Пожиратели плоти

Олаф Бьорн Локнит

Пожиратели плоти

ПРОЛОГ

На измученный зноем прибрежный город опустилась благословенная ночь. Легкий ветерок шевелил запыленные листья чахлых пальм, играл вымпелами на стоящих в гавани кораблях и вздувал кисейные занавеси в окне одного из богатых домов, возвышающегося совсем рядом с дворцом правителя.

Если бы плывущая над городом томная луна интересовалась людскими делами, то, заглянув в это окно и увидев двух мирно беседующих за чашей вина мужчин, она разочарованно продолжила бы свой путь. Где неискушенному в земных интригах небесному светилу понять, как порой обычный разговор может изменить судьбы империй…

Один из собеседников, хозяин дома, кутающийся в шелковый домашний халат, привезенный, должно быть, из самого Кхитая и стоивший уйму денег, нервно барабанил унизанными перстнями пальцами по крышке мраморного столика. Второй мужчина, удобно откинувшийся на спинку мягкого кресла, смаковал отличное аргосское вино. Его скромный потертый плащ был небрежно переброшен через плечо золотой статуи, изображающей обнаженную девушку с букетом причудливого вида цветов. Статую подарил хозяину посланник из Вендии, утверждавший, что купил ее у жрецов подземного святилища, исповедующих древний запретный культ. Но гостя это обстоятельство, по-видимому, нисколько не смущало. Он отхлебнул еще вина и взглянул на собеседника.

– Многого ты добился в жизни, как я погляжу, – сказал гость, и насмешка в его голосе не соответствовала смыслу слов. – Большой дом, богатая обстановка, хорошие вина… А скольких красавиц собрал ты в своем серале?

Хозяин нервно сглотнул и ничего не ответил.

– Не бойся, на твоих наложниц я не претендую, – примиряюще поднял руку посетитель. – Я лишь хочу напомнить, кому ты обязан всем этим. Или ты вспомнишь сам?

– Я ни о чем не забыл, – с торопливым подобострастием ответил человек в халате. – Все эти годы я ждал, когда ты придешь…

– Не надо быть магом, чтобы понять, что ты лжешь, – холодно проговорил гость, отстраненно любуясь игрой крупных граненых изумрудов на боках чаши. – Ты спал и видел, как жрецы Стигии добираются до меня… Впрочем, теперь они мне не страшны. Я вновь обрел мое могущество, и у меня большие планы. И я решил, что настало время потребовать с тебя долг…

– Я готов, мой господин, – без особого энтузиазма сказал хозяин и продолжил с надеждой: – Если тебе нужно золото…

Гость расхохотался.

– Глупец, я могу иметь столько золота, что ты утонешь в нем, как крыса в выгребной яме! Клянусь Сетом, так просто ты не отделаешься!

На полном лице хозяина отразилось неподдельное отчаяние. Видимо, он проклинал тот день своей жизни, когда встретился с сидящим напротив человеком.

– Приказывай, мой господин. Я сделаю все, что в моих силах, – униженно прошептал он.

– Сил у тебя достаточно. Много лет назад я позаботился об этом, – усмехнулся посетитель. – Тебе придется оставить свой гостеприимный дом и твоих жен – пусть поплачут, женщинам это на пользу. Тебе предстоит путь в одну из западных стран, где ты поможешь мне в выполнении моих замыслов…

Беседа продолжалась далеко за полночь, и когда гость, наконец, удалился, хозяин долго и нервно пил вино, словно не замечая его вкуса. Затем он позвал чернокожего раба, который принес ему свиток папируса, кисточку и чернила. Хозяин вздохнул, поплотнее закутался в свой халат, и твердо вывел на листе: «ЗАВЕЩАНИЕ».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГРОЗА НАД АКВИЛОНИЕЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Во имя Митры, где же, наконец, Его Величество?

Такой вопрос мог возникнуть только в Аквилонии, и то при условии, что ею правит варвар. В других цивилизованных странах придворные обычно знают, где находится их монарх. Здесь же служащему канцелярии, в обязанности которого входило докладывать королю об испрашивающих официальной аудиенции, приходилось исходить не одну лигу по дворцовым коридорам, прежде чем он сталкивался с правителем империи. Поэтому Люций, уже порядком уставший, решил зайти в караулку к офицерам стражи и точно выяснить местонахождение Его Величества.

Лишь год минул со времени сокрушающего разгрома аквилонской армии объединенным войском короля Офира Амальрика и правителя Кофа Страбонуса. Пока считавшийся погибшим король Конан пытался выбраться из Алой Цитадели, обиталища колдуна Тсота-Ланти, в Тарантии власть захватил принц Арпелло, изгнавший из города наместника короля графа Троцеро. Арпелло, как всякий временщик, думал лишь о собственной выгоде, и утопил столицу в крови и беззакониях. В то время как армии Офира и Кофа осаждали брошенный на произвол судьбы Шамар, новоявленный правитель громил гарем своего предшественника. В бессильном гневе жители столицы окружили дворец, на одной из башен которого принц Пеллийский презрительным смехом встречал их требования защитить страну от врагов и прекратить погромы в городе. Неожиданное появление Конана решило судьбу как Арпелло, так и Аквилонии. Принц был убит, народ растерзал его вассалов, а Конан с отрядом Троцеро наголову разбил Страбонуса и Амальрика под стенами Шамара и вновь занял свой потерянный было престол.

С тех пор в Аквилонии царили мир и спокойствие, изредка нарушаемые незначительными вылазками пиктов на западных границах. Огромного выкупа, заплаченного наследниками королей Кофа и Офира, хватило на то, чтобы отстроить новые прекрасные здания взамен разрушенных, укрепить армию и границы, и еще осталось на закупку большой партии знаменитых зингарских вин для празднования двухлетия правления Конана Аквилонского. Остатки именно этого вина и допивали офицеры, коротавшие в караулке время между дежурствами.

Один из них, маленький и кривоногий, с воодушевлением рассказывал какую-то историю, соорудив на столе из хлебного мякиша и глиняных кружек подобие крепости. Остальные с равнодушным видом потягивали вино, не проявляя должного интереса к повествованию.

– … они идут, а мы стоим вот здесь, – офицер для пущей убедительности потыкал кинжалом в горку мякиша. – Это были демоны, а не пикты, клянусь Митрой! И впереди – сам Зогар Саг! Весь черный, ростом… – офицер завертел головой и торжествующе указал на дерево, видневшееся через окно, – … вон с тот тополь! Я, значит, поднимаю лук…

– Может, Чепозус, ты его и поднимешь, а как насчет натянуть? – осведомился один из слушателей.

– А ты, Терцион, заткнись! Ты на границе не был, только на парадах меч и вынимаешь из ножен! – огрызнулся рассказчик и продолжил: – Поднимаю я лук и – р-раз! – стрелу в Зогара! Попал прямо в горло!

– Ну, если он ростом с то дерево, в твоем попадании нет ничего удивительного, – снова встрял неугомонный Терцион. Другие офицеры засмеялись. Чепозус с царственным величием проигнорировал недостойный выпад товарища.

– Тут в пиктов словно Сет вселился – начали вопить и кидаться друг на друга. Мы их тогда и добили. Ни один не ушел! А после боя подошел ко мне наш король – тогда он был простым разведчиком, но я-то видел, что этот человек далеко пойдет! – и, пожав мне руку, подарил свой кинжал, сказав, что …

– Когда ты рассказывал эту историю позавчера, он подарил тебе меч, – под общий хохот напомнил один из офицеров.

– Ну, может, и меч, – раздраженно буркнул Чепозус, сгреб со стола мякиш и обратился к незаметно вошедшему Люцию: – Эти недоноски только ржать умеют. Посмотрел бы я на них при защите Велитриума!

Люций с пониманием покачал головой и обратился к сидевшим за столом с вопросом, не знает ли кто-нибудь, где находится король Конан. Ему ответили, что в караулке правителю делать совершенно нечего, а в это время он обычно совещается с Королевским Советом в Северном зале.

Люций поспешил в Северный зал и натолкнулся на своего непосредственного начальника Публио, идущего в обратном направлении. Будучи канцлером, Публио принимал живейшее участие во всех делах государства, даже тех, которые его не касались. Поэтому он был крайне суетлив и непоседлив, многоречив и очень забывчив.

При восшествии на престол мятежного принца Арпелло Публио посмел усомниться в законности этого шага, за что был посажен в темницу, и лишь победное возвращение Конана спасло его от неминуемой казни.

Когда киммериец вытащил своего верного, отощавшего и порядком завшивевшего канцлера из Железной Башни, то умилился и наградил его поместьем казненного барона-изменника и мечом, на котором велел выгравировать надпись: «Верному рыцарю и защитнику Аквилонии». Правда, при выборе меча Конан не учел рост и физические возможности «верного рыцаря и защитника», а потому вновь испеченный национальный герой причинял своей наградой немало трудностей как себе, так и окружающим. Решившему носить этот меч во что бы то ни стало дородному и низкорослому Публио теперь приходилось при подъеме отдыхать на каждой площадке дворцовой лестницы, а его вежливые поклоны грозили стоявшим позади придворным серьезными увечьями.

Несмотря на попытки домашних отговорить главу дома от ношения опасного оружия, канцлер продолжал упорствовать – до того печального случая, когда во время приема он умудрился, неловко повернувшись, задеть и опрокинуть мечом кресло вместе с находившейся в нем престарелой госпожой Изарой, матушкой графа Троцеро. Три дня Публио сидел дома в ожидании официального вызова от графа на поединок, и, когда этого не произошло (старая графиня отделалась легким испугом, и Троцеро простил мученика за свободу Аквилонии), меч был торжественно водружен на стену над семейным ложем супругов. Остряки-придворные намекали, что эта реликвия висит там исключительно для устрашения некоторых близких друзей молодой канцлерши.

От Публио Люций узнал, что совет недавно закончился, и король вместе с Просперо удалился в свои покои для обсуждения особо важных дел. Люций вздохнул, проклял свою хлопотную должность, и направился вверх по дворцовой лестнице. Личные покои короля Конана охранялись с большим тщанием, особенно после организованного изменником Аскалантом покушения, когда киммериец остался жив лишь благодаря своей огромной силе и выносливости. Через первый круг стражи Люций пробился, но офицер следующего дозора, в третий раз выслушав убедительную речь служащего о важности его миссии, не менее убедительно посоветовал Люцию отправиться к стигийским демонам, которые наверняка отнесутся к его словам более внимательно.

Усталый Люций побрел обратно и оказался в одной из комнат внешних покоев. Не обратив внимания на каких-то сидящих у окна женщин, он тяжело плюхнулся на мягкую софу.

– Теперь я точно опоздаю к обеду, – мрачно произнес Люций и в сердцах призвал Митру покарать не в меру ретивых вояк. Услышав веселый девичий смех, он с досадой обернулся… и, торопливо вскочив, отвесил глубокий поклон, кляня себя за то, что не узнал Белезу, любимую наложницу Конана.

– Прости, госпожа, что был столь бесцеремонен и помешал тебе… – осторожно начал Люций и, видя, что Белеза не сердится, уже смелее продолжил: – Лишь важное сообщение для короля, которое я должен передать, дало мне право нарушить твое уединение…

– Конан обещал зайти сюда, когда закончит свои дела с Просперо, – любезно ответила девушка. – Можешь остаться здесь и подождать.

Люций признательно наклонил голову и вновь уселся на софу, украдкой с любопытством поглядывая в сторону королевской возлюбленной. Девушки вернулись к прежнему занятию: две из них, по-видимому, служанки Белезы, вышивали, их госпожа с видимой скукой глядела в окно и кушала виноград.

Белезу при дворе обсуждали часто и с удовольствием, как ни одну другую наложницу Конана. А гарем у короля имелся обширный. Были там томные туранки с насурьмленными бровями и страстные черноволосые шемитки, темнокожие полногубые дочери юга и сероглазые крепкие бритунки, изящные уроженки Офира и маленькие смуглые вендийки. Девушек привозили в подарок иноземные купцы и посланники дружественных держав, выкупали у торговцев рабами послы Аквилонии, присылали в качестве выкупа побежденные страны. Но Конан никогда не брал женщин в гарем силой – они оставались с киммерийцем потому, что мало кто из дочерей Иштар мог устоять против варварской жизнелюбивой натуры короля, рядом с которым другие мужчины казались слабыми и заурядными. Даже утонченные аквилонки частенько предпочитали быть наложницами Конана, нежели законными женами хилых и немощных баронов.

