Святилище любви

– Конечно, это кто-то из вас вздумал протащить шлюху на мой корабль. И бросьте врать! Думаете, не сможете обойтись в плавании без того, чтобы не почесать свой блуд о женский передок? Сколько хлопот вы доставляете себе, не желая следовать моему примеру! Для меня любой из вас сгодится, чтобы получить удовольствие и избавиться от избытка семени! А вам нужна баба… Ну что ж, путь до Птелея[21] долог – так и быть, оставьте ее себе. Только знайте: я не потерплю никаких свар и драк из-за нее. Первый же ревнивец будет отправлен за борт вместе с этой рыжей тварью. Но все же мне хотелось бы знать, кто сунул ее в корзину. Признавайтесь, ну? Клянусь, что никто не будет наказан, скорее, наоборот… получит награду!

Однако свободные от вахты мореходы, сбежавшиеся на крик Никареты, молчали, несмотря на это обещание. Помалкивали и гребцы, старательно работая веслами. Похоже, посулы капетаниоса их не слишком обрадовали.

Никарета оглянулась – и вдруг увидела Колота, который с преувеличенным старанием составлял корзины, которые развалились, пока вытаскивали девушку. Почувствовав взгляд Никареты, мореход воровато обернулся, бросив на нее испуганный взгляд, – и у девушки больше не осталось никаких сомнений насчет того, кто именно запихнул ее в корзину.

– Это сделал он! – мстительно прохрипела Никарета, ткнув пальцем в Колота. – Ударил меня по голове, а потом сунул в корзину!

– Да ты же свалилась без памяти и никак не могла видеть, как я тебя туда затолкал! – заорал возмущенный Колот, но тут же прикусил язык, поняв, что сам себя выдал, да еще самым нелепейшим образом.

Кругом захохотали.

– Болван! – с ненавистью буркнул Яннис. – Я ж говорил тебе, чтоб ты выбросил ее за борт!

– Ничего подобного ты мне не говорил! – сварливо защищался Колот. – Ты ушел смотреть за погрузкой в трюм и оставил девку мне. А я решил позаботиться о товарищах…

– Ну что ж, это просто великолепно! – кивнул капетаниос. – Я всегда говорил, что для мореходов дружба и товарищество очень много значат! И за это ты должен быть вознагражден, Колот. Ну и ты, Яннис, тоже, поскольку именно к тебе пришла эта девка. Кто из вас желает первым получить награду?

Яннис и Колот разом попятились.

– За каждый шаг назад я буду вычитать из вашего жалованья по драхме, – сказал капетаниос с проказливой усмешкой. – Однако тот, кто первым явится за моей наградой, – тот, наоборот, получит лишнюю драхму.

Яннис и Колот переминались с ноги на ногу с самым несчастным видом, переглядываясь и подталкивая друг друга, но не делая ни шагу вперед.

– Давайте, давайте, ребятки, все равно этого не миновать, – крикнул сверху, со своего мостика, рулевой. – А потом, в утешение, первыми потретесь об эту девку: ведь благодаря вам она оказалась здесь.

– Ты прав, мой красавчик, – с необыкновенной нежностью отозвался капетаниос и послал смазливому рулевому воздушный поцелуй.

Но тотчас лицо его стало не просто суровым, но даже злым.

– Считаю до трех! – рявкнул он так свирепо, что Яннис, махнув рукой, шагнул вперед.

Распустив пояс своих штанов, он повернулся спиной к капетаниосу и встал на четвереньки.

– Задницу повыше! – скомандовал тот, приспустив свои штаны, обнажив естество и подступив поближе к чреслам Янниса.

Тот хрипло стонал в лад с движениями капитана. Поднял побагровевшее лицо и устремил ненавидящий взгляд на Никарету:

– Ну, погоди у меня, поганая тварь, я до тебя доберусь… ползком ползать будешь!

– А что будет с тобой, когда до тебя доберусь я! – пригрозил Колот, который уже тоже спустил штаны и приготовился получить свою долю «вознаграждения» от капитана.

– Эй вы, не пугайте девчонку, ей ведь еще предстоит иметь дело со всеми нами! – загалдели, хохоча, гребцы и прочие мореходы, которые – кто с сочувствием, кто с отвращением, а кто и с завистью – поглядывали на Янниса, с которым все еще забавлялся капетаниос.

Никарета затравленно озиралась, с ужасом представляя свою участь. Ей уже приходилось становиться жертвой насилия, но тогда это были двое мужчин, которые владели ею до тех пор, пока не иссякло переполнявшее их семя. Боги смилостивились над Никаретой и даровали силы сбежать от пресытившихся и крепко уснувших насильников. Но если после грубых «ласк» тех двоих она была страшно измучена и стонала от боли при каждом шаге, то что же станется с ней после того, как ею поочередно овладеет несколько десятков мужчин?! Да она умрет раньше, чем свою долю удовольствия получит половина из них… Конечно, если ее еще раньше не прикончит ненависть Янниса и Колота!

Ну уж нет! Разве для того спасала ее Афродита в самые мучительные и нелегкие мгновения ее жизни?..

И в то мгновение, когда капетаниос громко закричал в приступе наслаждения, а Яннис, вторя ему, мучительно застонал от боли и все мореходы уставились на содрогающуюся пару, Никарета вскочила, одним прыжком оказалась у борта, перемахнула его – и камнем рухнула в сине-зеленую, соленую, упругую волну, пронизанную тысячами солнечных искр.

Троада[22]

Скамандр иногда называют Ксанфос – Желтый, потому что вода в этой реке и впрямь желтая. Даже шерсть овец, пивших из нее, окрашивалась в этот цвет. Говорят, именно поэтому на берегах Ксанфоса живет особенно много рыжеволосых людей.

Вода в Скамандре то ласкает, то жжет, ведь у него два источника: один холодный, другой теплый. Теплая вода струится от подошвы горы Иды, а холодная стекает с одной из ее вершин, которая называется Котила.

Места эти славны в истории Эллады. Скамандром назывался также холм, на котором некогда стояла великая Троя, а бог реки собственной персоной принимал участие в Троянской войне и даже пытался потопить Ахилла, разгневанный тем, что тот завалил течение реки трупами троянцев. Однако Скамандру пришлось отступить перед Гефестом, который был на стороне ахеян[23] и направил на реку вал огня, едва не иссушившего Скамандр до самого дна.

Однако все это – предания давно минувших дней…

Однажды, в самый разгар месяца панамос (афиняне именуют его скирофорион[24]), на круглом камне на берегу Скамандра стояла Никарета и взволнованно смотрела на тихую, отливающую бронзой заводь, в которой дробилось и дрожало ее отражение.

Ей было очень страшно.

Она с малых лет купалась в этой реке, прекрасно знала, где стремнина, где тихие заводи, умела глубоко нырять, долго оставалась под водой, а когда ей нужно было глотнуть воздуха, то делала это совершенно незаметно, подняв к поверхности воды только рот.

Подруги, которые приходили купаться вместе с Никаретой, ужасно пугались, начинали кричать, что она утонула, – и тут Никарета, хохоча, выныривала, очень довольная собой.

Словом, раньше она никогда не боялась Скамандра. Раньше – до этого вот дня, потому что никогда еще она не совершала тайный обряд. А сейчас настало для этого время…

Вдруг девушке почудился какой-то шорох за спиной. Она резко обернулась, испуганно прикрывшись ладонями, однако там никого не оказалось. Только какая-то птаха, испугавшаяся невесть чего, спорхнула с ветки и всколыхнула своим серым маленьким тельцем заросли сладко пахнущей глицинии.

В это же самое время позади раздался громкий плеск.

Никарета вновь обернулась, но по зеленоватой глади только круги расходились: видимо, рыбка поднялась к поверхности да всплеснула хвостом.

Конечно, здесь никого нет и бояться некого. И уже пора набраться решимости произнести заветные слова, которые произносит здесь в свое время каждая невеста из их селения.

Говорят, будто даже из других мест приезжают сюда младые девы накануне замужества. Никарета, правда, никого из чужих не встречала, но ведь это таинство – то, что происходит на брегах Скамандра, сюда с толпой подружек или родни не приходят!

Привезли девицу в Троаду, сходила она одна, потихоньку от других, к Скамандру, окунулась в его волны, произнесла заветные слова – и может возвращаться в свои родные места в блаженной уверенности, что теперь ей нечего тревожиться за свою судьбу.

Общеизвестно, что всякая дева, которая желает, чтобы брак ее был счастливым и чтобы великие бессмертные боги благословили его множеством здоровых детей, должна отдать свое девство Скамандру, покровителю этой реки. Обычай сей ведется издавна, с тех времен, когда здесь еще стояла Троя, а то и раньше…

Тауза, мать Никареты, тоже когда-то ходила на поклон к речному божеству.

