«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть VI. Годы жизни в Белоруссии (1916-1923)

Предисловие к Части

VI

.

Период с марта 1916 г. по июль 1923 г., как указывает В. А. Игнатьев в своих воспоминаниях о жизни и деятельности в г. Слуцке Минской губернии, был для него самым богатым периодом жизни по переживаниям и впечатлениям. Этому посвящена шестая часть публикации его воспоминаний.

Отработав в Пермской духовной семинарии после окончания обучения в духовно-учебных заведениях положенный срок, он был направлен Учебным комитетом при Святейшем Синоде для продолжения службы в Слуцкое духовное училище, где должен был отработать ещё 4 года.

Автор вспоминает древний г. Слуцк и местечко Паричи, общество и учебные заведения, в которых он работал в этот период, сопровождает свои воспоминания общегосударственными историческими событиями, отразившимися на жизни города. Местное население обладало крайне разнообразным национальным колоритом: евреи, белорусы, поляки, русские. Пребывание в Слуцке пришлось на годы первой мировой войны, революции, немецкой и польской оккупации и первых лет советской власти, что наложило яркий оттенок на его воспоминания. На фоне такой панорамы В. А. Игнатьеву удалось поработать в учебных заведениях сразу нескольких ведомств: духовного ведомства, Министерства народного просвещения, частной гимназии и советской средней школе.

Слуцкое духовное училище существовало с 1785 г., а с 1885 г. имело новое каменное здание по ул. Виленской, 45. В нём В. А. Игнатьев преподавал латинский язык в 1916-1918 гг. В августе 1918 г. училище было преобразовано в христианскую гимназию, вскоре закрытую. На этом закончилась служба в духовном ведомстве бывшего выпускника духовно-учебных заведений В. А. Игнатьева.1

Слуцкое коммерческое училище являлось частным учебным заведением и существовало в 1912-1920 гг., находилось на западной окраине города, на левой стороне улицы Шоссейной (Ленина). В училище принимались мальчики с 12 лет – дети мещан, чиновников и дворян. Обучение в училище было платным. В нём В. А. Игнатьев преподавал русский язык и литературу в 1918-1920 гг. Автор отмечает высокий уровень организации преподавательской деятельности в коммерческом училище. 15 июля 1920 г. здание училища было сожжено отступающими польскими войсками, после чего его деятельность уже не возобновлялась.2

Слуцкая женская гимназия являлась учебным заведением Министерства народного просвещения и существовала в 1912-1920 гг., находилась на углу ул. Зимней и Фарской (Революционной). В гимназии был один подготовительный и семь основных классов для девочек, получавших среднее образование. Гимназия содержалась на казённые средства и средства от ученической платы за обучение. Выпускницы могли продолжать учебу дальше или заниматься преподаванием усвоенных предметов в качестве домашних учительниц. В женской гимназии В. А. Игнатьев преподавал латинский язык в 1919-1920 гг. В 1920 г. женская гимназия была преобразована в школу 2-й ступени, в ней автор являлся заведующим учебной частью в старших классах в 1920-1922 гг.3

Слуцк пережил большие разрушения во время Великой Отечественной войны. Почти всё еврейское население было убито. Автор с глубоким чувством передаёт свои переживания, когда получал сообщения из освобождённого в 1944 г. Слуцка и вспоминал своё пребывание в нём в годы польской оккупации в 1919-1920 гг.

В. А. Игнатьев был членом Слуцкого городского совета в первые годы после установления советской власти, а ещё ранее участником и регентом Слуцких соборного и монастырского хоров. Его воспоминания о пребывании в Белоруссии наполнены богатыми музыкальными впечатлениями.

Для историков и краеведов Слуцка воспоминания В. А. Игнатьева должны представлять большой интерес.

Безусловно, его воспоминания крайне субъективны, но они содержат множество сведений, которые невозможно подчерпнуть из других источников: описание мест пребывания, зданий учебных заведений, личностные характеристики.

В часть VI включен очерк автора «Годы жизни и работы в Белоруссии (май 1916 г. – июнь 1923 г.)», который находится в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» и датирован 1965 г. Этот очерк сопровождается сносками с уточняющими сведениями из очерка «Пётр Алексеевич Иконников в Белоруссии», который находится в составе автобиографических очерков «Петя Иконников» в «пермской коллекции»4, датированный автором 6 января 1961 г., этот очерк в два раза короче «свердловского», но имеет множество интересных подробностей, отсутствующих в «свердловской».

Сведения о пребывании В. А. Игнатьева в Белоруссии также содержатся в Части X в очерке «Как создавалась «очарованная» душа».

В шестой части представлены фотографии старого Слуцка в почтовых открытках; фотографии учебных заведений; фотографии Слуцкого монастыря и др.

Годы жизни и работы в Белоруссии (май 1916 г. – июнь 1923 г.)

[1965 г.]

Всё, что содержится в этой

«повести временных лет» моего бытия

есть результат «ума холодных наблюдений

и сердца горестных замет».

[Назначение в Слуцкое духовное училище]

Волею судеб от Учебного Комитета при Святейшем Синоде я получил назначение преподавателем латинского языка Слуцкого дух[овного] училища Минской губернии. Это произошло в феврале 1916 г.5 Слуцк был в прифронтовой черте, в 65 километрах от Баранович, где проходила линия фронта, и училище было эвакуировано в г. Ковров Владимирской губ[ернии]. Из семинарской квартиры мы переехали на частную около Слудской площади, и я продолжал жить в Перми.

В апреле я предпринял поездку в Минск с целью уточнения своего служебного положения.6 Уже за г. Борисовым, что на железнодорожной линии Москва-Минск, начинались окопы, и, таким образом, близость фронта была очевидна. С особенным вниманием я всматривался из вагона в ту часть пути, где Наполеону удалось проскользнуть за Березину, но где его доблестное войско было окончательно потрёпано. В вагоне чувствовалось приближение фронта: было тесно, какие-то эвакуированные польки всё время «тараторили» на ломанном русском языке, и слышалось «пани, пани». Какие-то нищие бродили по вагонам, распевали песни и просили милостыню. Было неприятно сознавать, что вблизи фронта и допускалась такая распущенность в поезде.

Поезд пришёл в Минск часов в десять утра. Погода была хмурая: мелкий дождь моросил с утра. В городе была грязь. Коняги еле-еле тащили конку. Всюду двигались военные фургоны. На каждом шагу встречались военные, сёстры милосердия сновали повсюду. Казалось, что жители запрятались в норы, с опаской выходили из них по хозяйственным нуждам, а потом скрывались опять в своё логово. Немцы по нескольку раз в день бомбили город. Мне удалось встретить кое-кого из служащих в Минской дух[овной] семинарии, которые мне сообщили, что я приехал в Минск напрасно и чтобы я возвратился в Пермь и ждал вызова на работу. На ночь мне дали койку в какой-то комнате подвального этажа, где я переночевал в жутком одиночестве. Утром где-то по близости разорвалась с большим грохотом бомба, и слышался протяжный звук сирены. Под вечер я отбыл в Пермь.7

Вызов на работу был мной получен во второй половине мая с предложением явиться в местечко Паричи Бобруйского у[езда]8 по окончании пасхальной недели. Мне надлежало проехать по железной дороге до Бобруйска, а дальше на пароходе по Припяти плыть в Паричи. Уже на станции в Бобруйске я встретил одного из учителей Слуцкого дух[овного] училища Ивана Александровича Новицкого9, с которым мы вместе и отправились на пароходе. В Паричи мы прибыли под вечер и ночевали в грязной еврейской гостинице-харчевне, а на утро явились в Паричское женское училище ведомства имп[ератрицы] Марии.10

[Местечко] Паричи

Это большое белорусское село, по-белорусски именуемое «местечком». Население в нём преимущественно еврейское. Здесь было местопребывание земского начальника. Была небольшая деревянная, как обычно в Белоруссии, церковка, совершенно скрытая от глаз окружающей её пышной зеленью из тополей и белых акаций.11 В местечке был врач из евреев, были врачи-дантисты. Среди еврейской бедноты выделялись семьи еврейских богачей, торговцев лесом. У них были большие дома, прекрасно обставленные мебелью, которые теперь пустовали, потому что хозяева их эвакуировались вглубь страны.12 За рекой была низина – болотистое место, и через реку и эту низину был построен деревянный мост, длиной версты на три на случай отступления из этого района фронта. Кругом в разных направлениях были устроены окопы. Одним словом, здесь чувствовалось уже непосредственная близость фронта.

В местечке было женское училище ведомства имп[ератрицы] Марии, как указано было уже выше. В Белоруссии эти училища заменяли епархиальные женские училища. Здесь был целый комбинат деревянных строений, в числе которых были строения с классами, с общежитиями и пр. Отдельно были строения с квартирами администрации, учителей и прочим обслуживающим персоналом. Отдельно стояла каменная церковь.13 Место было живописное: было много зелени во дворе – сирень, жасмины, а на улице около домов пышно росли белые акации, которые во время цветения источали опьяняющий аромат.14

Рядом с местечком, по северной стороне его, было расположено имение Набоковой15, ранее принадлежавшее известному лицейскому другу А. С. Пушкина – Ивану Ивановичу Пущину.16 Отсюда именно Пущин ездил навещать Пушкина в с[ело] Михайловское. Теперь в имении жил только управляющий поляк [Иосиф] Сервачинский. Дом был закрыт от посетителей, но в нём, несомненно, были интересные реликвии, относящиеся к периоду жизни И. И. Пущина. Дом имел вид обычного помещичьего строения. Около него был парк с липовой аллеей, фруктовый сад и оранжерея, куда с особого разрешения Сервачинского удавалось проникать. За строениями шли поля, а на берегу реки была дубовая роща с вековыми дубами.

Организация занятий [трёх духовных училищ]

В Паричи были вызваны на занятия коллективы всех трёх духовных училищ Минской епархии: Минского, Пинского и Слуцкого. Возглавлять эти объединённые коллективы дух[овных] училищ было поручено смотрителю Пинского дух[овного] училища – Михаилу Ивановичу Орлину17, человеку опытному и почтенному, типичному чиновнику тех времён, горделивому и чванливому. Из всех трёх коллективов дух[овных] училищ Слуцкий коллектив выделялся почтенными старцами, такими, как преподаватель греческого языка – Николай Феофилович Будзилович и преподаватель арифметики – Митрофан Александрович Журавский.18 Последний имел одну странность – продавал ученикам конфеты по мелочам, и сколько ни убеждали его, что это просто не красиво и не достойно преподавателя, он продолжал «своё». У него были уже определённые признаки перехода к детству по старости.19 Смотрителем училища был священник Александр Васильевич Хвалебнов20, инспектором – Михаил Иванович Волосевич21, человек с хитрецой и карьерист; учителем русского яз[ыка] – Иван Александрович Новицкий, человек очень почтенный и опытный преподаватель; учитель пения, регент хора и надзиратель – Иосиф Флорович Болбас, впоследствии изменивший фамилию на – Диомидов.

Таковы были мои коллеги по духовному училищу.22 За исключением Хвалебнова и меня, великороссов, прочие были белорусы.

В Паричах мы перезнакомились и с учителями других дух[овных] училищ, например: с инспектором Пинского дух[овного] училища Черноуцаном23, преподавателем арифметики …, автором задачника24; с преподавателем арифметики Минского дух[овного] училища Сущинским25, преподавателем греческого яз[ыка] Л. Н. Цветковым26, надзирателем – Ясинским27 и др. Кроме того, в Паричах жили на положении эвакуированных: начальница Минского женского [духовного] училища – Краузе28, две воспитательницы и преподавательница математики этого училища Пантелеймонова.29 То появлялся, то скрывался преподаватель этого же училища – Весновский, интриган и доносчик.

Попечение по материальной части как об учениках, так и о преподавателях возложено было на экономов: Слуцкого дух[овного] училища – Степана Степановича Терравского и Минской [духовной] семинарии – Глазко. Нужно сказать, что экономами в духовных училищах были светские люди. Несмотря на близость фронта, экономы ухитрялись доставать и мясо, и сало и кормили учеников и нас, учителей такими «колдунами» (большие пельмени), которые и в мирное время пошли бы за первый сорт.

Таким образом, в Паричах составилось разнообразное общество, в числе которого были и представители второй половины человеческого рода, которые группировались около Краузе. Последняя выдавала себя за б[ывшую] фрейлину и проповедовала о непоколебимости династии Романовых.30 Хотя фронт был близко, но общество жило полнокровно, и мост был местом прогулок. Ещё на пароходе один из жителей Парич, разбитной еврейчик доверительно предупреждал меня о том, что на прогулках по мосту определились уже пары, и поэтому, чтобы я был осторожен. Не нужно было долго ждать подтверждение этого.31

Белорусы любители петь и мастера. Собиралась иногда «холостяцкая» компания, и они пели «На заре туманной юности» и разные украинские песни, пели с азартом. Я захватил с собой свои ноты, нашлась одна из воспитательниц Минского женского училища, которая могла аккомпанировать, на квартире был рояль, и благодаря этому я попал в окружение начальницы Краузе. Пелось хорошо, и это было началом моего увлечения пением на весь период жизни в Белоруссии.

[32]

В июне в Паричи прибыла meine Frau из Перми, где она заканчивала занятия в гимназии. Занятия продолжались у меня до половины июля. Оставшуюся часть лета мы прожили в Паричах, а в конце августа переехали в Слуцк.33

Слуцк [(описание города)]

Слуцк – типичный захолустный город Белоруссии в прежнее время. Он расположен на шоссе из Бобруйска на Барановичи, от Бобруйска на расстоянии ста километров и от Барановичей – шестидесяти пяти километров. Только во время войны Слуцк был подключен к общей железнодорожной системе, а до этого линия от ст. Осиповичи проходила только до ст. Старые дороги, что примерно в тридцати километрах от города. Во время войн также была проведена узкоколейная линия в направлении фронта.

Город был весь во фруктовых садах. На славе были Слуцкие бэры. Из прочих растений в городе были: каштаны, персидская сирень, белая акация, тутовое дерево, жасмин. Из 22-х тысяч населения, примерно 19-ть тысяч составляли евреи, а остальное население составляли белорусы и поляки.34 Только 10-20 человек было великороссов. Среди евреев было резкое размежевание по социальному положению: владельцы мельниц – Гутцайт и Мышалов были в числе богатеев. К ним примыкали владельцы магазинов – Гецов, Грейсух и др., владельцы кафе – Соломяк, Соловейчик, лесоторговцы – Осовский, Хинич и др., владельцы гостиниц – Некрич и др., мясоторговцы, гешефтмахеры – Эпштейн, Мигдал и др. Значительную прослойку составляли ремесленники-сапожники, швейники и пр. Самый большой слой составляли бедняки. В городе были книжные магазины – Гринвальда и Файтельсона, аптекарский магазин Гольдберга. Учебные заведения: мужская35 и женская гимназии, коммерческое училище, высшее начальное училище и духовное училище. Во время войны открыта была ещё частная мужская гимназия Островского. В мужской гимназии, духовном училище и высшем начальном училище учились преимущественно дети мелких чиновников, крестьян и мещан белорусской национальности, а в коммерческом училище и женской гимназии было значительное количество еврейских детей.

Педагоги в этих учебных заведениях по национальности представляли пёструю массу. Так, в мужской гимназии директор В. К. Соколов36 и инспектор А. А. Воскресенский37 были великороссы, а в числе преподавателей были двое латышей – Малис38 и Сутрис39, один словак – Даляк40, белорус – Теодорович41, одна – француженка Кюи42 и одна – немка. Однородный состав из великороссов был в коммерческом училище. Так подбирал учителей директор Д. И. Иванов.43 В духовном училище, женской гимназии и в высшем начальном училище преобладали белорусы.

После революции в число преподавателей стали входить евреи: Бедчер, Ляндо.

До войны приплачивался известный процент за обрусение края.

В городе была земская больница. Популярным врачом был Шильдкрет44, преждевременно умерший от заражения крови. Он страдал геморроем и, будучи врачом, небрежно относился к своей болезни. Одновременно с ним в больнице работал врач Перминов Алексей Димитр[иев]ич, б[ывший] военный врач, хороший хирург. Он сделал ему операцию, но было уже поздно. По случаю гибели Шильдкрета из Минска приезжала комиссия, проверявшая правильность сделанной операции, которая, при всей тщательной проверке, нашла, что операция была сделана безупречно. В городе ещё были врачи: женщина Майзель45, частнопрактикующая, военный врач, он же врач духовного училища Щербович-Вечер46, тоже рано умер при заражении сыпным тифом, врач-поляк Селицкий.47 В больнице работали фельдшера Костюк и Зданко. Последний был известный как морфинист.

Был ветеринарный врач-поляк, инженер по строительству дорог. Мэром города был Смольский48, председатель земской управы – Кобычкин49, директор банка Татур50, земский начальник Катранов51, следователь – Хвалебнов52, акцизный чиновник – Киркевич53, военный начальник – Борейша54 и исправник – Савич.55

Из культурных учреждений были: клуб Ивановой, частной предпринимательницы, и летний театр Соловейчика, тоже частное предприятие.

В городе были отдельные ряды по торговле мясом, причём различались сорта его: трефной и кошер. Последний употребляли в пищу евреи, а прочие – и тот, и другой сорт. В кошер входила передняя часть туши, которая разрешалась только в пищу евреям. Ряды содержались в антисанитарном виде. Лавочки по продаже сала и фруктов были расположены на площади и городского собора.

В городе, в юго-восточной части его, на Тройчанах (так называлась эта часть города) на берегу речки Случь был старинный монастырь56, игравший, очевидно, большую роль во время униатского движения. Он не был окружён стеной, как это обычно было в России: площадь его была открытой, но были особые «врата» по линии главного входа. Над ними была большая часовня, которая превращена была в церковь духовного училища.57 На площади монастыря была старинная каменная массивная церковь58, в подполье которой находилась гробница Софьи Радзивилл.59 В этой же церкви стояла небольшая «рака» с «мощами» младенца Гавриила60, якобы убиенного евреями в ритуальных целях для получения христианской крови в «мацу» (лепёшки, которые евреи употребляли во время своей «пасхи»). История с открытием этих мощей была чёрной страницей в истории русской церкви, её позором.61

На площади, вблизи церкви, стоял большой старинный каменный корпус, в котором было много мрачных келий со сводчатыми потолками и «покои» архимандрита монастыря, более светлые и просторные. В этом корпусе жили: архимандрит и четыре монаха. Большая часть здания пустовала. Около монастыря был большой фруктовый сад с хорошими сортами яблонь, груш и слив. За монастырём стояли деревянные приземистые здания, в которых жили батраки, и хозяйственные строения. Хозяйство велось примитивно – без применения машин.

На площадке монастыря стояло длинное двухэтажное здание духовного училища и около него тоже фруктовый сад и хозяйственные строения. У входа на площадку духовного училища росли тутовые деревья и кусты персидской сирени.

На площадке у церкви были отдельные могилы. Вся площадь монастыря, расположенная по берегу реки Случь имела весёлый вид и охотно посещалась жителями города. Речка была не широкая, но глубокая на столько, что позволяла купаться, плавать, нырять. По берегам речки рос камыш – аир, который придавал речке поэтически вид.

В центре города, на холме, который был, очевидно, создан искусственно, представлял насыпь, стоял городской собор62, массивное каменное здание, а вблизи его деревянная церковь, которая первоначально и была соборной.63 Весь холм был покрыт фруктовыми деревьями. Около церкви был деревянный дом, в 4-5 комнат с верандой – квартира настоятеля собора, а около него – небольшой двор с «ригой» (большое высокое здание, деревянное, игравшее роль гумна: здесь был склад сена, соломы, дров и тут же был коровник).

За усадьбой настоятеля собора, в которую входил и огород, тоже на холме был расположен дом, в котором жили ксён[д]зы, а у подножья холма за восточным спуском с него был дом польской семьи Рачевских.

В городе была ещё кладбищенская каменная церковь64, две деревянные, из которых одна сгорела, костёл65, массивное каменное здание, кальвинская церковь66 и несколько синагог, расположенных в отдельных частях города. Как правило, синагоги были каменные и довольно большие.

Здание мужской гимназии было каменное, двухэтажное, мрачное, очевидно построенное ещё во времена униатского движения и, может быть, даже являвшееся центром этого движения.67 Отдельно от него на берегу реки был большой, одноэтажный деревянный дом – квартира директора Слуцких мужской и женской гимназий – действительного статского советника и кавалера – Владимира Константиновича Соколова, а неподалёку от него домик-квартира инспектора гимназии – Андрея Андреевича Воскресенского.

У женской гимназии были два здания: каменное, двухэтажное и деревянное одноэтажное, смежные, связанные в одно. Для учебных целей здание вполне отвечало своему назначению.

У высшего начального училища было два деревянных здания: в одном были классы, а в другом мастерские.

Самое лучшее учебное здание было у коммерческого училища, о чём подробнее будет ниже.

Тюрьма была на главной улице и по соседству с пожарной частью и больницей.

Слуцк во время империалистической войны

(август 1916 г. – октябрь 1917 г.)

Ближайшими военными точками для Слуцка были Синявка и Барановичи, в 60-65 верстах от него. В зимние холодные дни утрами в городе слышна была отдалённая перестрелка на фронте. В городе было много военных. Всё здание дух[овного] училища было занято военными. В городе был расположен Екатеринбургский военный лазарет с главным врачом Хириным. В числе медсестёр, между прочим, была одна женщина из Бродокалмака Шадринского у[езда] [Пермской губернии], которую почему-то звали «матушкой». Война в этот период носила позиционный характер, и в городе, в общем, всё было спокойно: жили, веселились и не помышляли о близости врага. Только иногда устраивались проводы молодого прапорщика на фронт, и в трактире Соловейчика на главной улице было шумно: пробки бутылок летели вверх, слышались песни, тосты, и было похожее на «пир по время чумы». Высшее начальство, очевидно, смотрело на это сквозь пальцы: дескать – люди идут на смерть – пусть побалуются. В собор на богослужении обычно являлся генерал и становился около амвона. Известно было, что в праздники на фронт на автомобиле возили батюшку Лукашевича68 служить молебны. В городе были девушки из мещанок, которые нигде не служили, но всегда были одеты «с иголочки». В городах было много разной «братии», служащих по линии «союза города» и «союза земств». Все пили, ели, веселились.

Гримасы этого периода жизни в Слуцке

«Игорный дом» Петкевичей.

Самым бойким местом в городе был трактир Соловейчика. Здесь всегда было много военной молодёжи. Рядом с трактиром была квартира Петкевичей.

Чета Петкевичей состояла из адвоката Александра Кузьмича, лет под тридцать, и жены его учительницы гимназии, дамы элегантной, красивой, в возрасте 26-27 лет, Александры Георгиевны, урождённой Таран.69 У них было двое детей. Александр Кузьмич был талантливым оратором, Слуцкий Плевако70 – таково было о нём общее мнение. Стоило кому-либо предложить ему какую-либо тему и предупредить: «говорить два часа», и речь его начина[ла] разливаться подобно полноводной реке – вольно, гладко и изящно. «Златоуст московский» – так называли московского адвоката Плевако; «Слуцким Златоустом» можно было назвать и Александра Кузьмича. Кроме ораторского таланта у Александра Кузьмича ещё был дар счастливой картёжной игры и страсть к обогащению и вообще к жизни не кое-как. Он учился в Москве, там же училась и Александра Георгиевна, он – в университете, она – на Высших женских курсах, и у них выработался согласованный друг с другом вкус к жизни на широкую ногу – тяга к ней. Кому другому, а им особенно милым был тезис «философа»: «человек – кузнец своего счастья», только нужно было смотреть, где оно улыбается и не прозевать. И они усмотрели, что он тут, рядом, только нужно принять некоторые организационные мероприятия, и они приняли их. Александру Георгиевну не нужно было учить, как быть гостеприимной хозяйкой, элегантной и привлекательной, потому что в семье Таранов в этом отношении было наглядное руководство, а Александру Кузьмичу стоило только взять в руки колоду карт, и он преображался в «Германа», но «пиковая дама» никогда не становилась ему на пути: он знал для этого средства. И вот военная молодёжь стала частым гостем у четы Петкевичей. Александр Кузьмич этих представителей «российского воинства» «обделывал» начисто. «Бедняги» стали «плакаться», и слух дошёл до высокого начальства, Александра Кузьмича выслали из Слуцка, но он уехал не с пустыми руками, и когда «изомроша ищущии отрочате», он вернулся в Слуцк и купил особнячок. Александра Георгиевна, как видно, тоже оставалась в Слуцке не с пустыми руками: для поездки в гимназию на уроки один из Слуцких извозчиков всегда подавал ей пару лошадей, а во время каникул она ежегодно ездила на курорт или на Кавказ, или в Крым.