Имперский рубеж

Но худа без добра не бывает, и образовавшееся до отлета «окно» юный поручик (перевод в армию автоматически повысил его в чине) решил посвятить изучению Москвы. Тем более что спонтанное решение поехать к черту на кулички, сперва принятое по единственной причине – как более разумная и пристойная альтернатива пуле в висок, – по зрелом размышлении обросло иными доводами и резонами.

Нет, Александр по-прежнему был уверен, что вражеская пуля или клинок его не минует, и уже в первом бою, покрыв себя славой, он падет смертью храбрых. А та, для кого и предназначалось все это, узнав о безвременной смерти поручика, смахнет слезу. Но… К примеру, тот же Лермонтов. Да, он тоже погиб, правда, не в бою, а на дуэли, но не в этом дело. Он прославил себя навеки.

Поэтому еще в Санкт-Петербурге, в магазине «Мюр и Мерилиз» была приобретена толстая тетрадь в прочном клеенчатом переплете, которой предстояло стать дневником нового первопроходца. И зародыш этого дневника, призванного обессмертить имя Бежецкого, уже имел место! Целых три страницы красивым убористым почерком! Дальше дело пока не пошло – не будешь же посвящать потомков в бюрократические тонкости перевода из гвардии в армию, заставлять их читать подробности о пересчете жалованья, выправке дорожного литера, пошиве мундира… Это мелко и недостойно Истории. А возвышенного, увы, пока было маловато.

Снежок приятно поскрипывал под подошвами ботинок (дворники здесь, во второй столице, оказались лентяями – не чета питерским), неяркое зимнее солнышко играло на куполах Ивана Великого и золотых орлах Кремля. Открывающийся вид просился на открытку. Чем, собственно, и пользовались иностранцы, отличающиеся от москвичей странноватой одежкой и не нашими манерами.

– О, руссиш официр! – К Саше кинулась пожилая пара в каких-то невообразимых расцветок дутых куртках и смешных панамках на головах – это при русском-то ядреном морозце. – Кенен зи битте… Э-э-э, – в затруднении почесал затылок немец. – Фото… Фото махэн!

Тут уж не нужно было иметь за плечами институт иностранных языков, чтобы уяснить очевидное. Александр улыбнулся радостно закивавшим, будто китайские болванчики, старикам, осторожно вынул из трясущихся рук дамы фотоаппарат с огромным объективом и сделал несколько снимков: немцы на фоне Кремля, немцы на фоне реки, опять Кремль, но в других позах…

– Данке шён! Нохайнмаль фото? На па… мять… – с трудом выговорил турист, указывая на место рядом с супругой, но поручик поспешил откланяться.

Эта встреча с путешественниками не стала для Бежецкого лишь забавной сценкой: ловя в объектив радостные морщинистые физиономии на фоне храма Христа Спасителя, он с раскаянием подумал, что так и не собрался до отъезда сходить в церковь, помолиться, исповедоваться на всякий случай… А все его несобранность: откладывал на потом, собираясь отдать дань вере в родной церкви Бежецких, расположенной на территории имения, да не получилось – настоятеля, отца Варсонофия, вызвали куда-то по неотложным делам, а задерживаться Саша не мог… Зато ничего не мешало это сделать немедленно.

Перейдя реку по Никольскому мосту, молодой человек поднялся по ступеням, ведущим к храму. Только не в главный, «парадный» зал, а в скромную Георгиевскую церковь, расположенную в основании здания. Несколько лет назад он уже бывал там вместе с отцом и до сих пор помнил низкие, какие-то уютные своды, навевающие мысли о старинных боярских теремах, запах воска и ладана. Почему-то сейчас, перед дальним и опасным путешествием, ему захотелось пообщаться с Господом именно так, приватно, а не чувствуя себя крошечной букашкой…

Бросив серебряный гривенник в церковную кружку, Саша взял тонкую желтую свечку и прошел, стараясь не слишком стучать каблуками, внутрь…

* * *

– Извините, у вас не занято?

Средних лет человечек, одетый в темное пальто и котелок, указывал пальцем на пустующее рядом с Сашиным кресло. Народу в зале ожидания аэропорта было немного, и пустых мест – предостаточно, но что же делать, если человеку приспичило сесть именно сюда?

– Не занято. Присаживайтесь, пожалуйста, – вежливо ответил юноша, собираясь снова прикрыть глаза и задремать.

Рейс в очередной раз отложили, видимо, загадочный «груз» так и не прибыл, но время было позднее, и хлебать киселя двадцать верст до Москвы на попутке или такси не только не имело смысла, но и не хотелось физически. По дороге из Санкт-Петербурга Саша так и не сомкнул глаз, взбудораженный грядущим, а теперь молодой здоровый организм брал свое. Да и не любитель был он, если честно, «ночной жизни».

– Куда направляетесь, коли не секрет? – прожурчал с соседнего кресла вкрадчивый голосок. – Уж не в Афганское ли королевство, часом?

– А вы откуда знаете? – Сон как рукой сняло: вот еще не хватало, чтобы сосед оказался каким-нибудь шпионом, как в дешевых телевизионных детективах.

– Как же не знать? – дробненько захихикал человечек. – Когда отсюда почитай половина туда едет. Гонят вашего брата, молодой человек, на убой ни за грош. Туда – молодых и здоровых, кровь с молоком, а обратно – если и не в ящике железном, то о трех ногах. Если вообще с ногами.

Бежецкий внезапно ощутил болезненный укол в сердце: собираясь пасть геройской смертью в первом же бою, он как-то не подумал, что в сражениях бывают не только невредимые и убитые, но и раненые. И нередко – так тяжело, что потом остаются калеками на всю жизнь. В голову сами собой полезли страшные картинки: безногие нищие, униженно просящие копеечку на церковной паперти, одноглазый и обезображенный ужасным шрамом ротмистр Калганов, ведший в училище тактику, однорукий инвалид Федотыч, служивший привратником в соседнем имении…

– Меня никто не гнал, – с трудом развеял он жуткие видения, роящиеся в наполовину уснувшем мозгу. – Я сам, добровольно еду.

– Зачем же? – ахнул, по-бабьи прикрыв рот ладошкой, незнакомец. – Неужто денег посулили?

– И не из-за денег.

– Тогда наверняка по несчастной любви, – убежденно сказал сосед. – Мол, коли не любит постылая, суну голову под пулю басурманскую – и поминай как звали!

Александр снова подивился прозорливости человечка, а тот уже совал ему в руку тоненькую книжечку в бумажной обложке.

– Почитайте, почитайте, молодой человек! Тут все как есть описано…

Но только пальцы успели прикоснуться к шершавой, плохого качества бумаге, как над ухом кто-то гаркнул фельдфебельским прокуренным басом:

– А ну, пшел отсюда, скнипа барачная!..

Саша вскинулся было оскорбленно, но слова, как оказалось, адресовались вовсе не ему.

А соседа уже не было на месте, бочком-бочком, как-то по-крабьи, так и не стерев с лица криво наклеенную улыбочку, он пробирался к выходу, споткнулся о выставленную в проход ногу в сверкающем – хоть глядись в голенище – сапоге, но удержал равновесие и под хохот, свист и улюлюканье порскнул в автоматические двери.

– Что ж вы это, поручик, со смутьянами разными тут лясы разводите? – Хрипатый бас принадлежал коренастому драгунскому ротмистру лет сорока на вид, щеголявшему Святым Станиславом в петлице расстегнутого на несвежей сорочке мундира и изрядно притом бывшему подшофе. – Или сами из них будете? Только перекрасились по случаю? А ну – отвечать мне как на духу!

– Да как вы… – задохнулся Саша, судорожно шаря рукой по поясу. – Как вы смеете, ротмистр? Да я вас на дуэль!..

Кровь бросилась ему в лицо, и, вероятно, он выглядел настолько убедительно, что драгун тут же сменил тон:

– Па-а-ардону просим, обознались! Ротмистр Морошевич! – впечатал офицер выбритый до синевы подбородок в ворот сорочки и четко, даром что пьяный, прищелкнул каблуками. – С кем имею честь?

– Кор… поручик Бежецкий, – ответил, встав на ноги: все ж таки хоть и не по форме одет офицер, а старше по чину.

– Недавно, поручик, а? – подмигнул, впрочем, совсем добродушно, ротмистр. – Еще путаемся?

– Месяца не прошло, – честно признался Саша.

– За что произведены? – продолжил допрос драгун, плюхаясь на место сбежавшего «скнипы». – Ничего, если я присяду? А то шампань в местном буфете явно нижегородского разлива… Это я к тому, что по возрасту вы, сударь…

– Из гвардии, – пожал плечами юноша, решив не обижаться понапрасну. – Переводом в армию.

– Да ну? Серьезно? И за какие такие грехи? Картишки? Женщины-с?

– Ни то ни другое. Я сам, добровольно написал прошение…

– Так вы герой? Не сердитесь, поручик, просто в наши продажные времена… И куда направляетесь?

Бежецкий пожал плечами и сообщил, после чего ротмистр вскочил на ноги (ну не вскочил – поднялся, пошатываясь) и заключил засмущавшегося молодого человека в крепкие объятия, обдавая сложным ароматом водки, колбасы, французского сыра и чего-то еще. Кроме шампанского почему-то.

– Так чего же вы сидите тут в одиночестве, мой герой! – заорал он на весь зал. – Идемте со мной сейчас же! Тут рядом собралась весьма приличная компания – сплошь наши, ни одного штафирки[15], – я просто обязан выпить с вами, поручик, на брудершафт!

И увлек, приобняв за плечи, поручика за собой, остановившись на миг лишь для того, чтобы швырнуть книжечку «скнипы» в урну, и умудрился, несмотря на подпитие, не промахнуться метров с трех.

– Там ей и место, поручик! – убежденно заявил он. – С этими социалистами…

– Так это социалист был? – оглянулся непроизвольно Саша на двери, за которыми сгинул незнакомец: в его семье демонстративно сторонились политики, но при одном упоминании всяких «эсеров» и «эсдеков» дедушка Георгий Сергеевич кривился, словно невзначай раскусил гнилой орех, а отец хмурил брови и играл желваками на щеках.

– Социалист, анархист, либеральный демократ – какая разница? Я бы всю эту разношерстную сволочь зашил в мешок и утопил. А перед тем десяток кошек туда засунул! – расхохотался ротмистр. – Слыхали, была в Китае такая казнь в старину? Кошки воды боятся, дуреют и…

Ротмистр с такими подробностями и тяжеловатым солдатским юмором расписал оное китайское зверство, что впечатлительного юношу едва не замутило. Офицеры уже входили в небольшой ресторанчик, где за столиками коротали время в одиночку и компаниями другие бедолаги, ожидающие задержанных рейсов.

– Прошу любить и жаловать, господа! – подтолкнул Сашу к нескольким офицерам, сдвинувшим вместе три стола, на которых карты и деньги причудливо чередовались с бутылками, закусками, пепельницами, полными окурков, и почему-то лакированным парадным ботинком, тоже набитым до отказа окурками. Тут же, на сдвинутых стульях, дремал хозяин обуви – юный, может быть лишь чуть-чуть старше Александра, мичман, зябко натянувший на голову воротник своего «вороного» мундира. – Поручик Бежецкий, вчерашний лейб-гвардеец, проездом из Петербурга в Кабул.