Ну что ж, Таузе грех жаловаться на Скамандра: после старшей дочери, Никареты, она родила еще шестерых – правда, от трех разных мужей, но, что самое удивительное, ее, вдову, обремененную малышами, охотно брали замуж, хотя даже девки сохли в безбрачии.

Сейчас Тауза снова вдовела, однако никто не сомневался, что это долго не продлится.

– Ты только ничего не бойся, – наставляла мать Никарету. – Окунись с головой, раздвинь ноги пошире и дай волне проникнуть в тебя, в самую твою глубину! Скамандр не любит трусливых девственниц, которые за свой передок дрожат так, словно там невесть какое сокровище сокрыто. Всё, как говорят умные люди, хорошо в меру, и девство лишь юной деве пристало. Но когда она уже иссохла от того, что никакой мужчина никогда не тискал ее грудей и не раздвигал ей ноги, а по-прежнему девичьей скромностью кичится, – это, знаешь ли, смеху подобно! Отдай всю себя божеству без стыда – и Скамандр щедро вознаградит тебя!

Никарете было, конечно, страшновато, однако она твердо намеревалась исполнить все, что требовалось. И Влазис, ее жених, на этом настаивал – ведь он тоже вырос в этих местах и с детства усвоил, что семейное благополучие полностью зависит от Скамандра.

Мназон, отец Влазиса, владел единственной в этих местах харчевней да еще лесхой[25] у подножия горы Иды, где лежали, неумолимо покрываясь пылью веков, останки некогда величественной и баснословной Трои и куда толпами являлись странники, непременно желавшие поклониться месту гибели благородного Гектора, непобедимого Ахилла, злосчастного Патрокла и других великих героев седой древности, воспетых Гомером.

Денежки так и текли в мошну хозяина лесхи и харчевни! Это была самая богатая семья в округе, и Влазис отлично знал, что он, пусть кривоногий и приземистый, с приплюснутой головой и носом, больше похожим на крошечный орешек, невнятно выговаривающий слова (о чем свидетельствовало его имя, которое значило «косноязычный»), был бы подарком для любой девушки из Троады, а если выбрал для себя бесприданницу Никарету, то потому, что эти огненные, золотисто-рыжие волосы так и впились в его сердце, словно волшебные щупальца-волосы горгон, от которых, по рассказам людей сведущих, не уходил ни один мужчина – до тех пор, когда самая младшая и самая красивая и них, Медуза, не отдалась морскому богу Посейдону в храме Афины – глупышка, неужто другого места во всей Элладе не нашлось?! – за что и была жестоко наказана ревнивой и воинственной богиней-девой: обращена в змеевласое чудовище, от которого всякий мужчина бежал со всех ног!

Мназон, конечно, выбрал бы для сына невесту побогаче, однако Влазис уперся: подавай ему рыжую зеленоглазую Никарету, и все тут! Ну, Мназон и смирился, поскольку желание сына было для него законом… К тому же он сильно надеялся получить от Никареты внуков более приглядных, чем его собственный обожаемый сынок. Уже назначен был день, когда Влазис и Никарета, увенчанные миртом и розами, пойдут к храму Афродиты, чтобы, по обычаю, получить благословение богини и с этого мгновения называться мужем и женой. Но прежде всего Никарете следовало сходить в тихую заводь Скамандра и там совершить священный обряд.

И вот она стоит на берегу, пугливо озираясь, и никак не может решиться произнести заветные слова.

То ли ветерок стал свежее и захолодил обнаженную спину, то ли холодит ее некое вещее предчувствие? Отчего показалось Никарете, что после слов, которые она сейчас произнесет, совершенно изменится ее судьба?..

«Ну да, изменится, – уговаривает она себя, – а как же, ведь я выйду замуж за Влазиса и стану жить в его богатом доме, не зная ни в чем отказа…»

Но нет, чудится девушке, будто сейчас поднимется ветер – и унесет ее прочь от родных мест, и долго будет носиться она по воздушным волнам, словно сорванный бурей листок, пока не опустится вновь на землю… но где? В каких дальних далях?!

Никарета прижала руки к сердцу, которое так и трепетало в страхе, и вдруг… вдруг она явственно услышала чей-то голос с небес, женский голос:

– Не страшись, Никарета! Никогда ничего ты не бойся! Все, что случится с тобой, пойдет лишь во благо тебе, даже если мучением сочтешь ты события эти. Ну а я и мой сын – мы всегда будем рядом, что б ни случилось, до самой смерти твоей!

