Злое счастье

Верховный Вигил отогнал неприятные мысли. Вот ведь наказание какое – стоит залюбоваться красотами Хикмайи, и мысль сразу скатывается к грядущим неприятностям. Видимо, неспроста это. Насчет вызова к Повелителю Эйген не волновался. Такое случалось неоднократно. Иногда Олаканн маялся бессонницей, а потому отчаянно скучал и жаждал, чтобы хан’анх развлек его. Желания Повелителя – закон. И бывают они весьма и весьма… разнообразны. Начиная от совместной дегустации очередного кулинарного шедевра и заканчивая бурным сексом. В роду Повелителей что мужчины, что женщины отличаются безудержными страстями и темпераментом, не отдавая предпочтения какому-то одному полу. Эйген был готов ко всему. Иначе не носить ему титула Верховного Вигила бессменно вот уже 80 лет подряд. Удержаться на вершине власти среди бешеных нравом и разумом дэй’ном великое искусство. Предыдущий Верховный выдержал всего лишь три года.

Прямая улица вела к центру города. В Хикмайе все улицы подобны лучам солнца, расходящимся от дворца правителей Чардэйка. Из любого конца города видна его центральная башня. Она, как маяк для корабля, зовет к себе путника. Словно нашептывает: «Рискни и попытай удачу. В случае успеха тебя ждут богатство и слава, а если ошибешься, то не обессудь, – безвременная смерть». Если ты дэй’фа – благородный мужчина, то почему бы и нет? У благородных женщин может быть только одно предназначение – деторождение. В исключительном случае – жреческое служение Богам. Все достаточно просто. Это только извращенцам-униэн жизненное устройство заклятых врагов кажется сложным и крайне запутанным. А как иначе сдержать тех, кому поступки диктует могучая изменчивость противоречивых чувств? Не будь жестких рамок, дэй’ном давно бы уже выродились или перерезали друг друга в приступах буйства.

Дворец располагался на острове посреди озера. К его одетым в камень берегам сбегались все улицы. Ближайшие дома отстояли от края набережной на сто мужских шагов, образуя площадь-кольцо, мощенную белым камнем. Эйген приказал носильщикам остановиться, вылез из паланкина, чтобы пройти до моста эти сто шагов пешком. Его уже ждал постельничий Повелителя, готовый сопровождать хан’анха в покои властителя. Или же сообщить о том, что планы Его Величества круто изменились.

– Соблаговолите следовать за мной, благородный Эйген, – молвил величественный царедворец, низко кланяясь.

Тот лишь невнятно буркнул в ответ. В роду постельничего время от времени рождались не только дэй’о, но однодневки – дэй’вы.[9] Этот прискорбный факт тщательно скрывался, но Эйгену по должности полагалось знать о придворных всю подноготную. И он знал, например, что двое из четырех братьев господина Мангэ родились бесплодными недееспособными кретинами, срок жизни которых ограничился бы всего 20 годами, если бы их не умертвили во младенчестве. Иначе, отчего бы это госпожа Мангэ кончила дни свои в семейной темнице?

Постельничий вел хан’анха знакомой дорогой по узкому тайному коридору, а не через анфиладу больших и малых общедоступных залов. За тонкими шелковыми занавесями, которыми отделаны стены, нередко прятались наемные убийцы, но сейчас Эйген мог не опасаться за свою жизнь. До конца беседы с Повелителем он может вообще ничего не бояться. А потом… видно будет.

Во дворце пахло сладкими благовониями, чей изысканный аромат одновременно успокаивал и настраивал на миролюбивый лад. Эйгену сразу захотелось принять ванну с морской солью и почитать стихи великого Ттимура. Но он сдержался. Другое дело, каких ему это стоило усилий.

– Боги! Кого я вижу?!

Эйген застыл на месте, не веря глазам. Кананга не шла, а плыла навстречу, бесшумно и плавно, как сытая акула в морских глубинах. Весьма точное сравнение, если помнить о ее пугающей репутации. Единоутробная сестра Повелителя – единственная женщина в Чардэйке, которая сумела ускользнуть из жестких объятий традиций и долга. Она вела не по-женски свободную жизнь, меняя любовников, находя новых друзей и врагов, странствуя и уединяясь, убивая, любя и колдуя. Когда-то сердце Эйгена всецело принадлежало ей, точно так же как и сердца всех благородных дэй’фа столицы. Как сердце ее брата. Они были удивительно похожи. Ослепительная красота с душком истинного порока сочеталась в обоих с тонкостью и изощренностью чувств.

