абсолютно точно.

Я рада, что в этом мы солидарны.

Пролог

Свободу лобстерам

Если я хорошо вела себя в супермаркете, то получала в награду шоколадное молоко «Ю-ху». А если превосходила саму себя, мне еще позволяли понаблюдать за лобстерами. Сегодня был как раз такой день.

Мама оставила меня у аквариума с лобстерами, стоявшего посреди центрального прохода, и отправилась за свиной корейкой для папы. Лобстеры завораживали меня. Глядя на них, я дивилась всему: их названию, клешням, великолепным красным головам.

У меня самой были волосы красного цвета, он прекрасно подходит для всего, кроме человеческой шевелюры. У людей не бывает красных волос. Бывают рыжие и, разумеется, каштановые.

Но только не красные.

Я взялась за свои хвостики, прижала их к стеклу и уставилась прямо в глаза ближайшему ко мне лобстеру. Папа говорит, что я с ними одной масти. Мама же считает, что я одной масти с коммунистами. Понятия не имею, кто такие коммунисты, но звучит как-то не очень. Даже крепко прижимая волосы к стеклу, я не могла понять, прав ли папа. В глубине души мне хотелось, чтобы родители ошибались.

– Выпусти нас отсюда, – сказал лобстер.

Он всегда так говорил. Я потерла волосами стекло, словно аквариум – лампа джинна и способен сотворить чудо. Вдруг я действительно смогу освободить лобстеров? Они выглядели такими печальными: взбирались друг другу на спины, шевелили усиками, их клешни были стянуты резинками.

– Хочешь купить одного?

Прежде чем Голубоглазый заговорил, я увидела его отражение в стекле. Большие голубые глаза. Цвета голубики. Нет, светлее. Цвета океана. Нет, не такие зеленые. Насыщеннее, чем самый голубой из моих карандашей.

Трубочка, прижатая к горлышку бутылки с «Ю-ху», выскользнула из моих губ.

– Ну что, покупаешь? – снова заговорил мальчик. Я отрицательно помотала головой. Он поправил свои очки, и они переместились с кончика носа на усыпанные золотистыми веснушками щеки. Грязный воротничок рубашки сдвинулся набок, и показалось столь же веснушчатое плечо. Мальчик поморщился от долетевшего до него вонючего запаха рыбы и тины.

– Ты знаешь, что самые древние ископаемые лобстеры относятся к меловому периоду? – спросил он. Я опять отрицательно помотала головой – надо будет узнать у папы, что такое меловой период, – и сделала долгий, заткнувший мне рот, глоток молока.

Голубоглазый почему-то пялился на меня, а не на лобстера.

– Animalia Anthropoda Malacostraca Decapoda Nephropidae.

На последнем слове он слегка запнулся, но это не имело никакого значения, потому что я все равно ничего не поняла.

– Люблю латинские названия животных и растений, – пояснил мальчик.

– Понятия не имею, о чем ты, – ответила я.

Он снова поправил очки и сказал:

– Plantae Sapindales Rutaceae Citrus.

– А это что значит? – поинтересовалась я.

– Ты пахнешь лимонами.

Я возликовала – ведь он сказал: «Ты пахнешь лимонами», а не «У тебя красные волосы».

Я знала, что у меня красные волосы. Их трудно не заметить. Но даже не догадывалась, что, оказывается, пахну фруктами.

– А ты пахнешь рыбой, – съязвила я.

Он понурился, щеки, на которых красовались веснушки, вспыхнули:

– Знаю, – тихо произнес мальчик.

Я попыталась отыскать глазами маму. Она по-прежнему стояла в очереди к прилавку, и было незаметно, чтоб она жаждала моего общества. Я взяла Голубоглазого за руку. Он подпрыгнул на месте от испуга и посмотрел на наши сцепленные руки, будто случилось что-то волшебное и одновременно опасное.

– Давай дружить, – сказала я.

Мальчик посмотрел на меня и снова водрузил очки на переносицу.

– Давай.

– Хочешь «Ю-ху»? – С этими словами я протянула ему бутылку.

– Что это такое? – спросил он с опаской.

Я поднесла бутылку чуть ближе к его лицу на случай, если Голубоглазый совсем плохо видит. Он взял ее и изучил соломинку.

– Мама не разрешает мне пить после кого-то. Говорит, это негигиенично.

