Шикотан – последний форпост государства

Пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три… Голова гудела как колокол, окоченевшие руки уже почти не слушались и, самое главное, мой запас дыхания окончательно иссяк. Я стала понемногу всплывать. От недостатка кислорода сознание было как в тумане; из последних сил я сдерживала рефлекторную попытку организма сделать желанный вдох прямо в воде. Внезапно дикая судорога свела мою ногу. «Вот теперь мне конец…» – пронеслось в голове. Нечеловеческим усилием воли я заставила себя ускорить всплытие – если сейчас упрусь головой в потолок туннеля, то продолжать тратить силы в борьбе за жизнь уже нет никакого смысла. Однако через пару секунд я почувствовала, что моя голова находится на поверхности. Во мне мелькнул слабенький лучик последней надежды на спасение. Я открыла глаза, но в кромешной темноте по-прежнему ничего нельзя было рассмотреть; сделала жадный вдох, потом еще и еще. Немного отдышавшись, я снова почувствовала смертельную слабость. Мое тело уже настолько окоченело, что холод перестал меня мучить; хотелось только закрыть глаза и погрузиться в бесконечный сон…

– Луха… – я попыталась крикнуть, однако у меня изо рта вырвался лишь слабый хрип. Но и он здесь, в первозданной тишине подземелья, прогремел как гром.

– Аня, ты? Давай мне руку! – услышала я прямо над собой голос Лухи.

Я высунула одну руку из воды и почти сразу почувствовала, что она оказалась в огромной Лухиной ладони. Он тут же вытянул меня наверх, и я беспомощно распласталась на ровном и твердом полу.

– Быстро вставай и двигайся! – теребил меня Луха, но я его почти не слышала и толком не понимала, чего он от меня еще хочет; лишь звуки любимого голоса наполняли меня невыразимой нежностью. Как это один раз со мной уже было, я начала проваливаться в темный туннель, в конце которого были желанное освобождение и бесконечный Свет…

На сей раз очнулась я оттого, что очень больно и до крови прикусила себе язык зубами, издающими непрерывную барабанную дробь:

– Ды-ды-ды-ды-ды-ды…

Я поняла, что уже стою на Лухиных ступнях и его горячие руки активно растирают мне спину, плечи, ягодицы. От этих энергичных движений у меня по всему телу разливался приятный жар. «Господи, я же совсем голая…» – пронеслось в моей голове. Кровь ударила мне в голову. Щеки мои в тот момент наверняка были украшены ярким пунцовым румянцем. Но кто это разглядит в такой-то темноте. Да и не было там никого, кроме нас двоих.

Луха плотно прижимал меня к себе, стараясь хоть как-то согреть. Я ощутила, как соски мои коснулись его груди. Изо всех своих сил я обхватила Луху ослабшими руками и прижалась к нему щекой. Сердце мое бешено колотилось. На меня накатила волна сладчайшей истомы. Руки непроизвольно начали гладить тело моего спасителя. Я привстала на цыпочки и мои губы коснулись Лухиных губ. Это был мой самый первый, самый сладкий и самый долгий поцелуй в жизни. Я уже вся пылала огнем. Луха, конечно же, это почувствовал, потому что его руки уже перестали энергично растирать мое тело; теперь они бережно и нежно гладили мои волосы, бедра, грудь… Мое возбуждение постепенно передалось и Лухе. Точно невесомую пушинку он взял меня на руки, и его губы страстно стали блуждать по всему моему телу. А потом, когда наше возбуждение дошло до своей высшей точки, мы соединились с ним, слившись в одном неописуемо прекрасном экстазе…

– Любимый… – прошептала я, когда все кончилось.

– Анечка, сокровище мое… – услышала я его ответные слова, которые наполнили меня счастьем.

Мы взялись за руки и осторожно, чтобы не свалиться в воду и не удариться лбом о стены, пошли обследовать помещение, в котором находились. Луха шел вдоль стены, касаясь ее левой рукой.

– Похоже на коридор! – вдруг воскликнул он, когда стена неожиданно кончилась, и его рука ушла в пустоту.

Мы вошли в этот новый проход, который показался нам несколько шире, и решили продолжить путь по нему в надежде, что он нас в конце концов куда-нибудь да выведет. Полная темнота начинала уже действовать на нервы нам обоим.

– Еще один коридор! – воскликнул Луха, когда его скользящая по стене рука снова провалилась в пустоту. – Что будем делать? Свернем или пока пойдем дальше прямо?

– Ты ничего в воздухе не чувствуешь? – спросила я, потому что мой нос неожиданно уловил едва ощутимый кисловато-острый запах.

– Нет, я ничего не чувствую… – отозвался Луха.

На какое-то мгновение он выпустил мою руку из своей, и мы тут же с ним потерялись. Это было похоже на какой-то чудовищный безумный сон. Я слышала его голос, делала шаг в сторону, откуда он раздавался и тут же упиралась в стену. С Лухой, по-видимому, происходило то же самое. Меня охватила паника; я заметалась в разные стороны и, кажется, сильно удалилась от любимого, потому что голос его стал заметно тише.

– Луха! – орала я изо всех сил.

– Аня! – доносился до меня едва слышный зов Лухи.

А потом настал момент, когда вокруг наступила жуткая тишина. Кромешная тьма, страшное подземелье и потеря Лухи сводили меня с ума. А еще этот отвратительный запах… Он резко усиливался и становился просто невыносимым. Дышать было все труднее и труднее. Я уже не могла дальше идти и остановилась, потом опустилась на землю – сначала на корточки, затем еще какое-то время мне удавалось держаться, стоя на четвереньках. Я задыхалась, судорожно хватая носом и ртом отравленный воздух. Все тщетно – он был уже абсолютно непригоден для дыхания. Я завалилась на бок и мое тело конвульсивно задергалось в смертельной агонии. Второй раз за день я по-настоящему умирала.

Наконец агония отпустила меня. По всему телу разлились необычная легкость и свежесть. Я не знала толком, жива я или мертва, сплю или бодрствую. От всего этого на душе было тревожно, но, главное, чудовищный запах меня уже почти не беспокоил. И еще я теперь могла видеть в полной темноте! Сама не осознавая, что делаю, я неожиданно легко вскочила на ноги и побежала. Без какой-либо определенной цели. Просто я физически уже не могла долго находиться на одном месте.

Я бежала и бежала вперед по нескончаемым подземным коридорам, ни о чем не думая и в то же время прислушиваясь к своим ощущениям. Мое тело стало стройным, а вместо привычной копны я теперь обладала длинными волосами, сложенными в необычную прическу, в которой был спрятан какой-то предмет. Не прекращая своего бега, я нащупала его в глубине прически, потянула – и вытащила длинный стилет из прочного легкого металла с рукояткой из белой слоновьей кости. Не знаю почему, но меня обрадовала эта находка. Я воткнула свое оружие обратно на место и, не прекращая бега, продолжила себя изучать. На мое обнаженное тело была накинута тончайшая легкая сетка. Я попробовала ее на прочность и вскрикнула от боли – острая нить впилась глубоко в плоть до самых костяшек, едва не срезав фаланги на пальцах… Резкая боль меня успокоила: теперь я точно знала, что не мертва. Впрочем, я тут же забыла о всех своих ранах: прорвав тонкую завесу разума, на меня всей своей мощью обрушился древний океан бессознательного…

Не знаю, как долго я бежала. Может быть, прошла целая вечность, а может, пролетел только миг. В этом замкнутом пространстве время не имело никакого значения. Вдоль стен коридоров виднелось большое количество дверей. Все они были плотно закрыты, но я отлично знала, что скрывается за каждой из них. Там обитали мои старые страхи, обиды, запертые на крепкий замок тайные желания. Многое из этого меня больше никак не касалось и навсегда исчезало, как только я, пробегая мимо, прищелкивала большим и средним пальцами правой руки. И где я только научилась такому полезному фокусу?

Однако некоторые из этих фантомов прошлого оказывались весьма живучими, и мне приходилось ненадолго останавливаться, чтобы их уничтожить.

За очередной дверью я увидела гнусную тварь, долгие годы отравлявшую мою жизнь…. Ударом ноги я вышибла эту дверь вместе с косяком и очутилась в большой комнате с играющими детишками. Среди них находилась одна зашуганная всеми пятилетняя девочка, которой я когда-то была. Самая низкорослая из всех, с повязкой на глазах, она шла, выставив вперед свои ручонки. Я уже знала, что девочка ищет свою подружку, с которой они играли в прятки. Та решила над ней подшутить и заманила в угол, где играть детям было строго-настрого запрещено, потому что там стоял стол для воспитателей. Ничего не подозревающая девчушка шла прямо к этому столу, где на беду восседала в тот раз толстая как слон воспитательница, которую все дети страшно боялись из-за ее дурного характера. Девочка своими протянутыми ручками уперлась ей прямо в бок…

– Ах ты хулиганка! Я тебе сейчас покажу, как нарушать порядок. Ты у меня на всю жизнь это запомнишь! – заорала она девочке прямо в ухо.

Она сорвала с головы малышки повязку и стала трясти своим огромным, совсем не женским кулачищем перед ее испуганными глазками. Потом схватила за шкирку, как котенка, и потащила к шкафу.

– Будешь у меня сидеть тут до самого вечера! – сказала воспитательница, грубо проталкивая ее внутрь. Уходя, она приставила к двери тяжелую тумбочку, чтобы девочка самостоятельно не смогла выбраться наружу.

В этом шкафу раньше висела одежда, которую доставали только по праздникам: халаты для Деда Мороза и Снегурочки, костюмы Кощея, ведьмы, лисы и тому подобное. Для защиты от моли по всем карманам были напиханы таблетки с нафталином. Одежду недавно убрали куда-то в другое место, а пустой шкаф не успели еще заполнить. Но запах нафталина за это время не успел выветриться, а через плотно закрытые двери не проникало ни единого лучика света. В замкнутом пространстве было темно и страшно, а самым ужасным было то, что несчастной девочке почти нечем было дышать. Она пыталась колотить своими маленькими ручонками в запертые двери и звать на помощь, но никто не отзывался. А еще ее мучила сильная обида. Ведь она же была нисколечко не виновата в том, что произошло! Воспитательница даже не сочла нужным поинтересоваться, почему она пошла в запрещенный для игр угол. Когда через несколько часов про нее наконец вспомнят и откроют шкаф, девочка уже давно будет лежать без сознания, едва живая…

Пережитый тогда кошмар наложил тяжелый отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь. Страх умереть от удушья и панический ужас от пребывания в замкнутых пространствах преследовали меня постоянно, особенно во сне. Поэтому я всегда старалась избегать лифтов и, боже упаси, никогда не держала в своем доме нафталин. И еще я всю жизнь мечтала отомстить своей обидчице. Я свято верила, что если утолю свою ненависть, то мои мучения сразу закончатся.

Громкий плач запертой в душной темноте девочки поразил меня в самой сердце. Мне понадобилось меньше секунды, чтобы освободить ее из этого ужасного плена. Потом я схватила воспиталку за шиворот, затолкала в шкаф и заколотила двери невесть откуда взявшимися гвоздями. Еще несколько сладостных секунд я слушала, как она барабанит изнутри и дико орет, требуя выпустить из этой душегубки. Подойдя к девочке, я ласково погладила ее по головке.

– Теперь ты отомщена, милая, – прошептала я ей в самое ушко и звонко прищелкнула двумя пальцами, чтобы эти беспокойные тени прошлого навсегда исчезли из моей жизни.

Еще одна дверь. Я застыла перед ней в сомнении: может быть, уже слишком поздно… Но потом рассердилась на себя за нерешительность и дернула ручку с такой силой, что вырвала ее вместе с шурупами. Войдя внутрь, я сразу очутилась в сказочном зимнем лесу. Это был огромный сосновый бор, совсем не далеко от нашего дома на улице Терешковой в Академгородке. Приглядевшись, я увидела среди деревьев девятилетнюю девочку в длинном не по росту сером пальтишке, которая радостно бежала по узкой заснеженной тропинке. За ней едва поспевал пожилой мужчина. Бог мой! Это же дядя Миша, старший брат моей матери. Своей семьи у него никогда не было, поэтому всю свою любовь и заботу он отдавал мне. Благодаря ему я не так остро ощущала отсутствие отца. На дворе сейчас утро первого января. Каждый год в этот день дядя Миша водил меня к заветной тайной полянке, где в минувшую новогоднюю ночь находилась резиденция самого Деда Мороза. Во что я свято верила, поскольку вытоптанная на глубоком снегу полянка выглядела поистине сказочно. Между деревьями висели разноцветные бумажные гирлянды, а на стволах были налеплены забавные снежные зверюшки – главным образом, зайчики. Обязательным атрибутом являлся небольшой снежный шатер, внутри которого стояла свеча – мы всегда зажигали ее, когда приходили к этому месту. Каждый раз тут оказывалось что-то новенькое: какие-нибудь забавного вида снеговики или фигуры Деда Мороза со Снегурочкой, красиво раскрашенные акварельной краской. И конечно же, где-то обязательно был спрятан для меня долгожданный подарок. Когда мне было еще только четыре года, дядя Миша впервые предложил написать письмо Деду Морозу, и это превратилось в нашу ежегодную традицию. На моих глазах он запечатывал конверт и говорил, что отнесет его на специальную почту, откуда письмо на оленях будет доставлено адресату. В каждый Новый год заказанный Дедушке Морозу подарок обязательно ждал меня на этой полянке, укрытый в небольшом сугробе или под ближайшей елкой. С каким воодушевлением я его всегда искала!

Позднее, когда я стала чуть постарше и пошла в школу, некоторые мои одноклассники с пеной у рта пытались доказать мне, что никакого Деда Мороза не существует. Мол, это легко проверить, если умудриться не спать всю новогоднюю ночь и сидеть под елкой, чтобы хитрые родители втихушку не положили туда подарки. Но моя вера в него была нерушимой. И каждую новогоднюю ночь сердце сладко замирало в предвкушении настоящего Чуда.

С болью в душе я продолжала смотреть, как девчушка с радостными криками бегает по полянке, рассматривая сказочных снежных персонажей: я отлично знала, что последует дальше. Дядя Миша склонился у входа в снежный шатер и чиркал спичкой, чтобы зажечь свечу. В этот же самый момент девчушка подбежала к снежной бабе, на шее которой красовался старый, повидавший виды шарф. Малышка его сразу же узнала. Незадолго до Нового года ее мама собрала кучу тряпья на выброс. Девочка долго там рылась в надежде отыскать какие-нибудь подходящие лоскутки для своих кукол. Этот самый шарф она некоторое время держала в руках, размышляя, куда бы его можно было с пользой пристроить. Но так и не придумала, и дядя Миша унес его вместе с остальным тряпьем на мусорку. О том, что Дед Мороз подбирает одежду для своей свиты на мусорной свалке, можно было даже не думать. Оставался единственный верный вывод: вся эта волшебная полянка, все эти елочные игрушки, подарки, разноцветные гирлянды – вовсе не сказочная резиденция Деда Мороза, а не что иное, как проделки коварного дяди Миши, который все эти годы подло водил ее за нос. И что самое ужасное и трагичное – все эти глупые дети, ее одноклассники, совершенно правы: никакого Деда Мороза на самом деле НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Девчушка заревела, подбежала к дяде Мише, со слезами на глазах стала бить его кулачками и обвинять в том, что он обманщик. А дядя Миша еще больше ссутулился, загрустил и растерянно стоял, не зная, какие слова можно подобрать, чтобы утешить бедного ребенка, у которого навсегда украли самую лучшую и любимую волшебную сказку…

«Ну что, Эрис, – сказала я себе. – Пора выручать доброго дядю Мишу и спасать бедную девочку от свалившегося на нее нового знания. Давай же, не трусь. Теперь твой выход».

Я появилась перед ней в сверкающем алмазами белом платье, в роскошном голубом кокошнике и с какими-то дурацкими крыльями за спиной – потому что именно так эта девчушка представляла себе настоящую фею из сказки. Она перестала плакать и широко раскрытыми глазами, полными восторга, уставилась на меня.

– Тетенька, ты кто, фея? – прошептала она.

– Да, я самая настоящая фея. И я прилетела сказать тебе, что Деды Морозы на самом деле существуют, а если в них всерьез не верить, то и жить незачем. Когда-нибудь ты вырастешь, станешь большой и поймешь, что чудес на земле гораздо больше, чем ты даже можешь себе вообразить, и главное на земле чудо – человеческая доброта и забота о ближних. А твой дядя Миша и есть самый настоящий, добрый и волшебный Дед Мороз, просто не все это могут увидеть.

Убедившись, что девочка окончательно успокоилась и ее поколебавшаяся было вера в чудеса снова стала твердой, я подняла руку, щелкнула пальцами и с непередаваемым облегчением увидела, как рассыпается у меня на глазах и зимний лес, и девчушка, и добрый дядя Миша. Еще одна тяжелая гиря с души сброшена. Можно бежать дальше.

Следующая дверь. И снова мое сердце защемило. В отличие от всех прочих, она была не заперта и даже чуть приоткрыта. Сквозь узкую щель веяло таким всепоглощающим отчаянием, что захотелось поскорей убраться отсюда, пока меня саму не накрыло с головой волной смертельной тоски… Но я наша в себе силы зайти внутрь. Я очутилась в маленьком коридоре скромно обставленной двухкомнатной хрущевки на четвертом этаже, где когда-то жила вдвоем с матерью. Как же все здесь мне было до боли знакомо. Вот вешалка, на которой уже давно нет половины крючков, старые грязные обои, допотопная мебель с облезшим лаком, цветной телевизор «Рубин» в проеме мебельной стенки. Редкий момент, когда он выключен. При матери он никогда не умолкал. Пройдя всю квартиру, я подошла к балкону. Там, забившись в угол, горько плакала девочка-подросток. Рядом стояла табуретка. С ее помощью она собиралась забраться на балконное ограждение, чтобы прыгнуть с него головой вниз…

Сегодня у нее был страшный день. Накануне она решилась наконец открыть свое сердце мальчику, которого тайно любила. Рано утром перед уроками она написала для него письмо, полное благородных чувств и нежности. Тщательно думала над каждым словом, каждой фразой, стараясь как можно лучше передать глубину того, что испытывала. Но он оказался настоящим подонком. На перемене прочитал ее письмо вслух. Вокруг него столпились все их одноклассники. До сих пор у нее перед глазами те веселые лица и злорадный смех. Как ей теперь смотреть им всем в глаза… Жизнь потеряла всякий смысл…

Что я могла ей сказать? Разве можно говорить человеку в такие моменты пустые общие фразы, что, мол, жизнь обязательно наладится, надо только немножко потерпеть, и тому подобную чушь. Когда кому-то страшно хреново, ему не нужно от нас ничего, кроме сочувствия. Поэтому я просто тихонько подошла, опустилась на пол рядом с девочкой, крепко обняла, прижала к себе и молча постаралась разделить с ней ее безысходное горе. И это подействовало! Выплакавшись в мой передник, девочка немного пришла в себя и страшные мысли о самоубийстве уже больше не крутили свою дьявольскую карусель в ее бедной головке.

– Ты все сделала правильно, моя дорогая. Не надо корить себя, – сказала я и процитировала бесконечно мудрые слова Рея Брэдбери: «Если бы мы слушались нашего разума, у нас бы никогда не было любовных отношений. У нас бы никогда не было дружбы. Мы бы никогда не пошли на это, потому что были бы циничны: «Что-то не то происходит», или: «Она меня бросит», или: «Я уже раз обжегся, а потому…». Глупость это. Так можно упустить всю жизнь. Каждый раз нужно прыгать со скалы в бездну и отращивать крылья по пути вниз».

Убедившись, что мои слова подействовали, я привычно щелкнула пальцами, и очередной фантом навсегда развеялся. Легкость, которую я после этого ощутила, подсказала мне, что больше никаких дверей на моем пути не будет, и я почти свободна. Почти… Теперь осталось завершить всего одно дело…

Я снова без устали бежала по бесконечным коридорам подземного лабиринта, пока наконец не увидела ту, кем я была до того, как очутилась здесь. Она брела в полной темноте, напуганная и подавленная. Я расслышала, как она бормотала вслух:

– Луха, милый, пожалуйста, скорее найдись… Холодно… Только бы найти выход…

Я сделала так, чтобы она смогла меня увидеть, и ее глаза расширились от ужаса и восторга:

– Я тебя узнала! Ты – Эрис…

Я смотрела на нее сверху вниз. Бедная, потерявшая себя и все на свете девочка. Мне непроизвольно захотелось убежать от нее, бросить здесь одну вместе со слезами, которые я никогда не смогу осушить, и горем, которое не утолить до конца. Но я знала, что убежать не смогу, и она постоянно будет попадаться на моем пути к великой Цели, такая вот жалкая и беспомощная. И каждый раз я вынуждена буду останавливаться и тратить бесценное время на то, чтобы утирать эти слезы и сопли. Я обняла ее. Она прижалась к моей груди, доверчивая и беспомощная. «Мне придется убить тебя, милая», – мысленно сказала я, одной рукой утешительно гладя свою жертву по голове, а другой нащупывая у себя в волосах рукоятку стилета.

– Я люблю тебя, Эрис! – шептало мое альтер эго, пряча заплаканное лицо у меня на груди.

– Доверься мне, родная, – ответила я и занесла свое оружие для смертельного удара.

Некоторое время я еще колебалась. Убивать это беззащитное существо у меня не было никакого желания. «Может быть, я все-таки смогла бы с ней поладить? – вертелось в моей голове. – У каждого ведь в душе есть свой внутренний ребенок… Станет мне вместо дочки… Будем иногда гулять с ней вместе под ручку по Морскому проспекту. Я буду угощать ее мороженым и шоколадками, а она с восхищением на меня пялиться и говорить, как ей хорошо и спокойно под моей защитой… А я буду надувать щеки, выпячивать грудь колесом и подтверждать: да, мол, со мной не пропадешь…»

А в это время армия ходячих мертвецов будет расти как на дрожжах и захватывать все новые и новые территории, и не останется на земле больше людей, а будет лишь одна бесконечная орава бездушных тварей, растлевающих невинные души детей и живущих под убогими лозунгами «Получи от жизни все!» и «После нас хоть потоп». Ну уж нет! Пока я в силах сражаться, этому никогда не бывать!

Я сделала короткий замах и, больше не давая себе времени на жалостливые сомнения, резким, отточенным за долгие годы служения в качестве жрицы в храме Кибелы движением вонзила лезвие в маленькую точку под левой лопаткой прямо напротив сердца…

Моя жертва умерла мгновенно. Даже счастливая улыбка не успела слететь с ее губ. Так и не разжав объятий, она медленно сползла на землю, оставив за собой на моей груди кровавый след. Почти непроизвольно я снова щелкнула большим и средним пальцами правой руки – и бездыханное тело моего двойника испарилось, как будто бы его никогда и не было. И тогда я засмеялась. Звуковая волна оглушительного хохота пронеслась по всем коридорам и закоулкам подземелья и вернулась ко мне, усиливая новую волну. Это было торжество победителя, которому больше не страшны любые препятствия на его пути, потому что он победил своего наиболее сильного и опасного врага – самого себя. То, что этим врагом оказался мой внутренний ребенок, меня в тот момент нисколько не волновало.

Эрис убивает своего внутреннего ребенка, дабы не путался под ногами на пути к великой Цели

Наконец я перестала смеяться. Пора было отсюда выбираться. Я равнодушно переступила то место, где только что лежал труп, и, никуда не торопясь, двинулась вперед, размышляя над сложившимся положением. Ко мне внезапно пришло ясное понимание, что на самом деле я сейчас сплю. Факт, что я осознаю себя во сне и способна при этом трезво размышлять, меня ничуть не удивил. Со мной такое многократно происходило и раньше. Как обычно, вместе с осознанием тут же пришел страх, что я могу в любой момент проснуться. Вновь превратиться в обычного человека из всемогущей жрицы? Ни за что на свете! Только бы подольше не просыпаться…

Теперь, когда я точно знала, что нахожусь во сне, найти выход из лабиринта коридоров было легче легкого. Первое, что мне пришло в голову – хорошенько разбежаться поперек прохода и сигануть головой вперед, чтобы одним махом прошибить все иллюзорные стены на моем пути. Рефлекторно я прижалась спиной к холодному бетону, желая посильнее оттолкнуться, но не тут-то было – я тут же потеряла опору и едва удержалась на ногах. Мне стало смешно. Это ведь мир сновидений, куда какому-нибудь горе-Архимеду лучше никогда не соваться, чтобы не рехнуться в тщетных потугах найти точку опоры, дабы повернуть Землю. И как я сразу не сообразила… Я закрыла глаза, мысленно внушая себе, что никаких непреодолимых стен для меня в действительности не существует.

Прыжок сквозь стены собственных иллюзий и запретов

На второй попытке я совершила короткий разбег, выбросила руки вперед, вытянулась в струну и в следующее мгновение уже свободно парила над безбрежными водами океана. Лишь у самой линии горизонта с трудом различалась маленькая темная точка – остров Шикотан.

Летавший во сне хоть раз никогда не сможет забыть этого удивительного ощущения. Будь я композитором, то написала бы целую симфонию, куда вплела бы тонкими нитями все свои переживания от полетов, потому что обычными человеческими словами это выразить невозможно. Я думаю, что высшие существа говорят между собой исключительно на языке музыки. Человеческая речь слишком примитивна, чтобы адекватно выразить душевные потрясения, а человеческий мозг слишком ограничен, чтобы осознать выходящее за узкие рамки его жизненного опыта. Рискни я кому-нибудь начать рассказывать о своем личном опыте полетов во сне – мои слова, подобно бильярдным шарам, покатятся, точно в лузу, в ушные раковины моего собеседника, и вместо изысканной небесной мелодии начнут выстукивать примитивную барабанную дробь по его ушным перепонкам, возбуждая нейроны головного мозга, которые от такого грубого воздействия начнут бешено возбуждаться и посылать хаотичные электрические сигналы всем своим бесчисленным соседям: