Ученик мага

Я хлопнул водителя по плечу и спросил, неужели на такой праздничной улице стоит самая злополучная из гостиниц во всем Дели. Водитель плотнее завернулся в свой грубый плед и с серьезнейшим видом кивнул. Пригнувшись как можно ниже, он указал вверх.

С юга к рынку примыкала обшарпанная гостиница. На ржавой вывеске значилось неуместно оптимистичное название: отель «Блисс».2 Стены гостиницы покрывала мерзкая зеленая слизь, окна были разбиты, а металлическая гофрированная крыша проржавела до дыр. Над зданием грозовой тучей как будто висело какое-то роковое проклятье, ощущение несчастья было почти физическим. Наверное, во времена эпидемий чумы двери именно таких домов отмечали кровавыми крестами. Впрочем, здесь двери отсутствовали напрочь. При виде этого жалкого пристанища я ощутил, как по спине пробежали мурашки. Водителю явно не терпелось поскорее уехать. Он быстро выгрузил из своего драндулета мои вещи. Я расплатился, дав водителю щедрые чаевые – он потрудился на славу.

Внутри здание оказалось ничуть не краше, чем снаружи. На первом, вернее, полуподвальном, этаже воды было выше колена – видимо, у них где-то труба лопнула. Я вброд добрался до заблеванной лестницы и, собрав все свое мужество, вскарабкался на четвертый этаж, куда перенесли стойку администратора. Черные от копоти стены носили явные следы пожара. Гнилые доски скользили и пружинили под ногами, как влажная глина; разлагающиеся трупы погибших в воде крыс нестерпимо воняли.

Менеджер сидел, развалившись на плетеном стуле, и ковырялся в зубах веточкой мелии.3 У него были темно-каштановые волосы, а лукавый взгляд не предвещал ничего хорошего. Я назвал свое имя и сказал, что весьма наслышан о безупречной репутации его гостиницы. Менеджер вогнал свою зубочистку в щель между передними зубами. Он запросто мог бы уличить меня во лжи, ведь мы оба знали, что у гостиницы нет вообще никакой репутации.

– Скажите, много ли среди ваших постояльцев астрологов? – спросил я как можно дружелюбнее.

– Никого здесь нет, – последовал ответ.

– У вас найдется свободный номер на несколько дней?

– Отчего бы ему не найтись.

Атмосфера в отеле и без того была гнетущей, а тут еще и потоп – неудивительно, что хозяева появлялись здесь редко. Если бы вместо меня во втором номере ночевал сумасшедший, одержимый идеей самоистязания, он бы тут же излечился. Посреди ночи уцелевшие во время потопа крысы выбрались в сырой коридор – слышно было, как они с хрустом поедают тараканов прямо у меня под дверью. Полчища клопов, населявших убогие одеяла, устроили себе настоящий пир – пришли полакомиться кровью иностранца.

Слова менеджера о том, что гостиница пуста, оказались неправдой. Из комнатушки напротив доносились стоны и всхлипы какого-то любителя героина. Я на цыпочках прокрался мимо двери несчастного, размышляя, уж не в логово ли наркоманов и маньяков я попал.

Если бы не радостная атмосфера базара Кинари, я бы тут же съехал из отеля «Блисс». Лишь на улице можно было отвлечься от кошмарной реальности номера два. Прилавки пестрели яркими товарами: тут громоздились охапки вишнево-красных пластмассовых флажков, груды кокосовых орехов и корзины с лепестками роз; а там продавали розовые воздушные шары в форме Ганеши – бога с головой слона. В курильницах дымились сандаловые ароматические палочки, отгоняя прочь мух. Роскошная парча, стеклянные браслеты, пакетики с порошком хны – мехенди, ткани с блестками – все это сверкало и переливалось в лучах яркого декабрьского солнца.

Выйдя на задворки шумного рынка Чандни-Чоук, рядом с которым находится больница Джайн Берд, я присел за столик уличного кафе – выпить чаю и понаблюдать за жизнью улицы. Официант подал мне стаканчик чаи-и-сабс – зеленого чая с сахаром. Я медленно потягивал освежающий напиток и наблюдал за колоритной суетой Старого города. Велосипедисты и авторикши мчались в общем потоке подобно орлам в небе. А вон прошли несколько женщин с тяжелыми корзинами рыбы на головах. Слепой прокаженный с ребенком-поводырем просил милостыню. Приходили и уходили уличные торговцы, на все лады превознося свой товар: шариковые ручки, полосатые кухонные полотенца, праздничные колпаки из гофрированной бумаги и связки пажитника.

Я заказал еще стаканчик чаи-и-сабс. Тут к столикам подошла худосочная женщина-европейка средних лет с усталым, болезненным лицом. От зимней стужи ее защищала длинная лисья шуба, а поверх уложенных в сложную прическу обесцвеченных волос был повязан фирменный платок Gucci. Дама села за столик наискосок от меня. Интересно, что могло привести такую изысканную даму за столик дешевого уличного кафе из тех, куда люблю заходить я?

Не дожидаясь заказа, официант – он, по всей видимости, хорошо знал даму – поставил перед новой посетительницей стаканчик чая. Я сел прямо и постарался придать себе солидный вид. Не глядя на меня, дама заговорила:

– Я всегда прихожу сюда по пятницам, – у нее был сильный, незнакомый мне акцент. – Видите ли, мне очень нравится слушать мусульманский призыв к молитве. У нас в Москве такого нет. А мне очень нравится… слышите? Очень!

Она достала из сумочки пачку американских сигарет и закурила. Помахав рукой, чтобы разогнать дым, она рассказала мне, почему приехала в Индию.

У нее на родине, как я узнал, хирургов, да и частных клиник не хватает, так что приходится долго ждать очереди на пересадку печени. В Индии же, напротив, и хирургов хороших много, и клиники элитные есть, но главное – долго ждать не приходится.

– В России непросто найти качественную свежую пе-е-чень, – невесело проговорила она, растягивая слова.

– Правда?

– Нежная сочная пе-е-чень – это восхитительно, – продолжила она, облизываясь, будто голодная борзая.

В надежде закрыть неприятную тему я вынужденно с ней согласился, мол, печень достается нам от природы, и мы совсем ее не бережем. Но русской даме хотелось выговориться. Она зажгла еще одну сигарету, глубоко затянулась, набирая полные легкие густого дыма, и выдохнула.

– Видите ли, – просипела она, – мы, русские, слишком много пьем. В этом вся проблема. Слишком много водки, и недостаток в печо-о-нках! – дама рассмеялась собственной шутке, и провела пальцем по кромке стакана, стирая след от губной помады.

– Я сейчас жду свою новую пе-е-чень, – она в волнении взглянула на часы. Слова были произнесены таким тоном, что я бы не удивился, увидев врача с контейнером из полистирола, на котором было бы написано «Свежая печень».

Мне подумалось, что ради этой женщины у какого-то бедолаги вырежут печень. В Индии торговля человеческими органами поставлена на поток. Как раз в то утро в газете «Хиндустани Таймс» напечатали довольно типичную историю. За несколько дней до свадьбы своей горячо любимой сестры один юноша из Южной Индии покончил с собой. Рядом с телом обнаружили записку, в которой он просил продать его тело на органы, а вырученные деньги отдать сестре на приданое. Но даже если кому-нибудь и пришла бы в голову мысль пустить его органы на продажу, ничего бы не вышло: если органы сразу не поместить в холод, они уже через несколько часов после смерти становятся непригодными для пересадки.

В частных клиниках по всему Нью-Дели делают операции по пересадке глаза, печени, почки, сердца и легкого – эти клиники даже называют «рынком человеческих органов». На операцию в индийские клиники ложится все больше и больше иностранцев – их привлекают низкие цены и отсутствие очереди на подходящий орган. Они приезжают больными и изнуренными, а когда уезжают, то в прямом смысле слова увозят с собой частичку Индии.

Дама щелкнула замком сумочки, доставая серебристый тюбик сочно-алой помады Chanel, и отточенным движением накрасила губы. Мне при этом почему-то вспомнилась одна, якобы, правдивая история – скорее всего, конечно, байка.

Одна жительница Чикаго как-то приехала в Карачи – это в соседнем Пакистане. Дел у нее в городе особых не было, а после злоупотребления блюдами местной кухни она сочла себя располневшей и решила сесть на диету. И вот гуляет она по многолюдным улицам Карачи и видит вывеску, рекламирующую услуги местного пластического хирурга.

Ей еще больше захотелось избавиться от нескольких килограммов, так что она зашла в здание и обратилась к хирургу: сможет ли он убрать ей излишки жира – сделать липосакцию? Врач сначала немного замялся, но потом пожал плечами, развел руками и сказал: «Почему бы и нет?»

Они условились об оплате – цена была довольно скромной, – и условились об операции прямо на следующий день.

Хирург сказал, что для такого рода операции необходима общая анестезия, и принялся за работу. Прошло несколько часов, пациентка начала приходить в себя после наркоза. К пальцам постепенно возвращалась чувствительность. Дама тут же принялась ощупывать свои обновленные постройневшие бедра. Удалось ли хирургу придать им именно ту форму, которую она хотела? И тут ее охватило беспокойство.

Ведь даже самый опытный хирург, – думала она, – после операции наложил бы пациенту на бедра повязку. Женщина попыталась было шепотом высказать свое беспокойство медсестре. И к своему невыразимому ужасу поняла, что случилось: у нее больше не было губ.

Хотя врачу трудно было понять, зачем женщина с такими красивыми губами хочет удалить их хирургическим путем – сделать лип4-о-сакцию, – он все же согласился провести операцию, стремясь угодить иностранной пациентке. Он, видимо, решил, что в Америке удаление губ – это последний писк моды. Пациентка чуть ума не лишилась. Она жаловалась, что без губ у нее десны сохнут, а в рот постоянно залетают насекомые. Так она и вернулась домой в Чикаго – лишенная даже жалкого подобия улыбки и терзаемая сильнейшей болью.

Я не стал рассказывать об этом русской даме, а просто пожелал ей удачи с подержанной индийской печенью и побрел обратно по Чандни-Чоук к отелю «Блисс».

* * * *

На следующий день, с утра пораньше – на базаре Кинари еще даже не началась торговля – я собрал вещи и выбрался из отеля. Уличные жители мылись у водонапорной колонки. Сильно пахло мылом и маслом для волос.

В переулке за ларьком, где продавали ЧТО?, к дневному представлению готовился морщинистый старик. Тощий и хромой, с катарактами на обоих глазах –он уже много лет ничего не видел – старик вытягивал перед собой руки. Пальцы у него были все скрюченные от артрита, а кожа на них потрескалась. Он приподнял крышку с каменного кувшина и извлек оттуда извивающийся клубок детенышей гадюк. Крошечные змейки свивались в кольца, всячески показывая свое неудовольствие. Укротитель выпил три кружки воды, и, запрокинув голову, стал широко раскрытым ртом глотать змей: одну за другой, будто зеленые полоски лакрицы.

Потерев незрячие глаза, старик почесал нос и закашлялся. Изо рта у него при этом извергся клубок из пяти извивающихся змей, переплетенных, будто корни мангрового дерева.

Змейки вернулись к себе кувшин. Старик открыл вторую емкость – побольше – и извлек оттуда трех гремучих змей повзрослее. Прислонившись к низкой стене, слепой укротитель принялся жонглировать рептилиями. Полуметровые змеи беззвучно кружились в воздухе. Когда под воздействием силы притяжения они вот-вот должны были упасть на землю, старый укротитель хватал их за голову и вновь подбрасывал.

Никто вокруг не обращал на представление никакого внимания – каждый продолжал заниматься своим делом. Слепой Амджад, жонглировавший змеями на извилистых улочках Старого Дели, редко от кого удостаивался второго взгляда.

Завершив разминку, старик пробормотал, что научиться жонглировать змеями не так-то просто. Не один десяток лет уходит на тренировки. Новичков именно это и отпугивает – многие бросают занятия уже через несколько недель. Те же, у кого, как у Амджада, хватает терпения пройти обучение до конца, с неодобрением смотрят на жонглеров, которые отсасывают у змей яд. Так они постепенно привыкают с беспечностью относиться к змеям, – а это при их занятии недопустимо. Амджад в раздумье сплел пальцы. «Искусство жонглирования змеями, – мрачно признал он, – умирает».

Я двигался от базара Кинари к Красному форту, ремни двух чемоданов больно врезались в плечи. Ближе к полудню я сел в автобус на Газиабад – первый пересадочный пункт на пути к Хафизу Джану.

Автобус ехал на восток, и вскоре мы пересекли границу штата Уттар-Прадеш. У меня было время подумать о Хафизе Джане, вспомнить черное руно его бороды, орлиный нос и огромные ручищи. Пуштун произвел на меня неизгладимое впечатление. Я даже не мог сказать, что поразило меня больше: его внешность, его одежда или его манеры. Прошло уже почти двадцать лет, и нам с ним снова предстояла встреча.

Когда дальние пригороды Дели остались позади, поток авторикш сошел на нет. Им на смену пришел встречный поток ярко-оранжевых грузовиков марки «Ashok Leyland». Эти машины бесперебойно обеспечивают приток товаров в столицу, везя сахарный тростник и хлопчатобумажную ткань, арбузы и живых кур.

Моим попутчиком оказался молодой человек с приглаженными волосами, заостренными, как у гончей, чертами лица и широко распахнутыми от любопытства желто-карими глазами. Ботинки у него были до блеска начищены, на брюках – безупречно отутюженные стрелки.

Мы разговорились. Звали его Марути – так звучит одно из имен Ганеши, индуистского бога с головой слона. Марути недавно получил диплом махута – погонщика слонов – и теперь ехал в Газиабад на собеседование. Ему предлагали должность помощника погонщика в службе «такси» в Нью-Дели. Городские богачи нанимали слонов для свадебных церемоний и прочих торжественных случаев, при этом слона, по желанию заказчика, могут раскрасить или обвешать религиозной символикой.

Марути без умолку рассказывал о своей учебе в лесу около Печчи, что неподалеку от Малабарского берега в штате Керала. На коленях у него лежал большой плотный конверт, а в нем – диплом.

– Там, в Керале, – с воодушевлением рассказывал Марути, – слонов очень любят. Махут из Печчи будет ухаживать за слоном тщательнее, чем за собственным первенцем. Понимаете, для махута слон – это одновременно и отец, и брат, и сын, и лучший друг. Если слона любить и уважать, он ответит еще большей любовью и уважением.

Марути выглянул в окно, но взгляд его привлекла вовсе не пробка, в которой застрял наш автобус, и не продавцы гуавы, что стояли вдоль дороги. Он видел лишь слонов.

– Когда погонщик сидит на слоне, он управляет ногами, – продолжил юноша. – Махут из Печчи никогда не будет отдавать слону приказы. Вам же не придет в голову приказывать своему лучшему другу? Не-ет… – со значением протянул он, – махут вежливо попросит слона идти вперед.

Поздней весной, когда с Малабарского берега дуют прохладные западные ветры, в городе Триссур, что в центральной части штата Керала, проходит праздник Пурам. В центральном парке города возле храма Вадаккуннатха – маидане – собирается многотысячная толпа. Из леса Печчи к величественному храму следует процессия из тридцати огромных слонов. Богато украшенные животные везут на спинах огромные статуи индуистских богов, а правят ими ученики школы махутов.

Все происходит ночью. Пышная процессия приближается к храму. Из рупоров доносится музыка, дети играют в свете луны, а темное небо расцвечено фейерверками.

– Пурам – это наш звездный час, – мечтательно сказал Марути. – Слоны тоже любят пышные торжества. Они идут к храму медленной торжественной походкой, и душа у них при этом поет.

Марути задался целью научить всех махутов хорошему отношению к своим подопечным. Ему было, что рассказать и о жестоких погонщиках.

– Некоторые махуты бьют своих слонов, подгоняют их уколами заостренной палки, – говорил он. – А если слон отказывается вставать, то могут и вовсе его не кормить. А самое печальное, что слон все равно будет любить хозяина, даже если тот плохо с ним обращается.

Мы все стояли в пробке. Интересно, надолго ли меня еще хватит слушать разговоры о слонах. С другой стороны, я и сам увлекался фокусами, поэтому понимал, что сильное увлечение – штука в общем-то неплохая. У каждого в жизни должно быть сильное увлечение. В надежде направить разговор в интересное мне русло я рассказал Марути, что еду в Бурхану и скоро буду учиться на иллюзиониста.

Мой попутчик глядел сквозь грязное окно. Он сплел свои длинные тонкие пальцы и громко вздохнул. Но это был не вздох скуки – Марути не услышал ни единого слова из того, что я сказал. Это был вздох человека, по-настоящему влюбленного. Влюбленного в слонов. По всей видимости, навязчивая мысль о слонах очень глубоко проникла в его сознание. Рядом со мной сидел человек, вся жизнь которого была четко спланирована и подчинена одной-единственной цели.

Увлекшись, Марути пихнул меня локтем в бок. Ему было, о чем порассказать – оставалось только найти благодарного слушателя. А тут подвернулся я. Он поведал мне, что из всех животных только у слонов имеется четыре колена, что у них есть даже «отпечатки пальцев» – совсем как у людей, – что разные чувства они выражают разными звуками. В сущности, мы с ними так похожи.

Посвятив меня во все эти многочисленные подробности, он решил, что пришла пора затронуть и более важные темы.

– Не проходит и дня, чтобы в Ассаме безобидные дикие слоны не подвергались угрозе, – сказал он со скорбным видом. – Вот когда у меня будет много денег, я посвящу себя делу защиты слонов.

– И что же им грозит?

Долговязый юноша низко опустил голову, вмиг став похожим на стервятника, и поведал мне о заговоре.

– Ходят слухи, будто бы пьяные слоны сбиваются в большие стада, и с ними нет никакого сладу.

– Неужели они и вправду напиваются?

– Ну, как сказать… не секрет, что слоны – как и все млекопитающие – иногда не прочь выпить. Но они же не со зла. Люди ведь тоже плохо себя ведут, когда выпьют.

– Но откуда слоны берут спиртное? – мне представился прокуренный бар, где за столиками сидят одни слоны и потягивают портер из стаканов объемом литра эдак четыре с половиной.

– Они находят в лесу тайники с ворованным спиртным, ну и делают глоток-другой, – Марути шмыгнул носом. – Один неверный шаг, и все бутылки вдребезги, а их содержимое растекается повсюду. Слонам хочется пить, вот они все и выпивают. Они не виноваты, что при этом слегка теряют голову.

Уже потом в одной из индийских газет я наткнулся на статью под заголовком «ПЬЯНЫЕ СЛОНЫ ВПАДАЮТ В АМОК». Марути явно недооценил масштабы этого общенационального бедствия. В штате Ассам на пути стада в триста пятьдесят опьяневших слонов попалась небольшая деревенька. Тринадцать человек затоптаны насмерть, неслыханные разрушения. В статье говорилось, что животные набрели на склад рисового пива одного ресторана под открытым небом, и что не проходит и недели, чтобы слоны-алкоголики не разгромили какое-нибудь поселение в северо-восточных районах страны.

Наконец наш автобус выбрался из пробки, и мы быстро добрались до Газиабада. Автобус остановился на центральной площади. Марути прижал свой драгоценный конверт к груди и отправился на собеседование. Но перед тем, как совсем исчезнуть в колышущемся море людских голов, он обернулся, сложил правую ладонь чашечкой наподобие кончика слоновьего хобота и помахал мне на прощанье.

3

Земля воинов

Дребезжащий автобус катился к Мееруту. Беленые стволы пышно разросшихся вокруг дороги фикусов напоминали о временах британского владычества. Сложно было себе представить, что майским утром 1857 года недовольство подтолкнуло бенгальскую армию к восстанию. И еще сложнее было себе представить, что знаменитое восстание сипаев началось прямо здесь, в Мееруте.

Согласно историческим хроникам, толчком к восстанию послужила партия винтовок системы Ли-Энфилд, присланная для расквартированных в Мееруте индийских войск. Когда раздали патроны – а в те времена стандартной смазкой служил свиной и говяжий жир – солдаты не смогли сдержать негодование. Дело в том, что среди них было много индийцев – представителей высших каст, а также правоверных мусульман – и те, и другие сочли это оскорблением своих религиозных чувств.

К северу от Меерута автобус свернул влево и выехал на второстепенную дорогу. Еще тридцать миль на северо-запад в сторону города Карнала, и вот она – Бурхана.

Сойдя с автобуса, я решил не тратить времени даром и тут же углубился в лабиринт улочек, прокладывая путь к усыпальнице предка. В свое время Хафиз Джан описал мне город подробнее некуда. Правда, в своих рассказах он никакой системы не придерживался: просто говорил о том, что приходило на ум, без всякого порядка. Мне стоило немалых усилий составить из разрозненных кусков цельную картину и найти дорогу к усыпальнице моего славного предка.

Я пересек зеленую лужайку справа от главной улицы. За лужайкой в зарослях финиковых пальм виднелось окруженное стеной большое квадратное здание. Сквозь пышную растительность просматривались его очертания. Мавзолей Джана Фишана Хана оказался зданием из желтого камня, с изящным куполом и множеством арок – так строили во времена Великих Моголов.

Я медленно приближался к высоким кованым воротам. Они были открыты. И тут внезапный порыв ветра привел в движение листву финиковых пальм, среди которых тут и там виднелись мусульманские надгробия. Я осторожно ступал по плитам узкой дорожки, что вела ко входу в усыпальницу.

У порога на табурете сидел человек в шальвар-камизе цвета хаки, чаппалах – сандалиях из буйволовой кожи – и тюрбане из черного хлопка. Такие знакомые черты лица: крючковатый орлиный нос, глубоко посаженные глаза, из ушей торчат клочки волос. Борода, в которой уже начинала пробиваться седина, стала еще длиннее. Я молча разглядывал кумира своего детства – несравненного Хафиза Джана.

Пуштун точил штык-нож о гладкий камень, стискивая зубы, когда лезвие скрежетало от соприкосновения с точильным камнем. Он так увлекся, что не заметил меня. А я разглядывал его во все глаза, стараясь не шелохнуться.

Я не знал, что делать и что говорить, поэтому просто пошаркал ногой по цементной плитке дорожки. Звук перекрыл шелест пальмовых листьев и скрежет металла по камню. Хафиз Джан подскочил, схватил нож и выставил его перед собой на уровне груди. И лишь после этого посмотрел мне в лицо. Он широко раскрыл рот, будто ему не хватало воздуха. Лицо его лицо покрылось морщинами. Я назвал свое имя. Не сказав ни слова, он отбросил нож. В его черных глазах стояли слезы. Он подался вперед, двигаясь медленно, будто под водой. Потом он одним неуклюжим движением схватил меня и оторвал от земли.

Хафизу Джану понадобилось некоторое время, чтобы оправиться от потрясения. Мы сидели молча. Тишину нарушало лишь его довольное сопение. Я попросил прощения за то, что не известил его о своем приезде заранее, но хранитель могилы моего предка только отмахнулся.

– Это твой дом, – твердил он. – Зачем тебе предупреждать какого-то жалкого стража о том, что ты хочешь приехать? Добро пожаловать на эту землю, твою землю, Землю воинов. Добро пожаловать! Я столько лет ждал этого дня.

Я ответил, что и сам давно мечтал приехать к мавзолею своего прославленного предка.

Довольный Хафиз Джан принес легкие закуски и познакомил меня со своей женой и сыновьями. Но до того, как сесть за стол, мы должны были исполнить одну важную обязанность. Сняв чаппалы, хранитель провел меня в величественную усыпальницу.

Едва ступив босыми ногами на холодные каменные плиты пола, я почувствовал мощный поток энергии. Свет проникал в усыпальницу через решетчатые окна в стене напротив входа. Осмотревшись, я почувствовал, что все здесь дышит огромной мощью, мне даже думалось легче. Может, это дух Джана Фишана?

Пуштун указал на большой прямоугольный кенотаф, установленный в самом центре помещения – под ним и находился склеп. На мраморной плите была выбита надпись на персидском языке.

Хафиз Джан прочитал:

«Правитель, повелитель роскоши, благородный и исполненный достоинств,От чьего дыхания Пахман преисполнился гордостью;Он был одним из сынов Али Мусы Разы,Блистательное солнце, взошедшее после сияющей зари.В Индию он прибыл из Кабула,Ступив на мостовые Бурханы, он превратил город в райский сад.Когда же ему пришла пора вернуться на Небеса,Он покинул эту юдоль смертных, не взяв с собою ничего.И в день его кончины на чашу весов истины леглиЛишь слова: сейид Мохаммед Джан Фишан Хан».

На Бурхану опустились сумерки. Мы с Хафизом Джаном сидели на террасе его дома, предаваясь воспоминаниям. Его сыновья-подростки принесли нам угощение: гранатовый сок и кишмиш – смесь фруктов и орехов. Жена Хафиза Джана хлопотала на кухне – готовила роскошный праздничный ужин в честь моего приезда. Над крышами разносился голос муэдзина – вечерний призыв к молитве. Хафиз Джан потрепал старшего сына по щеке.

– Мухаммеду уже пятнадцать, – сказал он. Мальчик стоял не шелохнувшись. – Скажи-ка нам, Мухаммед, кем ты будешь, когда вырастешь?

– Я хочу стать хранителем могилы набоба5 Джана Фишана Хана, – последовал ответ.

Довольный тем, что сын станет продолжателем семейной традиции, Хафиз Джан запустил свои огромные пальцы в бороду.