Эпизоды

По вечерам, возвращаясь домой, я часто ездила мимо знакомого дома и видела окна, в которых все так же горел свет за горчичными шторами. Удаляясь дальше по дороге, я всегда представляла, что там – за этими шторами, в том желтом свете? Смех, разговоры, пестрый рисунок шалей, звуки гитары, коньяк, мятный зеленоватый сигаретный дым, огромная люстра с пятью тюльпаноподобными абажурами… И всегда мысленно говорила себе: обязательно завтра позвоню. Но наступало тридцатое завтра, а я не звонила.

Проезжая в очередной раз мимо знакомых окон, я заметила, что в них почему-то не горит свет. Сначала я подумала, что Валя и Таня уехали к матери в Киев. Но прошло примерно полгода, а свет так и не начал гореть снова – такого раньше никогда не случалось. У меня мелькнула мысль, что тетки остались на Украине. С одной стороны – слава богу. С другой, мне стало жаль. Жаль, что так и не собралась позвонить и приехать хотя бы еще раз.

Через пару недель я случайно в магазине встретила общую знакомую Вали и Тани. Она сообщила мне, что Валя перевезла к себе мать и отца, которые умерли более пяти лет назад один за другим. А Таня умерла год назад от онкологии. ДЫма умерла за два года до смерти Тани. Валя, больше не могла находится в квартире, из которой все «ушли», переехала в другое место. Соня с мужем купили ей квартиру в другом районе.

Я взяла у этой знакомой номер мобильного телефона Вали, и попрощавшись с ней, тут же позвонила. Сколько мне понадобилось времени, чтоб сделать это…

Валя узнала меня с первых слов:

– Боже, мой! Тусик, это ты? Где ты пропадала?

Я уже успела забыть, что они с Татьяной всегда звали меня ласкательно (от моего имени – Наташа – Натусик) Тусик.

– Где только не пропадала. – Ответила я. – Долго рассказывать сейчас.

– Я так рада тебя слышать, ты не представляешь. – Говорила Валя, то ли сквозь смех, то ли сквозь слезы.

– Я хочу тебя увидеть. Когда и где ты сможешь? – Я не стала говорить никаких вводных слов и «преамбул».

– Тусь, приезжай хоть сейчас. Я живу совсем в другом месте.

Валя назвала мне адрес.

Прямо сейчас я ехать была не готова. Но не раздумывая, договорилась на завтрашний вечер.

Когда я переступила порог новой Валиной квартиры, мне под ноги бросился серый толстый полосатый скоттиш-фолд.

– Это Платон. – Сказала Валя, привычно открывая для меня объятия и распахивая все ту же шаль.

– Какое благородное имя. И благородное животное. – Сказала я, прижимаясь к своей «тетке» и вдыхая ее цветочный парфюм, смешанный с запахом ментоловых сигарет.

– Да, он другой, не наша ДЫмочка…

Валя придавила меня к себе сильнее обычного. Хотя, как оно – обычно? Я уже забыла.

Мне вдруг показалось, что мне 25. И ничего не случилось, ничего не было, ничего не произошло до моих нынешних 48. Что сейчас из кухни выйдет Таня и спросит:

– Ну? И где ты была?

– Танюшка умерла год назад. – Валя прервала мои мысли.

– Я знаю.

Я отлепила Валю от своей груди.

– Вот здесь я сейчас живу. – Она, как будто, извинялась передо мной. – Проходи, Тусик. Вот тапочки.

Я сунула ноги в какие-то шлепанцы и пошла за Валей на кухню.

– Тебе кофе? – Спросила Валя, не оборачиваясь. – Или что-то по крепче выпьешь?

– Валюш, я за рулем теперь не пью совсем. Так что давай твой фирменный кофе.

Я достала привезенную с собой бутылку коньяка и коробку конфет.

– Тусик, ты, как всегда… – Валя улыбнулась мне и занялась кофе. – Рассказывай мне, как твои дела? Чем занимаешь? Как живешь? Куда исчезла совсем?

Она достала из шкафа серебристую джезву.

– А где та медная турка, с которой ты так ловко управлялась? – Спросила я.

– Там осталась. Она же Танюшкина была. Я из той квартиры даже книги не стала перевозить. Не могу. Все напоминает о той жизни, о нас обо всех.

– Понимаю тебя. Прочувствовать, наверно, не могу. Но понимаю.

Валя молчала, видимо, ожидая, что я начну говорить. Но мне не хотелось в эту минуту говорить о том, как я жила и живу сейчас, поэтому я попросила:

– Валюш, у меня столько всего произошло за это время… долго… Лучше, расскажи, как ты?

Валя без повторной просьбы, начала говорить. Медленно и тягуче, как она всегда делала. Спокойно и неторопливо она перечисляла все тяжелые и непростые события, которые ей пришлось пережить за последние 7 или 8 лет. Смерти всех старших членов семьи, кошки, которая тоже превратилась в члена семьи и всеобщую любимицу, не смотря на сложный характер, доброй половины подруг, безвылазно присутствовавших в ее жизни с самого юного возраста.

Я слушала Валю и думала о том, чем была наполнена моя жизнь? Конечно, такой концентрации смертей и несчастий из расчета на один прошедший год у меня не было. Валя постарела. Сколько ей было сейчас? 63.

Она разлила кофе по кружкам и села напротив. Глаза были те же. Огромные, голубые и такие же лукавые.

– Я закурю? – Спросила она.

– Конечно. – Я улыбнулась. – Ты меня всегда спрашивала.

– А ты всегда соглашалась. Это наш ритуал. – Валя поднесла сигарету к губам и прикурила ее.

Кухню наполнил знакомый запах ментолового дыма. Она продолжила говорить. А я, не переставая, расспрашивала ее о подробностях всего, что произошло. Она как будто впала в какое-то оцепенение и продолжала отвечать мне, вытаскивая все новые подробности тех дней. Почему решила перевезти родителей. Как умер папа, а следом – мама. Как безуспешно после неудачных родов лечили ДЫму. Как она долго и мучительно умирала на руках Тани, которая не давала ее усыпить. Как внезапно после очередной командировки занемогла сама Татьяна. Как обычное обследование превратилось в страшное слово – рак. Как прошла химия и всем показалось, что болезнь отступила. Как зимним вечером, после вышивания и кофе на кухне, Тане стало плохо, и она умерла за два часа, пока ехала скорая. Что последними ее словами, сказанными Вале, было: я прошу тебя, только не расстраивайся и не плач.

Слушая Валю, я сама как будто «застряла» где-то. Само собой, явственно представлялось все, что она рассказывала мне. И почему-то увязывалось все именно со стенами той квартиры. Хотя, почему «почему-то»? Это же там происходило.

– Тусик, ты ведь не против, если я немного выпью твоего коньячка?

– Нет. – Ответила я, допивая кофе. – Ты еще сваришь?

– Уже варю. – Валя встала со стула и пошла к раковине, вымыть джезву. – Ты пока принеси рюмки, пожалуйста. Они в комнате, в правом стеклянном шкафу.

Я стояла посередине комнаты и не могла ничего делать несколько секунд. Мне хотелось рассмотреть комнату, в которой теперь живет моя тетушка. Все современно и удобно. Мятные обои, белый ковер, точечные светильники потолка, приятная «ореховая» мебель и такой же текстиль. Все уютно и мило. Кот зашел следом за мной и уселся посередине ковра, как будто в растерянности.

– Валь, а ты Платона на той квартире завела?

– Да, Тусик. Тоскливо совсем стало. Мы уже с ним сюда переехали. А что?

Мне показалось, что кот тоже пребывает в легком недоумении относительно места, где он теперь живет. Уж очень была велика разница между той квартирой и этой.

– Ничего, Валюш. Просто… Рюмок две?

– Как всегда. – Крикнула Валя.

Пока я брала рюмки, подумала о той Валиной жизни, в том доме, где все было другим и особенным. Со старым ремонтом, не новой – возможно, еще родительской – мебелью, рукодельными накидками на диванах, креслах, кроватях и столах, рамками с вышивками Тани на стенах, ее гитарой в углу и всегда немного расстроенным старым черным пианино с подсвечниками. В том доме всегда была теплота – физически ощущаемая каждый раз, атмосфера дружеского общения в воздухе, сияние, которое излучали все и сами же дышали им. В том доме была жизнь. Даже от дверного замка с его вечно выпрыгивающей «личинкой», веяло чем-то настоящим. А здесь? Здесь было просто комфортно.

Я вернулась на кухню и поставила рюмки на стол.

– Наливаю? – Спросила я.

– Будь добра. Кофе почти готов. Как тебе комната?

– Хорошо. – Я разлила коньяк в рюмки.

Валя налила нам кофе и снова спросила:

– Я еще покурю?

Я молча кивнула.

Валя подняла рюмку:

– Поддержи меня, дорогая. Давай, за встречу.

Я подняла рюмку и чокнувшись с рюмкой Вали, поставила ее на стол. Валя выпила до дна и, закурив, продолжила говорить:

– Потом в течение года, после смерти Танюшки, умерла Любаша, Дуся, и Светланка.

Я помнила этих женщин, мне было жаль, что больше я никогда не увижу их. Не послушаю, как Дуся расскажет про очередную порцию прочитанного ею пятитомного фэнтези. Как Света обнимет меня за плечи, посокрушается и поругает за мой нескончаемый мат. Как Люба опять громко заспорит о чем-то с Таней, а потом сядет петь с ней под гитару какую-нибудь визборовскую песню.

У меня внутри что-то «съежилось» от всех этих мыслей. Я не могла принять – вот так сразу, целиком – что та часть моей жизни навсегда утрачена. Что ТО никогда больше не повторится. И мне теперь доступно только ЭТО – моя «американская тетушка» в единственном экземпляре, растерянная и оторванная от всего привычного и дорого. Это была она – моя Валя, с ее шалью, голосом, сигаретами, и смехом… С ее эмоциями и любовью ко мне. Просто, здесь – в этой современной прекрасно отремонтированной и меблированной квартире она смотрелась как-то нелепо. Как винтажная пуговица на спортивной куртке.

Я уехала от Вали через час и всю дорогу до дома думала о том, как это важно – уметь жить в текущем моменте. Во времени, которое даровано, пока сердце отсчитывает мои мгновения. Ценить тех, кто рядом, тех, кто дорог. Ценить то, что радует, вдохновляет, помогает и расслабляет – делает меня лучше, добрее, спокойнее. Стараться как можно чаще повторять эти состояния, повторять встречи со всеми, без кого труднее, больнее, невозможнее было бы жить. Не пытаться смотреть в даль – которая не видна, не делать ничего завтра, не ждать, не притягивать за уши. Жить ощущениями этого дня, а не какого-то другого. И если мне хорошо где-то и с кем-то – то мое место отныне должно быть там. Точнее, оно там.

***

Ты будешь помнить обо мне

Сквозь расстояния и годы,

В плохих манерах у погоды

Вдруг оказавшись в западне.

Среди листков календаря,

Вокруг обычных персонажей,

За чашкой кофе просто даже

И на исходе декабря.

А мне легко про все забыть –

Я из другого материала,

И ничего не потеряла,

Чтоб на коленях громко выть.

Я принимаю каждый раз,

Забвение меня покоит.

Молится за меня не стоит

Ни про себя, ни напоказ.

***

Ты научишь меня прощать?

Ученик из меня не очень.

Мне так нравится вымещать

На других свой характер склочный.

Принимать свой привычный мир

Для других в непонятном свете,

Затирать все до черных дыр,

Или просто срываться с петель.

Ты научишь меня жалеть?

Тех, кто дорог, себя отчасти.

Чуть пораньше бы повзрослеть,

И поменьше бы тех препятствий.

Хорошо бы порой молчать,

Ну, хотя бы про тормоз помнить.

И заранее замечать

Обитателей «серых комнат».

Научи меня не грубить…

Знаешь, я кое-что умею

Я умею тебя любить.

Это мой джек-пот в лотерею.

***

Жизнь вдвоем всегда лучше. Счастливее.

Удивительно спокойное и одновременно – волнующее чувство, когда ты знаешь, что не один. Что есть тот, в ком сосредоточены все твои мысли, чувства, желания. Когда простые объятия – это ваш отдельный тайный мир. Когда давая, нет планов получить что-то взамен. Когда хочешь быть рядом всегда, а особенно, быть рядом – когда плохо.

Это вовсе не значит, что отношения должны быть сложными. Сложности в определенной степени укрепляют любой союз, поэтому они должны быть. Но отношения не должны быть изматывающей игрой на выживание. Они должны вдохновлять, радовать, приносить уверенность и легкость.

Мне не хочется говорить о том, что можно прожить вместе всю жизнь, развивая популярную мысль: с первого взгляда – до последнего вздоха.

Гораздо важнее, что происходит сейчас. Что можно доверять, не тратить время на объяснение очевидного, целовать, рассказывать, обсуждать, заниматься сексом, спорить – и не только в шутку. Спорить серьезно, даже на повышенных тонах. И, да – эти отношения вовсе не делают меня лучше. Они позволяют мне быть тем, кто я есть на самом деле. Они позволяют мне быть полностью удовлетворенной одним человеком – душевно, духовно, умственно, физически. Когда этот человек «видит» меня, а я его. Это бесценно. Это любовь совсем другого уровня.

***

Если партнер не спит с тобой – то есть не занимается сексом, значит, он просто не хочет тебя. Можно искать, и главное находить миллион, нет – триллион разных объяснений ему и себе. Он устал, переел, очень поздно, слишком рано, длинный фильм, хороший разговор, много вина, расслаблен через чур, или через чур напряжен… продолжать? Зачем?

Ни одна из названных причин не способна конкурировать по своей реальности с первой, названной здесь – единственно верной и действительной – тебя не хотят.

Это вовсе не так драматично, как может показаться на первый взгляд. Особенно, если ты взрослая. Надо всего лишь понять – понять по-настоящему, что в интимной стороне вашей жизни ты своего партнера не интересуешь. Не волнуешь. Не возбуждаешь.

Что ж, бывает. Может, именно это стоит рассмотреть, как драматическую составляющую? Не стоит.

Это не конец жизни. Это – конец отношений. Пусть, и не сию минуту.

Секс не главное? Нет! Он – не главное. Он – САМОЕ главное, потому что в его власти регулировать жизнь людей, которые выбрали друг друга. Отрицать его влияние на все стороны жизни глупо и незрело. Разбалансированная и не настроенная сексуальная жизнь пары – всегда ведет к разрыву. И чаще – болезненному.

Я не говорю сейчас про мозги и сердце, про уровень духовной близости и прочие восхитительные вещи, которые могут происходить между людьми. Все это уже есть, коли вы вместе – ведь, вы уже пара и речь сейчас идет о том, что происходит после выбора.

И если настроить интимную жизнь не получается, расставания ни миновать.

Готовиться к этому не надо. Все произойдет, само собой. Твоими ли усилиями, усилиями ли партнера. Жизнь ли сама «сжалится» над вами и разведет совсем неожиданным или необычным способом. Не важно. Отношениям не быть.

***

Как любить тебя? Не просто. Многие, наверно, пытались. Большинство потерпело неудачу. Слабым даже пытаться не надо было. Потому что на это надо немало времени и гораздо больше сил, чем они когда-либо предполагали, что имеют. Больше терпения, больше настойчивости. Больше мужества и ума. Больше сердца и очень много души. Это должна быть абсолютная решимость и решительность в достижении цели, чтобы не рассматривать никакие варианты поражений.

Чтобы противостоять, не бояться и выдерживать то, как ты отталкиваешь, проверяешь из чего «сделан» тот, кого ты выбрала, задаешь неудобные вопросы, требуешь правды, не принимая ничего другого, заставляешь «оголять» эмоции и чувства, предлагая побыть настоящим – тем, кто ты есть. Выясняешь все до мельчайших подробностей, узнаешь все до самых истоков, или от них… И, если это не удается, или удается не так, ты находишь правильным – сопротивляться отношениям или обнулять их.

Потому что потеря контроля и безопасности пугает тебя сильнее всего, и слово – риск – не для тебя. Ты никогда не будешь для кого-то «передышкой», всегда – только дыханием, потому что в итоге, ты всегда точно знаешь, что за человек рядом с тобой.

Когда ты все же делаешь выбор, предлагая свое сердце, любить тебя не становится проще.

Нельзя дать тебе почувствовать себя бессильной, «пойманной», лишенной свободы. Нужно уметь принимать твой «шторм» и твой «дождь». Твои противоречия, законы, правила, все, чем ты хочешь поделиться и то, о чем будешь молчать.

Все это потому, что ты не в силах замедлить свои мысли, всегда пытаясь собрать воедино «разрозненные» куски и понять смысл… Ты сама бьешься со своими демонами, чаще одерживая над ними верх. Но иногда – пусть и ненадолго – они побеждают тебя. После этого ты часто бываешь уставшей и опустошенной, и чужое присутствие в такие моменты всегда подавляет тебя, не дает расслабиться, тревожит и даже расходует.

В такие моменты надо любить тебя еще сильнее.

Читать тебе книгу с потертыми страницами, заваривать чай, подставлять твое лицо закатному солнцу, рассказывать о чем-нибудь, закрывать пледом, брать за руку, вести гулять в ближайший лес, включать фильм, который может возродить в тебе легкость и спокойствие. Прикасаться губами, обнимать и слушать. Говорить комплименты и дарить цветы. Да, да. И то, и другое. Ведь ты будешь принимать их со спокойной душой – тебе не надо больше думать и мучить себя тем, что за них надо рассчитываться утвердительными ответами. Самый главный ответ ты уже дала.

Даже если когда-то ты вдруг растеряешься, не зная, как любить – я всегда буду знать, как любить тебя еще больше.

***

Мне 4 года. Лето. Я с матерью и бабушкой гощу в Запорожье у родственников.

Большой белый дом с длинными окнами – теперь сказали бы готическими. Но не какие они не готические. Просто очень длинные и неширокие – начинаются сантиметров 60 от пола и заканчиваются так же от потолка, в ширину не больше метра – вот такая любопытная конструкция. Створки во всем доме постоянно открыты, бирюзовые шторы постоянно колышет ветер.

Много солнца. Тепло. Жужжат насекомые. Огромный персиковый сад. Деревья кажутся могучими и высоченными. Это потому, что 4, а не 40. Персики под ногами. Дед не дает их пинать. Но и собирать не заставляет. Меня мало, что заставляли делать в том возрасте.

Дед часто говорил:

– У меня детства не было, пусть она хоть порадуется.

Она – это я.

Ранее утро. Я уже в саду. Занимаюсь какой-то детской ерундой. Бабушка умыла меня, одела, накормила завтраком на летней кухне и отправила «не шуметь» в сад.

Я копаюсь с какими-то деревяшками. Но скучно. Тихо. Бабушка садится под навесом перебирать ягоды. Все остальные спят после вчерашнего.

Вчерашнее – это шумный вечер за овальным столом, который занимал почти всю кухню. Закуски, море всякой еды, самогон для мужчин и какая-то сладкая наливка для женщин.

Я и мой младший сводно-троюродный брат бегаем по саду, веранде, кухне, дому и мешаем всем своим визгом и топотом. Веселимся, дышим медовыми запахами нашей детской жизни и самого места, где сейчас резвимся.

С наступлением темноты в сад мы уже ни ногой – страшно. Ночи на юге темнущие, «хоть глаза выдерни» – говаривала бабушка. Я все думала, как это – выдерни? Сейчас этот вопрос у меня не стоит.

В туалет – синий деревянный клозет в глубине сада – только за руку, а лучше на руках у кого-то из взрослых. В туалете тоже страшно в углу под потолком сидит паук здоровый и жирный на паутине плотной и белой, как бабушкин платок.

Я забегаю в дом. Не шуметь в таком возрасте получается плохо. Прокрадываюсь в комнату к матери. Она спит среди каких-то волосатых рук и ног. Не интересно.

Выхожу в коридор и стремглав несусь к двери комнаты деда. Неужели он все еще спит?

Подхожу к двустворчатой белой двери и дотягиваюсь до «золотого» набалдашника дверной ручки. В ладошку он не помещается, но мне удается ухватиться и повернуть его. Дверь предательски скрипит, я захожу внутрь.

Комната у деда угловая и очень светлая. Солнце везде. Как дед может спать? Ведь я уже не сплю. Дед лежит в белой майке и таких же шортах на высокой металлической кровати с панцирной сеткой. Я обхожу комнату. Письменный стол, пара стульев, книжный шкаф, плетеное кресло, телевизор и комод. А что там на комоде?.. Волоку стул к комоду, чтоб встать на него и полюбопытствовать. От грохота волочащегося стула, дед начинает просыпаться и переворачивается на другой бок. Я и не подумала прекратить. Дотащив стул до комода, за секунду вскарабкиваюсь на него.

Большое квадратное зеркало. Смотрю на себя внимательно. Рожи корчить не хочется, да и некогда. Я тут по делу. Осматриваю все критическим взглядом. Какие-то бабушкины коробочки и баночки. Записная книжка. Дедушкин кошелек. Все это я уже видела, нюхала, трогала 2000 раз. Духи – тоже бабушкины. И вот мое дело – прямоугольная бутылка с зеленой жидкостью. Читать я не умею, но точно знаю – это одеколон Шипр.

Дед, имея неограниченные по тем временам финансовые и иные возможности, всей парфюмерии мира, предпочитал этот одеколон. Я тоже. Мне нравился его резкий и тяжелый запах. Я не могла себе объяснить, да и сейчас не могу. Мне нравилось, как от деда пахло. Как этим самым Шипром несло даже от входной двери бабушкиной квартиры в нашем городе и от всей этой комнаты здесь.

Я открутила черную крышечку с флакона и сунула ноздрю вплотную к горловине. Вдохнув, я зажмурилась от удовольствия. Но все-таки, запах был немного другим. Слишком стальным. От деда пахло лучше.

Я спрыгнула со стула и направилась к креслу, на спинке которого висели брюки и голубая рубашка, скинутые вечером. От моих шагов, дед, видимо, проснулся окончательно, но виду не подал. Просто повернулся на бок – лицом к стене.

Я подошла к креслу вплотную и почувствовала знакомый и любимый запах. Мне даже наклоняться не надо было, спинка кресла была как раз напротив моего лица. Я прислонилась щекой к рубашке и просто стояла несколько секунд.

– Это ты тут шабаркаешь? – Спросил дед.

Я посмотрела в сторону кровати. Дед уже лежал ко мне лицом, подперев голову рукой.

– А ну, иди сюда. – Он похлопал своей ладонью по кровати.

Я разбежалась и заскочила на кровать.

– Ух, ты! – Воскликнул дед, целуя меня в лоб. – Хорошо ты навострилась.

Он обнял меня и погладил по волосам. Потом сел на кровати, посадив меня на колени, прижал к своей колючей щеке и начал что-то рассказывать.

Я не помню, что он мне говорил. Наверно, что-то о предстоящем дне. Или нет, о планах на день говорят обычно взрослые со взрослыми. Наверно, он говорил о чем-то что могло бы привлечь мой непоседливый ум.

Мне помнится только запах одеколона – который по-особенному, нравится мне до сих пор, количество света в комнате и… его нереальность, которая превращала все предметы, а особенно его голубую рубашку во что-то легкое и потустороннее.

Много света я видела не однажды в своей жизни, но вот именно такого – который делал все немного мутным, залитым светло-желтыми бликами, такого – от которого все становилось «не в фокусе», который проникал внутрь предметов и высвечивал все изнутри – такого я не видела больше нигде и никогда.

***

Каждую осень я меняюсь.

Становлюсь задумчивее, молчаливее. Больше пью кофе, реже встречаюсь с друзьями, потому что не хочу слушать чужие голоса. Хочу слушать себя, но не мысли и рассуждения. Только сердце. Это ведь роскошь – мочь слушать свое сердце.

Когда я вижу, как листья начинают облетать с деревьев, когда дожди становятся долгими и холодными, когда появляются дневные пепельные туманы, мне начинает казаться, будто жизнь наполнена чем-то тяжелым или неизбывным.

Люблю дышать осенью, несмотря на то, что каждый глубокий вдох становится в этот период физически болезненным. Не столько телу, сколько душе. Каждый раз, делая такой вдох, я ощущаю, как влажный пахучий воздух проникает в легкие, а вместе с ним необъяснимая беспричинная тоска по чему-то непрожитому, не исполнившемуся, забытому. И когда я выдыхаю – воздух выходит наружу, а тоска нет. Она остается внутри, вселяя мучительную тревогу, которой нет абсолютно никакого объяснения.

Когда осень заканчивается, мне кажется, что я становлюсь старше не на этот сезон, а на какой-то больший отрезок своей жизни – например, год или даже два. Но стареет только душа, а сама я остаюсь неизменной, получая это время «в актив» – будто не было этих трех месяцев.

С тобой моя душа меняется меньше. Не потому, что не вижу листопада или дождей. Не потому, что не проживаю эту осень, как любую другую в своей жизни.

Просто, ты, возможно неосознанно, «закрываешь» меня от тех тревожных ощущений, и делать вдохи с тобой мне больно не каждый раз.

***

Ты веришь, что некоторые встречи предрешены судьбой?

Перед тобой совершенно новый человек, а тебе кажется, что вы уже бесконечно близки. Видится, как вы сидите холодным вечером у огня, держитесь за руки или целуетесь на прогулке в лесу, болтаете о чем-то за обедом в кафе… Это еще только представляется, но уже каким-то огненным рефреном проносится в голове мысль: это начало… для тебя – начало. Человек, может еще и не знает об этом, но ты знаешь.

И сразу возникает какая-то особенная связь. Конечно, неопознанная, невидимая, неосязаемая никем – даже вами самими, но всегда очень прочная. Как трос из гальванической стали. Или еще прочнее.

А потом, когда «игра» началась, приходит понимание, что с таким человеком все иначе. Чувствуешь себя по-другому в каждом вдохе и выдохе. Открываешь все еще по привычке осторожничая, файл за файлом свою и его душу. А где-то по середине, к своему удивлению, находишь абсолютно ВСЕ.