Миссия России. В поисках русской идеи

Борис Корчевников

Миссия России. В поисках русской идеи

Перестали понимать русские люди, что такое Русь: она есть подножие Престола Господня! Русский человек должен понять это и благодарить Бога за то, что он русский.

Святой Иоанн Кронштадтский

В оформлении обложки использована фотография: Stanislav Samoylik / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com

Во внутреннем оформлении использованы фотографии: ILIA BLIZNYUK, forden, Roman Evgenev, John_Silver / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Б. В. Корчевников, текст, 2023

© ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Предисловие

В книгах «Имя России» и «Время России» мы уже прожили восемь веков русской истории, стараясь увидеть в каждом ее событии работу духовных законов. Поняв их, можно понять, чего от России и от нас нынешних хочет Бог.

С железной библейской закономерностью в каждом эпизоде тысячелетней русской хроники отражалось главное правило, завещанное нам Самим Христом: «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33). Когда Россия «искала прежде Царствия Божия», то все «прикладывалось»: страна переживала пору благоденствия, благополучия и лучшие страницы своей истории. Когда Россия искала или начинала слишком ретиво строить царство земное, холодея к Небесному, неизбежно следовали смуты, потрясения, войны, крах – в итоге и на земле у России не выходило ничего путного, когда она забывала о Небе.

Так в нашей истории, как в зеркале, отразился вечный библейский закон. Ровно так же Господь управлял своим избранным народом: когда евреи «ходили перед Богом» и славили его, их царство процветало, а когда евреи начинали «делать неугодное пред Богом» и забывать Его, они теряли свое царство, свободу, а часто – и жизни.

Духовный пик всей нашей истории был достигнут в XVI и XVII веках, когда Россия находилась в каком-то не досягаемом ни до того, ни после религиозном, созерцательном напряжении и полноводной, многоцветной, радостной сложности богообщения, за которыми неизбежно следовал и расцвет материальной, демографической, военной, территориальной, экономической и культурной мощи страны. После этого мы подошли, наверное, к самой драматической нашей поре: к эпохе петровской духовной революции.

Не поняв, что произошло в духовном смысле с нашей страной в XVIII и XIX столетиях, мы никогда не сумеем понять и причины катастрофы русской революции XX века, и нас нынешних.

Начавшись с петровского вторжения в жизнь Церкви и подчинения ее государству, постепенное охлаждение к вере начнет накрывать Россию. Страна перестанет ценить вверенный ей дар – быть хранительницей православия, знания о Боге и о том, как с Ним разговаривать. На это наложились и упрямая вестернизация жизни, подражательность Западу, повальное увлечение приходящими оттуда новыми безбожными поветриями и учениями, и одновременно усиливающийся раскол внутри страны между теряющими корни элитами и все еще ревностно дорожащим своими корнями простым народом.

Все это за двести с небольшим лет надломит Русское государство, но перед этим даст ему пережить и мучительные потери себя, и триумфальные возвращения к себе.

Никогда русская мысль не жила, наверное, так напряженно в поисках самоидентификации, как в эти два века. Это легко объяснимо: искать русскую идею мы стали тогда, когда страну попытались лишить всего русского. Закономерно в нашей истории и то, что потеря Россией себя и понимания, кто мы и зачем, происходит тогда же, когда Россия теряет Бога.

В третьем томе серии мы пройдем путем этих потерь и поисков: почему после Петровских реформ, которые принято восхвалять, Русское государство на десятилетия погрузилось в безбожную русофобскую тьму, в которой сгнил петровский флот, а лучшие русские люди подвергались репрессиям?

Кричащим символом этого предательства Россией самой себя стало падение Царь-колокола – мощного образа русской государственности и смысла нашего существования на планете.

