Московский дневник

В конце оказывается сложным получить вещи в гардеробе. Два служителя перекрывают лестницу, чтобы регулировать приток публики в крошечный гардероб. Домой, как и в театр, – в маленьком, неотапливаемом трамвае с заиндевевшими окнами.

11 декабря.

Кое-что об облике Москвы. В первые дни я почти полностью поглощен трудностями привыкания кходьбе по совершенно обледеневшим улицам. Мне приходится так пристально смотреть под ноги, что я мало могу смотреть по сторонам. Дело пошло лучше, когда Ася вчера к вечеру (я пишу это 12-го) купила мне калоши. Это оказалось не так сложно, как предполагал Райх. Для архитектурного облика города характерно множество двух-и трехэтажных домов. Они придают ему вид района летних вилл, при взгляде на них холод ощущается вдвойне. Часто встречается разнообразная окраска неярких тонов: чаще всего красная, а также голубая, желтая и (как говорит Райх) также зеленая. Тротуар поразительно узок, к земной поверхности здесь относятся столь же скупо, сколь расточительно к воздушному пространству. К тому же лед у стен домов лежит так плотно, что часть тротуара не пригодна для ходьбы. Между прочим, отличить его от проезжей части улицы чаще всего трудновато: снег и лед нивелируют разные уровни улицы. Перед государственными магазинами часто встречаются очереди; за маслом и другими важными товарами приходится стоять. Здесь бесчисленное количество магазинов и еще больше торговцев, у которых, кроме корзины с яблоками, мандаринами или земляными орехами, ничего нет. Чтобы защитить товар от мороза, его накрывают шерстяным платком, поверх которого на пробу лежат две-три штуки. Изобилие хлеба и другой выпечки: булочки всех размеров, кренделя и, в кондитерских, очень пышные торты. Из жженого сахара возводят фантастические сооружения и цветы. Вчера после обеда я был с Асей в одной кондитерской. Там подают взбитые сливки в стеклянных чашах. Она взяла безе, я – кофе. Мы сидели в середине за маленьким столиком, друг напротив друга. Ася напомнила мне о моем намерении написать критику психологии, и я вновь не мог не заметить, насколько моя способность писать на такие темы зависит от контакта с ней. Вообще нам не удалось провести время в кафе так долго, как мы надеялись.

Я ушел из санатория не в четыре, а лишь в пять. Райх хотел, чтобы мы его подождали, он не был уверен, будет ли у него заседание. Наконец мы пошли. На Петровке мы рассматривали витрины.

Виктор Иваницкий. Без названия (Квартира Ильфов в Соймоновском проезде). 1933 г.

Я обратил внимание на шикарный магазин деревянных изделий. Ася купила мне в нем по моей просьбе совсем маленькую трубку. Я хочу потом купить там игрушки для Штефана и Даги{33 }. Там есть русские деревянные яйца, вкладывающиеся одно в другое, точно так же складывающиеся шкатулочки, резные звери из прекрасного мягкого дерева. В другой витрине были русские кружева и вязаные платки, о которых Ася сказала, что русские крестьянки повторяют в них ледяные узоры на окнах. В тот день это была уже вторая наша прогулка. С утра Ася пришла ко мне, сначала писала Даге, а потом мы прогулялись по Тверской, была очень хорошая погода. Поворачивая назад, мы остановились перед магазином, в котором продавали рождественские свечи. Ася заговорила о них. Потом с Райхом снова в институте Каменевой. Наконец я получаю свою скидку в гостинице. Вечером они хотели отправить меня на «Цемент»{34 }. Райх считал, что лучше пойти на спектакль к Грановскому, потому что Ася хотела пойти в театр, а «Цемент» был бы для нее слишком напряженной вещью. Однако, когда подошло время, Ася почувствовала себя не очень хорошо, так что я пошел один, а Райх и она отправились в мой номер. Было три одноактных спектакля, из них два первых были ниже всякой критики, третий, собрание раввинов, что-то вроде музыкальной комедии на еврейские мелодии, производил гораздо лучшее впечатление, однако я не понимал сюжета и был так утомлен тем, что случилось за день, и бесконечными антрактами, что временами засыпал{35 }. – Райх спал в эту ночь в моем номере. – Мои волосы здесь очень наэлектризованы.