– Но оно же шоколадное, – возразила я.

Мальчик неуверенно посмотрел на бутылку, затем все же сделал символический глоток и вернул мне.

А затем, вроде даже не шевельнувшись, молча, но вполне определенно наклонился вперед, чтобы сделать еще один.

Как впоследствии обнаружилось, Голубоглазый знал не только латинские названия растений и животных. Он знал все. Знал, что почем в магазине. Сколько стоят все лобстеры из аквариума (сто один доллар, шестьдесят восемь центов, без учета налога с продаж). Знал имена и фамилии всех президентов и кто за кем управлял страной. Знал римских императоров, и это впечатлило меня еще больше. Ему было известно, что окружность Земли равняется сорока тысячам километров и что только самец кардинала ярко-красный, а самка нет.

А еще он знал слова.

Абсолютно все.

Такие, как дактилион, и бронтид, и петрикор. Слова, значение которых моментально улетучивались из моей памяти.

Я не понимала большей части того, что он говорил, но мне было все равно. Голубоглазый был моим первым настоящим другом.

И еще – мне нравилось держаться с ним за руки.

– Почему ты пахнешь рыбой? – спросила я. Разговаривая, мы медленно, большими кругами, ходили по центральному проходу.

– Я был в пруду.

– Зачем? – продолжила я свой допрос.

– Меня туда бросили.

– Как это? – удивилась я.

Он пожал плечами и наклонился, чтобы почесать ноги, заклеенные полосками пластыря.

– Почему ты весь израненный?

– Animalia Annelida Hirudinea.

Он словно выругался, при этом стал чесаться еще яростнее. Его щеки вспыхнули, а глаза сделались водянистыми. Мы снова остановились у аквариума.

Один из продавцов вышел из-за прилавка с морепродуктами и, не обращая на нас никакого внимания, открыл крышку аквариума. Запустил в него свою руку в перчатке, достал мистера Лобстера, закрыл люк и унес «добычу».

И тут мне в голову пришла идея.

– Пойдем! – Я потянула Голубоглазого за аквариум. Он вытер глаза. Я таращилась на него, пока он не начал таращиться в ответ. – Ты поможешь мне выпустить лобстеров на свободу?

Мальчик шмыгнул носом. А потом согласно кивнул.

Я поставила свою бутылку на пол и подняла руки.

– Сможешь подсадить меня?

Он обхватил меня за талию и приподнял. Моя голова оказалась над аквариумом, а плечи на одном уровне с крышкой. Я была далеко не худышкой, и Голубоглазый рисковал сломаться пополам, но он лишь слегка покачнулся и крякнул.

– Стой спокойно. Больше от тебя ничего не требуется, – велела ему я.

Наверху крышки, почти около края, была ручка. Я ухватилась за нее, потянула вверх и открыла аквариум, вздрогнув от вырвавшегося из аквариума холодного воздуха.

– Что ты делаешь? – Голос Голубоглазого звучал приглушенно из-за физического напряжения и моей рубашки, попавшей ему в рот.

– Тихо! – Я огляделась по сторонам. Вроде пока нас никто не засек.

Лобстеры громоздились друг на друге как раз прямо под люком. Я сунула руку в аквариум. По спине пробежали мурашки. Мои пальцы сомкнулись на ближайшем лобстере. Я ожидала, что он станет молотить клешнями, разворачивать и сворачивать хвост. Но ничего подобного не произошло. Казалось, у меня в руке тяжелая ракушка. Я вытащила лобстера из воды.

– Спасибо, – сказал он.

– Пожалуйста, – ответила я и отправила его на пол.

Голубоглазый слегка пошатывался, но держал меня крепко. Лобстер посидел, будто пытаясь отдышаться, а затем пополз по плиточному полу. Я потянулась за вторым. Потом за следующим. Потом за еще одним. И довольно скоро все лобстеры уже ползли по супермаркету «Мейджер». Я понятия не имела, куда они направляются, но, похоже, ими двигала определенная и очень хорошая идея. Голубоглазый, тяжело запыхтев, уронил меня, и мы оба оказались в луже холодной воды. Он пялился на меня, а его очки еле держались на кончике носа.

– Ты часто такое вытворяешь? – поинтересовался он.

– Нет. Только сегодня.

Он улыбнулся.