Как почти все эти два века Россия колебалась от восхищения западными учителями и нравами до усталости от них? Почему, несмотря на чудовищные беззаконные запреты канонизаций, монашества, отшельничества, юродства, «чудес», святых источников и всего того, что является живым телом и признаками полнокровной духовной жизни Церкви, русская святость все же не угасала? Святые Дмитрий Ростовский, Иоасаф Белгородский, Иннокентий Иркутский, Иоанн Русский, Ксения Петербургская, Серафим Саровский, Павел Таганрогский, Герман Аляскинский, Филарет (Дроздов), Николай Японский, Феофан Затворник, Иоанн Кронштадский – это только малая видимая часть неугасающей русской святости нынешней поры.

Почему Господь позволял оказываться на русском троне самым нерусским по духу правителям? И почему ненациональная по сути, а часто и откровенно русофобская политика приводила к удару по Церкви и к непосильным вызовам и ошибкам страны, а политика национальная, патриотическая и далекая от либеральных идеалов приводила Россию к расцвету? Эту закономерность за двести последних лет Российской империи мы увидим много-много раз.

Как вышло, что наши правители, признанные в веках великими, – Петр I, Екатерина II – откровенно гнали Церковь? Почему Господь попускал это? Как эти гонения и оскудения духа влияли на нашу материальную внешнюю жизнь? И почему Господь в эту сложную, очень пеструю, надрывную и часто богоотступническую пору нашей истории все же даровал России и «золотой век» нашей культуры, и пик нашей мировой мощи? Может быть, для того, чтобы созданного за эти века задела духовной и материальной крепости хватило пережить русскую катастрофу XX века?

Часть первая

XVIII век

Окно в Европу?

Глава 1

Пророчество о Голгофе России

Небольшой соловецкий остров Анзер. На этом участке русской земли будто сконцентрировалась вся история России предстоящих трех столетий – в пророчестве о них.

В первый год нового, XVIII века сюда, на Соловки, отправляют в ссылку московского священника, еще вчера – духовника самого царя, отца Иоанна. Пострадал батюшка за обычное выполнение священнического долга: за то, что не раскрыл тайну исповеди. Это очень показательно для начавшейся петровской поры, когда царство земное стало будто выше и важнее Царства Небесного – а значит, ради пользы земных дел можно и церковными пренебречь[1], например, нарушить тайну исповеди!

На острове Анзер отец Иоанн принял постриг с именем Иов – в честь Иова Многострадального. По навету его хотели наказать суровой схимой на одном из отдаленных островов, но наказания из этого не вышло – бывший царский духовник и сам давно стремился к иночеству и даже в миру вел монашеский образ жизни. В схиме у него будет имя Иисус – в честь Иисуса Навина.

За аскетичную жизнь его прозовут потом еще и Постником.

В определенный момент его жизни здесь, на острове, к нему является Богородица вместе с преподобным Елеазаром, который когда-то здесь же, на соловецком Анзере, начинал свои подвиги. Богородица говорит старцу:

«Сия гора отныне нарицается второю Голгофою. На ней будет Церковь во имя распятия Сына Моего и Бога, устроится скит и наречется Распятским».

Спустя 200 лет только станет понятно, о чем пророчествовала Божия Матерь: о будущей Голгофе всей России, самым страшным символом которой станет именно эта анзерская гора. Через два века на этом острове будут казнены многие архиереи, священники и миряне. В 30-х годах XX века в Соловецком концлагере Голгофский скит станет местом самого строгого заключения, местом исповедничества и мученичества. Кричащим чудом здесь выросла береза в виде распятия.

Все это открылось монаху, бывшему духовнику царя, именно сейчас, в начале XVIII века, когда в истории страны и в ее духовной жизни произойдет тектонический сдвиг – и следующая за ним цепочка событий выведет к крушению страны в XX веке.

Вот как все начиналось.

Петр I – христианин или антихрист?

Помните кадры черно-белой советской хроники, на которых представлены послереволюционные антирелигиозные парады? Вот в процессии кто-то в облачении священника с кадилом издевается над клиром, тут же рядом – актеры в нарядах чертей, карикатурные «попы». Что-то похожее вытворял царь Петр еще за 200 лет до того. Сразу по своем воцарении он начинает проводить регулярные «шутейные соборы» – настоящие вакханалии, на которых вместе с приближенными насмехается над всем, что свято.

