Пророчества Авеля. О будущем России

Следователь Макаров задавал еще много других вопросов по поводу императрицы и цесаревича Павла. Церковные и религиозные дела волновали его мало. А потому и удивился сильно, когда на свой вопрос вдруг получил ответный от Авеля: «Есть ли Бог и есть ли Диавол, и признаются ли они Макаровым?»

За этим материалы следствия легли на стол обер-прокурору правительствующего Сената, и генерал Самойлов доложил о монахе Авеле лично императрице. Та, в свою очередь, поинтересовалась, «кто же такой Авель есть и откуда?».

Матушка государыня Екатерина Великая была женщиной конкретной и трезвомыслящей, мистики чуралась и не любила. Сама пьесы писала для театра, чтобы публично высмеять «волшебника» графа Калиостро или мудреные обряды русских масонов.

Но на пророка зловещего, осмелившегося писать о ее жизни и смерти, решила взглянуть.

Привели Авеля пред светлые очи государыни. И ей сказал он точную дату ее смерти, немало ее расстроив.

Поначалу она «за сие дерзновение и буйственность» хотела казнить монаха по закону. Но потом смягчилась, решила проявить великодушие и подписала указ от 17 марта 1796 года: «Поелику в Тайной экспедиции по следствию оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял из самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвещенных могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче что осмелился он вместить тут дерзновеннейшие и самые оскорбительные слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ея Императорского Величества и высочайшего Ея Величества дома, в чем и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти по государственным законам заслуживает смертную казнь; но Ея Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила оного Василия Васильева, вместо заслуженного ему наказания, посадить в Шлиссельбургскую крепость, вследствие чего и отправить при ордере к тамошнему коменданту полковнику Колюбякину, за присмотром, с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанные, писанные им бумаги запечатать печатью генерал-прокурору, хранить в Тайной экспедиции».

9 марта 1796 года Авеля привезли в Шлиссельбургскую крепость. Разместили его в камере под номером 22, где и предстояло узнику коротать свое пожизненное заключение.

И провел в ней Авель десять месяцев и десять дней в строжайшей изоляции… Там же и узнал он новость, давно ему ведомую…

А 5 ноября того же года императрицу нашли без чувств на полу покоя. Ее поразил удар. А на следующий день, 6 ноября 1796 года, государыня тихо отошла в мир иной. Все случилось в точности, как написал инок за три года до реальных событий…

В тот же день на трон Российской империи взошел сын Екатерины – император Павел I.

В наследство ему досталась не только власть над бескрайними просторами Русской империи, но и огромное количество незавершенных дел, проектов и множество бумаг. Первым делом внимание нового императора привлекли секретные документы императорского кабинета.

Дни главы Сената генерала Самойлова были сочтены. На его место был назначен князь Александр Борисович Куракин, опытный царедворец. Разбирая секретные бумаги, натолкнулся он на пакет, запечатанный личной печатью генерал-прокурора графа Самойлова. Вскрыв этот пакет, Куракин обнаружил в нем ужасным почерком записанные предсказания, от которых он просто похолодел. Ведь роковое предсказание о смерти императрицы уже сбылось! Тогда и порешил князь Куракин передать императору записки сидевшего в каземате пророка.

Павел же, по прочтении их, повелел немедленно отыскать «столь зрячего провидца», монаха Авеля. Нашли его в Шлиссельбургской крепости. Князь А. Б. Куракин объявил коменданту Шлиссельбургской крепости Колюбякину прислать в Петербург арестанта Васильева. Доставили немедленно того под конвоем пред светлые очи нового императора. И случилось это 12 декабря 1796 года…

Состоялась длительная приватная аудиенция в личных апартаментах без свидетелей.

Многие исследователи и современники событий утверждают, что именно тогда Авель прямо в глаза императору назвал дату смерти самого Павла и на двести лет вперед предсказал судьбу российской монархии. Говорят также, что именно тогда и появилось знаменитое завещание Павла I. В некоторых статьях его предсказание звучит следующим образом: «Коротко будет царствование твое. На Софрония Иерусалимского – святой день памяти совпадает с днем смерти императора. В опочивальне своей будешь задушен злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. Сказано бо в Евангелии: “Враги человеку домашние его”. Может быть, в этим словах содержится намек на участие в заговоре сына Павла Петровича – Александра, будущего императора.