– Стакан поручику! – прогудел здоровенный, сутулый, похожий на медведя, ради шутки облаченного в мундир, пехотный капитан. – Присаживайтесь, сударь, у нас тут по-простому…

Кто-то любезно подставил Александру стул, без всяких церемоний скинув с него ноги мичмана, слава богу, спавшего разутым (тот даже в такой неудобной позе не проснулся, продолжая похрапывать), кто-то сунул в руки чайный, до краев налитый стакан…

– Виват поручику!

Выпитая залпом водка обожгла горло, и в голове почти сразу зашумело…

* * *

– Молодой человек! – Чья-то рука трясла Сашу за плечо. – Вы не опоздаете на свой рейс?

Он с трудом сфокусировал зрение на зажатых в руке картах, но масть и картинки все равно плясали перед глазами, то скрываясь в облаке каких-то темных звездочек, роящихся в глазах, то становясь четкими, чуть ли не объемными. Червовая дама кокетливо улыбалась ему слева, заставляя пикового короля сердито хмурить брови, значки бубен, крестей, пик и червей играли в чехарду, выстраиваясь в вообще невозможные комбинации вроде двенадцати пикобубен или двадцатки треф. За столом, кроме него и давешнего ротмистра, оставалось всего двое офицеров, но один из них мирно спал лицом в тарелке с квашеной капустой, колебля дыханием приставший к губе листочек, а второй, не обращая ни на что окружающее внимания, упорно пытался согнать со скатерти изображенную на ней тропическую бабочку. Остальные, включая мичмана в носках (ботинок с окурками оставался на месте), куда-то пропали.

«Зачем я здесь? – мучительно попытался вспомнить Александр, но все попытки вызывали лишь головную боль и приступы тошноты. – Зачем так напился?..»

– Отстаньте, – не глядя, попытался он стряхнуть с плеча чужую руку. – Не ваше дело…

– На ваш самолет объявлена посадка. Пойдемте.

– Зачем? Я никуда не лечу…

– Пр-р-равильно! Пошел вон, штафирка! – подал голос ротмистр, приподнимая все пустые бутылки по очереди и покачивая их в воздухе, тщетно пытаясь найти хоть одну, из которой можно выцедить хотя бы каплю спиртного. – Д-давай лучше выпьем, Саша!..

Чьи-то руки подхватили поручика под мышки и решительнейшим образом дернули вверх, ставя на ноги. Карты были бесцеремонно выдернуты из руки и швырнуты на липкий от пролитого стол.

– Пойдемте. Где ваши вещи?

– П… п… по какому праву?

– По самому полному. – Невидимый доброхот едва не волоком потащил юношу к выходу.

У самых дверей Саша вдруг понял, что еще немного и случится конфуз.

– Постойте… – задушенно выдохнул он. – Мне необходимо…

Доброхот вздохнул и увлек страдальца в закуток с ватерклозетами.

– Делайте свои дела, а я отлучусь на минуту, – последовал приказ, но Саша уже не слышал…

Когда желудок был опустошен до дна, Бежецкий наконец обрел способность более-менее связно мыслить. Но лучше бы и не обретал: перед мысленным взором пронеслись карты, собственные руки, щедро отсчитывающие купюры из не слишком уж обширных запасов. Выдернутый из кармана кошелек продемонстрировал сиротливый бумажный рубль и горстку мелочи. Исчезли даже два золотых империала из потайного кармашка, врученные перед отъездом дедушкой «на крайний случай».

«Что я наделал!.. – ужаснулся поручик. – Я же все свои деньги проиграл!.. А как же… До жалованья ведь еще… Катастрофа!..»

Дверь распахнулась, и на пороге возник толстяк лет пятидесяти, лысоватый и краснолицый.

– А-а-а! Пришли в норму, поручик?

«Кто это?..»

– Вот что значит молодость, – похвалил лысый господин. – Пяти минут не прошло, а он – как огурчик! Держите! – Он сунул в руки Бежецкому комок влажноватых купюр и два империала. – Спрячьте и впредь оставьте привычку сорить деньгами. До добра это не доводит, юноша.