На Яузском островке близ села Преображенское когда-то стояла потешная крепость Пресбург. Она и стала резиденцией «шутейного собора». Все, что творилось на этих «соборах», – умело срежиссированная глумливая пародия на Церковь, Ее иерархию, Ее таинства и обряды. Все лица «собора» носили с подачи Петра I прозвища, которые, по словам Василия Ключевского, «никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати».

Считается, что продолжались такие соборы целых 30 лет, с 1690-х до 1720-х. Наверняка многое о них вымышлено, но точно многое и правда. Вглядываясь в мотивы поступков Петра, в его политику, в том числе и церковную, нельзя забывать про эти «соборы».

Во многом именно эти чудовищные святотатства, непредставимые в пору правления благоговейнейшего царя Алексея Михайловича (отца Петра), прозванного за свою сосредоточенную молитвенную жизнь Тишайшим, и рисовали народный образ Петра-антихриста. Помноженные на очередные суеверные исчисления дат и цифр, на острое религиозное народное чувство, на революционные сдвиги в жизни страны, на ее заметное обмирщение и разворот на Запад, эти слухи только крепли.

Сергей Есенин в «Песне о великом походе» очень точно схватил настроение в стране той поры:

Говорил словаНепутевый дьяк:«Уж и как у нас, ребята,Стал быть, царь дурак.Царь дурак-батракСопли жмет в кулак,Строит Питер-градНа немецкий лад.Видно, делать емуБольше нечего,Принялся он РусьОнемечивать.Бреет он князьямБрады, усие, —Как не плакатьсяТут над Русию?Не тужить тут какНад судьбиною?Непослушных онБьет дубиною».

Философ и священник Георгий Флоровский писал о Петре, что его «реформа была не только поворотом, но и переворотом. Сам Петр хотел разрыва. У него была психология революционера. Он склонен был… преувеличивать новизну. Он хотел, чтобы все обновилось и переменилось до неузнаваемости. Он сам привык и других приучал о настоящем думать в противопоставлении прошлому. Он создавал и воспитывал психологию переворота. И именно с Петра и начинается великий и подлинный русский раскол… Раскол не столько между правительством и народом (как думали славянофилы), сколько между властью и Церковью. Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается и растягивается в напряжении между двумя средоточиями жизни, церковным и мирским. Петровская реформа означала сдвиг и даже надрыв в душевных глубинах…»

Бердяев называл Петра одним из первых большевиков: «Он и был большевик на троне. Он устраивал шутовские, кощунственные церковные процессии, очень напоминающие большевистскую антирелигиозную пропаганду»[2].

Перечисленные факты – именно то, что в биографии Петра оставляет всех в растерянности. С одной стороны – чудовищные эпизоды откровенного кощунства, которые совсем не вяжутся даже близко с человеком, который знает Бога, – вроде этих «соборов». С другой – немало деяний, указывающих на то, что он вроде бы и сам верил и понимал ценность веры и выросшей из нее культуры для народа: это и обустройство им Высоко-Петровского монастыря, и освящение Андреевского флага, и наречение первых кораблей нашего флота именами апостолов Петра и Павла.

Рассказывают, что в 1711 и 1712 годах, когда Петр после поражения в Прутском походе лечился в немецком Карлсбаде (нынешних Карловых Варах), то он ежедневно и подолгу молился на вершине местной горы Hirschensprung у большого креста, а в какой-то момент даже вырезал на кресте четыре буквы MSPI – «Manu Sua Petrus Imperator». Когда этот крест в 1835 году заменили новым, вырезанные Петром буквы были восстановлены – уже в золоте. Несть числа и поклонных крестов, поставленных Петром по всей России. Один из них, на Соловках, был вырублен царем собственноручно в 1694 году в память о спасении в бурю в Унской бухте.