12 декабря.

Утром Райх с Асей пошли гулять. Потом они зашли ко мне – я был еще не совсем одет. Ася сидела на кровати. Меня очень порадовало, как она разбирала и приводила в порядок мои чемоданы; при этом она взяла себе пару галстуков, которые ей понравились. Потом она рассказала, как она глотала бульварные романы, когда была маленькой. Она прятала маленькие брошюрки среди школьных учебников, однако однажды ей досталась большая книга «Лаура», все выпуски в одном переплете, и она попала в руки ее матери. В другой раз она ночью убежала из дому, чтобы получить у подруги продолжение какой-то из этих историй. Отец подруги открыл ей в полном замешательстве – он спросил, что ей нужно, и так как она лишь в этот момент поняла, что натворила, она смогла только ответить, что сама этого не знает. – Днем с Райхом в маленьком подвальном ресторане. Послеобеденный визит в унылый санаторий был мучительным. Ася снова постоянно переходила то на «ты», то на «вы». Потом прогулка по Тверской. При этом позднее, когда мы сидели в кафе, между Райхом и Асей возникла крупная ссора, из которой можно было ясно понять, что Райх надеялся полностью сосредоточиться на русских делах, забросив из-за этого немецкие связи. Вечером одни с Райхом в моем номере: я изучал путеводитель, а он работал над статьей о «Ревизоре». – В Москве нет грузовиков, нет фирм, занимающихся доставкой etc. Самые маленькие покупки, как и самые большие вещи, приходится перевозить на крошечных санях с извозчиком.

13 декабря.

В первой половине дня я, чтобы лучше познакомиться с городом, предпринял большую прогулку по внутреннему бульварному кольцу к главному почтамту и обратно через Лубянскую площадь к дому Герцена. Я разрешил загадку человека с алфавитной доской: он торговал буквами, которыми помечали калоши, чтобы не спутать. Я снова обратил внимание на то, что многие магазины украшены елочными игрушками, так же как и за час до того, во время короткой прогулки с Асей, когда они постоянно попадались мне на Ямской Тверской. За витринным стеклом они порой выглядят еще более яркими, чем на дереве.

Во время этой прогулки по Ямской Тверской мы встретили группу комсомольцев, маршировавших под музыку. Эта музыка, так же как и музыка советской армии, производит впечатление соединения свиста и пения. Ася говорила о Райхе. Она поручила мне принести ему последний номер «Правды». Во второй половине дня Райх читал нам у Аси свой отзыв на прогон постановки «Ревизора» Мейерхольдом. Он очень хорош. До того, пока он спал в Асиной комнате на стуле, я прочел ей кое-что из «Улицы с односторонним движением».

Виктор Иваницкий. Без названия (Квартира Ильфов в Соймоновском проезде). 1933 г.

Во время моей большой прогулки в первой половине дня я заметил еще кое-что: торговки, крестьянки, ставят свою корзину с товаром перед собой (иногда и санки, вроде тех, на которых здесь зимой возят детей, вместо колясок). В этих корзинах лежат яблоки, конфеты, орехи, сахарные фигурки, наполовину скрытые платком. Можно подумать, что заботливая бабушка, перед тем как выйти из дому, собрала все, чем она может порадовать внуков. Все это она уложила в корзину, а теперь остановилась передохнуть по пути. Я снова встретил китайцев, продающих бумажные цветы, такие же, как и те, что я привез Штефану из Марселя. Но здесь, похоже, еще чаще встречаются бумажные животные, по форме напоминающие экзотических глубоководных рыб. Потом еще есть люди, чьи корзины полны деревянными игрушками, тележками и лопатками, тележки желто-красные, лопатки желтые или красные. Другие расхаживают со связками разноцветных флажков за плечами. Все игрушки сработаны проще и добротнее, чем в Германии, их крестьянское происхождение совершенно очевидно. На одном углу я обнаружил женщину, продающую елочные украшения. Стеклянные шары, желтые и красные, сверкали на солнце, словно это была волшебная корзина с яблоками, в которой одни яблоки были желтыми, другие красными. Здесь, как и в других местах, ощущается и непосредственная связь дерева и цвета. Это видно по простейшим игрушкам так же хорошо, как и по изящной лаковой росписи. – У стены Китай-города стоят монголы. Возможно, зима на их родине не менее сурова, а их обтрепанные шубы не хуже, чем у местных жителей. Однако это единственные люди, которые вызывают здесь сочувствие из-за климата. Они стоят на расстоянии не более пяти шагов друг от друга и торгуют кожаными папками; каждый точно такими же, как и другие. За этим, должно быть, скрывается какая-то организация, ведь не могут же они всерьез так безнадежно конкурировать друг с другом. Здесь, как и в Риге, существует прелестная примитивная живопись на вывесках. Ботинки, выпадающие из корзины, с одной из сандалий в зубах убегает шпиц. Перед турецким рестораном две вывески, как диптих, на которых изображены господа в фесках с полумесяцем за накрытым столом. Ася права, когда отмечает как примечательную черту, что народ везде, в том числе и в рекламе, хочет видеть изображение какого-нибудь реального события. – Вечером с Райхом у Иллеша{36 }. Позднее пришел директор Театра революции, в котором 30 декабря должна состояться премьера пьесы Иллеша. Этот директор{37 } – бывший красный генерал, который внес решающий вклад в разгром Врангеля и был дважды упомянут в приказе Троцкого по армии. Позднее он совершил какую-то политическую глупость, которая остановила его карьеру, а поскольку он когда-то был литератором, его направили на этот руководящий пост в театре, где ему, правда, почти нечего делать. Похоже, он довольно глуп. Разговор был не слишком оживленным. К тому же я, по совету Иллеша, был осторожен в речах. Говорили об эстетике Плеханова. В комнате совсем мало мебели, больше всего бросаются в глаза старая детская кровать и ванна. Когда мы пришли, мальчик еще не спал, потом его с криками отправляют в постель, однако он не спит, пока мы не уходим.

14 декабря (записано 15-го).

Сегодня я Асю не увижу. Ситуация в санатории обостряется; вчера ей разрешили выйти лишь после долгих переговоров, а сегодня утром она не зашла за мной, как мы договорились.

Мы собирались купить ткань ей на платье. Я здесь всего неделю, и уже приходится сталкиваться с большими трудностями, для того чтобы ее увидеть, не говоря уже о том, чтобы увидеть наедине. – Вчера до обеда она пришла торопливая, возбужденная, еще больше приводящая в замешательство, чем испытывающая замешательство сама, словно она боялась провести в моей комнате даже минуту. Я проводил ее до здания комиссии, в которую она была вызвана. Сказал ей о том, что узнал накануне вечером: что Райх рассчитывает получить место театрального критика в одном чрезвычайно влиятельном журнале. Мы шли по Садовой. Я в общем говорил очень мало, она рассказывала, очень возбужденно, о своей работе с детьми на детской площадке. Во второй раз я услышал историю, как на ее детской площадке один ребенок пробил другому голову. Странным образом я понял эту совсем простую историю (которая могла бы иметь неприятные последствия для Аси, однако врачи посчитали, что ребенок будет спасен) только сейчас. Это происходит со мной довольно часто: я едва слышу, что она говорит, потому что так пристально на нее смотрю. Она развивала свою мысль, как следует делить детей на группы, потому что никогда не удастся самых отчаянных – которых она называет самыми способными – занимать чем-нибудь вместе с остальными. Они скучают от занятий, полностью поглощающих нормальных детей. И вполне понятно, что Ася, по ее утверждению, добивается наибольших успехов с самыми отчаянными. Кроме того, Ася говорила о своей литературной работе, о трех статьях в латышской коммунистической газете, выходящей в Москве: это издание нелегально доставляется в Ригу, и для нее очень полезно, что ее там читают. Дом комиссии стоял на месте пересечения Страстного бульвара с Петровкой. Больше получаса я в ожидании ходил туда-сюда по этой улице. Когда она наконец вышла, мы пошли в Государственный банк, чтобы я поменял деньги. В это утро я был полон сил, и потому мне удалось говорить о своем визите в Москву и связанных с ним ничтожно малых шансах связно и спокойно. Это произвело на нее впечатление. Она рассказала, что врач, который ее лечил и спас, категорически запретил ей оставаться в городе и предписал лесной санаторий. Однако она осталась, испугавшись печального одиночества, которое означало пребывание в лесу, а также из-за моего приезда. Мы остановились перед меховым магазином, где Ася останавливалась уже во время нашей первой прогулки по Петровке. В нем на стене висел восхитительный меховой костюм, расшитый бисером. Чтобы спросить, сколько он стоит, мы вошли и узнали, что это тунгусская работа (а не «эскимосский костюм», как предполагала Ася). Оказалось, что он стоит двести пятьдесят рублей. Ася хотела его заполучить. Я сказал: «Если я его куплю, мне придется тотчас же уехать».

Илья Ильф. Уголок старой Москвы. Зима 1929/1930 гг.

Но она заставила меня пообещать, что я сделаю ей потом большой подарок, который она сохранила бы на всю жизнь. К Госбанку с Петровки нужно идти через пассаж, в котором находится большой комиссионный антикварный магазин. В витрине стоял редкий по великолепию шкаф в стиле ампир с инкрустацией. Дальше, ближе к концу, у деревянных стеллажей запаковывали и разбирали фарфор. Было несколько очень хороших минут, пока мы шли обратно к автобусной остановке. Потом моя аудиенция у Каменевой. После обеда я блуждаю по городу: к Асе я не могу, у нее Кнорин{38 }, очень важный латышский коммунист, член верховного цензурного совета. (То же самое и сегодня; пока я пишу это, у нее Райх, один.)

К вечеру я оказываюсь во французском кафе в Столешниковом, за чашкой кофе. – О городе: похоже, что византийские церкви не выработали собственной формы окна. Завораживающее впечатление, малопривычное: мирские, невзрачные окна колоколен и главного придела церквей византийского стиля выходят на улицу, словно это жилые дома. Здесь живет православный священник, словно бонза в своей пагоде. Нижняя часть храма Василия Блаженного могла бы быть первым этажом великолепного боярского дома. А кресты на куполах часто выглядят как огромные серьги, вознесенные к небу. – Роскошь, осевшая в обедневшем, страдающем городе словно зубной камень в больном рту: магазин шоколадных изделий Н. Крафта, магазин изысканной моды на Петровке, в котором большие фарфоровые вазы холодно, отвратительно торчат среди мехов. – Нищенство не агрессивно, как на юге, где назойливость оборванцев все еще выдает остатки жизненной силы. Здесь оно – корпорация умирающих. Углы улиц, по крайней мере в тех кварталах, где бывают по делам иностранцы, обложены грудами тряпья, словно койки в огромном лазарете по имени Москва, раскинувшемся под открытым небом. По-другому организовано нищенство в трамваях. На определенных линиях случаются более долгие остановки. Тогда в вагон просачиваются нищие или в угол вагона встает ребенок и начинает петь. После он собирает копейки. Очень редко можно увидеть подающего. Нищенство потеряло свое наиболее мощное основание – дурную социальную совесть, открывающую кошельки гораздо шире, чем сочувствие. – Пассажи. В них есть, как нигде в другом месте, разные этажи, галереи, на которых так же пустынно, как и на хорах в соборах. – В сравнении с огромной войлочной обувью, в которой расхаживают крестьяне и зажиточные дамы, тесно облегающие сапожки кажутся интимной частью туалета, наделенной всеми мучительными свойствами корсета. Валенки –

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Предисловие к первому изданию «Московского дневника» (Beniamin W. Moskauer Tagebuch / Hrsg. Von G. Smith – Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1980). Гершом (Герхард) Шолем (1897–1982) – специалист по иудаизму, в частности по иудейской мистике и каббалистике, профессор Еврейского университета в Иерусалиме (1933–1965). Познакомился с В. Беньямином в 1915 году и быстро стал его ближайшим другом.

В 1923 году эмигрировал в Палестину, после этого отношения между ними поддерживались только по переписке. Неоднократно побуждал Беньямина приехать в Палестину, однако Беньямин (одно время даже начавший для этого изучать иврит) так и не последовал его настойчивым призывам и приглашениям. Воспоминания Шолема, связанные с Беньямином, опубликованы в его книге «Вальтер Беньямин. История одной дружбы» (Scholem G. Walter Beniamin. Die Geschichte einer Freundschaft. 1975).

2

Курсивом в тексте дневника выделены слова и выражения, записанные Беньямином в латинской транслитерации по-русски. Частые мелкие ошибки и неточности передачи при этом не воспроизводятся, кроме тех случаев, когда это затрагивает структуру фразы (ср., например, далее – Ямская Тверская вместо Тверская-Ямская и т. д. – Прим. пер.).

Комментарии

1

Первоначальное заглавие московского дневника Беньямин замазал чернилами и приписал новое: «Испанское путешествие». Причины, побудившие его изменить заглавие рукописи, как и время, когда это было сделано, до сих пор не выяснены. Материалы дневника в переработанном виде вошли в ряд публикаций, подготовленных им в Москве и по возвращении в Берлин. Основным литературным результатом поездки был очерк «Москва» (см. БИЭ, с. 163–209). Несколько небольших статей публикуются в приложении.

2

Бернхард (Бернгард Фердинандо-вич) Райх (Reich, 1894–1972) – театральный режиссер и театровед. Свою театральную деятельность начал в Вене накануне Первой мировой войны, продолжив ее затем в Берлине с М. Рейнхардтом и в Мюнхене с Б. Брехтом. Испытал сильное влияние театрального авангарда (в том числе и русского) и марксизма. С 1925 г. жил в Советском Союзе, где занимался главным образом театроведческой деятельностью и критикой. В 1941–1949 гг. в заключении. Автор монографии «Брехт» (М., 1960). Опубликовал книгу воспоминаний (русск. изд.: Вена – Берлин – Москва – Берлин. – М., 1972). С начала 20-х гг. в тесных отношениях с А. Лацис (сыгравшей существенную роль в его увлечении левыми идеями), которая позднее становится его женой.

3

Ася (Анна Эрнестовна) Лацис (1891–1979) – актриса и театральный режиссер. Закончила гимназию в Риге, училась сначала в Петербурге в Психоневрологическом институте Бехтерева, а в 1915–1916 гг. – в Москве в студии Ф. Комиссаржевского.

В 1918–1919 гг. руководила в Орле Театром эстетического воспитания. В 1920–1922 гг. возглавляла театральную студию при Рабочем университете в Риге. В 1922 г. уезжает в Германию и работает в Берлине с М. Рейнхардтом, где знакомится с Б. Райхом. Вместе с ним переезжает в Мюнхен, где работает в 1923–1924 гг. ассистентом у Б. Брехта.

В 1925 г. возвратилась в Ригу, чтобы руководить театром при Клубе левых профсоюзов. Из-за преследований латышских властей была вынуждена весной 1926 г. покинуть Латвию и переехать в Москву. Работала в отделе народного образования, руководила первым детским кинотеатром в Москве. В 1928–1930 гг. была референтом по вопросам культуры в торгпредстве СССР в Берлине (в это время В. Беньямин пишет для нее «Программу пролетарского детского театра», см. GS II.2,763-769).

В 1930 г. вернулась в СССР, где работала режиссером латышских театров. В 1938–1948 гг. в заключении, а затем в ссылке. В 1948 г. возвратилась в Латвию, где руководила театром в Валмиере, а затем, после реабилитации, переехала в Ригу. Автор ряда работ о театре, в том числе немецком (Революционный театр Германии. М., 1935). Опубликовала в Германии книгу воспоминаний «Революционер по профессии» (Lacis A. Revolutionär im Beruf. München, 1971), которая была сочувственно принята левой интеллигенцией. Русский вариант воспоминаний появился позднее (Алая гвоздика. Рига, 1984). В. Беньямин познакомился с А. Лацис в 1924 г. на Капри. Их – судя по всему, достаточно сложные – отношения продолжались до 1930 г.; после возвращения Лацис в СССР они практически оборвались, хотя в 30-х гг. она послала Беньямину несколько писем, в которых призывала его приехать в Советский Союз.

4

В. Беньямин жил в Москве в государственной гостинице 3-го разряда «Тироль» на Садовой-Триумфальной, д. 7 (дом не сохранился).

5

После тяжелого нервного расстройства А. Лацис находилась на лечении в санатории проф. Рота в Благовещенском пер., д. 6 (дом не сохранился).

6

В 1925 г. В. Беньямин приезжал в Ригу, чтобы встретиться с А. Лацис.

Поездка эта была, по-видимому, во всех отношениях неудачной.

7

Театр им. Мейерхольда находился на Большой Садовой, д. 20 (здание не сохранилось).

8

Институтом Каменевой (или просто институтом) Беньямин называет BOKC (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей, которое находилось в то время на М. Никитской, д. 6, в бывшем особняке Рябушинского, позднее – дом A.M. Горького, сейчас – его музей), которым руководила О.Д. Каменева (1883–1941), сестра Л.Д. Троцкого.

9

Явная ошибка. Беньямин, скорее всего, имел в виду храм Христа Спасителя.

10

Домом Герцена (особняк на Тверском бульваре, д. 25, в настоящее время – Литературный институт) назывался центр писательских организаций, в том числе упомянутой Беньямином ВАПП (Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей; основная часть писателей, с которыми имел дело Райх, входили при этом в РАПП – Российскую ассоциацию пролетарских писателей).

11

Петр Семенович Коган (1872–1932) – историк литературы, критик, один из основоположников официального советского литературоведения. Президент Государственной академии художественных наук (основана в 1921 г.).

12

Речь идет о постановке «Дней Турбиных» M.A. Булгакова во МХАТе.

13

«Повесть непогашенной луны» Б.А. Пильняка была опубликована в конце 1926 г. в журнале «Новый мир».

14

Театральный художник Виктор Алексеевич Шестаков (1898–1957), начинавший свою театральную деятельность, как и А. Лацис, в Орле.

В 1922–1927 гг. он был художником Театра революции, затем – Театра им. Мейерхольда. В середине 20-х гг. входил, так же как и Райх и Лацис, в театральную секцию РАППа.

15

Жена В.Э. Мейерхольда, Зинаида Николаевна Райх (1894–1939), была ведущей актрисой его театра.

16

Позиция Троцкого изложена в его книге «Литература и революция» (М., 1924).

17

Григорий Лелевич (псевдоним, наст, имя Лабори Гилелевич Калмансон; 1901–1945) – наиболее видный представитель «левой» литературной группы напостовцев в составе ВАПП-РАПП, редактор журнала «На посту». Начинал революционными стихами, затем перешел к программным и теоретическим сочинениям: «О принципах марксистской литературной критики» (1925), «Творческие пути пролетарской литературы» (1925), «Марксистское литературоведение и биография художника» (1926). В начале 1926 г. в РАППе произошел раскол, в результате которого «левые» пролетарские писатели, лидером которых был Лелевич, оказались оттесненными от руководства ассоциацией. Погиб в ходе репрессий.

18

Книга литературно-философских фрагментов «Улица с односторонним движением» (Einbahn§trasse. Berlin, 1928), о которой идет речь, открывалась посвящением: «Эта улица называется улицей Аси Лацис, по имени инженера, пробившего ее в авторе».

19

Речь идет, по-видимому, об отце советского дипломата в Берлине А. Неймана (см.: Райх Б. Вена – Берлин – Москва – Берлин. М., 1972. С.166).

20

Неясная запись (описка?).

21

Гостиница «Ливерпуль» (позднее переименована в «Урал») находилась в Столешниковом переулке.

В этой гостинице Б. Райх некоторое время жил вместе с А. Лацис после ее переезда в Москву в мае 1926 г.

22

Эрнст Толлер (1893–1939) – немецкий писатель-экспрессионист.

Его драмы («Человек-масса», «Разрушители машин» и др.), благодаря острой социально-критической направленности, переводились и достаточно часто ставились в СССР в 20-х годах. Во время революции в Германии оказался в руководстве Баварской Советской Республики в 1919 г.; после ее поражения был осужден и провел пять лет в заключении.