И тут я услышала чьи-то вопли. Меня подхватили под мышки и поставили на ноги. Это была мама. Она орала на меня и тащила прочь от аквариума. Я осмотрелась. Лобстеры исчезли. С моей руки капала ледяная вода.

Голубоглазый стоял в луже. Он поднял мою бутылку с «Ю-ху» и помахал ею на прощание. Я попросила маму остановиться, чтобы подойти к моему новому другу и спросить, как его зовут.

Но она только ускорила шаг.

Часть первая

Аквариум

Первая глава

Десять лет спустя

Иногда мне кажется, что люди воспринимают реальность как нечто само собой разумеющееся.

Как мы различаем сон и реальность? Когда вы спите, то не осознаете этого, но, проснувшись, понимаете: это был сон и то, что вам снилось, хорошее или плохое, происходило не на самом деле. Если только мы не живем в Матрице, наш мир реален и наши действия настоящие, и это практически все, что нам необходимо знать.

И люди верят в это.

В течение двух лет после того злосчастного дня в супермаркете я считала, что действительно выпустила лобстеров на свободу. Думала, что они уползли к морю и зажили счастливо. А когда мне исполнилось десять, то, что я воистину вижу себя спасительницей лобстеров, обнаружила мама.

И еще, что все лобстеры кажутся мне ярко-красными.

Первым делом она довела до моего сведения, что я не выпускала лобстеров на свободу. Я сунула руку в аквариум, но она объявилась рядом с ним очень вовремя и в смятении уволокла меня прочь. Потом она объяснила мне, что лобстеры становятся ярко-красными только после того, как их сварят. Я ей не поверила – для меня лобстеры всегда были одного-единственного цвета. Мама никогда не упоминала о Голубоглазом, а у меня не было причин спрашивать о нем. Мой первый друг оказался галлюцинацией, впечатляющим началом моего нового статуса душевнобольной.

После всего этого мама впервые отвела меня к доктору, и визит к нему отметил мое вступление в мир безумия.

Шизофрения проявляется у человека не раньше, чем он входит в позднеподростковый период, но первый ее приступ случился у меня уже в семь лет. Диагноз мне поставили в тринадцать. Параноиком признали годом позже, после того как я обвинила библиотекаршу в попытке всучить мне пропагандистские брошюры подпольной коммунистической организации, базирующейся в подвале публичной библиотеки. (Эта дама всегда казалась мне очень подозрительной – я отказывалась верить, что пользование резиновыми перчатками при работе с книгами является общепринятой нормой, и плевать хотела, когда меня пытались убедить в этом.)

Иногда лечение помогало. Я ощущала это, поскольку тогда мир становился не таким ярким и интересным, как обычно. Скажем, я признавала, что лобстеры в аквариуме вовсе не ярко-красные. Или же соглашалась, что проверка моей еды на подслушивающие устройства смешна (но я все равно занималась этим, дабы унять уколы паранойи в области затылка). Но я также знала, когда лекарства не срабатывали, ведь тогда мои мысли затуманивались, мне казалось, будто я проспала уже не один день подряд, а бывало, что я пыталась надеть обувь задом наперед.

Однако чаще всего врачи не знали, какие именно лекарства как мне помогут.

– Ну, по идее, это средство должно облегчить паранойю, бред, галлюцинации, но надо подождать и посмотреть, как пойдет дело. Иногда ты будешь чувствовать себя усталой. Пей много жидкости, чтобы избежать обезвоживания. Вес может колебаться. Трудно сказать точно.

Доктора мне очень помогали, но я разработала свою собственную систему для различения реальности и галлюцинаций. Я делала фотографии. И спустя какое-то время то, что было реально, оставалось на снимках, а галлюцинации – нет. Я разобралась, какого рода вещи любил фабриковать мой мозг. Например, щиты наподобие рекламных с изображением людей в противогазах, напоминающие прохожим о том, что отравляющий газ, который использовался в нацистской Германии, до сих пор представляет собой очень даже реальную угрозу.

Я не могла позволить себе принимать реальность на веру. Но не ненавидела всех тех, кто делает это. Я не ненавидела их, просто они не имели отношения к моему миру.

Но я отчаянно хотела жить в их.

Вторая глава

Вечером накануне моего первого дня в выпускном классе школы Ист-Шоал я сидела за стойкой кафешки «У Финнегана» и шарила глазами по темным окнам, высматривая какие-либо подозрительные знаки. Обычно паранойя так сильно меня не донимала. Я списывала свое нынешнее состояние на неизбежные прелести первого дня на новом месте. «У Финнегана» я проработала все лето, стараясь не задумываться над этим.

– Если бы Финнеган был здесь, он бы обозвал тебя психопаткой и велел заняться делом.

Я обернулась и увидела прислонившегося к косяку кухонной двери Такера. Его руки были засунуты в карманы фартука, он ехидно ухмылялся мне. Я бы рявкнула на него, не будь он моим единственным источником информации о Ист-Шоал – и заодно моим единственным другом. Такер – долговязый очкарик с темными волосами, всегда зачесанными на лоб, – был у Финнегана водителем мини-автобуса, официантом и кассиром, и, кроме всего прочего, я считала его умнейшим человеком из всех, кого когда-либо знала.

Он же не знал обо мне ничего. Его слова о том, что меня можно счесть сумасшедшей, попали в точку совершенно случайно.

Но Финнегану, конечно, было известно все; в последнее время я лечилась у его сестры, и именно она подыскала мне эту работу. Но остальные сотрудники, например наш молчаливый, курящий одну сигарету за другой повар Гас, были не в курсе моих проблем, и мне хотелось бы, чтобы дальше все продолжалось в том же духе.

– Ха-ха-ха! – огрызнулась я, стараясь тем не менее не горячиться. Засунь подальше свое безумие, пропищал тоненький голос где-то у меня в затылке. Не выдавай себя, идиотка.

Я стала работать в этой забегаловке по одной-единственной причине – мне надо было казаться нормальной. И отчасти потому, что мама настояла на этом.

– Еще вопросы есть? – Такер подошел и устроился за стойкой рядом со мной. – Или крестовый поход завершен?

– Ты хочешь сказать, допрос инквизиции? Да, я закончила. – Я оторвала взгляд от окон. – Я уже три года отучилась в старшей школе, и вряд ли Ист-Шоал слишком уж отличается от Хилл-парка, хоть меня оттуда и выгнали.

Такер фыркнул:

– Ист-Шоал отличается от всего на свете. Но что говорить, ты сама завтра поймешь это.

Похоже, один лишь Такер считает, что Ист-Шоал далеко не идеальное местечко. Мама уверена, что новая школа – прекрасная идея. Врачиха настаивала на том, что там мне будет гораздо лучше. Папа обещал полный порядок, но создавалось впечатление, будто мама настропалила его и окажись он дома, а не где-то в Африке, то запел бы по-другому.

– Однако, – сменил тему Такер, – вечера будней здесь не так плохи, как выходные.

И это правда. Сейчас половина одиннадцатого, а у нас никого. Будто все вымерли, а слово «вымерли» ассоциируется у меня с популяцией опоссумов в Богом забытой Индиане. Предполагалось, что Такер будет подвозить меня на работу после школы. И я буду работать в вечерние смены. Хотя летом я вкалывала, наоборот, только днем. Этот план состряпала моя врачиха, а мама одобрила его. Но теперь, с началом занятий, я смогу работать только по вечерам, и все согласились с этим.

Я подошла к кассе и взяла магический шар Финнегана. И провела большим пальцем по красной отметине на нем, пытаясь стереть ее, – я всегда делала так, когда мне было скучно. Такер же сосредоточенно выстраивал кавалерию перечниц напротив вражеского войска солонок-пехотинцев.

– И все же мы имеем нескольких заблудших овечек, – поднял голову он. – Ох уж эти гнусные ночные посетители. А тот, нажравшийся в стельку, к нам как-то уже забредал. Помнишь его, Гас?

Тонкая струйка сигаретного дыма вылетела из окошка для выдачи заказов и поднялась к потолку. А затем, словно в ответ на вопрос Такера, в воздухе повисли огромные клубы дыма. Я была совершенно уверена, что Гас курит ненастоящие сигареты. Иначе мы бы все давно дали дуба.

Лицо Такера потемнело. Брови сошлись на переносице, а голос потух:

– О, да это же Майлз.

– Какой такой Майлз? – спросила я.

– Он скоро будет здесь собственной персоной. – Такер склонился над полем боя склянок для приправ. – Держит путь домой. Он весь в твоем распоряжении.