– Ты ли это, вигил? – изумленно выдохнула Кананга.

– Постарел?

– Ты… стал величественным и невероятно мужественным.

Ненаследная принцесса никогда не лгала мужчинам. Немыслимая роскошь для женщины.

– А ты – еще красивее, – искренне признал Эйген.

Белое платье, расшитое серебряными рыбами, плотно обхватывало тонкий девичий стан, открывая нескромному мужскому взору великолепие впадинки между грудями. Сто одиннадцать мелких жемчужных пуговиц сбегали прелестным караваном от декольте к самому низу подола. Так и хочется расстегивать их медленно-медленно, одну за другой, покрывая поцелуями каждый кэщ[10] теплой ароматной кожи. Скольких наглецов сгубила эта манящая нагота… без счета. В рукаве у Кананги всегда найдется стилет или удавка для назойливого сластолюбца. От нахлынувших воспоминаний Эйген задохнулся.

– Тебя не было в Хикмайе девять лет.

– Что с того? Разве я могла не вернуться?

– Мир велик, – вздохнул Эйген.

– Воистину, вигил. Я привезла тебе маленький подарок.

– Вот как?

Кананга любила делать подарки, но непременно со смыслом. И, как правило, послание граничило с откровенным оскорблением.

– Я слышала, ты собираешь поделки Рыжего Мэя. Вот я и подумала, тебе понравится владеть шкатулкой, которую он вырезал из корня юнипера.

Хан’анх не знал: обидеться ему или порадоваться вниманию принцессы. Но она сама разрешила его сомнения:

– Мысль о том, что в нее можно будет насыпать горсточку пепла, которая останется от Рыжего, непременно придется тебе по вкусу.

«Пытаешься подольститься? – безмолвно спросили желтые зеницы Эйгена. – Не поздновато ли?»

«А если и пытаюсь? – лукаво улыбнулась женщина. – Накажи меня».

«Не сейчас», – отстранился воин.

Если бы не ожидавший его Повелитель… Эйгену потребовалось обуздать свое вспыхнувшее желание так же, как иной раз приходилось обуздывать необъезженного скакуна – жестко и грубо. Иначе он бы набросился на Канангу, чтоб изнасиловать или избить… или…

Оставалось только, скрипя зубами, смотреть, как принцесса уходит прочь, зазывно покачивая бедрами.

«Женщины есть зло», – напомнил себе вечную истину Эйген.

А может быть, правы надменные выскочки униэн, когда твердят о проклятье, лежащем на Людях Ночи? Эта невыносимая власть животных, переменчивых страстей над духом неестественна для разумного существа. Перемудрили Боги, заманили в ловушку доверчивых дэй’ном, а проклятые дары превратили Полуночных в живые игрушки Судьбы. Любовь, в любой момент готовая обратиться в ненависть, радость – в злобу, разве это не проклятье? Нет? Тогда, что же это такое? За что?

Господин Мангэ, терпеливо ждавший окончания беседы с принцессой, не решился напомнить о себе. Он очень убедительно сделал вид, будто обнаружил дырочку на занавесках.

По всей вероятности, Повелитель этой ночью тоже решил обуздать свои желания. Вдвойне подозрительно. Из жаркого сумрака приемной навстречу Эйгену проскользнули всего двое: юноша и девица. Обычно же из опочивальни Олаканна выскакивало, самое меньшее, четверо наложников. А чаще всего Повелитель не торопился отвлекаться от своих забав, обсуждая с хан’анхом государственные дела без отрыва, так сказать, от удовольствий.

– Пришел Верховный Вигил, о, Повелитель! – торжественно провозгласил Мангэ и распахнул двери перед Эйгеном.

Большинство подданных Олаканна не имели права поднять глаз выше, чем до колен властителя, но Верховный Вигил к таковым не относился. И он мог видеть, что Повелитель пребывает в крайнем беспокойстве. Так вот зачем дворец полон умиротворяющих запахов! Иначе воды озера вокруг дворца уже окрасились бы кровью придворных, попавших под горячую руку властелина Чардэйка. Дворцовый парфюмер не зря ел свой хлеб и пил свое вино.

Эйген хотел совершить положенную этикетом серию поклонов, но был остановлен решительным жестом Олаканна.

– Перестань! У тебя и без этих выкрутасов закружится голова, хан’анх, – бросил он. – Будешь пить?

– Если прикажите.

– Приказываю!

– Тогда буду, – улыбнулся Эйген.