– Я не возьму… – сделал слабую попытку оттолкнуть деньги Саша. – Ротмистр их у меня выиграл… Это бесчестно… Карточный долг…

– Ротмистр Морошевич – мерзавец и шулер, – жестко ответил незнакомец, глядя прямо в глаза Александру. – За что и был в свое время с позором изгнан из полка. Болтается теперь, как дерьмо в проруби, между Екатеринбургом и Москвой и, пользуясь случаем, обирает до нитки мальчишек вроде вас. И, между прочим, деньги отдал сам, безропотно, стоило на это обстоятельство и несколько прочих намекнуть. А за выпитое и съеденное вами я отделил десятку. Этого хватит с избытком. Еще и на чай останется.

– Но остальные…

– Остальные – взрослые опытные люди. Сами знали, с кем садятся за стол. Вам же, поручик, только предстоит влиться в их ряды. И чем скорее вы повзрослеете – тем лучше. Для вас же.

Странное дело, Саше совсем не хотелось спорить…

* * *

– Сожалею, поручик, – полная крашеная блондинка за толстым стеклом была непреклонна. – Но билетов до Кабула нет.

– Как нет? – опешил Александр, проталкивая обратно в окошечко кассы отвергнутый литер. – Мне непременно нужно… Я на службу… Вот, у меня предписание… – лепетал он, судорожно расстегивая «молнии» дорожного несессера в поисках папки, запропастившейся, как назло, неведомо куда.

– Не трудитесь, молодой человек, – снизошла до объяснений кассирша, пожалев, видно, молодого человека. – Рейсы на Кабул отменены распоряжением генерал-губернатора. Две недели как. Вам надо было с военными лететь, прямиком.

– Почему? Как отменены?

– Ну, это не мое дело… Говорят, что пилоты боятся летать из-за опасности быть сбитыми. Помните июньский инцидент? Если желаете, могу выдать билет до Тегерана.

– Да вы что? Это же совсем в другую сторону!

– Ну, или до Лахора.

– Это тоже не то…

– Баку.

– Совсем не подходит.

– Тогда ничем не могу помочь.

Кассирша вынула из стола какие-то свои бумаги и погрузилась в их изучение, демонстрируя всем видом, что Бежецкий ее больше не интересует. Что ему еще оставалось делать?

Поручик почесал в затылке и уныло обежал взглядом зал тесноватого, по столичным меркам, аэровокзала, раскаленного, невзирая на совсем не арктическую температуру снаружи, жарящим на всю мощь отоплением. Исключая нескольких азиатов в неизменных полосатых халатах и огромных лохматых шапках (как они только не преют в такой жаре?), сидящих в своих привычных членовредительских позах на полу перед телевизором, да дремлющего в кресле европейца, он был пуст.

В голове гудело, словно по ней всю ночь колотили молотком, во рту ощущался мерзкий вкус, который никак не получалось удалить ни минеральной водой из буфета, ни любым другим напитком. Помогло бы, конечно, радикальное средство, но Александр твердо знал, что похмеляться поутру – верный признак алкоголизма, а во-вторых… Щуплый, неопределимого в принципе возраста азиат за буфетной стойкой в ответ на скромную просьбу о кружечке пива лишь разразился длинной тирадой на незнакомом языке, показывая то на потолок, то на пол, и бушевал до тех пор, пока поручик, извинившись, не отошел. Видимо, ничего алкогольного здесь не продавали в принципе. Азия-с…

Как и с чьей помощью грузился вчера в самолет, Александр не помнил. Волна эйфории от внезапного возвращения денег, с которыми уже простился, повернула какой-то выключатель в мозгу и гуманно скрыла подробности последующего полета. Воспоминания начинались лишь с объявления диктора о заходе на посадку.