Я прищурилась:

– С какой это стати?

– Сама увидишь. – Автомобильную стоянку залил свет фар, и Такер оторвал взгляд от столешницы. – Пожаловал, голубчик. Правило номер один: не смотри ему в глаза.

– Он что, горилла? Или у нас здесь парк юрского периода? На меня могут напасть?

Такер посмотрел на меня очень даже серьезно:

– Это вполне вероятно.

В дверях кафе показался парень примерно нашего возраста. На нем была белая майка и черные джинсы. В руке рубашка поло из «Мейджера». Если это был Майлз, то он не спешил дать мне шанс встретиться с ним взглядом. Прямиком пройдя к угловому столику из числа тех, что обслуживала я, он уселся за него и привалился спиной к стене. По своему опыту я знала, что именно с этого места зал просматривается лучше всего. Но не все же такие параноики, как я.

Такер наклонился к окошку для выдачи заказов:

– Эй, Гас. У тебя есть то, что обычно заказывает Майлз?

Дым сигареты Гаса вычертил в воздухе причудливые кольца, и он подал через окошко чизбургер и жареную картошку. Такер взял тарелку, наполнил водой бокал и поставил все это на стойку рядом со мной.

Майлз уставился на нас сквозь свои очки, и я вскочила с места. На краю углового столика уже лежали наличные.

– С ним что-то не так? – шепотом спросила я. – В смысле… вдруг он псих?

– Он определенно отличается от всех нас, – буркнул Такер и вернулся к своему сражению.

Он не коммунист. На нем нет микрофонов ФБР. Не заглядывай под стол, идиотка. Он обычный парень, желающий перекусить.

Когда я подошла к Майлзу, тот опустил глаза.

– Привет! – сказала я, непроизвольно поежившись от звука собственного голоса. Вышло слишком дерзко. Я кашлянула и пробежала глазами по окнам зданий на противоположной стороне улицы. – М-м. Меня зовут Алекс. Я ваша официантка. – С этими словами я поставила еду и воду на столик. – Желаете что-нибудь еще?

– Спасибо, нет. – Он наконец-то посмотрел на меня.

И тут у меня в голове случился небольшой взрыв. Его глаза.

Те самые глаза.

Взгляд Майлза содрал с меня слои кожи и пригвоздил к месту. К моему лицу, шее, ушам прилила кровь. У него были самые голубые глаза на свете. Совершенно невероятного цвета. Ладони зачесались от желания взять фотоаппарат и сделать снимок. Мне было необходимо запечатлеть его глаза. Потому что ни освободитель лобстеров, ни Голубоглазый не существовали в реальности. Мама никогда не упоминала о том случае. Она не рассказала о нем ни врачу, ни отцу, ни кому-то еще. Я молча проклинала Финнегана. Он запретил мне приносить на работу фотоаппарат после того, как я сфоткала разъяренного посетителя с повязкой на глазу и деревянной ногой. Майлз указательным пальцем пододвинул ко мне деньги.

– Оставь себе сдачу, – сказал он.

Я взяла деньги и отправилась к стойке.

– Привет! – передразнил меня Такер тончайшим фальцетом.

– Заткнись! Мой голос звучал совсем не так.

– Поверить не могу, что он не откусил тебе голову.

Оплатив счет, я трясущимися руками откинула волосы на спину и пробормотала:

– Я тоже.

Когда Такер отлучился на перерыв, я взяла на себя командование над его стеклянными войсками. Дым сигареты Гаса поднимался к потолку и исчезал в вентиляционном отверстии. Воздух из кондиционера трепал бумаги на доске объявлений. Желая немного передохнуть в ходе Арденнской операции, я потрясла магическим шаром Финнегана, чтобы выяснить, окажется ли успешной атака германских солонок.

Шар выдал мне неутешительный ответ: «Спроси об этом позже».

Совершенно бесполезная штуковина. Если бы союзники последовали такому совету, то гитлеровская коалиция выиграла бы войну. Я не смотрела на Майлза ровно столько, сколько могла. Но в конце концов мой взгляд соскользнул на него, я была не в силах отвести глаз. Он ел как-то напряженно, словно с трудом удерживался от того, чтобы запихать в рот все сразу. Каждые несколько секунд его очки сползали вниз по носу и он водружал их на место.

Майлз не посмотрел на меня, когда я подошла, чтобы подлить воду в его бокал. Я прожигала взглядом его песочного цвета макушку и мысленно умоляла поднять глаза.

И так сосредоточилась на этом занятии, что пропустила момент, когда вода перелилась через край. В смятении я уронила кувшин прямо на стол. Вся вода выплеснулась на Майлза – на его руки, рубашку, колени. Он вскочил столь стремительно, что влетел головой в светильник и опрокинул столик.

– О… черт… Простите меня. – Я ринулась к стойке, где, зажав рот рукой, стоял Такер, лицо которого быстро заливалось краской, и схватила салфетки.

Майлз постарался как-то собрать воду рубашкой, но все равно промок до нитки.

– Мне так жаль. – Я потянулась к нему, чтобы вытереть его, всем своим существом ощущая, что мои руки дрожат.

Он резко отпрянул, прежде чем я успела до него дотронуться, и как-то странно уставился на меня, потом перевел взгляд на полотенце, потом опять на меня. Затем схватил свою рубашку, поправил очки и поспешил спастись бегством.

– Все в порядке, – пробурчал он, минуя меня. Не успела я рта открыть в ответ, как он уже вылетел из кафе. Я прибрала на столике и потащилась обратно к стойке.

Пришедший в себя Такер забрал у меня тарелки.

– Браво! Превосходная работа! – сказал он.

– Такер!

– Что?

– Заткнись!

Он засмеялся и ушел на кухню.

Это был Голубоглазый?

Взяв магический шар, я, глядя через круглое стеклышко, потерла отметину на нем.

Поговорим об этом позже.

Скрытный маленький засранец.

Третья глава

Первым делом в школе Ист-Шоал я обратила внимание на то, что на ее территории нет велосипедной стойки. А если так, значит, школой управляют заносчивые сукины дети.

Я засунула Эрвина за густую живую изгородь, тянущуюся вдоль центральной дорожки, и сделала несколько шагов назад, проверяя, не видны ли его колеса и руль. Я не думала, что мой велосипед кто-то украдет или посмеет тронуть, поскольку его цвет ржавого поноса заставлял людей непроизвольно отводить глаза, но все же мне будет спокойнее, если он окажется надежно спрятан.

Я проверила содержимое сумки. Книги, папки, тетрадки, ручки, карандаши. Ремешок дешевой цифровой камеры – одной из первых вещей, что я купила, получив работу у Финнегана, – болтается на запястье. Я уже успела сфотографировать утром четырех подозрительного вида белок, усевшихся в ряд на красной кирпичной стене забора, идущей вдоль соседнего с моим дома, но за исключением этого карта памяти фотоаппарата была пуста.

Затем я совершила проверку по периметру. Она подразумевала три вещи: панорамное фотографирование окрестностей, обнаружение того, что казалось не вписывающимся в окружающую среду, – скажем, огромной выжженной спирали на асфальте, украшающей автостоянку, – и фиксация всего этого в памяти, на случай если оно станет представлять для меня угрозу.

Парни вылезали из своих машин и направлялись к зданию школы, игнорируя мужчин в черных костюмах и красных галстуках, стоявших в равной удаленности друг от друга на школьной крыше. Мне следовало бы догадаться, что обычную государственную среднюю школу должны охранять не простые охранники. В частной школе Хилл-парк они были самыми что ни на есть обычными.

Я присоединилась к потоку учеников, стараясь держаться от каждого на расстоянии вытянутой руки, поскольку одному Богу известно, кому в наши дни придет в голову пронести в школу оружие. По этой же причине я довольно быстро дотопала до административного корпуса, где четыре минуты простояла в очереди, чтобы узнать свое расписание. В процессе ожидания я набрала стопку проспектов колледжей со стенда в углу и запихала их в сумку, игнорируя удивленный взгляд парня впереди меня. Ничего не поделаешь, мне необходимо попасть в колледж – неважно, с чего я начну и сколько заявлений придется написать. Если повезет, смогу выцыганить льготные стипендии для инвалидов, подобно тому, как это провернули мои родители с Хилл-парком. Мне необходимо что-то делать в этом направлении, потому что вариантов всего два: либо я поступлю в колледж, либо мне придется вкалывать у Финнегана до конца своих дней.