Дурья башка

На войну Матвея Сергеевича не взяли, как он сам объяснял, по старости. Хотя дряхлым стариком дядя Мотя не был – недавно за пятьдесят перевалило. Вот только сердце стало иногда побаливать и ноги крутить, особенно по ночам. Может, застудил – всю жизнь слесарем в депо отработал, а может, просто время пришло. Даже у машины железные шарниры стачиваются, а уж о человеческих костях и говорить не приходится…

Паровозное начальство из уважения к былым заслугам определило Матвея Сергеевича на тёплое место – истопником в котельную при Клубе железнодорожников. Здесь-то он и присмотрел к себе на постой молодую женщину с двумя детьми, из первого эшелона эвакуированных. Война, видать, долгая намечается, коли людей с запада на Урал повезли. Кто его знает, каких ещё жильцов к нему в дом советская власть подселит… А эта вроде бы баба чистоплотная, старательная. Только приехала, сразу пришла в котельную за горячей водой – одежду детишкам стирать. Своих детей им с Катериной бог не дал, так пусть чужие поживут, пока их папка с фашистами воюет.

В 1942 году на майора Рычагова пришла похоронка. А его старший сын – Миша Рычагов пошёл в первый класс.

Перед Новым годом Матвей Сергеевич взял топор и притащил на санках из леса пушистую ёлку. Пока московская учителка с детьми украшала её самодельными бумажными гирляндами, он с хромым Егором и ещё одним плотником из эвакуированных соорудил во дворе клуба большую горку для катанья. Сзади у горки была настоящая деревянная лестница с перилами, а впереди длинный спуск, переходящий в ледяную дорожку, которая шагов через двадцать утыкалась в снежный сугроб.

Кататься с ледяной горки можно было по-разному. Самый простой способ – для малышей – сидя на собственной попе или лёжа на спине. Тем, кто постарше и любит скорость, – на фанерке. Ну а совсем уж отчаянные пятиклассники съезжали стоя, размахивали для равновесия руками.

Девочки катались красиво, наслаждаясь плавным скольжением и принимая балетные позы.

Шестилетняя Полюська, она же Полина Кукушкина, вначале ехала сидя. Затем, когда уклон горки переходил в ровную накатанную дорожку, ложилась на спину, раскидывала в стороны руки и, легонько оттолкнувшись ногой, начинала медленно кружиться, как морская пятиконечная звезда. Постепенно замедляясь, она останавливалась у финишного сугроба и некоторое время ещё лежала там, блаженно прикрыв глаза, пока следующий катальщик своим боком или мягкими растоптанными валенками не выталкивал её на снег, присыпанный фанерными щепками и обрывками старых плетёных половичков, которые местные жители беспечно стелили перед входными дверьми своих квартир для вытирания обуви.

Мальчики катались дерзко, показывая чудеса отваги и находчивости.

Восьмилетний Миша Рычагов притащил с помойки дырявое жестяное корыто, сел в него и попросил друга Петьку подтолкнуть сзади, для большей скорости.

День выдался ясный с лёгким приятным морозцем. Ночью новогоднюю ёлку припорошило снегом, и белое зимнее солнце сверкало на её ветвях, отражаясь в миллионах ледяных кристалликов. Цветные флажки самодельной гирлянды весело трепетали от лёгкого ветерка. Унылый двор Клуба железнодорожников наполнился детским смехом и праздничным настроением. И ни что, как обычно писали в деповской многотиражке, не предвещало беды. Но она пришла, а точнее – приехала с криками и скрежетом метала об лёд…

Вязаные Полюськины варежки обросли снежными шариками и маленькими сосульками. Они вкусно откусывались и приятно таяли во рту, оставляя на языке колючие шерстяные ниточки. Через реснички полуприкрытых глаз можно было видеть яркий кружок солнца в глубине чуть голубоватого неба, окружённый облачком блестящих снежинок…

Дно у корыта было неровным, и чтобы не терять при спуске скорость, Миша с Петей сильно отклонялись вбок. К счастью, этот приём не дал нужного результата, и корыто, царапая ржавым краем ледяную дорожку, потеряло значительную часть своей кинетической энергии. Тем не мене, её хватило, чтобы в конце пути, ударить Полюську точно по голове и пробить острым углом меховую шапку, платок и кожу на макушке. От более серьёзной травмы спасла толстая коса.

Девочка сначала не поняла, что произошло, и даже не почувствовала боли, но, увидев над собой испуганное лицо Мишки Рычагова, испугалась сама. А когда по затылку потекло что-то тёплое и резко защипало, началась паника. Первая мысль, которая пришла в голову: у неё треснул череп, и сейчас в шапку выльются мозги, мама убьёт, а бабушка будет опять ругаться, что платок испачкался и надо снова стирать…

Петька потихоньку сбежал.

Миша вылез из корыта, протянул руки и помог ей подняться.

Полюська заплакала и, оттолкнув его, сама вскочила на ноги. Обледеневшие валенки разъехались в стороны, и девочка упала, больно ударившись коленками о твёрдый лёд. Голова закружилась, и стало ещё страшнее. Мысль о неминуемой смерти здесь, прямо посреди новогоднего двора, на глазах у всего мира, неожиданно придала новых сил. Помогая себе руками, она быстро поднялась и с громким рёвом побежала домой. Мишка ещё некоторое время испуганно смотрел ей вслед, но поразмыслив, решил, что всё вроде бы обошлось, и успокоился. Раз бежит – значит цела, а плачет – так девчонки всегда плачут. Это не считается…

Он ухватил своё корыто за помятую ручку и снова поволок на горку.

Не прошло и получаса, как Мишка с опущенной головой стоял у Полюськи дома, посередине большой комнаты, которую хозяева гордо называли «зала». В левой руке он держал шапку, а правой размазывал по щекам слёзы и сопли. Девочка молча сидела в углу на маленькой скамеечке со сломанной ножкой и раскачивалась из стороны в сторону. Глаза её были припухшими, а голова перевязана белой кружевной тряпочкой, оторванной, наверное, от кухонной занавески или подола ночной рубашки. Бабушка, замотанная крест-накрест пуховым платком, сидела на стуле, опустив голову, что-то бормотала. Костлявые пальцы с распухшими суставами разглаживали юбку на острых, как у кузнечика, коленях.

Полюськина мама стояла прямо перед Мишей и строгим голосом делала выговор. Перед войной она несколько месяцев посещала курсы санитарок при ОСОАВИАХИМе и могла без врача определить, что сотрясения мозга у дочери нет, царапина небольшая, и травма вообще неопасная. А вот напугать бестолкового мальчишку надо как следует, чтобы до него дошло наконец, и в другой раз он никого бы и себя самого не искалечил по-настоящему.

– Ты понял, что я тебе говорю? – спросила она, заканчивая воспитательную речь.

– Понял, – шмыгнул носом Мишка.

– Что ты понял?

– Что так делать нельзя…

– Как делать?

– В корыте кататься…

– Да не про корыто я тебе говорила, Миша… Просто надо думать, перед тем, как что-то делаешь. По сторонам внимательно смотреть… Что бы не навредить кому-то, или себе самому… Понял?

Мишка шмыгнул носом и кивнул головой.

– Ничего он, Оля, не понял, – неожиданно сказала бабушка. Она встала со своего стула и подошла к мальчику. – Ты посмотри на него только… Трясёт головой, как козёл, а в глаза не смотрит. Погляди, дурья твоя башка, что ты с девочкой наделал и прощения даже не попросил.

Она подняла сухую костлявую руку, постучала скрюченным указательным пальцем по его голове и сказала:

– Проси прощенья, бестолочь, дурья башка. И на колени встань, чтобы Полиночка тебя простила. Дубина стоеросовая.

– Зинаида Петровна, ну зачем вы так-то… – попыталась защитить его от злобной свекрови Полюськина мама. – Он и так уже всё понял. Ты ведь понял, Миша?

Миша испугался и заплакал сильнее. Слёзы катились по щекам и капали на пол, увеличивая лужицу от растаявшего снега вокруг мокрых валенок.

– Нет, Оля, говорю тебе: ничего он не понял… Ему хоть кол на голове теши. Пока сам по дурьей своей башке не получит как следует, ничего не поймёт. Вот попомните мои слова… – И она снова стукнула по Мишкиному затылку костлявыми пальцами. – Прямо вот сюда… Пока по котелку этому бестолковому чёрт своей лапой его не треснет, ничего он не поймёт…

– Ну что вы такое говорите, Зинаида Петровна… Какой чёрт? Какой лапой? Мракобесие какое-то… Скажете ведь тоже. Он же ещё маленький, а вы такие ужасы нагоняете…

– Какой же он маленький, – ехидно продолжала старуха. – С оглоблю почти вырос, а ума не вынес. Одно слово – дурья башка… Вот пусть чёрт из тебя дурь-то повыколотит, чтобы пять раз своими когтями голову твою дурацкую так же разбил, как ты Полиночке нашей сделал… – Она ещё несколько раз постучала ему по макушке пальцем, как будто показывала чёрту, куда и сколько раз надо ударить. – Проси прощенья, олух царя небесного…

– Простите меня! – закричал мальчик. – Я больше не буду!

– Не меня проси! Полиночку нашу проси…

– Перестань всех пугать, бабушка, чертями своими, – вдруг сказала Полюська и встала со своей скамеечки, та качнулась на трёх ножках и со стуком упала на бок. – Он же не специально это… А ты всё: черти, да черти… Противно слушать… Да я сама, если хочешь знать, могу ему по голове дать, без чертей твоих дурацких…

Она подошла и встала рядом с Мишей.

– Ну и дай ему, чтоб в другой раз не повадно было, – сказала бабушка.

– Зачем это? – сказала Полюська и ласково посмотрела на него сверху. – Он мне нравится… Он хороший…

Для своих шести лет она была довольно высокой девочкой и по росту обогнала маленького Мишу.

– Все они, мужики, по началу хорошие, – проворчала бабушка и отвернулась.

– Ну что вы, Зинаида Петровна, совсем детей запугали… Ну всё, Миша, собирайся, тебе, наверное, уже домой пора – уроки делать. Да и Полечке надо отдохнуть.

Бабушка ушла в другую комнату, по дороге бормоча себе под нос что-то о мужиках, чертях и головах садовых, которые надо регулярно колотить для выбивания дури.

Миша мокрым рукавом пальто размазал последние слёзы и посмотрел на девочку. Она ему тоже нравилась, ещё с весны, когда они за домом в палисаднике делали из цветных бутылочных осколков «секретики». Она первая тогда показала ему свой «секретик» с одуванчиком, а потом уже он ей свой.

Девочка стояла к нему очень близко и даже немного касалась рукой, как в тот раз летом, когда старшая Полюськина сестра Нелька заставляла их целоваться. Мише и хотелось этого, и было почему-то стыдно. Он отказывался… А Полюське нравилось, она не видела в этом ничего ужасного, но не хотела целоваться на виду у всех. Нелька обещала, что не будет подсматривать. Говорила, что они, если хотят, могут даже спрятаться – под одеялом, которое висит на турнике для просушки. А сама, конечно, подсматривала, дура…

После этого Петька прозвал Мишку бабником, потому что настоящие пацаны с девчонками не только не целуются, но и вообще не водятся. А может быть потому, … что Полюська выбрала не его…

Прошло двенадцать лет.

Война давно закончилась. Эвакуированные вернулись в свои прежние квартиры. Только Мишина мама и сестра остались в уральском городке в доме Матвея Сергеевича и бабы Кати. Командир Красной армии Рычагов всю свою недолгую жизнь прожил в казённых квартирах и после героической гибели на фронте не оставил семье никакого жилья.

Миша уехал в Ленинград и поступил в артиллерийское училище, готовиться к новым войнам, которые в скором времени должны были развязать оголтелые американские империалисты и их ближневосточные прихвостни – сионисты.

В увольнение из казармы отпускали только по субботам и воскресеньям, но если купить билеты в театр, то можно было отпроситься и в будний день. Командирам нравилось, что будущие офицеры повышают свой культурный уровень. А ещё нравилось, когда они занимаются спортом и другими полезными увлечениями, которых нет в плане боевой и политической подготовки, например, – бальными танцами. Это всё-таки лучше, чем пьянствовать и нарушать воинскую дисциплину.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.