Никарета запрокинула голову и попыталась что-нибудь разглядеть в небесах, но солнце так било в глаза, что из них сразу потекли слезы.

Девушка зажмурилась.

Кто это говорил?! С небес вещают боги, это всем известно… Неужели и к ней обратилась какая-нибудь богиня?!

«Я и мой сын – мы всегда будем рядом…»

Ах, да неужели Никарете посчастливилось услышать голос Афродиты? Неужели ее благословила сама Афродита, богиня любви, посулив покровительство свое и своего сына Эроса?! И богиня велела ничего не бояться…

– Возьми же, о Скамандр, мою девственность! – выкрикнула Никарета заветные слова и, зажмурившись, бросилась в тихие воды, готовая покорно и радостно принять все, что бы с ней ни случилось.

Погрузилась с головой, коснулась ногами дна, оттолкнулась и всплыла – и в то же мгновение оказалась охвачена чьими-то сильными руками.

От неожиданности Никарета чуть не захлебнулась! Попыталась было вырваться, но тут же покорно отдалась неожиданным объятиям – ведь это, конечно, сам Скамандр явился на ее зов!

Так вот как это бывает…

Скамандр целовал ее, тискал, гладил, ласкал, оплетая сильными ногами, и внезапно Никарета ощутила боль в лоне, когда в нее вместе с водой проникла плоть речного божества. Скамандр двигался, вздыхал, стонал, кувыркаясь вместе с Никаретой в волнах, ее лоно пылало от его движений, холодело от водяных струй, проникающих в него, и Никарета ощущала, как вместе с болью из нее по капле истекает девственность.

Наконец Скамандр вырвался из нее и прошептал:

– Плывем к берегу.

Никарета повиновалась, и вот они вышли из воды, и она, наконец, осмелилась взглянуть на Скамандра.

Ах, как же он был красив! Совершенно такой, каким и полагается быть речному божеству: с мокрыми светлыми волосами, с которых струилась вода, словно серебристые капли, и его серые глаза тоже отливали серебром, а тело было золотистым, гладким, сильным, словно тугая волна Скамандра, и среди светлого влажного пушка в межножье восставало его мужское орудие, готовое сражаться и побеждать.

При мысли о том, что сей божественный фаллос только что побывал в ее лоне, Никарета ощутила жар и томление в чреслах и, повинуясь ласковым рукам Скамандра, опустилась на траву, а речной бог вновь овладел ее телом, причиняя враз и боль, столь сладостную, что она была схожа с наслаждением, и наслаждение, столько острое, что оно напоминало боль.

Как и положено существу неземному, Скамандр был неутомим, ну а Никарета, всего лишь смертная женщина, истомленная первой в ее жизни мужской страстью, скоро устала – и крепко уснула посреди объятий и поцелуев, и уже не чувствовала, как Скамандр утолил последний всплеск своего вожделения, а потом, на прощание, приникнув к устам спящей Никареты жарким поцелуем, заботливо перенес ее с солнцепека в тень, радостно засмеялся, затем устало потянулся, вошел в волны реки, нырнул – и скрылся из виду.

Когда Никарета проснулась, только легкая боль в лоне напоминала о случившемся. Она поднялась, надела свой старый короткий хитон – и пошла в селение, жалея о том, что у нее нет красивого куска ткани для гиматия, ибо, конечно, девушке, которой только что обладало божество, следует принарядиться! Однако дома она расчесала свои прекрасные, волнистые, рыжие волосы и заплела их в плексиду[26] в знак того, что она теперь не девушка, а значит, больше не должна ходить с распущенными волосами.

– Ты зачем заплела плексиду? – удивилась мать. – Ты можешь это сделать, только когда станешь женщиной.

Никарета растерянно моргнула.

Но ведь отдать кому-то свою девственность – это и значит стать женщиной! Женщиной ее уже сделал Скамандр, разве мать этого не понимает?!

– Но ведь я уже отдала свое девство Скамандру, – робко возразила она.

– Какая же ты еще глупышка, Никарета, – усмехнулась Тауза. – Это всего лишь обряд… а истинной женщиной тебя сделает Влазис после брачной ночи. Уже скоро, потерпи совсем немного, ведь свадьба завтра!

«Значит, я стану женщиной только после брачной ночи», – понятливо кивнула Никарета и снова распустила волосы.

Ей ужасно хотелось кому-нибудь рассказать о том, как ею овладел Скамандр, но это было таинство, а значит, пришлось держать язык за зубами.

Влазис при встрече покосился на свою невесту не без опаски, как всегда смотрят мужчины на женщин, которые отмечены божеством. Он с нетерпением ждал завтрашнего дня свадьбы, вернее, брачной ночи, когда восторжествует над ее телом – и Никарета узнает свое место и в постели: под мужем! – и в жизни: под пятой мужа!

Что же до Никареты, она тихонько вздыхала о том, что красавцами, видимо, бывают лишь божества: впервые осознала она, сколь же непригляден ее жених. И ведь придется всю жизнь смотреть на эту уродливую физиономию!..

И вот, наконец, настал этот день – день свадьбы! На голову Никареты возложили венок из белых роз и мирта. В таком же венке стоял перед ней Влазис, то и дело сдвигая его на затылок, а порою громко чихая: так уж на него действовал сладкий запах роз! Он мечтал о том, чтобы поскорей снять венок, но это было возможно лишь после того, как они с Никаретой, под предводительством жреца, трижды обойдут вокруг храма Афродиты и получат благословение богини.

После этого можно будет заполучить Никарету в свою полную власть и сорвать с головы эти паршивые розы.

Нынче на берегах Скамандра собралось особенно много путешественников, желающих увидеть развалины Трои, но, прослышав о свадьбе, они предпочли это веселое зрелище созерцанию обломков, покрытых вековой пылью, а потому вдоль дороги, ведущей к храму Афродиты, стояла изрядная толпа.

Люди выкрикивали благословения и восхищались красотой невесты. Те же, кому хотелось что-то сказать по поводу внешности жениха, вежливо помалкивали и лишь сочувственно вздыхали, глядя на прекрасную девушку, которой придется жизнь провести рядом с этим кривоногим, косноязычным уродцем с таким недобрым лицом.

Никарета, которую разморило от солнца и сладкого вина, поднесенного им с Влазисом его родителями, еле передвигала ноги и, с трудом сдерживая зевки, поглядывала по сторонам. Лица людей, стоявших вдоль дороги, сливались в одну сплошную улыбку большого рта, выкрикивающего приветствия, благословения, пожелания счастья или солененькие напутствия Влазису.

И вдруг ее сонное оцепенение как рукой сняло. Среди каких-то мужчин стоял и улыбался, разглядывая новобрачных… Скамандр!

Ну конечно! Никарета сразу узнала его необыкновенные серебристые глаза, прекрасное лицо и светлые, отливающие серебром волосы! И, вне себя от счастья, она закричала во весь голос:

– Смотрите! Вон там стоит Скамандр, которому я вчера отдала свою девственность! Он пришел полюбоваться свадьбой и поздравить меня!

Галера Драконта Главка, Эгейское море

Эгейское море в месяце таргелионе[27] – лучшем месяце в году! – спокойное, ласковое и мягкое, словно плотный синий шелк. Все четыре брата ветра: Борей, Нот (его иногда еще называют Африк), Зефир и Эвр, а также их подручные: Киркий, Апелиог, Аргест и Кекий[28] – чудится, предугадывают каждое желание мореходов и дуют именно в том направлении, куда держит путь та или иная галера, наполняя ветром ее парус и облегчая работу гребцов.

Разумеется, ветры помогают только тем мореплавателям, которые перед выходом в плавание позаботились принести воздушным братьям богатые жертвы!

Драконт Мейкдон Главк, знатный житель Коринфа и судовладелец, галера которого шла с острова Скирос в Коринф, мог в этом смысле ни о чем не беспокоиться. Он вовремя позаботился обо всем, посетив храм Четырех ветров, коим была знаменита Линария, главная бухта Скироса. Как вышли из нее, так все время дул попутный западный Зефир, изредка подхватываемый Нотом, при содействии Аргеста, поэтому капетаниос этой галеры рассчитывал оказаться в родной Лехейской гавани уже через сутки.

Драконт подремывал на палубе, удобно умостив темноволосую голову на пухлых и мягких коленях своей наложницы Фэйдры.

Настоящее свое имя красавица уж и позабыла: Фэйдрой, то есть «яркой», ее назвал Драконт, купивший эту рабыню именно за ее удивительно яркие, сияющие, словно черное пламя, глаза и черные волосы, настолько гладкие, что в них отражалось солнце и они напоминали расплавленную смолу, струящуюся с головы девушки до самых пят. Фэйдра была критянкой, а поскольку далекие предки Драконта некогда явились в Коринф именно с Крита, он питал особую тягу к женщинам с этого волшебного острова, который в былые времена держал в крепком кулаке всю Элладу и могущество которого рухнуло вскоре после того, как на Крит попал легендарный Тезей: сын афинского царя Эгея, который прошел через Лабиринт и убил человеко-быка Минотавра.

На Скиросе, где Драконт оказался по своим торговым делам, он навестил место, где, согласно преданию, Тезей был сброшен со скалы царем Ликомедом.

Впрочем, существовала и другая легенда. По ней выходило, что Ликомед тут вообще ни при чем, а Тезей бросился в море сам, по своей воле, повинуясь обычаю Эрехтидов, к роду которых он принадлежал: ведь именно таким образом погиб и его земной отец Эгей, десятый царь Афин. Поскольку Тезей был зачат от Посейдона, который явился к его матери Эфре в образе Эгея, некоторые островитяне со Скироса уверяли, что Тезей прыгнул в море именно по зову своего истинного отца, владыки морей.

Побывал Драконт также и в тех местах, где, немного позднее, провел свою юность – при дворе все того же царя Ликомеда! – непобедимый Ахиллес, скрываясь от участия в Троянской войне под женским одеянием. Правда, это одеяние не помешало ему слюбиться с дочерью Ликомеда Дендамией и вместе с ней произвести на свет Неоптолема, иначе называемого Пирром.

Записывая на восковые таблички все эти интересные истории (он вообще был охоч до всяких баек!), Драконт немало поездил по Скиросу на одной из тамошних маленьких лошадок, которые здесь заменяли ослов.

Их порода так и называлась – скирос. Высотой они не превышали двух локтей и двух с половиной палестр[29] и, хоть были не слишком удобны для высокого и длинноногого Драконта (а ведь он был гораздо ниже ростом, чем его отец, не зря носивший имя Мейкдон, что значит – высокий!), все же очаровали его своим покладистым нравом, неприхотливостью и привязчивостью. Он был бы не прочь увезти пару скиросов в Коринф, чтобы начать их разводить: ведь эти лошадки оказались бы просто незаменимы на крутых и опасных горных тропах между городами Коринфом и Афинами, а особенно – между Коринфом и Мегарой! Однако люди сведущие предостерегли Драконта, что он напрасно потратится на покупку: скиросы, по непонятной прихоти богов, могут жить только на своем родном острове. В чужих краях они не приживутся – и прежде всего потому, что не выдержат даже самого короткого пути по морю.

Услышав это, Драконт понимающе кивнул. Его любимый пес по кличке Аристократ тоже не переносил морской качки. Именно поэтому Драконт не взял его с собой на Скирос, хотя понимал, как тяжело его верному другу в разлуке. Да и сам он скучал по верному белому, в черных пятнах, псу египетской породы, которая попала в Элладу через Анатолию[30].

Неудачей со скиросами Драконт был огорчен, но не слишком, потому что вовсе не за лошадьми приехал он на остров. Отправка судна с темной охрой, незаменимой для художественных промыслов, и уговор на продажу железной руды в Коринф можно было считать очень удачными сделками, которые должны были прославить Драконта среди других судовладельцев и купцов, а главное – принести ему немалые барыши.

Однако эти барыши были бы сущими пустяками по сравнению с теми богатствами, которые могла сулить разработка мраморных месторождений, скрытых в недрах Акрокоринфа![31] Мрамор с успехом добывали на Скиросе. И не только мрамор – Драконту стало известно, что в пещерах, выдолбленных близ Линакрии, некогда находили золотые жилы!

Драконт заглянул в Пентекали и Диатрипи – так назывались эти пещеры – с самым равнодушным видом. На самом же деле он успел бросить весьма внимательный взгляд на вкрапления фосфороса, там и сям украшавшего бело-розовые мраморные стены пещер и рассеивавшего подземную тьму особым, неярким, холодным свечением. Совершенно такой же бело-розовый мрамор с такими же фосфоресцирующими вкраплениями он видел в мраморных пещерах Акрокоринфа, которые прилегали к дому Главков (далекими предками Драконта этот дом отчасти был выдолблен в скале – подобно тому, как строились многие жилища на их родном Крите, – а отчасти пристроен к ней), а значит, считались собственностью Главков.