Мальчишеская внешность Повелителя и его откровенное нетерпение могли ввести в заблуждение кого угодно, но только не Верховного Вигила. За 80 лет он успел изучить Олаканна вдоль и поперек, но все равно иногда побаивался перечить даже в сущих мелочах.

Если бы ничтожная наложница Хиннга смогла увидеть Повелителя, она бы удавилась от зависти. Водопад из черного шелка – его блестящие волосы, не у каждой женщины сыщется такое богатство. Бледное лицо разрумянилось, голубые глаза сверкали, атласный халат струился с узких плеч, подчеркивая стройность стана. Еще бы, самая чистая и здоровая кровь во всем Чардэйке. Даром, ох недаром без устали воспевали красоту Олаканна лучшие поэты современности. Жаль только, норов его воспеть некому! Считается, что его предки в начале времен делили Дары Богов между остальными дэй’ном. Вот и не обделили себя ни в чем.

Словно в подтверждение мыслей Эйгена Повелитель жадно припал губами к большой чаше с вином. И пока не выдул половину, не остановился. Заодно бдительно проследил, чтобы его ночной гость не отставал.

– Пей, пей. Не отравлю. Сегодня ты мне нужен.

Вино оказалось крепленое, чрезмерно сладкое и густо приправленное пряностями. Непривычного человека оно валило с ног после трех хороших глотков. Но не Эйгена.

– У меня три новости, – молвил Олаканн, облизываясь.

– И все три – плохие?

– Нет, Эйген, ошибаешься, – ехидно оскалился Повелитель. – Одна другой хуже.

– Очаровательно.

– Начну с относительно приятной. Для тебя. Я приказал четвертовать Согана. Ты рад?

– Рад, – не покривил душой хан’анх. – Но это означает, что Водительница скончалась от ран.

– Верно. Умерла в первый час после заката. И как бы я ни относился к Согану, пришлось его казнить. Я разгневан.

В свое время покойный военачальник был любовником Повелителя, а нынче дочка Согана ходила у Олаканна в фаворитках. Еще неизвестно, чем для нее обернется казнь папаши. Либо Повелитель осыплет девицу золотом в порыве раскаяния, либо прикажет удавить потихоньку: тут все зависит от минутной прихоти. Эйген был рад, что ни разу даже не пытался познакомиться со своими кровными детьми. В его положении – они стали бы вечными заложниками воли Повелителя.

– Смерть Йагра’су – большая потеря для всех нас. Теперь придется искать новую Водительницу и ждать, пока она вырастет и войдет в полную силу. Брать в бой такую колдунью было непростительной ошибкой, – совершенно серьезно заметил хан’анх.

– Пей еще!

Эйген снова выпил. Оставалось только дивиться, как в Олаканна помещается столько жидкости. Повелитель хлестал вино, как воду.

– А какая же третья новость? – спросил Верховный Вигил.

– Ага! Ты заинтригован! – обрадовался Повелитель.

– Вы всегда чрезвычайно проницательны, Величайший.

Глаза Повелителя сияли голубыми алмазами. Он нервно облизнул губы.

– В предсмертном прозрении Водительнице открылось тайное. Она назвала имя того, кто станет Верховным Королем униэн.

– Кто же это?

– Наклонись, мой хан’анх, я скажу тебе это на ушко, – сладко пропел властелин дэй’ном.

Эйген перегнулся через стол, покорно выполняя желание Олаканна. Его горячие губы почти касались мочки уха, а дыхание обжигало. Говорил он медленно, смакуя каждое слово, точно запретную сладкую фай.[11] Перекатывая на языке ненавистное имя кусочком пряной древесной смолы, дарующей покой и забвение.

И когда Эйген услышал это имя, то непроизвольно скомкал в кулаке тонкую золотую чашу с остатками вина. Точь-в-точь, как неаккуратный писец мнет испорченный кусок дешевой бумаги.

– Что?! – взревел он вепрем-подранком. – Этого не может быть! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Воистину, в припадке ослепляющей ярости он превзошел самого Повелителя и одновременно доставил тому невыразимое для каждого истинного дэй’ном удовольствие – понаблюдать, как сородич бесится от злости и не может выплеснуть ее на ближнего.

Восторгу Повелителя не было предела. Самое время направить стопы в квартал отверженных-дэй’о, чтобы утолить жажду крови и насилия. Будь она проклята!

Глава 6

Право Судии

Даэмли

Окончательно распогодилось после праздника Ито Перворожденной. Прижимистая северная весна неожиданно щедро одарила Приграничье теплыми ветрами и солнечными деньками, не поскупилась она на обильное цветение садов и бурные всходы на полях. Птицы вили гнезда, лесные опушки покрылись ковром из цветов. Небо, словно тщеславная юница, безотрывно гляделось в зеркала озер, и даже коварная Бэннол решила прикинуться скромной пограничной речушкой. Она серебристой ленточкой петляла меж рощ и холмов, одним своим видом напоминая Мэйтианну о его долге хранителя границ Тир-Луниэна.

Зачастили послы из сопредельных государств, стремясь заблаговременно заручиться поддержкой князя униэн. Шпионы в тайных депешах в один голос твердили об агрессивных намерениях Чардэйка. Дэй’ном серьезно готовились к вторжению, чуть ли не вдвое увеличив численность своей армии. Владыки Сатта и Бурмиэ жили в ожидании скорой войны и торопились обновить старые союзы. Все они знали: если кто и сумеет остановить орду захватчиков, то лишь Рыжий Мэй. Полнейшему взаимопониманию мешали старые распри и вековые обиды нэсс, переговоры быстро заходили в тупик. Поэтому в крепость Мартис, удачно расположенную на границе между тремя королевствами, Рыжему пришлось ездить раз пять, прежде чем высокие стороны сумели достичь некоторого компромисса. В последний раз Мэю удалось также выторговать беспошлинный провоз оружия из ангайских анклавов. Уже кое-что!

После круглосуточного столпотворения в Мартисе, где невозможно ни на мгновение остаться одному, сама возможность некоторое время помолчать казалась Рыжему восхитительной. Он ехал впереди отряда и думал о том, что отдал бы все оставшиеся годы жизни и посмертие в придачу за возможность хотя бы несколько чудесных погожих дней остаться в полном одиночестве. Будь у Мэя в запасе пара суток, он бы провел их на берегу неприметного лесного озера. Даже костра не стал бы разводить. Филины уже, должно быть, вывели пестрых, вечно голодных птенцов, а в лисьих логовах возятся пушистые детеныши. На солнечном склоне ветер колышет мохнатые колокольчики сонника изумительного лилового оттенка. Напиться вдосталь покоя и тишины, рассыпать душу невесомым пеплом в траву. И забыть. Как Хелит.

Мэй и сам не отказался бы узнать, что с ней приключилось на самом деле. Почему-то ему казалось, что жизнь той, другой Хелит, была удивительной и необыкновенной. Нездешней. Однажды увидав, с какой отчаянной тоской девушка выглядывает через амбразуру на крепостной стене, рассматривая окрестности, Мэй понял, что она, в отличие от большинства мужчин и женщин, точно знает, что такое быть свободной. Выдайся хоть малейшая возможность, одна с радостью вырвалась бы из тесного мирка приграничного замка. Другая Хелит привыкла быть независимой. И тут как раз Рыжий ее понимал лучше, чем кто-либо другой. На том, собственно, они и поладили меж собой, словно заключив безмолвный договор, суть которого сводилась к незамысловатому взаимному дополнению друг друга. Мэй помнил, но не чувствовал, а Хелит чувствовала, но не помнила. Во всяком случае, вместе они оба стали сильнее, чем поодиночке.

Мэй улыбнулся своим мыслям. Сейчас дорога снова повернет, и откроется потрясающий вид на Эр’Иррин. Тот самый, который пленил сердце Рыжего с первого мига, едва он увидел, где ему предстоит провести остаток дней. Тогда на месте красавца замка черным зубом торчала выгоревшая дотла черная башня в окружении обрушенных стен, и все равно Мэй разглядел скрытую красоту каменистого холма, поверил в то, что правильно распорядился своей судьбой.

Рыжий натянул поводья, останавливая Сванни, залюбовавшись творением рук своих, а заодно и дождался, когда подтянутся сопровождающие его воины.

Он прикрыл от слепящего солнца глаза ладонью, словно пытался разглядеть крошечную девичью фигурку на одной из стен. Дайнар понимающе усмехнулся. Рыжий не скрывал, как ему приятно это ненавязчивое внимание.

«Ничего ты не понимаешь, – мысленно откликнулся Мэй на многозначительную ухмылку друга, не в силах сдержать досаду. – И не поймешь, даже если я начну объяснять. Она – не одно лишь смазливое личико и стройная фигурка, она не жалеет, не сочувствует, и если верит, то не слепо… Она знает. Она видит незримое».

Но ничего такого говорить Дайнару Рыжий не стал, а высказался совершенно в ином духе:

– До чего же мне охота жрать.

– Еще бы, – фыркнул тот. – Ты ничего не ел почти два дня. Только пил и пил воду. Я уж было решил, что ты болен.

– Да? – удивился Мэй. – И верно! Не хотелось. Зато теперь я готов съесть быка.

– До быка придется еще несколько дней потерпеть, но у Лэйвы обязательно найдется что-нибудь вкусненькое.

Традиция требовала в Сайгэллов день закалывать черного бычка, жарить его на вертеле, чтобы досыта накормить всех, кто пожелает разделить радость окончательного воцарения на земле времени Даэмли – Возрождения. Дети, родившиеся после Зимника, получат имена, влюбленные соединятся брачными узами, а обиженные обретут защиту и справедливость.

– Если ты и в этом году попытаешься избежать Права Судии, то поползут нехорошие слухи, – негромко напомнил Дайнар. – В канун большой войны лучше избежать народного недовольства.

– Я помню, – бросил Мэй.

Солнечный свет в одночасье померк для него, будто светило закрыла черная грозовая туча.

Хелит проснулась от шума на внутреннем дворе под окнами ее опочивальни. Какое-то время она лежала без движения, свернувшись калачиком, с головой накрывшись одеялом. Лежала и боялась не только шевельнуться, но даже раскрыть глаза, чтобы не спугнуть призрачные лоскутки сновидений, которые с таким трудом сумела удержать в памяти.

Каждый вечер, укладываясь в кровать, Хелит засыпала с четким заданием – вернуться с добычей. И каждую ночь она видела что-то восхитительно родное и утраченное, в снах Хелит была у себя дома, среди своих, и все вокруг было знакомо, понятно и объяснимо. Но утром девушка просыпалась без единого воспоминания об увиденном, со звенящей пустотой в голове, хотя во сне каждый раз клялась себе, что вот теперь-то точно ничего не забудет. А рассвет, подобно наглому карманному воришке, умудрялся похитить ее бесценное сокровище в последний миг перед пробуждением.

Но Хелит не сдавалась. Она пробовала снова и снова. Память же упорно пряталась в мире снов, как партизан в лесу, и не поддавалась ни на угрозы, ни на сладкие увещевания.

А без воспоминаний Хелит сама себе казалась призраком, кем-то, не принадлежащим миру живых. Иногда ей чудилось, что все наоборот. По-настоящему она живет где-то в другом месте, а Эр’Иррин со всеми его обитателями – бесконечный, мучительный сон. Разве сны помнят о яви?

«Ну пожалуйста! Пусть сегодня я вспомню!» – молила она непонятно кого и засыпала в слезах.

Но, видимо, кто-то злокозненный выбил из рук хрупкую посудину прошлой жизни, и она разбилась на миллионы крохотных осколочков, которые не собрать и не склеить заново.

Наконец Хелит сбросила одеяло и открыла глаза, упершись взглядом в высокий сводчатый потолок теплого песочного цвета. Осторожно прислушалась к собственным мыслям и вынуждена была признать очередное позорное поражение. Ничего. Ничегошеньки. Пусто.

Делать было нечего, в Эр’Иррине никто не мог себе позволить роскошь нежиться в теплой постели. Замок ожил: после звонкой переклички сменилась стража на стенах, без остановки скрипел ворот колодца – конюхи торопились наполнить поилки для лошадей, хлопали двери, ругались прачки, размеренно бил молотом по наковальне кузнец. Здесь у всех и у каждого были свои занятия и обязанности, не исключая самого князя Мэйтианна. Если он не объезжал отдаленные гарнизоны, то погружался в отчеты и донесения; если не гонял на плацу своих воинов, то сам упражнялся в боевых искусствах. А еще он находил время для разбора жалоб подданных друг на друга, а для этого изучал законы и уложения, которые зачастую противоречили друг другу. От зари до заката не знал князь отдыха и покоя, а если бы мог, то заполнил бы делами даже ночные часы. К превеликому счастью обитателей Эр’Иррина, здесь по ночам принято было спать. Причем не мудрствуя лукаво на боковую народ отправлялся, едва лишь солнце опускалось за горизонт, тем более что подъем на заре ожидал абсолютно всех, вне зависимости от положения и титула. Иначе в Приграничье не выжить. В столицах, там – да, некоторые и до полудня спят. Тайгерн не скупился на рассказы о нравах, царивших в Лот-Алхави. Благо нашлось для его повествований немало заинтересованных слушателей. И пока хорошенькие ушки были заняты, не менее хорошенькие ручки трудились над прялкой, ткацким станком или шитьем. Девушки-униэн, хотя и считались придворными дамами эр’ирринского князя, работали наравне со всеми остальными. Им вменялось в прямую обязанность всячески обихаживать благородных воинов: чинить их одежду, следить за ее сохранностью, лечить раненых и даже развлекать в меру сил.

Хелит же была на почетном положении гостьи и могла спокойно бездельничать, но сидеть сложа руки в то время, как ее новые подруги гнут шеи, и к тому же слушать бесконечные байки лорда Тайго ей не хотелось.

Мадд Хефейд, пока не уехал в Далатт, успел от души замордовать девушку пересказами былых подвигов ее предков. Вернее сказать, подвигов представителей семьи Гвварин. Поначалу Хелит честно пыталась запомнить, кто, кому, когда и почему отрубил голову или перерезал горло, но быстро сбилась со счета своим безвременно почившим предкам мужского пола. Предки женского пола занимались исключительно домашним хозяйством. Они честно воспитывали детей и не мешались у мужчин под ногами, когда те в свое удовольствие кромсали врагов на куски разной величины. Судя по всему, жизнь униэн, впрочем, как и остальных народов, особым разнообразием не отличалась. Можно даже сказать, что у сородичей Хелит имелись некоторые преимущества по сравнению с остальными. Беседуя с Гвифином, она выяснила, что женщинам дэй’ном вменялось в обязанность лишь деторождение, а сестры по полу из народа ангай вообще не считались свободными людьми, от рождения и до смерти пребывая в собственности мужчин. Сначала – отцов, потом – мужей, а затем – сыновей и внуков. От этих открытий Хелит становилось как-то совсем не по себе. Где бы она ни была раньше, но Там все было несколько иначе. Кажется…

От полного саморазрушения ее спас Рыжий. Его угрюмые посулы относительно своего общества оказались не такими уж и страшными. Хелит очень быстро уверилась, что более молчаливого и погруженного в себя мужчины она никогда раньше не встречала. По большому счету, Мэй не нуждался ни в компании, ни в собеседниках. Но ему срочно требовался живой свидетель реальности собственного существования. Своего рода зеркало, заглянув в которое, он мог сказать себе: «Я есть!» Таким свидетелем и стала для него Хелит. Она была допущена в святая святых – в огромный княжий кабинет, похожий одновременно на книжный склад, оружейную комнату и архив. Рыжий разрешил ей брать и читать любую книгу, разворачивать любой свиток из тех, что хранились в ящиках громоздких резных шкафов. В отличие от Гвифина, который, точно дракон над кучей злата, чах над своей чародейской библиотекой и пресекал любые попытки Хелит приблизиться к ней хоть на шаг. Чокнутый колдун, что с него возьмешь! Мэй посмеялся над чудачествами ведуна, но посоветовал явить великодушие и не обижаться.

– Тебе мало моего кабинета? – спросил он.

– В твоем хранилище нет никакого порядка. Все книги стоят вперемешку.

– Почему? – удивился Рыжий. – Толстые стоят рядом с толстыми, а тоненькие на одной полке с тонкими. Тяжелые внизу, а легкие наверху.

– А разве не проще рассортировать по темам? Чтобы исторические хроники – отдельно, стихи – отдельно, а учетные книги лучше попрятать в сундуки.

Мэй удивленно приподнял левую бровь, оценив по достоинству дельное предложение.

– Ну так сделай, как считаешь нужным. Ты у нас ученая – тебе и порядок наводить.

– Ученая?! – растерялась Хелит. – Гвифин сказал?

– Сам вижу, – хмыкнул князь и вернулся к своим депешам.

А Хелит принялась за новую работу с неожиданным для себя энтузиазмом, категорически отказавшись от помощников из числа прислуги. По крайней мере, ее дни теперь были заполнены делом, требующим внимания и сосредоточенности, чтобы поменьше думать о собственном духовном увечье. Пока Мэй был в отъезде, она упорядочила бумажный хаос до состояния близкого к идеальному, добравшись наконец до учетных книг.

Рыжий осторожно заглянул в приоткрытую дверь и застыл на месте. Князь не знал, что и сказать, когда увидел свой преобразившийся кабинет, подивившись упорству девушки. Он все стоял и стоял в дверях, любуясь аккуратными табличками, приклеенными к каждому ящичку и на все полки. Пусть только теперь Хельх или Дайнар посмеют бросить свиток где попало!