Белеза находилась на особом положении. Она повсюду сопровождала короля и пользовалась известной свободой, как обычная аквилонская дворянка. Родом она была из Зингары, но Конан встретил ее во время скитаний по Пиктским пустошам, где она жила вместе с дядей, бароном из Кордавы. Выжить в тех местах могли только люди, сильные духом и телом, и Белеза совсем не походила на изнеженных южанок. Стройная, черноволосая, решительная и жизнелюбивая под стать самому Конану, девушка не могла не понравиться будущему королю. Война с пиктами разлучила их, но Конан обещал найти Белезу. И она не забыла варвара-северянина. Когда Конан захватил аквилонский престол, Белеза сама приехала в Тарантию, готовая бороться за свое счастье вопреки людской молве, и такая преданность тронула не слишком чувствительную натуру киммерийца. При дворе поговаривали, что со временем молодая зингарийка вполне может стать королевой Аквилонии.

Девушка разделалась уже с четвертой гроздью винограда, а Люций дважды пересчитал тяжелые кисти на бархатных портьерах, как дверь отворилась, и в комнату вошел сам король в сопровождении Просперо. Двигался правитель Аквилонии, несмотря на массивное тело, с полной внутренней силы грацией, свойственной диким животным. Казалось, он находится не в богатых покоях дворца, а в джунглях или скалистых горах, где отовсюду грозит опасность.

Все присутствующие, кроме Белезы, склонились в церемонном приветствии, но Конан подошел прямо к девушке и, нисколько не стесняясь чужих глаз, крепко поцеловал ее в губы.

– Мне так скучно, милый, – жалобно заговорила Белеза, прижимаясь к могучей груди киммерийца. – Может, оставишь свои дела, и поедем покататься верхом? Вчера, когда я заходила в конюшню проведать Льясу, твой Тугодум так грустно смотрел на меня…

Конан вздохнул и совсем не по-королевски почесал в затылке.

– А мне приходится грустно глядеть в эти проклятые бумаги, которые подсовывает мне Публио. Пожалуй, из всех перепробованных мной занятий быть королем – самое хлопотное дело, клянусь Кромом. А теперь этот самодовольный красавчик тащит меня посмотреть на гвардейцев панцирной конницы, которых он обучил, – и киммериец хлопнул по плечу Просперо, слегка поморщившегося от такого проявления дружеских чувств. Белеза бросила ревнивый взгляд на королевского полководца и воскликнула в сердцах:

– Если бы я знала, что только так можно привлечь твое внимание, я бы обучила своих служанок стрелять из лука и маршировать не хуже твоих солдат!

– Лучше привлекай мое внимание другим известным тебе способом, – добродушно заметил Конан. – Ну, не дуйся, девочка, иди займись чем-нибудь. Вечером я зайду к тебе.

Конан повернулся, собираясь выйти, и наткнулся на Люция, который решил, что настала пора выполнить свою обязанность.

– Во имя Митры, что этому настырному толстяку опять от меня понадобилось? – проворчал киммериец, безошибочно распознав в Люции подчиненного Публио.

– Ваше Величество, в Канцелярию поступило прошение от гостя из Шема, называющего себя магом и алхимиком Бен-Аззаратом, – Люций решил сразу перейти к сути дела, зная, как не любит король церемонных вступлений, считая их пустой болтовней. – Он просит аудиенции для рассмотрения его просьбы о вступлении на официальную должность придворного прорицателя и советника.

Конан хмыкнул.

– Много колдунов я повидал на своем веку, но чтоб кто из них мне в советники набивался – это впервые, – обратился он к Просперо. – Какой демон пригнал сюда этого шемита?

– Может, хочет нажиться при дворе? – пожал плечами полководец, заботливо расправляя складки синего щегольского плаща, ниспадающего поверх золоченого нагрудника. Никто другой при дворе не посмел бы вести себя так в присутствии короля, но принц Пуантена пользовался особым доверием и расположением киммерийца.

Конан покачал головой.

– Насколько я знаю эту породу, они всегда ищут власти, – пробормотал киммериец. – Только глупец может связаться с магом по своей воле. Да еще с каким-то приблуднем из Шема.

– Я бы посоветовал тебе назначить аудиенцию, – сказал Просперо. – Приглядимся к этому Бен-Аззарату поближе. Хотя я не думаю, что один человек может быть опасен для нас. Аквилония сейчас сильнее, чем до мятежа, и наши враги знают об этом.

– Маг может натворить кучу дел там, где бессильны меч и копье. Вспомни Тсота-Ланти, – покачал головой король.

– Но ты же убил его в конце концов! – воскликнул пуантенец. – С каких пор ты стал кого-либо бояться, Конан? Пожалуй, Белеза права – тебе необходимо покинуть стены дворца хоть ненадолго, а то станешь робким и изнеженным, как столичные аристократы.

– Вот уж нет! – рыкнул киммериец, и Просперо расхохотался. Король повернулся к терпеливо ожидающему Люцию:

– Передай Публио – пусть назначает официальную аудиенцию этому гостю из Шема. Поглядим, что он за птица…

* * *

Обычно Конан с неохотой соглашался на официальный прием в Главном Тронном зале. Его раздражала необходимость сидеть на троне в присутствии толпы разряженных праздных придворных и выслушивать ничтожные просьбы провинциальных дворянчиков и однообразные славословия послов, прячущих за льстивой улыбкой темные замыслы. Король предпочитал давать аудиенции в надежно защищенной от подслушивания комнате в глубине дворца и в присутствии людей, которым он доверял – хотя бы до определенных пределов. Но сейчас, не в силах избавиться от застарелого недоверия к магам, Конан решил, что безопаснее будет принять Бен-Аззарата при большом скоплении народа.

Главный Тронный зал был создан строителем дворца с единственной целью – показать ничтожность посетителей перед лицом правителя Аквилонии. Высотой около двадцати локтей, зал выглядел подавляюще огромным благодаря двум рядам стройных колонн из блестящего карпашского базальта, уходящих, казалось, в бесконечность. Узкие стрельчатые окна, расположенные под потолком, пропускали солнечные лучи, прорезающие воздух зала подобно золотым копьям. Выложенный красными и белыми мраморными плитами пол был выщерблен многими поколениями придворных, стремящихся сложить свою верность к подножию трона.

Трон аквилонских королей, вырубленный из цельного куска яшмы, твердо опирался львиными лапами на мраморное возвышение из трех ступеней. Отлитая из бронзы оскаленная голова льва венчала собой спинку трона, казалось, защищая сидящего правителя. На стене за троном красовался герб Аквилонии, выложенный золотом и топазами – лев, вставший на задние лапы.

В полдень тяжелые двери Главного Тронного зала распахнулись, и туда хлынула толпа придворных. Мужчины в пестрых нарядах из шелка и бархата несли на себе не меньше драгоценностей, чем любимая наложница султанапурского эмира. Их церемониальные мечи, являвшиеся в некотором роде произведениями искусства, в битве создали бы своим владельцам немало трудностей благодаря вделанным в рукоятку драгоценным камням, вычурно изогнутым крестовинам и свисающим чуть ли не до земли темлякам с кистями. Женщины, напротив, были одеты преимущественно в темное (эту моду ввела недавно благородная госпожа Эриона, вернувшись из путешествия по Хорайе), зато их лица, выглядывающие из складок тончайших тканей, являли собой выставку разнообразнейших красок, изготовляемых из редких веществ, добытых в далеких заморских странах и провезенных смелыми купцами через все опасности на радость прекрасному полу. Воздух зала был напоен экзотическими ароматами, вызывавшими у непривычного человека сильное желание чихнуть. В общем, любому гостю, попавшему сюда, сразу становилось ясно – Аквилонская империя процветает.

Придворные еще не успели обменяться последними новостями, а распорядитель, внушительно ударив об пол золотым посохом, уже объявлял: «Его Величество Король Конан Аквилонский!» Двери торопливо открылись, и в зал стремительной походкой вошел правитель империи.

Среди этой разряженной и благоухающей толпы король выделялся, как кряжистый дуб в яблоневой роще. Он был на голову выше любого мужчины в этом зале, и ни одна наложница его гареме не могла сосчитать всех шрамов на его теле. Сшитая по вычурной аквилонской моде одежда не способна была скрыть его могучие мышцы, а королевский меч, казалось, обычному человеку удастся поднять с трудом. Его называли «варвар» – с презрением или невольным уважением – и он остался варваром даже на королевском престоле. Но именно это позволило Конану завоевать корону и удерживать ее вопреки всему вот уже два года.

Конан уселся на трон, который до него отполировали поколения высокорожденных аквилонских королей, и пронзительные голубые глаза киммерийца обежали его подданных.

– Клянусь Кромом, – пробурчал Конан, – скоро я перестану здесь отличать мужчин от женщин. Совсем распустились…

Стоявший как обычно по правую руку принц Пуантенский не преминул заметить:

– Пока мужчины носят оружие, надеюсь, ты не ошибешься.

– Смогут ли они при необходимости пустить его в дело – вот что меня беспокоит, – отозвался киммериец.

Распорядитель вновь привлек общее внимание, объявив:

– Почтенный Бен-Аззарат из Шема, алхимик и маг – с прошением к Королю Конану Аквилонскому!

Двери тихо открылись, пропустив в Тронный зал невысокого полного мужчину средних лет, облаченного в длинные светлые одежды, как принято в Шеме. Он ничем не отличался бы от респектабельного отца семейства, если б не цепкий взгляд черных глаз и не голубой шар из дымчатого стекла, который маг бережно держал на ладони.

Посетитель поклонился и громко начал:

– Приветствую тебя, могучий король Конан, под чьей рукой слава Аквилонии засияла еще ослепительней! Немало дней добирался я до твоей столицы, и все это время я мог слышать, как люди превозносят твои мудрость и силу. Но дела твои говорят громче людской молвы. Окрестные страны склонили головы перед величием твоей империи… – Бен-Аззарат сделал паузу, чтобы отдышаться. Конан едва заметно поморщился и махнул рукой – дескать, хватит, переходи к делу.

– Прослышал я, что у столь славного властителя при дворе нет никого, кто бы с помощью алхимии, магии и подобных наук укреплял мощь государства и твою, о король. Сейчас многие правители имеют на службе ведающих тайные силы, ибо нередко их помощь и совет спасают жизнь государя и его страну. И я рискнул отправиться в путешествие, чтобы предложить славному королю Конану свои услуги в качестве придворного мага и прорицателя. Я заручился верительными грамотами у правителя города Асгалуна и надеюсь, что моя просьба будет рассмотрена благосклонно… – Бен-Аззарат достал из складок одежды свиток и с поклоном передал его подошедшему пажу. Конан, не проявивший интереса к свитку, тяжелым взглядом уперся в мага.

– Что же ты можешь, почтенный Бен-Аззарат? – наконец спросил король.

Маг не обиделся на столь откровенный вопрос.

– Я, о мудрый король Конан, всю жизнь посвятил проникновению в тайны незримого мира, который, как покрывало, окутывает нашу обыденную действительность. Я могу говорить с душами умерших, могу излечить болезнь, наведенную твоими врагами с помощью злых чар…

«И навести ее на меня самому,» – пробормотал Конан.

– … могу проникнуть в думы любого человека и открыть тебе, кто верен королю, а кто улучает момент, чтобы предать…

«И заморочить мне голову,» – вновь буркнул Конан.

– …могу показать тебе будущее, чтобы ты знал, где таится истинная опасность…

«И обмануть меня,» – подумал Конан и прервал Бен-Аззарата, постаравшись, впрочем, чтобы голос его звучал учтиво:

– Ты действительно великий колдун, почтенный Бен-Аззарат. Думаю, любой правитель с радостью примет твои услуги. Мы же пока не нуждаемся в них. В Тарантии достаточно жрецов Митры, которые не зря едят свой хлеб.

Маг едва заметно нахмурился, и это не укрылось от проницательных глаз киммерийца.

– Позволь, король Конан, продемонстрировать тебе мое искусство. Быть может, тогда ты изменишь свое решение… – и, не дожидаясь ответа, Бен-Аззарат обхватил шар обеими ладонями и вытянул руки перед собой. Никаких заклинаний маг не произнес, но шар вдруг брызнул изнутри ослепительным светом. По стенам и потолку заскользили лучи, снопом бьющие, казалось, прямо из ладоней Бен-Аззарата. Сейчас он не был похож на заурядного горожанина – облитая сиянием фигура мага казалась величественной и зловещей одновременно. По рядам придворных пронесся изумленный шумок и тут же стих, когда лучи, прекратив свое бешеное вращение, сфокусировались перед троном, и там, прямо в воздухе, начали возникать какие-то фигуры, словно сотканные из мельчайших пылинок и столь же неуловимые. Сначала это были просто тени, но их очертания становились все отчетливей…