Еще в первом своем западном «посольстве» Петр вел переписку с патриархом Адрианом, но больше всего мы знаем про трепетные отношения молодого царя Петра и воронежского архиепископа Митрофана.

Петр I и святой Митрофан Воронежский

Святитель Митрофан – теперь прославленный святой. Его мощи хранятся в Благовещенском кафедральном соборе Воронежа.

На самом старте реформ Петра святитель был их вдохновителем, и в нем царь находил опору и поддержку. Потому еще Митрофан вошел в число людей, изображенных на памятнике 1000-летию России, – как один из тех, кто повлиял на ход русской истории. Митрофан сам жертвовал на строительство первого русского военного флота в Воронеже. Этот флот ходил на Азов в 1696 году.

Вглядываясь в западную устремленность царя, святитель, наделенный даром рассуждения, не отметал ее целиком, но полагал, что технические и научные достижения этой цивилизации, как и любой другой, стоит заимствовать, изучить их. Одновременно жестко отсекая любые попытки перенести вместе с ними на нашу землю духовный настрой западного человека, его культуру, ценности и тем более веру.

Известный эпизод отношений Петра и святого прекрасно характеризует обоих: однажды государь пригласил Митрофана в свой воронежский дворец с цитаделью – он по желанию Петра был украшен статуями греческих богов и богинь. Стояли изваяния во дворе. Святитель тотчас же отправился на зов царя, но увидел статуи – и, развернувшись, пошел домой. Царь вторично отправил гонца к святителю, приказывая явиться, но получил такой ответ: «Пока государь не прикажет снять идолов, соблазняющих весь народ, я не могу войти в его дворец». Петр разгневался и велел передать, что за такое ослушание может его казнить. «В жизни моей государь властен; но неприлично христианскому государю ставить языческих идолов и тем соблазнять простые сердца», – ответил Митрофан, встал на молитву и велел звонить в колокола.

Когда Петр спросил приближенных о причине колокольного звона, ему сказали так: «Святитель Митрофан готовится принять смертный приговор».

Статуи были убраны, и царь принял у себя во дворце архиерея. До самой своей кончины Митрофан был любим Петром. Хотя никогда не боялся критиковать его решения, особенно – насильственное введение западных обычаев.

Святой Митрофан – это тот голос, который Петр как раз хотел заглушить. Голос все еще свободной Церкви, который так необходим и спасителен для любого человека и для власти. Но святитель скончался в пору, когда Петр уже начинал свое вторжение в церковную жизнь и перекраивал ее устройство. Смерть святого Митрофана в ноябре 1703 года была каким-то грустным символом умирания в том числе и прежней церковной свободы.

Да, царь, узнав о кончине владыки, срочно приехал в Воронеж и лично нес гроб в день погребения 4 декабря, но кажется, что в этой процессии Петр прощался и с чем-то в самом себе – что-то и в нем теперь умерло. Потому еще после похорон перед ближайшим своим окружением царь как-то пронзительно проговорил: «Не осталось у меня такого святого старца».

Святой Александр Невский – покровитель новой столицы

Царь лично нес мощи князя по улице строящегося города.

Сам заложенный в 1703 году Санкт-Петербург был вообще-то назван в честь другого святого – апостола Петра. К той поре на Руси к нему относились спокойно, без чувства особенного родства, а иногда даже прохладно, зная, что он покровитель Ватикана, – у нас, мол, и своих святых достаточно.

Тем поразительнее, что царь освящает будущий город перенесением сюда мощей одного из самых «антизападных» наших святых! Александр Невский за 500 лет до Петра распознал в Западе угрозу, которая может заставить нашу страну потерять собственное лицо. Петр, по слову Пушкина, поднимая «Россию на дыбы» и разворачивая ее на Запад, как раз и начал переписывать лик России, вольно или невольно.

В 1712 году в Санкт-Петербурге началось строительство Александро-Невской лавры. Память о перенесении мощей Невского в Петербург – единственный новый, появившийся при Петре, церковный праздник. Канонизации святых при этом царе останавливаются.

Яркий знак новой эпохи: метаморфоза в иконописном образе самого князя Александра. Перед смертью он принял постриг с именем Алексей, и именно в монашеском облачении его и заведено было писать на иконах. Но такой образ князя, видимо, не вязался с новой идеологией (к тому же Петр, полагают, не принимал монашества – не видел в нем смысла). Ему нужен был другой образ Невского – непобедимого князя-государственника.

15 июня 1724 года царь издал указ, которым запрещал писать Невского в мантии и велел изображать его исключительно в латах князя. И в этом – красноречивый символ разворота в управлении страной, в понимании самого Петра и согласно особенностям его религиозности. Похоже, богом царя Петра была его страна.

Богу – и богово и кесарево

В 1712 году Петр гостил в немецком Виттенберге, на родине отца протестантизма Лютера – им молодой русский царь искренне восхищался. Побывав у гробницы Лютера в соборе, на дверях которого были вывешены когда-то первые протестантские тезисы, Петр пошел в монастырский двор, где Лютером была публично сожжена папская булла. Стоя там, он сказал:

«…он на папу и на все его воинство наступил для величайшей пользы своего государства и многих князей, которые были поумнее прочих».

В этих словах – декларация мировоззрения царя: ведь и Петр всю свою жизнь мыслит «для пользы государства».

Влюбленность Петра в европейскую цивилизацию, похоже, все-таки была прагматичной: он хотел использовать Запад для пользы родины, которую любил больше и сильнее и в жертву которой готов был принести все. При Петре, наверное, впервые в нашей истории идея служения Отечеству становится важнее идеи служения Богу. Это прежде было «кесарю – кесарево, Богу – богово», теперь остался лишь один вид послушания: царю!

Прежние идеалы русского самодержавия, при котором народ и царь взаимно служат друг другу, и вместе – Богу, растаяли. Режим Петра – это подлинная диктатура. Он выстраивает, как сказали бы сегодня, полицейское государство, и власть монарха понимает уже в духе западного абсолютизма – как ничем не ограниченную. Больше власти, чем у Петра, не было ни у какого русского правителя – даже у Сталина.

Впрочем, в почти религиозной вере в государство, в понимании примата государства надо всем Петр и Сталин видятся схожими. Сталин говорил, что люди – это «винтики в государственной машине, обеспечивающие ее работу». Они играют лишь вспомогательную роль, а главное – сама машина. Петр, вероятно, считал так же. И больше того – возможно, и себя он считал винтиком в этой машине. Однажды он пошел проверять казармы, а караульный не пропустил его, потребовав пароль. «Какой пароль? – удивился Петр. – Я же царь!» – «Знаю, что ты царь, но ты же сам приказал спрашивать у всех пароль». Петр похвалил солдата и дал ему рубль.

Петр подчиняет всех и все государственным интересам. При правильном рассуждении это могло бы вылиться в большую и долгосрочную пользу для страны, но под каток петровской системы управления попадает и Церковь – в этом состоит одна из самых непростительных петровских ошибок, выстрел в будущее, который настигнет страну через два столетия.

Духовная революция Петра

Пресловутое пушкинское «окно в Европу» стало главным штампом о Петровской эпохе, только все больше историков спрашивают, надо ли было «рубить окно» туда, куда и так все двери были нараспашку?

Еще в Киевской Руси княжны выходили замуж за европейских королей, Новгород прочно входил в союз торговых европейских государств наряду с Лондоном и Бременом. Иван III женился на приехавшей из Рима Софье Палеолог, при нем же итальянцы построили для нас Московский Кремль. Многие из них так и осели под Москвой, оставив на карете названия Фрязино, Фрязево, Фряново. Через сибирскую Мангазею шла оживленная торговля пушниной и лесом с Западом. Дипотношения с Англией у нас были еще с Ивана Грозного, а Немецкая слобода появилась еще при Алексее Михайловиче – в ней, кстати, родился Пушкин и в своей юности обожал проводить время Петр I.

Не во всю Европу, а именно в протестантскую Северную Европу, Петр «рубил окно». Под протестантским влиянием он и начнет свою Русскую Реформацию.

После смерти патриарха Адриана в 1700 году царь подчиняет Церковь себе. Не сразу, постепенно, но настойчиво сжимая свободную по природе Церковь в государственных тисках, заставляя и ее быть «винтиком в государственной машине».

Сперва Петр назначает местоблюстителя патриаршего престола – выходца с Украины, одного из образованнейших людей своего времени – епископа Стефана Яворского. Незадолго до того, еще при жизни патриарха Адриана, он говорил в присутствии царя проповедь и очень его впечатлил.

Полагают, Петру нравилась и биография Стефана: он прожил много лет среди католиков, учился во Львове и Люблине, был униатом, потом принес покаяние. Правда, будущий епископ вынес из католических школ вместе с западным образованием и стойкую нелюбовь к протестантам, и аргументы полемики с ними. Петру это откроется не сразу – пока он считает Стефана человеком с симпатичного ему Запада, никак не связанным с «московской стариной», с которой Петр уже наметил рвать все взаимодействия.

Отношения Петра и Стефана – это зеркало той постепенной духовной метаморфозы, которая в течение 20 лет совершается в душе царя и (его руками) в стране.

Сперва Стефан вполне поддерживает Петра в его достижениях, походах, в его заботах о просвещении народа и развитии страны. Но к концу первого десятилетия XVIII века отношения между ними все натянутей. Да и не таким уж западником оказался Стефан, как от него, видимо, ожидал царь.

Находящийся во все более усиливающейся зависимости от Петра, епископ Стефан не может примириться с грубым вторжением царя в церковную жизнь. Мало того, что власть местоблюстителя в сравнении с патриаршей была сильно ограничена царем, так еще и взамен Патриаршего приказа (центр управления Церковью) был учрежден Монастырский приказ, который установил контроль государства за землями и доходами монастырей. Цель его была простая: силами светских чиновников забрать у монастырей их владения в пользу государственной казны.

В 1711 году в церковные суды были введены фискалы – это учрежденная Петром должность для тайного надсмотра над всеми делами. Фискалы заполнили все ведомства и коллегии, теперь они пришли и в Церковь.

К началу второго десятилетия века уже стало понятно, что Петр не думает назначать патриарха, что ему куда симпатичнее западный, протестантский тип управления Церковью.

Стефан не страшился нападать на усиливающиеся протестантские порядки, он обличал протестантов, число которых множилось в столице, в их непоследовательностях – и все сильнее год от года звучал в его проповедях и словах мотив какого-то грустного прощания: «Сияла Россия – мати наша – прежними времени благочестием, светла и аки столб непоколебимый в вере православной утверждена. Ныне же что? Усомневаюсь о твердости твоей, столпе непреклонный, егда тя вижу, ветрами противными отовсюду обуреваема. Веет на тя ветер иконобоный, иконы святые презирающий; веет на тя ветер чревоугодный, посты святые разоряющий».

Стефан написал разоблачающую протестантов книгу «Камень веры» – ни при жизни самого владыки, ни при жизни Петра она так и не была опубликована. При этом Петр держал Стефана вблизи себя и на всех его должностях до самой смерти владыки – несмотря на то что он часто просил об отставке и нападал на царя и его решения в своих проповедях.

В 1718 году Петр пишет Стефану: «…а для лучшего впредь управления мнится быть должно надобной коллегии, дабы удобнее впредь такое великое дело управлять было возможно». Так была озвучена идея Священного синода – коллективного управления Церковью.

Сочувствия у Стефана эта идея не вызвала, и Петр доводил реформу до конца уже с новым союзником, тоже выходцем с Украины – епископом Феофаном (Прокоповичем). Прекрасно образованный в тех же западных малороссийских пенатах, владыка Феофан очень многое в протестантизме поддерживал, оправдывал. Некоторые публицисты называли его не просто сочувствующим протестантам, а прямо протестантом.