Саша подхватил свой багаж и уселся в паре кресел от дремлющего, странно знакомого соотечественника. А кем иным мог быть плотный лысоватый мужчина в парусиновом пыльнике, белоснежном и мятом настолько, будто его постирали, высушили, но забыли отгладить?

«Черт побери! – подумал Саша, откидываясь на низкую пластиковую спинку и скрещивая на груди руки, что выдавало в нем крайнюю степень раздражения. – Неужели придется застрять тут надолго?»

Наземное путешествие совсем не входило в его планы. Более тысячи верст, по горным дорогам грозящих превратиться в полторы, а то и все две… Это же просто с ума сойти! Лавры Семенова-Тянь-Шанского, Пржевальского и прочих славных первопроходцев прошлого не то чтобы не привлекали молодого офицера, но… Долг есть долг, а начинать карьеру с позорного опоздания на несколько дней или даже недель – что может быть хуже?

Но предаться самобичеванию, равно как совершенно фантастическим планам относительно захвата первого попавшегося самолета или строительства монгольфьера из подручных средств, вчерашний корнет не успел.

– Э-а-а-а-о-о-у! – душераздирающе зевнул сосед, потягиваясь всем своим плотным телом до хруста в костях (и в хлипковатом для него кресле тоже). – Который час, поручик? Я посадку не проспал?

– Четырнадцать сорок две, – автоматически бросил взгляд на циферблат наручных часов Саша. – До ташкентского рейса еще три часа, до екатеринбургского – пять. Спите на здоровье.

Расписание он успел изучить досконально, благо светилось на табло, расположенном прямо напротив ряда кресел, и было совсем куцым.

– О-о! Чуть не опоздал, – засуетился толстяк. – Понимаете, ночь на ногах, а в самолетах сплю я очень плохо… – Он вынул из-под кресла огромный мягкий баул, перетянутый ремнями, и клеенчатую сумку. – Вам-то легче – после вчерашнего. Счастливо оставаться.

«Странно… Куда это он? И откуда меня знает?»

– Если не секрет, сударь: на какой рейс вы торопитесь?

– Я? На кабульский, естественно.

– Но… А в кассе мне сказали…

– Это, так сказать, частный рейс, юноша. – Мужчина торопился и нетерпеливо оглядывался на стеклянные двери. – Нужно же людям летать, несмотря на все отмены. Мне вот позарез в Кабул надо – что, я должен ждать здесь у моря погоды или через Тегеран добираться? Нашлись сорвиголовы из числа бывших военных летчиков, организовали перевозки.

– Но мне тоже нужно в Кабул…

– Серьезно? Значит, вчера… Ха, надо будет рассказать кому-нибудь! Тогда идемте со мной, раз нужно. Думаю, что и для вас местечко найдется. Только живее, живее – нас ждать не будут!..

Увы, торопились попутчики зря. На пустынном летном поле даже следов нужного им самолета не было. Только метрах в двухстах плавился в дрожащем над бетонными плитами воздухе силуэт огромного «Пересвета» с эмблемой Российских Императорских ВВС на фюзеляже. Было не слишком жарко – примерно как в середине сентября в средней полосе, и налетающий откуда-то ветерок заставлял сторониться тени, но солнышко припекало от души, так что не верилось, что на дворе декабрь, считаные дни остаются до Рождества, а Петербург и Москву засыпает снегом. Саше в зимней шинели и меховом форменном картузе, да после вчерашнего возлияния, было совсем некомфортно – пот струился по спине и вискам. Он от души завидовал новому знакомому, как видно, хорошо знакомому с местным климатом.

– Это не наш! – махнул рукой толстяк, назвавшийся Иннокентием Порфирьевичем, в сторону «Пересвета». – Кто ж такую махину погонит? Частникам такое не потянуть. Нет, наша птичка поменьше будет. Чего же они запаздывают-то? Да вы расстегнитесь, поручик! Не переживайте, никто тут вас за это не обвинит.

Саша и Иннокентий Порфирьевич пристроились к группке разношерстных пассажиров, толпящихся у края летного поля, будто на остановке трамвая. Тут были четверо военных в разных чинах, обменявшихся с корнетом приветствиями соответственно иерархии (Бежецкий с удовлетворением ответил на приветствие пехотного прапорщика, радуясь, что он тут не самый младший по чину), несколько господ явно купеческого сословия – русаков и азиатов, пара путейцев, молодой священник в походной рясе, лучезарно улыбнувшийся юному корнету, и даже две дамы – молоденькая, лет двадцати на вид, и дородная матрона бальзаковского возраста. К удивлению Александра, его попутчика тут хорошо знали, поскольку кое с кем он обменялся рукопожатием, старшей даме облобызал ручку, зардевшуюся младшую потрепал по щечке, а со священником перекинулся несколькими фразами вполголоса.

– Не переживайте, господа! – громогласно заявил артиллерийский капитан с перекинутой через руку шинелью (Саша уже последовал его примеру и чуть-чуть облегчил самочувствие, хотя до нормы было далековато). – Аренда аэродрома стоит немалых денег, поэтому время пребывания на земле наши героические соколы сокращают до минимума. Не волнуйтесь – прибудут в лучшем виде. Авиация, тем более военная, нас никогда не подводила, поверьте мне на слово!

– Но они же опаздывают! – возмущался один из инженеров.

– Не опаздывают, а задерживаются, – назидательно поднял кургузый палец артиллерист. – У вас что: на руках билет с точным временем отправления?

– Нет, но нас известили о времени…

– Раз нет билета, то не волнуйтесь…

Вполуха прислушиваясь к разговору, Саша обратился к новому знакомцу, только что закончившему беседу с особой духовного сана:

– У меня на руках литер…

– Э-э, нет, батенька, – улыбнулся толстяк. – Тут эта бумажка не подойдет. Насколько я знаю – оплата только наличными. До Кабула – «катенька».

– Прилично… – присвистнул Бежецкий, прикидывая свои финансовые возможности.

– А что вы хотели? Форс-мажор! – щегольнул иностранным словечком Иннокентий Порфирьевич. – И тарифы, естественно, повыше, чем у регулярных авиакомпаний. Вы случайно не стеснены в средствах? Вчера я ваши финансы не пересчитывал… Если что – могу ссудить.

«Что, черт подери, за оговорки?..»

– Что вы, что вы! – вслух заверил он. – Ста рублями я располагаю.

– Тем более. А литер сдадите в Кабуле. В полевое казначейство. И получите на руки денежки. Рублей сорок, если не ошибаюсь.

– Да, сорок два. С мелочью.

– А вот мелочью не бросайтесь. Особенно серебром. Афганистан, скажу я вам, не Россия-матушка. Кое-что там, конечно, подороже, чем у нас, но, ручаюсь, вы будете приятно удивлены дешевизной, царящей на тамошних рынках. И вообще… А звонкую монету принимают там исключительно тепло – даже выше обменного курса. Ну, да сами увидите…

– Летит!.. Летит!..

Прервав речь на полуслове, Иннокентий Порфирьевич завертел головой, надеясь высмотреть приближающийся самолет. Но Александр увидел его раньше…

– Разве ЭТО летает?!

* * *

Оказалось, что допотопная «Комета» все-таки летает, да еще как. Если верить объявлению пилота по радио, полет проходил на высоте восьми тысяч метров, да еще с приличной для такой развалюхи скоростью – семьсот с чем-то километров в час. Да и внутри салона было довольно уютно. Не как на самолетах российских авиакомпаний, но и не так, как ожидалось, судя по непритязательному внешнему виду «летающего дедушки». Единственное, что смущало Бежецкого, так это надписи по-английски везде, где можно. Но что взять с «лайнера», несущего на фюзеляже гордое имя «Афган Эйр»? Ладно хоть экипаж оказался русским…