Если это так, то какие чувства овладели императором в момент встречи, мы можем только догадываться. Ведь узнать свое будущее хочет любой человек. Но в то же время наравне с любопытством в душе зарождается еще и страх этого знания. Одно нам известно наверняка, Павел верил словам странного монаха. И попросил он Авеля благословить свое царствование. Далее, как свидетельствуют документы, он расспросил Авеля о том, чего бы тот хотел в жизни, на что тот ответил: «Ваше величество, всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом, еще и служить Богу».

И далее не утерпел монарх и спросил о собственном будущем. Что ответил на этот вопрос Авель – достоверно неизвестно, Житие об этом умалчивает.

Однако заметим, что император Павел I еще с детских лет по натуре своей был мистичен, имел исключительное воображение, верил в сны и предсказания. Пророков почитал, хоть и побаивался. Но в то же время и верил им безоговорочно.

Есть и другие мнения, утверждавшие, что вряд ли Авель именно во время этой аудиенции предсказал Павлу его гибель, потому как император проявил к нему искренний интерес, обласкал, выказал свое расположение и даже издал 14 декабря 1796 года высочайший рескрипт, повелевавший расстригу Авеля по его желанию постричь в монахи.

После того разговора император повелел князю Куракину поселить Авеля в Санкт-Петербурге, в Александро-Невской лавре, дать ему келью и обеспечить всем, что потребуется для нормальной монастырской жизни. Повеление это было незамедлительно исполнено. В этом монастыре Авель вторично принял постриг. И, собственно говоря, это его второе имя «Авель» и запечатлела история. При первом постриге взял себе крестьянин Василий имя Адам.

Есть свидетельство о том, что еще одна встреча произошла между императором и монахом Авелем в бытность его в петербургской Александро-Невской лавре.

Приведем интересный документ о предсказании Авеля императору Павлу, опубликованный в журнале П. И. Бартенева «Русский архив». В его публикациях за номерами 1–4 за 1872 год размещены «Воспоминания Федора Петровича Лубяновского», действительного статского советника, который в 1802 году занимал пост секретаря министра иностранных дел. Он, в частности, пишет: «Приходит мне на память… еще молва об арестанте Авеле, который содержался когда-то в Шлиссельбурге за какие-то пророчества. Захотели (император Павел) говорить с ним; спрашивали его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе об этом разговоре Анне Петровне Лопухиной (фаворитке императора), с трепетом она зарыдала, испуганная и расстроенная». Ни страх ли за любимого ею человека вылился в этих слезах?

Эта загадочная беседа привлекла пристальное внимание Петра Николаевича Шабельского-Борка (1893–1952) – историка, писателя и собирателя древностей, который в особенности интересовался трагической эпохой царствования Павла I. П. Н. Шабельский-Борк – русский офицер, ветеран Первой мировой войны. Он также принимал активное участие в попытке освобождения царской семьи из екатеринбургского заточения. Проживая в эмиграции, занимался историческими исследованиями, которые публиковал под псевдонимом Кирибеевич. После Первой мировой войны он жил в эмиграции в Берлине, и тогда же в его руки попали уникальные документы, ныне утерянные. В начале тридцатых годов Шабельский-Борк издал свое историческое сказание под названием «Вещий инок», посвященное пророку Авелю. Интерес историка к этому человеку был далеко не случаен. Ведь именно он с удивительной точностью предсказал историю и кончину дома Романовых. А Шабельский-Борк был очевидцем этих последних трагических событий. И сам немало от большевиков пострадал. Как честный русский офицер, он не мог не задаваться вопросом о том, что ждет Россию в будущем. Что такое большевистский переворот – следствие зловещего рока, тяготеющего над Россией, или результат трагической ошибки и внутренней слабости высшего российского общества, которые не уберегли Родину и императорскую семью? Есть ли во всем произошедшем его внутренняя вина, вина офицера, который не исполнил до конца своего высшего долга?..

Ниже приведем некоторые фрагменты из его сочинения «Вещий инок», чтобы читатель попытался воочию представить, какой была эта судьбоносная встреча самодержца и простого монаха. А встреча эта имела далеко идущие последствия, о которых мы расскажем далее.

«В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего солнца, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Кваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.

