Алхимия и Нотр-дам де пари

Нельзя, однако, забывать, что солнце, или золото, не средоточие активного полюса как такового, а его принципиальное отражение в одной определенной области. Это же касается луны, или серебра, в отношении полюса потенциального. По сути, потенциальный полюс не может иметь формы, ибо materia prima никоим образом не формализована. В этом плане разговор идет о фрагменте активного полюса – полукруге, полумесяце или солнечной полуорбите. Золото – воплощение «металлического света», или «цвета», тогда как серебро бесцветно, словно зеркало.

Другие планеты и металлы – варианты прототипа, который полностью манифестирован только в солнце и золоте. В других планетах и металлах доминирует то солнечный принцип, то лунный, не достигающие окончательной победы, так как различные комбинации круга или полукруга с крестом указывают на отклонение от первичного эквилибра элементов. Только в одном знаке, меркурий–ртуть, скомбинированы три основные фигуры – круг, крест и полукруг. Здесь лунный принцип доминирует над солнечным, роль которого в данном случае – «фиксировать» крест оппозиционных пар элементов. Это ключевой знак в алхимическом действе: Меркурий-Гермес – отец алхимии. В известном плане этот знак, равно как и металл, ему соответствующий, выражает materia prima в качестве субстрата любой формы. Ртуть, меркурий, argentum vivum, «меркуриальность» – своего рода «matrice» – мать, матрица металлов, тогда как серебро (argentum) символизирует девственную чистоту materia prima. Поэтому алхимики часто двойственно представляют материально-женский принцип: луной (серебром) и меркурием (argentum vivum). Последний соответствует «производительной» потенции materia в ее динамическом аспекте: сульфур, «противоположность» меркурия, отражает активность солнечно-мужского принципа. Золото и серебро можно уподобить солнцу и луне китайской доктрины – «ян–инь». Золото понимается как фиксированностатичный сульфур, а серебро как фиксированный меркурий.

Все это не следует расценивать в смысле натурально физическом – речь идет о космогонии более высокой.

Серия семи знаков планет и металлов представляет организацию определенной космической сферы. Любая сфера обладает центром, или качественным средоточием, где наиболее четко раскрывается ее прототип, или принцип. Золото посреди металлов, алмаз посреди минералов; для цветов – роза или лотос, для четвероногих – лев, для птиц – орел, и человек для всех живущих на земле креатур. В каждом случае «центральная» манифестация «благородна», ибо максимально адекватна функциональности своего символа. Остальные периферийны, более или менее вульгарны, поскольку выражают акцидентальные аспекты прототипа.

Человек символически расположен в центре земного окружения – это, правда, совсем не касается той или иной личности. Дело вот в чем.

Зверь всегда верен специфике своего вида, луч божественного Интеллекта отражается в конкретизации зверя. То, что именуется «инстинктом», есть пассивная причастность к Интеллекту. Человек, напротив, сотворен ради активной причастности, ради идентификации с когнитивным полюсом. Только серьезные усилия дадут ему шанс приблизиться к центру манифестированного космоса. Подобная реализация – задача алхимии, глубокий смысл графического обозначения золота.

В золоте все – масса, плотность, делимость – блистает чистым качеством символа. Это воплощение света. Алхимики часто характеризуют процесс следующим образом: «спиритуализация тела и фиксация духа», или «сублимация тяжести и концентрация летучести». Это, собственно, и есть золото.

В золоте достигнуто единство эйдоса и его материи – отсюда проявленность центральной точки в окружности. Так же точно в «совершенном человеке» спиритуально-эффективно подобие твари Творцу.

* * *

Апофтегма «Изумрудной скрижали»: «то, что вверху, подобно тому, что внизу» – эвоцирует зеркальную инверсию образа. Градация металлов в приближении к золоту обратна градации планет. Вообще, значение планет повышается в зависимости от расширения орбиты касательно центра Земли. За одним-единственным исключением: сфера Солнца, соответствующего золоту, находится посредине планетных орбит. Над Солнцем – орбиты Марса, Юпитера, Сатурна, под Солнцем – Венеры, Меркурия и Луны. Если учесть фирмамент неподвижных звезд, общую композицию следует дополнить земной твердью. Солнце – источник света всех планет, кроме того, занимает центральную позицию и в геоцентрической панораме.

Первая иерархия, основанная на той или иной удаленности орбит по геоцентрической системе, и вторая, акцентирующая центральность Солнца, вполне соединяются в интерпретации «планетных качеств» человека – здесь определенное сходство мировоззрений алхимии и астрологии.

Итак:

Сатурн, орбита коего наиболее удалена от Земли, соответствует разуму (ratio), тогда как Луна, ближайшая к Земле, – витальному духу, связующему тело и душу. Меж этими полюсами расположены другие параметры души – познавательные и волевые. Солнце – срединно-соединительно. Макробий в комментарии на «Сон Сципиона» рассмотрел планетную иерархию согласно орфико-пифагорейской традиции. Душа нисходит от самого высокого неба к земле, солнце оживляет пять чувств и синтезирует чувственные впечатления. В данном варианте Солнце подобно anima sensoriale.

Абу аль-Карим аль-Джили в книге «Человек вселенский» решает проблему более глубоко: Солнце – сердце (al-qalb), источник интуитивного познания; Солнце озаряет планеты, сердце, где живет дух-интеллект, пробуждает качества души.

И все же в иерархии этих самых качеств аналогия Сатурн–разум, похоже, противоречит алхимическому уравнению Сатурн–свинец: разум – вершина психических возможностей, свинец – базовый, самый «низкий» металл. Здесь необходимо иметь в виду закон герметической (то есть обратной) аналогии «Изумрудной скрижали». Свинец – тело, точнее, материальное рацио. Сатурн–разум и Сатурн–тело – две крайности индивидуального сознания, в «сатурнических» условиях безнадежно разделенные. Cogito, ergo sum (Я мыслю, следовательно, я есть) опровергается просто: мысль не может «продумать» собственное бытие. Утверждение «я есть» выражает либо метафизический принцип, либо субъективную уверенность в собственном телесном существовании, недоступную мысли в силу своей наивной непроницаемости. «Познание» и «жизнь» индивидуальное сознание отражает в противоположности «духа» и «тела». Чтобы избежать этой оппозиции, сознанию надо ориентироваться на «солнце» сердца. По словам алхимиков, «плоть» должна стать «духом», а «дух» – «плотью».

Юпитер – качество решимости, умение принимать решения (по-арабски al-himmaf), спиритуальная форма воли. Марс – смелость, Марсу аль-Джили также приписывает «активное воображение». Эти два свойства отличают направленную на мир демиургическую волю.

Согласно Макробию и всем эллинистическим космологам, Венера – звезда любовной страсти. Для аль-Джили Венера прежде всего матрица «пассивного воображения» (al-khiyâl); она соединяется с Марсом, подобно воску и печати. Меркурий, по мнению всех космологов, принцип аналитического мышления (al-fikr). За Луной Макробий оставил потенцию телесного движения и генерации, о чем более подробно писал Альберт Великий.

Иерархия планет идет по нисходящей, иерархия металлов – по восходящей, первая – активна, вторая – потенциальна. Будучи материей более или менее инертной, металл не выражает качеств «когнитивных» и «волевых», его статичная аморфная натура похожа на недвижное, лишенное ментальных контуров сознание. Из этого металла алхимик извлекает anima metallorum и spiritus metallorum (душу и дух металла).

Инцест брата и сестры.

Михаил Майер (начало XVII в.)

Здесь явно или скрыто проходит сравнение: сознание материальное, хаотическое и темное, скованное страстями и привычками, напоминает металл «низкий». Душа и дух застывают под тягостью «земли». Напротив, сознание «озаренное» (металл «благородный») централизовано в своем автономном экзистенциальном модусе.

Душу следует извлечь из металла «низкого», говорят алхимики, резидиус («тело») очистить огнем и свести в пепел. Потом душа (дистиллат) нисходит и растворяет пепел – в результате образуется чистая materia. И только тогда дух придает этой materia нетленную форму. Иначе говоря, материальное индивидуальное сознание принимает спиритуальную форму в соответствии со своей эйдетической сущностью. Басилид Валентин сравнил это с «телом славы» воскресения из мертвых.

* * *

Помимо планетной иерархии, связанной по герметической аналогии с металлами, известно более древнее расположение светил. Имеется в виду распределение планет по «домам» зодиака. Такой порядок легитимен, если ось солнцестояния проходит между Львом и Раком, то есть в позиции за две тысячи лет до нашей эры. Тогда секторы, называемые «домами» планет, размещались симметрично. По-видимому, такое расположение небес – основа астрологической символики. И, поскольку алхимические знаки планет идентичны астрологическим, весьма вероятно появление алхимии приблизительно в эту эпоху.

Каждая планета пребывает в двух «домах»: правый «дом» – мужской, левый – женский. Исключение – Солнце и Луна, имеющие только по одному «дому»; Солнце владеет мужской стороной зодиака, Луна – женской. Внизу, вокруг зимнего солнцестояния, в области смерти и тьмы, царит Сатурн, аналогичный свинцу в иерархии металлов. В знаке Сатурна полумесяц присоединен к нижней ветви креста – символ погружения сознания в материальный хаос. Сравним: в знаке Юпитера, аналогичного олову, полумесяц идет вверх от горизонтальной ветви – первый успех души в ее борьбе. Точно под горизонтальной ветвью зодиака находятся два «дома» Марса, и над ней – два «дома» Венеры. Соответственные знаки: Марс – крест над кругом, и Венера – крест под кругом. В первом случае (знак Марса и железа) дух скован и стянут телесностью, во втором (знак Венеры и меди) «солнце» духа восходит над крестовым древом материальных тенденций. Смутный проблеск золота. Ступенью выше – два «дома» Меркурия (ртуть, argentum vivum в иерархии металлов). Его знак единственный, включающий знаки Солнца и Луны, в его лунной «воде» таится огненный зародыш Солнца, как в душе – искра вселенского Духа. Для алхимиков argentum vivum – «мать золота» и главный инициатор (primum agens) магистерия. И наконец, на вершине зодиака – Солнце и Луна.

Finis corruptionis et principium generationis (Конец гниения и начало генерации).

Фигура представляет борьбу двух первичных сил, солнца и луны, сульфура и меркурия, в небесном круге

Луна сравнима с душой в своей чистой рецептивности, Солнце сравнимо с чистым светом духа.

Солнце владеет не только собственным «домом», Солнце проходит зодиак, поднимаясь по «мужской стороне» и спускаясь по «женской». Начало его путешествия – в зимнем солнцестоянии, в области Сатурна и свинца, где сокрыт в «хаосе» золотой отблеск.

Алхимический миф о солнечном короле, которого следует убить, предать погребению, потом пробудить, дабы он преодолел семь стадий и достиг славы, не только интерпретация этой астрологической символики, но к тому же космическое отражение определенного внутреннего закона: божественная искра в человеке аналогична Солнцу. Искра почти угасает в «доме» Сатурна, но есть у нее шанс вспыхнуть, разгореться и на высоте седьмого уровня сознания стать «багряным львом» – эликсиром универсальной трансмутации.

* * *

Как мы упоминали, спиритуальная алхимия, используя металлургическую символику, может не иметь касательства к практическим операциям. Вероятно, в далеком прошлом работы спи-ритуальные и материальные шли параллельно, поскольку в цивилизации, ориентированной на высокие цели, всякое ремесло служит таковым. К тому же любая подлинная символика отражает конкретный эксперимент. Кроме процессов сугубо металлургических (извлечение металла из минеральных пород, плавление, лигатура с другим металлом ради компенсации специфических дефектов) надлежит отметить производство химических субстанций, влияющих на качество металлов (плавкость, твердость, цвет). Среди этих субстанций – сурьма, сера, ртуть – последняя, будучи металлом, действует как растворитель.

Поскольку производство и употребление подобных веществ входило в компетенцию металлурга, он считался заодно и химиком в современном, приблизительно, понимании. К этой же области относилась выделка цветных стекол, искусственных драгоценных камней и красителей. Поэтому в символическом языке алхимии встречаются термины этих ремесел.

Знаменитые алхимики, к примеру Ябир ибн Хайан, Абу Бекр аль-Рази (умер в 925 г.) и Гебер, перечисляют в своих книгах основные операции, несомненно химические, которые полагаются символами из-за своего общего и типического характера.

Согласно Ябиру, алхимическая работа свершается в четырех главных режимах: пурификация (очищение) субстанции, солюция (растворение), новая коагуляция (концентрация) и затем синтез. Аль-Рази добавляет еще несколько процессов (все это собрал впоследствии Гебер в «Summa Perfectionis»). Самые важные: сублимация (возгонка) с целью экстракции летучих веществ и получения чистой субстанции – используется в производстве серы; охлаждение – с целью отделения примесей от текучей субстанции; дистилляция – для фильтрования растворимых веществ: комбустия, или кальцинация, – для низведения металла в растворимый оксид. Летучие субстанции могут быть «фиксированы» огнем, субстанции твердые доведены до размягчения и плавкости инсинерацией. В операциях действуют не только «агенты» минеральные, но и органические, к примеру масло, урина.

Аналитическая химия неизмеримо превосходит практику алхимии, но: последняя своими чрезвычайно субтильными методами распознавала такие качественные аспекты материи и ее метаморфоз, которые совершенно неведомы современной науке, ибо множество выражений принимает лик природы.

Удивительно царство метаморфоз: одна и та же субстанция переходит последовательно от жидкого состояния через газообразное к твердому, от охлаждения становится тягучей и плавкой на манер воска, или, теряя первоначальную форму в растворе, обретает другую в кристаллизации, или, изменяя кондиции, расцветает новым цветом. Эти метаморфозы одной субстанции великолепно символизируют вселенскую materia prima, способную усвоить любые формы и любые кондиции, оставаясь эссенциально единой. Подобные метаморфозы равно иллюстрируют путь души, которая способна менять качества и состояния, оставаясь неизменной в своей таинственной сущности. В алхимической реторте под влиянием огня разыгрывается действо натуры в области вещества, в области души.

Алхимики объясняют трансмутацию материи подвижностью четырех элементов и четырех натуральных режимов: тепла, холода, влажности, сухости. Аристотель рассказал о режимах постоянной динамики элементов.

Они активны относительно материи и обладают конкретной способностью превращать один элемент в другой: посредством тепла воздух абсорбирует воду, холод концентрирует воду в лед, вода твердеет минералом. В сущности, элементы не меняются: физическая материя под влиянием того или иного режима проходит разные «элементарные» состояния. Тепло и холод играют роль активных энергий, правда, второй режим лишь негация первого: только тепло – «начало циркуляции». По сути, только огонь делает субстанцию в реторте алхимика жидкой, газообразной, кристаллической.

Спекулятивная ценность алхимии (мы употребляем слово в старом значении speculatio – отражение) в следующем: внимательное наблюдение одного-единственного эксперимента предлагает ключ к интерпретации великих ритмов натуры. Современная химия, анализируя какую-либо субстанцию, умножает данные касательно энергийных и материальных связей этой субстанции – менее всего такую аналитику занимает общий вывод о сочетании вещественности «тела» и «души».

Герметическое воззрение парадоксально-афористически выражено Мухиддином ибн Араби: «Множество натуральных форм отражается в одном зеркале или, вернее, одна форма отражается множеством зеркал».

Схема элементов и режимов не случайно схожа с космическим колесом, где «обод» – солнечная орбита и «спицы» – главные ориентиры пространства.

В алхимическом смысле центр колеса – quinta essentia. Это и спиритуальный полюс четырех элементов, и основная субстанция – эфир, где они неделимо сокрыты. Чем ближе к центру, тем спокойней война оппозиций: вода огневеет, огонь влажнеет, земля разрежается, воздух тяжелеет. Элементы и режимы имеют много референций в спиритуальной алхимии.

Например:

Экспансия души есть радость, ее контракция – боль. Это ответы на реальность, ибо лишь нечто реальное пробуждает радость и боль. Солюция – растворение души, что, похоже, соответствует обновлению первичной рецептивности, так же как солидификация (фиксация) в известной мере соответствует автономной активности. Четыре темперации психической жизни зависят от духовного центра человека. Их интеграция – вопрос времени и разных иных условий: в радости созерцания проявляется холод «предчувствия вечности», в боли и холоде созерцания зарождается эйдолон спиритуальной жизни. Податливая, «влажная» рецептивность души, равно как и ее резкая «сухая» активность в определенном плане центростремительны – отсюда «конверсия» психофизических режимов – тепла, холода, влажности, сухости.

Земля, холодная и сухая, разреженная теплым и влажным воздухом, теряет свою тягость и, оставаясь плотью, обретает спиритуальную натуру; воздух в этой ситуации фиксируется, но тем не менее сохраняет свою специфику.

Синезий так определил процесс: «Философы в сочинениях о «нашем камне» зачастую пишут об изменении натур и конверсии элементов. И это поистине так: воплощаясь, влажное становится сухим, летучее – стабильным, спиритуальное – телесным, текучее – твердым; вода проникается огнем, воздух – землей…» Таким образом, четыре элемента утрачивают свою специфику и в циркуляции превращаются один в другой. И чуть далее у Синезия: «В начале было единое. Все в магистерии исходит от единого и собирается в единое. Это и есть редукция элементов».

Виктор Гюго

Нотр-Дам де Пари

Перевод с французского Н. Коган

Эсмеральда

Мы счастливы сообщить нашим читателям, что во время всей этой сцены и Гренгуар и его пьеса держались стойко. Понукаемые автором, актеры без устали декламировали его стихи, а он без устали их слушал. Примирившись с окружающим гамом, он решил довести дело до конца и не терял надежды, что публика вновь обратит внимание на его пьесу. Этот луч надежды разгорелся еще ярче, когда он заметил, что Копеноль, Квазимодо и вся буйная ватага шутовского папы с оглушительным шумом покинула залу. Толпа жадно устремилась за ними.

– Отлично! – пробормотал он. – Все крикуны уходят.

К несчастью, «крикунами» была вся толпа. В одно мгновение зала опустела.

Собственно говоря, в зале кое-кто еще оставался. Это были женщины, старики и дети, пресытившиеся шумом и гамом. Иные бродили в одиночку, другие толпились около столбов. Несколько школяров все еще сидели верхом на подоконниках и оттуда глазели на площадь.

«Ну что же, – подумал Гренгуар, – и этих достаточно, чтобы послушать мою мистерию. Их, правда, мало, но зато публика избранная, образованная».

Однако через несколько минут выяснилось, что симфония, которая должна была произвести особенно сильное впечатление при появлении Пречистой Девы, не может быть исполнена. Гренгуар вспомнил, что всех музыкантов увлекла за собой процессия папы шутов.

– Обойдемся и без симфонии, – стоически произнес поэт.

Он приблизился к группе горожан, которые, как ему показалось, рассуждали о его пьесе. Вот услышанный им отрывок разговора:

– Мэтр Шенето, знаете ли вы Наваррский особняк, который принадлежал господину де Немуру?

– Да, против Бракской часовни.

– Так вот казна недавно сдала его внаем Гиль-ому Александру, живописцу, за шесть парижских ливров и восемь су в год.

– Однако, как растет арендная плата!

«Пустяки, – вздыхая, утешил себя Гренгуар, – зато остальные слушают».

– Друзья! – внезапно крикнул один из молодых озорников, примостившихся на подоконниках. – Эсмеральда! Эсмеральда на площади!

Это имя произвело магическое действие. Все, кто еще оставался в зале, повторяя «Эсмеральда! Эсмеральда!», бросились к окнам, подтягиваясь до подоконника, чтобы увидеть.

В это же время с площади донеслись громкие рукоплескания.

– Какая еще там Эсмеральда? – воскликнул Гренгуар, в отчаянии сжимая руки. – О боже мой! Теперь, как видно, пришла очередь глазеть в окна!

Обернувшись к мраморному столу, он увидел, что представление приостановилось. Как раз в этот момент надлежало появиться Юпитеру со своей молнией. А между тем Юпитер неподвижно стоял внизу у сцены.

– Мишель Жиборн! – раздраженно крикнул поэт. – Что ты там застрял? Твой выход! Влезай на сцену!

– Увы! – ответил Юпитер. – Какой-то школяр унес лестницу.

Гренгуар поглядел на сцену. Лестница действительно пропала. Нить между завязкой и развязкой пьесы была оборвана.

– Экий чудак, – пробормотал он. – Зачем же ему понадобилась лестница?

– Чтобы взглянуть на Эсмеральду, – жалобно ответил Юпитер. – Он сказал: «Стой, а вот и лестница, которая никому не нужна» – и унес ее.

Это был последний удар судьбы. Гренгуар принял его безропотно.

– Убирайтесь все к черту! – крикнул он комедиантам. – Если заплатят мне, я рассчитаюсь и с вами.

И он отступил, понурив голову, но отступил последним, как доблестно сражавшийся полководец.

Спускаясь по извилистым лестницам Дворца, Гренгуар ворчал себе под нос: «Какое скопище ослов и невежд эти парижане! Собрались, чтобы слушать мистерию, и не слушают! Им все интересно: Клопен Труйльфу, кардинал, Копеноль, Квазимодо и сам черт, но только не Пречистая Дева! Знай я это, показал бы я вам пречистых дев, ротозеи! А я-то? Пришел наблюдать, какие лица у зрителей, я увидел только их спины! Быть поэтом, а иметь успех, достойный какого-нибудь шарлатана, торговца зельями! Положим, что Гомер просил милостыню в греческих селениях, а Назон скончался в изгнании у московитов. Но черт меня подери, если я понимаю, что они хотят сказать этим «Эсмеральда». И что это за слово? Цыганское, верно!»

Из Харибды в Сциллу

В январе смеркается рано. Улицы были уже погружены во мрак, когда Гренгуар вышел из Дворца. Наступившая темнота была ему по душе; он спешил добраться до какой-нибудь сумрачной и пустынной улички, чтобы поразмыслить там без помехи и дать философу наложить первую повязку на рану поэта. Впрочем, философия была сейчас его единственным прибежищем, ибо ему негде было переночевать. После блистательного провала его пьесы он не решался возвратиться в жилище, которое занимал на Складской улице, против Сенной пристани. Он уже не рассчитывал на вознаграждение за свою эпиталаму, чтобы уплатить мэтру Гильому Ду-Сиру, откупщику городских сборов с торговцев скотом, квартирную плату за шесть месяцев, что составляло двенадцать парижских су, то есть ровно в двенадцать раз больше того, чем он обладал на этом свете, включая штаны, рубашку и шапку.

Остановившись подле маленькой калитки тюрьмы при Сен-Шапель и раздумывая о том, где бы ему выбрать место для ночлега, – а в его распоряжении были все мостовые Парижа, – он вдруг припомнил, что, проходя на прошлой неделе по Башмачной улице мимо дома одного парламентского советника, он заметил около входной двери каменную ступеньку, служившую подножкой для всадников, и тогда же сказал себе, что она при случае может быть прекрасным изголовьем для нищего или для поэта. Он возблагодарил Провидение, ниспославшее ему столь счастливую мысль, но, намереваясь пересечь дворцовую площадь, чтобы углубиться в извилистый лабиринт Ситэ, где вьются эти древние улицы-сестры, сохранившиеся и доныне, но уже застроенные девятиэтажными домами, – Бочарная, Старая Суконная, Башмачная, Еврейская и проч., – он увидел процессию папы шутов, которая тоже выходила из Дворца правосудия и с оглушительными криками, с пылающими факелами, под музыку неслась ему наперерез. Это зрелище разбередило его уязвленное самолюбие. Он поспешил удалиться. Его авторская неудача преисполнила душу такой горечью, что все, напоминавшее дневное празднество, раздражало его и заставляло кровоточить его рану.

Он направился было к мосту Сен-Мишель, но по мосту бегали ребятишки с факелами и шутихами.

– К черту все потешные огни! – пробормотал поэт и повернул к мосту Менял. На домах, стоявших у начала моста, были вывешены три флага с изображениями короля, дофина и Маргариты Фландрской и шесть маленьких флажков, на которых были намалеваны герцог Австрийский, кардинал Бурбонский, господин де Божё, Жанна Французская, побочный сын герцога Бурбонского и уже не знаю кто; все это было освещено факелами. Толпа была в восторге.