Зима тревоги нашей

В полдень я приготовил четыре сандвича с сыром и ветчиной, положил салат и майонез. Сыр и салат, сыр и салат, лезьте на дерево, кому дом маловат. Два сандвича я отнес вместе с бутылкой кока-колы к боковой двери банка и вручил Джою.

– Ну, нашли ошибку?

– Нет еще. Все глаза проглядел, честное слово.

– Отложили бы уж до понедельника.

– Нельзя. Банковское дело любит точность.

– Иногда, если перестанешь ломать голову, тут тебя и озарит.

– Это я знаю. Спасибо за сандвичи. – Он приподнял верхний ломтик хлеба, проверяя, положил ли я салат и майонез.

Торговать бакалеей в канун Пасхи – это, как сказал бы мой августейший и невежественный сын, «мертвое дело». Но произошли два события, которые, во всяком случае, доказывали, что где-то глубоко-глубоко во мне и в самом деле совершается перемена. Ни вчера, ни позавчера я бы, наверно, не вел себя так, как повел сегодня. Представьте себе, что вы перебираете образцы обоев и вдруг перед вами развернули совершенно новый узор.

Сперва в лавку заявился Марулло. Его жестоко мучил артрит. Он то и дело сгибал и разгибал руки, точно атлет-гиревик.

– Как дела?

– Так себе, Альфио. – Никогда раньше я его не называл по имени.

– В городе сегодня пусто…

– Что же вы не говорите «мальчуган»?

– Мне казалось, ты этого не любишь.

– Напротив, Альфио, очень даже люблю.

– Все разъехались. – Видно, плечи ему жгло, как будто в суставы был насыпан горячий песок.

– Когда вы перебрались из Сицилии сюда?

– Давно. Сорок лет назад.

– И с тех пор ни разу там не были?

– Ни разу.

– Почему бы вам не съездить туда в гости?

– Зачем? Все теперь там по-другому.

– И вам не интересно посмотреть?

– Да нет, не очень.

– А родные у вас есть?

– Как же, брат и его дети, и у детей уже тоже есть дети.

– Что ж, вам совсем не хочется повидать их? Он посмотрел на меня так, как я, должно быть, смотрел на Марджи, – точно в первый раз увидел.

– С чего это ты вдруг, мальчуган?

– Тяжело смотреть, как этот артрит мучает вас. В Сицилии ведь тепло. Может, там у вас поутихнут боли.

Он подозрительно покосился на меня:

– Что с тобой случилось?

– А что?

– Ты сегодня не такой, как всегда.

– А! Узнал одну приятную новость.

– Уж не собрался ли ты уходить от меня?

– Пока еще нет. Если бы вы надумали ехать в Италию, не беспокойтесь, я вас дождусь.

– А что за новость?

– Не хочу говорить до поры до времени. Это ведь дело такое… – Я покрутил рукой в воздухе.

– Деньги?

– Не исключено. А в самом деле, Альфио, человек вы богатый. Прокатились бы, пусть там в Сицилии поглядят, что такое богатый американец. И на солнышке бы погрелись. А лавку можете спокойно оставить на меня. Вы сами это знаете.

– Так ты не думаешь уходить?

– Да нет же, черт возьми. Вы меня достаточно знаете, разве я способен вас подвести?

– Тебя словно подменили, мальчуган. Что с тобой?

– Я же вам сказал. Поезжайте, понянчите bambinos[10].

– Я теперь там чужой, – сказал он, но я почувствовал, что посеял в его душе тень чего-то – посеял крепко. И уже не сомневался, что вечером он придет в лавку и станет проверять книги. Подозрительный, сволочь.

Не успел он уйти, явился – точь-в-точь как накануне – коммивояжер «Б.Б.Д. и Д.».

– Я не по делу, – сказал он. – Просто собрался до понедельника в Монток. Вот и решил зайти по дороге.

– Очень кстати, – сказал я. – Мне как раз нужно вам кое-что отдать. – И протянул ему бумажник, откуда торчали двадцать долларов.

– Это вы зря. Сказал же я вам, что пришел не по делу.

– Возьмите!

– Как мне вас понимать?

– В наших местах так скрепляют договор.

– Но что случилось, вы обиделись?

– Ничуть не бывало.

– Так почему же?

– Возьмите! Торги еще не окончены.

– Господи, неужели Вэйландс предложил больше?

– Нет.

– Кто же, черт побери?

Я всунул двадцатидолларовую бумажку в его нагрудный карман, за уголок платка.

– Бумажник я оставлю себе, – сказал я, – он мне нравится.

– Послушайте, я не могу предложить другой цены, пока не снесусь с главной конторой. Подождите хотя бы до вторника. Я вам позвоню. Если вы услышите «Говорит Хью», знайте, что это я.

– Звоните, мне ваших денег не жаль.

– Но вы подождете, как я прошу?

– Подожду, – сказал я. – Увлекаетесь рыбной ловлей?

– Только в дамском обществе. Пробовал пригласить в Монток Марджи – конфетка, а не дамочка! Какое там! Напустилась на меня так, что я не знал, куда деваться. Не понимаю я женщин.

– Да, они все чудней и чудней становятся.

– Золотые ваши слова, – сказал он как-то по-старомодному. Он был явно озабочен. – Ничего не предпринимайте до моего звонка, – сказал он. – Господи, а я-то думал, что имею дело с наивным провинциалом.

– Я не намерен обманывать доверие хозяина.

– А, чушь. Вы просто хотели увеличить ставку.

– Я просто отказался от взятки, если вам так хочется называть вещи своими именами.

И вот вам доказательство, что во мне что-то изменилось. Я сразу вырос в глазах этого субъекта, и мне это понравилось. Даже очень понравилось. Прохвост решил, что мы с ним одного поля ягоды, но я покрупнее.

Перед самым закрытием лавки позвонила Мэри.

– Итен, – начала она, – ты только на меня не сердись…

– За что, моя былинка?

– Понимаешь, она такая одинокая, и мне… словом, я пригласила Марджи к обеду.

– Ну что же.

– Так ты не сердишься?

– Да нет же, черт возьми!

– Не чертыхайся. Завтра Пасха.

– Ах, кстати. Почисть свои перышки. Мы завтра в четыре часа идем к Бейкерам.

– К ним домой?

– Да, мы приглашены к чаю.

– Мне придется идти в костюме, который я сшила для пасхальной службы.

– Прекрасно, лопушок.

– Так ты не сердишься за Марджи?

– Я тебя люблю, – сказал я.

И я в самом деле люблю ее. Очень люблю. И помню, я тут же подумал, каким сукиным сыном может иногда быть человек.

Глава 5

С Вязовой улицы я свернул на дорожку, вымощенную щебнем, но посредине дорожки остановился и окинул взглядом старый дом. Я смотрел на него с особым чувством. Мой дом. Не Мэри, не отцовский, не Старого шкипера, а мой. Могу продать его, могу поджечь, а могу ничего с ним не делать.

Не успел я подняться на третью ступеньку, как дверь распахнулась и на меня обрушился Аллен с криком:

– А где «Пике»? Ты принес «Пике»?

– Нет, – сказал я. Но (чудо из чудес!) он не разразился воплями негодования и обиды и не стал призывать мать в свидетели, что я же ему обещал.

Он только горестно охнул и поплелся прочь.

– Добрый вечер, – сказал я его удаляющейся спине, и он остановился и повторил «Добрый вечер» так, как будто это было иностранное слово, которое он только что выучил.

Мэри вышла в кухню.

– Ты постригся, – сказала она. Любую перемену во мне она объясняет или температурой, или стрижкой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Известный английский архитектор XVIII века, испытавший в своем творчестве сильное влияние античной архитектуры.

2

Американский просветитель, живший в XVIII веке.

3

Предки (ит.).

4

Большое спасибо (ит).

5

Господи, зачем ты меня оставил! (древнееврейск.)

6

Твердокаменный Джексон (англ.) – прозвище Томаса Джонатана Джексона, генерала армии южан в Гражданскую войну в США.

7

Вид съедобного моллюска.

8

Одна из центральных деловых улиц в Нью-Йорке.

9

Скала в Плимуте, штат Массачусетс, где, по преданию, в 1620 году высадились «отцы-пилигримы», прибывшие из Англии на корабле «Мэйфлауэр».

10

Детишек (ит.).