Пристальный взор императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего перед ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражалась любовь, мир и отрада. Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шел широкий сказ. К его келии в Александро-Невской лавре шел и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо было императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день кончины его августейшей родительницы, ныне в бозе почивающей государыни императрицы Екатерины Алексеевны. Разгневалась тогда матушка Екатерина, что Авель ей конец пророчит, и повелела приказать его в Шлиссельбургскую крепость бросить. Так и просидел он там до Павла Петровича – мол, не пророчествуй что не следует, и беды не накликай. И только, как предсказание сбылось, то, на престол взойдя, освободил его от уз Павел Петрович. Ну, вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле сызнова, его величество повелеть соизволил завтра же представить его в Гатчинский дворец, в коем имел тогда пребывание двор.

Полетели-помчались гонцы царские. В лавре, конечно, переполох и суета поднялись. Авеля от молитвы оторвали, в лучшие одежды монашеские облачают. И несет Авеля, инока убогого, царская тройка, колокольчиками да бубенцами заливаясь, прямо в Гатчину – к самому Павлу Петровичу. Так дело было!

Ласково улыбнувшись, император Павел Петрович всемилостивейше обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях спасался.

– Честный отец! – промолвил император. – О тебе говорят, да и я сам сие вижу, что на тебе явно почиет Благодать Божия. Что скажешь ты о моем царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о роде моем во мгле веков и о державе Российской? Назови поименно преемников моих на престоле Российском, предреки и их судьбу, как пред Истинным Богом.

– Эх, батюшка-царь! – покачал головой Авель. – Пошто себе печаль предречь меня принуждаешь?

– Говори! Все говори! Ничего не утаивай! Я не боюсь, и ты не бойся такожде.

– Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей задушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. Сказано бо есть в Евангелии: “И враги человеку домашние его”. В Страстную субботу погребут тебя. Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою. Но народ русский чуткой правдивой душой своей поймет и оценит тебя, и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких над вратами твоего замка, в коем воистину обетование и о царственном роде твоем: “Дому сему подобает святыня Господня в долготу дней”.

– О сем ты прав, – волнительно признал император Павел Петрович. – Девиз сей получил я в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть собор во имя святого архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок. Вождю Небесных Воинств посвятил я и замок, и церковь.

А к словам сим Павла Петровича сказать следует пояснительно многим неизвестное.

Странное и чудное видение бысть часовому, у летнего дворца стоявшему. Во дворце том в лето Господне 1754 сентября 20, Павел Петрович родился. А когда снесен дворец был, на том месте замок Михайловский воздвигся. Предстал часовому тому внезапно, в свете славы небесной, архистратиг Михаил и от видения сего обомлел в трепет часовой, фузулея в руке заходила даже. И веление архангела было, в честь его собор тут воздвигнуть и царю Павлу сие доложить, непременнейше. Особое происшествие по начальству, конечно, дошло, а оно Павлу Петровичу обо всем доносит. Павел же Петрович: “Уже знаю”, – ответствует: видать-то до того ему было все ведомо, а явление часовому вроде повторения было…

– А пошто, государь, повеление архистратига Михаила не исполнил в точности? – говорит его величеству Авель со смирением. – Ни царя, ни народы не могут менять волю Божию… Зрю в нем преждевременную гробницу твою, благоверный государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет… О судьбе же Державы Российской было в молитве откровение мне о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще – безбожном…

– Что? Святая Русь под игом безбожным? Не быть сему! – гневно нахмурился император Павел Петрович. – Пустое болтаешь, черноризец…

– А где татары, ваше величество? Где поляки? И с игом безбожным то же будет. О том не печалься, батюшка-царь: христо-убийцы понесут свое… А потом будет безбожный люд скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить святыни ее, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господен за отречение России от святого царя.

Скорее всего здесь Авель под словами “христоубийцы” так именует “безбожников”.

И далее продолжается беседа.

Спросил император:

– Что ждет преемника моего, цесаревича Александра?

– Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется венец царский. Подвиг служения царского заменит он подвигом поста и молитвы. Праведен будет в очах Божиих. Белым иноком в миру будет. Видал я над землей Русской звезду великого Угодника Божия. Горит она, разгорается. Подвижник сей и претворит всю судьбу Александрову…

– А кто наследует императору Александру?

– Сын твой, Николай.

– Как? У Александра не будет сына? Тогда цесаревич Константин…

– Константин царствовать не восхощет, памятуя судьбу твою, и от мора кончину приемлет. Начало же правления сына твоего Николая дракою, бунтом вольтерианским зачнется. Сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая… Лет через сто примерно после того, оскудеет дом Пресвятой Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится…

– После сына моего Николая на престоле Российском кто будет?

– Царем-Освободителем преднареченный твой замысел исполнен будет, крепостным он свободу даст, а после турок побьет и славян тоже освободит от ига неверного. Не простят бунтари ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной отщепенскими руками. А на крови храм воздвигнется…

– Тогда и начнется тобой реченное иго безбожное?

– Нет еще. Царю-Освободителю наследует сын его, а твой правнук, Александр Третий, миротворец истинный. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет он. А только недолго царствовать будет.

– Кому передаст он наследие царское?

– Николаю Второму – святому царю, Иову Многострадальному подобному. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную. О нем свидетельствует Писание: Псалмы 90, 19 и 20 открыли мне всю судьбу его: Искупитель будет. Искупит собой народ свой – бескровной жертве подобно. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет он народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война мировая. По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет трон царский. И предан будет праправнук твой, как некогда Сын Божий на распятие. Многие потомки твои убелят одежду кровию Агнца такожде. Мужик с топором возьмет в безумии власть, но и сам опосля восплачется.

Наступит воистину казнь египетская. Кровь и слезы напоят сырую землю, кровавые реки потекут. Брат на брата восстанет. И паки: огонь, меч, нашествие иноплеменников и враг внутренний, власть безбожная. И там гибель, и тут, и бежать некуда. Дым пожаров и пепелища, все живое расседается. Мертвые пустыни кругом. Ни единой души человеческой, ни твари животной. Ни дерева, ни трава не растут даже… Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от своего богопомазанника. А то ли еще будет! Ангел Господень изливает новые чаши бедствий, чтобы люди в разум пришли. Две войны одна горше другой будут. Новый Батый на Западе поднимет руку. Народ промеж огня и пламени. Но от лица земли не истребится, яко довлеет ему молитва умученного царя.

– Ужели сие есть кончина Державы Российской и несть не будет спасения? – вопросил Павел Петрович.

– Невозможное человеком, возможно Богу, – ответствовал Авель. – Бог медлит с помощью, но сказано, что подаст ее вскоре и воздвигнет рог спасения русского. И восстанет в изгнании из дома твоего князь великий, стоящий за сынов народа своего. Сей будет избранник Божий, и на главе его благословение. Он будет един и всем понятен, его учует самое сердце русское. Облик его будет державен и светел, и никтоже речет: “Царь здесь или там”, но: “Это Он”. Воля народная покорится милости Божией, и он сам подтвердит свое призвание… Имя его трикратно суждено истории Российской. Два тезоименитых уже были на престоле, но не царском. Он же воссядет на царский, как Третий. В нем спасение и счастье Державы Российской. Пути бы иные сызнова были на русское горе…

И чуть слышно, будто боясь, что тайну подслушают стены дворца, Авель нарек самое имя. Страха ради темной силы, имя сие да пребудет сокрыто во времени…

– Велика будет потом Россия, сбросив иго безбожное, – предсказал Авель далее. – Вернется к истокам древней жизни своей, ко временам равноапостольного, уму-разуму научится бедою кровавою. Дымом фимиама и молитв наполнится и процветет аки крин небесный. Великая судьба предназначена ей. Оттого и пострадает она, чтобы очиститься и возжечь свет во откровение языков…

В глазах Авеля горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине. Император Павлович поднял голову, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие переживания.

– Ты говоришь, что иго безбожное нависнет лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо – о всем, ныне ты предрек мне о потомке моем Николае Втором, предупредить его, дабы пред ним открылась Книга Судеб. Да пройдет правнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпенья своего.

Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою. Изложи все письменно. Я же на предсказание твое наложу мою печать, и до праправнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего. Иди и молись неустанно в келии своей о мне, роде моем и нашей Державы».

И было так…

Насколько рассказ «Вещий инок» соответствует исторической правде или это художественный вымысел, теперь с достоверностью сказать трудно.

А теперь, чтобы узнать продолжение этой истории, давайте обратимся к текстам еще одного свидетеля – к книгам православного священника, писателя и историка Сергея Александровича Нилуса.

Ниже мы приведем фрагмент из его работы «На берегу Божьей реки».

«При особе ея императорского величества, государыни императрицы Александры Федоровны состояла на должности обер-камерфрау Мария Федоровна Герингер, урожденная Аделунг, внучка генерала Аделунга, воспитателя императора Александра II во время его детских и отроческих лет. По должности своей, как некогда при царицах, были “спальныя боярыни”, ей была близко известна самая интимная сторона царской семейной жизни, и потому представляется чрезвычайно ценным то, что мне известно из уст этой достойной женщины.

В Гатчинском дворце, постоянном местопребывании императора Павла I, когда он был наследником, в анфиладе зал была одна небольшая зала, и в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями. Ларец был заперт на ключ и опечатан. Вокруг ларца на четырех столбиках на кольцах был протянут толстый красный шелковый шнур, преграждавший к нему доступ зрителю.

Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, Императрицей Марией Федоровной, и что было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать царский престол России.

Павел Петрович скончался в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось от всяких, не исключая и царственных, взоров.

– В утро 12 марта 1901 года, – сказывала Мария Федоровна Герингер, – и государь и государыня были очень оживлены и веселы, собираясь из Царскосельского Александровского дворца ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну. К этой поездке они готовились как к праздничной интересной прогулке, обещавшей им доставить незаурядное развлечение. Поехали они веселые, но возвратились задумчивые и печальные, и о том, что обрели они в том ларце, никому, даже мне, с которой имели привычку делиться своими впечатлениями, ничего не сказали.

После этой поездки я заметила, что при случае государь стал поминать о 1918 годе, как о роковом годе и для него лично и для династии».

Далее Сергей Нилус описывает необычное происшествие, подтверждающее рассказ Марии Федоровны Герингер.

«6 января 1903 года на Иордани у Зимнего дворца при салюте из орудий от Петропавловской крепости одно из орудий оказалось заряженным картечью, и картечь ударила по окнам дворца, частью же около беседки на Иордани, где находилось духовенство, свита государя и сам государь. Спокойствие, с которым государь отнесся к происшествию, грозившему ему самому смертью, было до того поразительно, что обратило на себя внимание ближайших к нему лиц окружавшей его свиты. Он, как говорится, бровью не повел и только спросил:

– Кто командовал батареей?

И когда ему назвали имя, то он участливо и с сожалением промолвил, зная, какому наказанию должен будет подлежать командовавший офицер:

– Ах, бедный, бедный, как мне жаль его!

Государя спросили, как подействовало на него происшествие. Он ответил: “До 18 года я ничего не боюсь…”

Есть аналогичное свидетельство и в работе вышеупомянутого историка Шабельского-Борка: «11 марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда своего, блаженного памяти императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе у его гробницы, государь император Николай Александрович в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса и других лиц свиты изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли своего в бозе почивающего предка.

Умилительна была панихида.

Петропавловский собор был полон молящихся. Не только сверкало здесь шитье мундиров, присутствовали не только сановные лица. Тут были во множестве и мужицкие сермяги, и простые платки, а гробница императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах. Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и представительство почившего царя за потомков своих и весь народ русский. Воочию сбылось предсказание вещего Авеля, что народ будет чтить память царя-мученика и притекать к гробнице его, прося заступничества, прося о смягчении сердец неправедных и жестоких.

Государь император вскрыл ларец и несколько раз прочитал сказание Авеля Вещего о судьбе своей и России. Он уже знал терновую судьбу, недаром, что родился в день Иова Многострадального. Знал, как много ему придется вынести на “державных плечах, знал про близь грядущие кровавые дни, смуту и великие потрясения Государства Российского, сердце чуяло и тот проклятый черный год, когда он будет покинут, предан и оставлен почти всеми”. Но вставала в державной памяти его другая, отрадная картина. В убогой монашеской келии пред Богосветлым старцем Саровским сидит двоюродный державный прадед его, Александр Благословенный. Перед образами ярко горят лампады и бесчисленные свечи. Среди образов выделяется икона Божия Матери Умиления. Благодать Божия почивает на келье. Как тогда, легко и отрадно на душе благословенному царю… Тихо, как лесной ручеек, льется пророческая речь Серафима о грядущих судьбах русских: