Индульгенции

Лидия так и не узнала, что мы вообще были знакомы, и что это знакомство стало одной из причин того, что я не верил в ее возвращение к здоровому мировосприятию. Михей видел, что когда-то она сломается, и ждал. Он надеялся, что все пройдет хотя бы под его контролем, и Лидия вновь станет молодой и глупой и начнет карьеру этакой Эм-Си Вспышкиной Кокаинового Королевства. А вместо этого – она окончательно потеряла сердечный ритм где-то под Новый год со своим чересчур молодым кавалером, который сам теперь бог знает, где. Круто ли ей было перед тем, как ее двигатель встал без шансов на повторный запуск, я не знаю. Хотелось бы верить, что круто. В состоянии определенного кайфа, наверное, легче откидывать копыта. Только мне это проверять совсем не хочется, да и никому бы не стал советовать. В любом случае, Михей стал центром нашей с матерью нарковселенной. И я не вижу в этом ничего предосудительного. По крайней мере, хоть это нас с ней связывало.

Не знаю, почему я вообще вспомнил обо всем этом сейчас. То, что кофе горьковат, вызывает больше беспокойства. Во мне нет ни капли жалости и сострадания ко всем участникам этой ситуации. Мне просто плевать на них всех. Я отключен от этого. Сейчас меня скорее беспокоит сатанинская физиономия очкастой ведущей, потому что мне начинает казаться, что она смотрит именно на меня и говорит со мной. Не допив кофе, я кидаю на стол расчет и ухожу.

В глаза бьет чересчур агрессивное зимнее солнце, и я вынужден судорожно выдергивать из кармана солнечные очки. Воздух пахнет осенью и пылью, и снега не видать. Я вспышками вспоминаю узкие улочки, отрешенную суету на Марияхильферштрассе, светофоры с однополыми парочками и мое внезапное одиночество в последний день перед последним же выездом в Швехат, когда ее телефон оказался выключен. В последний раз мы танцевали под довольно динамичный, как всегда, сет ван Дайка. Уставшие, мы пошли в отель пешком, и она смеялась и потеряла где-то свои туфли, и последние двести метров мне пришлось нести ее на руках. Я знал, с кем она будет, когда я улечу. Но это не вызывало во мне никаких эмоций. Когда она ушла утром, я думал лишь о…

По дороге в аэропорт мне постоянно попадаются на глаза социальные плакаты «Stay fair – Take care», и на них – полноценная разнополая семья, что кажется мне странным, причудливым, полунамеком среди бесконечного гей-парада этого города. Но самое важное – я не понимаю, что значит этот девиз, хотя такая фраза наводит на множество вариантов, и уже в аэропорту…

Из забвения меня вышвыривает таксист, громко и бестактно сообщая, что я приехал. Я стягиваю остававшиеся на мне почти весь день солнцезащитные очки и неторопливо выдаю водителю пару тысячных банкнот и дожидаюсь сдачи, потому что меня расстроил его тон по приезду. Ненавижу хамство. Это не значит, что формальные ублюдки, творящие дерьмо с лживыми любезностями на языках, мне ближе. Просто мне кажется, что возмущаться – это не преференция слуги, не его функционал. Но посади водителя автобуса на такси бизнес-класса – и он все равно останется водителем автобуса.

В приемной я не снимаю очков, потому что вокруг незнакомые лица, и мне не нравится смотреть на них, и мне проще делать вид, что я это делаю. Я жду около получаса, после чего мой отец выходит, деловито приветствует меня и приглашает зайти в его кабинет.

– Я сейчас договорю с человеком, и перетрем, ага?

Киваю, отпиваю кока-колы и оставляю полупустую бутылку на столе у вечно недоумевающей, судя по выражению лица, секретарши.

Минут десять я слушаю болтовню моего отца и какого-то бизнесмена – вроде как, с Ближнего Востока или типа того. Его зовут Хаджи, и он похож на араба, но что делать арабу в офисе моего папки, у которого всего-то группа компаний на несколько городов России с завозом товара из Китая? Попытки условного араба заглушить акцент столь сильны, что я не могу разобраться в том, какой у него акцент, но это не столь важно. Может, он из Египта? Египет моему отцу что-то поставляет, об этом я наслышан. Впрочем, меня больше интересует то, как выглядит сейчас сам отец. Напряженный рот, глубокие морщины на лбу, постоянно сосредоточенный взгляд и всегда одинаково короткая стрижка, подчеркивающая ширину всего лица – все в нем выдает типичного самостийного дельца, которого, при должном переодевании, можно спутать с работягой. И все это будет верно, в какой-то степени. Когда-то он, наверняка, был старателем – вылавливал золото из куч дерьма, разбросанных по стране. Теперь же он, скорее, специалист по выживанию. И не самый лучший, что бы там ни думали его халдеи. Хаджи – явно один из его поставщиков, либо потенциальный поставщик. По концу разговора этого не понять. В первом случае, папка, вероятно, обещал ему все оплатить, да еще и добавить какие-нибудь penalty fees; во втором – рассказывал, как здорово будет с ним работать и какой он крутой Плательщик-Всегда-В-Срок. В любом случае, беседа заканчивается полюбовно.

– Знаете, Игорь, – с глупой улыбкой выговаривает Хаджи, – я многое узнал о вашем народе и о Европе, пока работаю с вами. Но мне рассказали разные вещи, и некоторые я до сих пор не понимаю.

– Умом Россию не понять, – поднимает палец вверх отец, едва не вынуждая меня подколоть его в пику его задору.

– Я во многом читал и во много слышал – у вас считается нормальным после близости с женщиной пойти в туалет или закурить. Но вот у нас – у нас так нельзя. У нас самое страшное, что можно сделать после близости с женой – это пойти в туалет.

– Почему же? – не удерживаюсь от возможности подать голос.

– Понимаете, Антон, – оборачивает ко мне взгляд удивительно крупных карих глаз Хаджи, – в нашей культуре принято оставаться с женщиной, если ты доволен ей. Самое страшное для нее – это если мужчина ушел в отхожее место. Она сразу подумает, что так плохо… то есть, так плоха она, простите мой русский, что мужчина готов делать что угодно – хоть испражняться, – лишь бы не остаться с ней. Почему так? В чем особенность?

– Глубокая мысль, – нетерпеливо хлопает по подлокотнику кресла отец. – К следующей нашей встрече я обязательно обдумаю ее и что-то скажу.

– А у Вас, Антон, нет мысли на этот счет? Почему так выходит?

– Думаю, моему отцу виднее. В плане того, как вести себя с теми, с кем был близок, он гораздо опытнее, – отвечаю без тени иронии.

Короткая пауза, которую заполняют только тупая улыбка не знающего, что еще сказать, Хаджи, да звук, с которым нервно расчесывает щеку отец.

– Что ж, не будем задерживать Хаджи, – наконец, находит свой шанс папка.

Хаджи протягивает мне руку, и я пожимаю ее, не вставая с кресла и не меняя выражения лица. Он вроде как хочет что-то добавить, но вовремя понимает, что это лишнее.

– Спасибо, что подождал, – разыгрывает вежливость в мой адрес отец. – Я вернусь, как провожу нашего друга. Никуда не уходи.

С полнейшим безразличием отпускаю сладкую парочку и утыкаюсь в смартфон, чтобы избавиться от навязчивых уведомлений о нескольких десятках непрочитанных сообщений. Разумеется, теперь я очки могу снять. Вокруг ни одного лица, да и обстановка достаточно знакомая. Отец давно снимает себе здесь что-то вроде штаб-квартиры. И долго еще будет снимать, так полагаю. Он-то до последнего не отойдет от дел.

Араб, кстати, поднял забавную тему. Деловая этика заставила его найти что-то отвлеченное от бизнеса в завершение беседы, но получилось не очень удачно. Автогол своего рода. Да, я готов заняться чем угодно после секса с очередной телкой, лишь бы не видеть ее раскрасневшегося лица с потекшей косметикой или вообще без нее. Но зато я не устраиваю групповые молитвы, перекрывающие движение на Петроградке, теракты в самолетах и не воюю круглосуточно якобы во имя заветов своей священной книги. Мой бог заставляет меня лишь трахаться, нюхать и танцевать. При этом все выживают. Или почти все. Но, конечно, гораздо важнее проявлять уважение к девкам, которых все равно упаковываешь, как шоколадного Деда Мороза, только в черное или – если ты другого культа, – одеваешь только в платья в пол и держишь дома без проникновения спереди до свадьбы. Какая там ценность жизни в сравнении с выполнением требований поросшего мхом культа, действительно.

За всем тем враньем, которым окружили себя…

Леша

…а мы нажрались тогда вдребезги, – продолжает вспоминать Жора, хотя его байки меня уже утомили – благо, ни одна из них не может быть новинкой для меня.

Жора съехал с ушей какой-то девицы и нашел меня. Впрочем, я думаю, что он и без меня нашел бы кого-нибудь здесь, учитывая формат заведения. Само мое присутствие здесь должно было его запутать, ищи он для беседы мужика моего склада, но не тут-то было. Я тут спрятался от моего окружения, а Жора просто пришел поднажраться, чтобы соорудить очередную байку, начавшуюся с пьяной выходки. А мне куда деваться, ну? Не все же дома пиво пить или в бар ходить за тем же, только дороже, а значит – меньше по литражу.

Мне сейчас не вспомнить, как именно я познакомился с Жорой. Вроде, как-то я заезжал в его сервис, он сделал все быстро, и мы заболтались, но таких случаев множество, а вот Жора – уникально проблемная личность. Приезжий из глубинки, работал поначалу в печально известном сервисе на Ополчения, но, рассорившись с руководством, стал работать в одной частной лавочке недалеко от моего дома. Жора – неплохой слесарь, но чересчур назойливый собеседник, а с учетом тех слухов о его второй профессии, которые ходят чуть ли не по всему городу, болтать лишнего с ним не хочется. Жора банчит, и этим все сказано.

– Я тут на неделе, когда был мороз, встречался со старым знакомым. Как раз с тех времен…

– У тебя есть провод для зарядки? Для зарядки регистратора, – прерываю Жору темой, куда как более актуальной, чем байки о сельской жизни.

– Не. Для айфона зарядка есть. Но вряд ли перемыкнем. Вообще сдох?

– Да. То ли провод, то ли сам регистратор. Хрен победишь, – вздыхаю и закидываю в себя, наконец, последнюю стопку текилы. – Ладно, проехали.

– Ага, – взгляд Жоры застревает где-то в толпе, отвлекаясь от меня – к моей вящей радости. – Мне бы надо кое с кем переговорить. Не уходи.

– Я поеду уже.

– Музыка не нравится? – беглый взгляд Жоры и такая же ухмылка показывают, насколько он занервничал; он начинает отходить и протягивает мне вялую ладонь. – Ну, давай.

– Не мой стиль играет. Бывай, – жму руку и протираю свою пятерню о джинсы.

Саша, который, кстати, затащил меня сюда, благополучно слился, и мне самому пора домой. Меня здорово беспокоит отсутствие регистратора, но ездили же как-то раньше вообще без них. Уже на выходе я замечаю, что Жора нашел кого-то, чтобы поговорить на повышенных тонах, но шум тонет в долбящей музыке, а в драку это действо не перерастает.

А если бы и переросло? Я бы сунулся, ну? Черта с два. Я только недавно нашел новую работу, в моей семье не так все здорово, как хотелось бы, и лишние проблемы мне ни к чему. Особенно жорины. Когда я сажусь в «газель», Жора уже толкается на улице с каким-то пареньком и что-то громко и с красивой артикуляцией высказывает ему. Это не должно стать моей проблемой. Но если никто не решится их остановить, кроме меня, ну?

Ага. А потом – зависнуть тут, попасть в заваруху, дождаться ментов, приехать домой в три ночи. Впрочем, и так уже поздно. Но я работал почти до конца суток. Что тут поделать. Мне пора. Жора не маленький. И не мой друг, что более важно.

Выезжаю на Боровую и, скрипя, что называется, сердцем, прокатываюсь мимо трех полицейских машин, пасущихся справа у дороги. Разворачиваться у них перед жалом было бы непростительной ошибкой. Свист электрички, уносящейся от Воздухоплавательного, пробуждает во мне какую-то глубокую, невыносимую тоску. Будто бы что-то в этой жизни я сделал не так, и этого уже не исправить. Но я проехал мимо гайцов. Права при мне, и через полчаса я буду дома. Все здорово, ну? Именно так. Единственное – зря я хлопнул те три стопарика. По крайней мере, последний был лишним, да и пошел как-то боком. Но как-нибудь, не торопясь, точно доеду. Не впервой, что греха таить. Как-то вообще через Ленобласть пьяный ехал ночью, через все мыслимые посты, и ничего. А сейчас – едва охмелел, да и то – с голодухи.

Чтобы не думать об этом, вспоминаю о жене. Говорят, многие бабы сходят с ума, когда сидят в декрете. Начинают творить всякую ересь, нести ахинею, становятся неряшливыми. Но моя-то сидит уже давно – с моего принципиального одобрения, – и, вроде, цела рассудком, держит дом, да и с сексом у нас все в порядке. Может, это просто исключение из правил, и это я – такой везунчик, да и дело с концом. А, может, мужики сами не знают, что делать с женами в декрете. Я – счастливый человек. Вряд ли что-то может меня сдвинуть с того мнения, что…

Игорь

…завершает эту тираду.

– Это потому что Алекс так сказал?

На имени этого хлыща у меня скрипят зубы.

– Это потому, что я был на этом производстве и все видел своими глазами. Позавчера. Там все отлично, и там работают люди. А ты хочешь скинуть все это в счет долгов по импорту сраному арабу или кто он там. Отличная идея, ага.

– Это Алекс тебе влил это дерьмо в уши, – выразительно тычу пальцем в лицо Антону и рывком отхожу к столу, чтобы налить себе чего-нибудь, пока меня не сорвало с резьбы.

Антон усмехается и закидывает ногу на ногу. Что же я породил, господи прости? Наливаю пол-стакана черного «дэниелса» и пытаюсь сесть, но ноги не гнутся, как не поднимается и рука со стаканом.

– И вообще, – облизываю пересохшие от нахлынувшей жажды губы, – с каких это пор ты веришь мне, воспитавшему и поднявшему тебя родному отцу меньше, чем какому-то полуграмотному юристу?

– С детства, – нахально и показушно морщится этот засранец. – Примерно лет с десяти.

– Отлично. Яблоко от яблоньки, господи прости.

– Так уж случается, – усмехается и вздыхает. – Случай многое решает, папка.

– Не называй меня так.

– Попробую.

– Но насчет случая – это ты верно. Я вот тут недавно ехал ночью по городу, и видел, как какое-то животное подросткового возраста бросилось на «газель».

– Как увлекательно, – снова дерзит Антон.

Уход с темы разговора помогает мне немного очухаться и сесть в кресло.

– Я к тому, что все круто меняется в одночасье. Сейчас ты поддатое веселое чудище или водитель-профессионал, а спустя несколько долей секунды – дохлое окровавленное тело или уголовник. И кто тебя поддержит во всем этом?

– Ну, явно не случайные люди – на это ты намекаешь? Ты-то, небось, свинтил по-быстрому.

– Не верится, что я это слышу.

– Опровергни.

– Не стану. Я все записал на регистратор и даже сохранил запись. Не знаю, зачем.

– Так отдай запись ментам, – вздыхает Антон, показывая, как он утомлен всем этим разговором.

– Зачем это? – ухмыляюсь и пытаюсь отпить, но могу только смочить губы – не лезет в горло.

– Просто чтобы все знали, как было. Это так сложно?

– Европейский менталитет, человек – человеку, – посмеиваюсь. – А у нас – управдом – друг человека. По мне – так пьянь получила свое, а водила – просто жертва ситуации.

– Плевать. Просто неплохо бы хоть иногда делать что-то не за бабки.

– Да я просто из принципа пальцем не пошевелю ради этого пролетарского отребья.

– Царь до челяди без интереса, ага?

Эти шуточки меня вот-вот доведут. Чувствую воротник из жара по всей шее.

– А что не так?

– Ты уверен, что можешь себе это позволить? Ты же вроде как христианин, если верить кресту, который ты на себе таскаешь.

– Что это значит?

– Так, ничего.

– Намекаешь?

– Нет. Просто взываю к совести.

– Я просто не хочу помогать пьяной или обдолбанной швали – вроде той, из-за которой твоя сложносочиненная мамаша откинула копыта.

– Да ладно. Ты-то только и рад был окончательному решению последней проблемы, – бестактно вытягивает ноги и закидывает ладони за голову, бросая мне вызов.

– Не говори так.

– А что?

– Да то, – стучу кулаком по столу и вскакиваю просто потому, что нет сил усидеть. – То, что власть над моими делами перешла в руки малолетнего пустоголового повесы, которому я по жизни дал слишком много. И продолжаю давать слишком много – особенно карманных денег.

– Ты это зря, – как-то слишком спокойно выговаривает Антон и встает.

– Ты не заслужил этой власти! – пытаюсь объяснить ему громко, поскольку спокойный тон не пробивает его язвительность.

– Ага.

Тем не менее, он просто уходит к двери.

– Я хочу, чтоб ты понял, кто твой настоящий друг – твой отец или этот пройдоха в костюмчике от «армани».

Он замирает у открытой двери.

– У меня нет друзей.

И уходит, не прощаясь. Дверь закрывается за его спиной, но я-то, конечно, догонять его не стану. Не дорос еще щенок… Черт!

– Антон! Вернись! Твою мать!

Да уж, именно мать его таким сделала. Дурной пример заразителен. Я снова чувствую, как сохнут губы, и пытаюсь вкинуть в себя эти жалкие полстакана, но не могу. Нажимаю кнопку на столе и громко требую у Лизы принести мне воды.

Ему просто нужно время. Мне кажется, все дело в этом. Он смотрит на мелкие поступки, на локальные блага. А нужно смотреть в перспективе. Все они – молодые, – сейчас слишком торопятся и на советы мудрых людей немного остыть и придержать коней только отмахиваются. Они чувствуют острую конкуренцию, хотя борются не за выживание, а всего лишь за доминирование в мирное время. Долбанные стартаперы пишут свои приложения для таксистов или рекламщиков и зарабатывают на этом за месяц больше, чем я мог в свое время за год, причем постоянно рискуя и ходя по краю. Они все считают, что мы – поднявшиеся в девяностые, – поголовно бандиты и распильщики, но лично я вкалывал, как проклятый, и не принадлежал к тем «конкретным пацанам», которые просто приходили, убивали людей и забирали у них все без голливудской лирики. Я был одним из тех, кто договаривался с ними, и это дорогого стоило, но я вытащил это все, оброс связями, стал человеком, которого уважают – не за то, что он написал программу для сбора таксистов на битых «лансерах» и «грантах», а за способность не теряться в ситуациях, когда можно потерять все, чего достиг, одним неверным шагом. Я посмотрел бы, каково стало этим двигателям торговли с их рекламой и системами распределения неграмотных работяг, если б все сразу стали такими умными, успешными и независимыми. Если бы все стали писать рекламные программки и игры вместо того, чтобы работать. Если бы кончились таксисты и производители товаров, которые так упорно рекламируют – что стали бы делать эти сраные, господи прости, хипстеры? Вот-вот, пошли бы на улицу, искать легкой добычи. Слабохарактерные, недоразвитые, легко поддающиеся на любые уговоры с голодухи. И тогда пришла бы справедливость, и такие люди, как я или даже как мой товарищ Сафронов, несмотря на все его дерьмо, научили бы этих обсосков жить по понятиям, а не в интернете, в идеалистических грезах о справедливости и свободном рынке.

Я подожду, конечно. И только в самом крайнем случае начну подключать юристов, чтобы решить вопрос по-плохому. Если, конечно, это возможно. Пока что мне все в один голос говорят, что нет. Но я знавал людей, которые…

Леша

…и никого больше. Не хочу видеть никого из них. Единственное, чего я хотел в последний раз, когда был на воле – это приехать домой. А теперь меня держат в СИЗО уже вторую неделю, будто бы я какой террорист, ну. А всего-то делов – пьяное тело выскочила на капот перед пешеходным переходом. Вот только тело-то дорогое.

То-то меня сразу удивило, что все прошло так быстро. Протокол осмотра нарисовали прямо на месте, хотя обычно таскают по отделам ДПС, как баранов, и ДТП на три копейки оформляешь пол-дня. Но что уж там – мы же скоты, к нам и отношение соответствующее. Но меня-то приняли по-царски. Освидетельствование сразу провели, права, считай, до конца лишения отобрали, ну а теперь вот это. Хотя, в отделении я сидел часов шесть вместо положенных двух. Так адвокат сказал – мол, два часа, и баста, а меня, чтобы закрыть на два месяца до главного суда, мурыжили в сидячем состоянии и в наручниках. Но я-то тогда не возбухал – куда там, по пьянке. Мозги-то протрезвели, а вот кровь – нет.

Я не раз пытался представить, как оно было бы, поменяй я что-то в тот вечер. Мог бы взять такси? На последние карманные, но мог. Мог бы просто спать лечь в кабине? Мог, хотя и холодно. Лучше бы простыл, ну. Мог даже просто ехать шепотом. Но торопился. Мог посидеть с Жорой. И его оттянуть от того непонятного парня, да и сам не задавить дочь какой-то крупной шишки при деньгах. А теперь – прилип я по полной. Обо всем этом я думаю каждый день. А вот мой типа адвокат – видимо, нет. Я его давно не видел.

В камеру возвращается Миша. Он вроде парень нормальный, но малость мутный, ни с кем особо не разговаривает. На этот раз я решил его достать. Может, хоть драка срастется, на худой конец. Я подсаживаюсь к нему на шконку и начинаю новый разговор, что и для меня редкость.

– Ну, че, Мишань? Опять мурыжили?

– Ага, – он открывает свою маленькую книжонку, которую уже перечитал вдоль и поперек, и вроде как читает.

– Слушай, ты не пойми превратно, но че-то не могу понять – что тебе за статью шьют?

– Думаешь, тебе оно надо? – он убирает взгляд от книги, и его губы дрожат.

– Да ты не подумай че. Ну, ты вроде нормальный пацан, и все такое. Значит, подставили тебя. Может, обдумаем вместе…

– Нечего обдумывать, – почесывает щеку и убирает книгу; это победа. – Состоятельная дама откинула копыта. Я оказался рядом, в неудачном положении. Состоянии, точнее. У нее было много наркоты, а на пакетах с ней – мои «пальчики». Большой запас. Ну, мне и пришили личное хранение и распространение.

– Вот суки.

– Как знать, – пожимает плечами и вновь достает книгу.

– Ну, ты держись. Может, выгорит что, если адвокат справится.

Миша нервно усмехается и уводит взгляд в книгу. Парень тоже пострадал из-за богатеньких ублюдков. Ну, у кого еще может быть тонна наркоты дома для развлекухи, ну? И пока они просаживают наши налоги и пенсии, мы чалимся на зонах из-за их номеров. Судьба бедного человека в России.

Я бежал от бедности всегда, но постоянно спотыкался. В основном, об людей. По-разному, но так круто еще не было. И теперь у меня одна надежда – на то, что Анна знает, что делать, и сделает это. И что адвокат вытащит меня. В любом случае, я должен сделать так, чтобы Колька рос и выздоравливал, даже если батя его топчет зону. Есть у меня загашник небольшой, есть. Я сейчас только на это и уповаю. Но раздаривать накопленное не буду. Там не так много, как может захотеть этот адвокат, чтобы начать работать нормально.

Нет, херня! Думать вообще не надо об этом. Сидеть мне нельзя. Мои этого не вытянут. А я сам потом повешусь, если надолго закроют. Как за убийство еще посадят, и тогда…

Анна

…выталкивая коляску из такси. Дальше – все фрагментами. Каждый такой приступ – а их было уже три или четыре, – заставляет меня превратиться в один комок нервов и мчаться в больницу. Потом я неделю не могу прийти в себя. И сейчас будет также. Но это ничего.

Коридор, поворот, что-то говорящая мне на незнакомом языке медсестра. Все смешивается воедино, а Коленька только сипит, и его руки сплетены, как косы, ноги скручены, и я едва не плачу, но в глазах сухо. Даже жжет.

Я жду несколько минут, и врач выходит и говорит мне, что все в порядке, и что мне придется побыть в стационаре пару часов, чтобы состояние Коленьки стабилизировалось. Я спрашиваю, можно ли зайти в палату, и доктор дает добро, но только на минуту. Я бросаю сумочку в коридоре и мчусь в палату, и Коленька не узнает меня – его глаза периодически закатываются, но сестра говорит, что это нормально, и скоро все пройдет. Меня прорывает диким, пронзительным плачем, и я ухожу в коридор. Надо хотя бы взять кофе, потому что я ничего не ела со вчерашнего вечера, и меня ужасно мутит, а мне надо оставаться на ногах. Вдруг что-то еще понадобится – какая-нибудь платная процедура или вроде того. По льготной программе Коленьке бесплатно делают самые основные процедуры, но это помогает только поддерживать состояние. Скоро ему понадобится специальное обучение, чтобы он мог общаться с людьми и учиться дальше, а потом все больше и больше нужд, и я не знаю, как мне справляться, если Леша застрянет там.

Мне придется просить о помощи родственников или подруг, которых почти не осталось, и это ужасно. Я так давно делала вид, что у меня все прекрасно, что все идет на поправку, и тут – нате, просить о деньгах, просить посидеть с ребенком, если я пойду работать. Иногда я начинаю ненавидеть Лешу, но стараюсь побыстрее придушить в себе это чувство. Я должна его любить. По-своему, как угодно, но любить. Потому что я родила ему сына, и мы – одна семья.