Исповедь травы

– Конечно, понимаю, – кивает Имлаанд. – Это очень просто.

– А теперь пойми: Круг Света читает входящих в него, а вовсе не ест. Он получил то, что могли дать ему твои родители, и взамен дал им новые возможности. Но ни его, ни их от этого меньше не стало. Так как же он может что-то отобрать у тебя, будь ты хоть трижды из вольных?

Имлаанд морщит лобик в задумчивости.

– Ты говоришь так, что хочется верить. Когда народ разойдется, я обязательно спрошу у лоини Арлетт, что она думает по этому поводу.

– Спроси, – улыбаюсь я. – Но что ты будешь думать, если она скажет тебе, что я говорю неправду?

– Тогда… Тогда решить смогу только я. Ведь проверить, кто из вас лжет, я не в состоянии.

– Вот и правильно, – я не отказываю себе в удовольствии прикоснуться к пушистым волосам. – Так всегда и поступай – учитывай чужое мнение, но решай самостоятельно. И на всякий случай запомни мой адрес: сектор Девы, улица Седьмая Сосновая, дом шестьдесят шесть, на девятом этаже спросить мадам Гру, а потом Элендис…

Имлаанд уходит, и теперь я могу не сдерживать более своих эмоций. Трать-тарарать-тарарать и еще раз трать! Если и Маэстине этим закомпостировали мозги – неудивительно, что в Круг Света ее на аркане не затащишь. Сколько я помню, моей милой сестрице всегда нравилось думать, что она не такая, как все, а лучше, талантливее, в общем, избраннее.

Арлетт тем временем берется за кесмину и начинает что-то вопить – разумеется, тоже о Свободе и Равновесии. Что-то типа: «Дайте белому лебедю черную песню, дайте черному ворону белое небо» – слова абсолютно не запоминаются, напор же такой, что удивительно, как с потолка штукатурка не сыплется. О боги мои, ну где же эта паршивка Маэстина, за какие грехи вы заставляете меня терпеть еще и это!

«Странник, ты чего такой грустный?» – «Я букву „т“ потерял…» Почему им всем так нравится быть проклятыми?!

– …Что с тобой? – я и не заметила, как ко мне подкралась эта девчонка в черной шляпе. Похоже, одна из самых верных адепток Арлетт – насколько я помню, та приняла сигарету именно из ее рук. – Тебе плохо?

– Нет, – бросаю я сквозь зубы. – Просто я не в силах слушать эту песню! «Дайте, дайте…» серому страусу красные ноги, блинн!

Глаза девчонки неожиданно загораются странным блеском:

– Я знаю, тебе больно, – произносит она с какой-то неестественной интонацией. – Но ты все равно слушай, слушай – и тебе станет лучше!

Внезапно она умолкает, окидывая меня странным взглядом. Конечно, от местного стандарта «унисекс» мой внешний вид отличается весьма сильно – широкие черные брюки, корсаж на шнуровке, россыпь браслетов и ожерелий и искрящаяся лента на голове…

– Ты слишком красива, – никогда прежде я не видела у человека такого взгляда – одновременно зрячего и слепого. – Ты не человек, да? Ты не такая, как все люди?

– А если и так, что с того? – О Господи, неужели она учуяла во мне одну из Братства?

– Я знаю, – словно в трансе, повторяет она. – Не бойся меня, леди – я выпью твою боль. Я помогу тебе!

Я стискиваю зубы. О нет, только не это – четыре года небеса хранили!!! Но уже поздно – она скользнула рукой по моему обнаженному плечу и крепко стиснула мою ладонь…

* * *

Вынужденное отступление: хотите знать, после чего я на всю жизнь перестала верить в жалость?!

…Тогда мне едва-едва исполнилось восемнадцать. Был благословенный конец лета, пора урожая, тягучие золотые дни сразу после Дня Благодарения. Время меда, вина и яблок. Яблок в тот год уродилось на удивление много, крупных, ароматных, с нежной полупрозрачной кожицей – не белой, не желтой, не зеленой, а понемножку всего… И мы с Ауре почти непрерывно ели эти яблоки, и любили друг друга на яблоках, насыпанных для переборки на пол большого деревянного сарая…

Я не знала, как называлась эта Суть где-то на полпути между Тихой Пристанью и поворотом на Озу. Я не знаю этого и сейчас и зову ее просто – Мир Яблок. Милый мир, к которому очень шло слово «старомодный», что-то сентиментальное с налетом прошлого века.

Меня затащила туда моя тогдашняя подруга Брендас. Мне тогда позарез нужны были деньги, а Брендас была родом из этого мира и уверяла, что хозяйка поместья Лиловые Луга очень неплохо платит сборщицам фруктов. Я согласилась и не пожалела – это была не работа, а праздник! Упоительное тепло догорающего лета, напоенного всеми ароматами сада, звонкие голоса девушек, веселый смех, торопливая закуска прямо под деревьями – о, как она была вкусна, самая простая еда! Все девушки были местные, из окрестных сел, и я вполне закономерно оказалась самой легкой среди них. Поэтому именно мне все время приходилось взбираться выше других, чтобы достать самые далекие – и конечно же, самые лучшие – яблоки. Лишь мне одной было позволено лазать по веткам – мой вес они выдерживали без труда. Я просто упивалась своей силой и ловкостью, вися на ветках и швыряя яблоки в подставленные подолы, я прямо-таки плясала на этих ветках, и голос мой звенел над садом громче всех прочих.

Вот там, в этом воистину райском саду, и настигла меня моя первая любовь, настигла весело-недоуменным вопросом: «А кто она такая и почему ее так заметно?» Я свесилась с ветки вниз головой и доходчиво – разумеется, в пределах своей легенды в этом мире – объяснила молодому человеку с темной бородкой, кто я такая. И очень удивилась, когда он пригласил меня вечером прогуляться с ним по берегу реки. Помню устремленные на меня с завистью глаза всех без исключения девушек: «Ну и свезло тебе, Линдас! Это же сам молодой лорд Ауре, единственный сын хозяйки Лугов!»

Конечно же, я пришла. Еще раз повторяю – мне было только восемнадцать, я всего четыре месяца как знала свое Истинное Имя, и все мироздание представлялось мне увлекательной игрой. И ласковый ко мне мир не обманул меня и на этот раз – Ауре действительно заинтересовался мною как личностью. Любая из девушек в саду, не исключая, пожалуй, и Брендас, с радостью раздвинула бы ноги перед наследником Лугов – но он выбрал меня.

Сказочные, невероятные два месяца… Каждый вечер мы с Ауре бродили по берегу реки с чудесным именем Онето, по тем самым лугам, которые дали имя поместью, и рощицам, где деревья уже примеряли алые с золотом наряды.

Я влюбилась в Ауре почти мгновенно – мне для этого и сейчас-то немного надо, а уж тогда… Я читала ему свои стихи, а он рассказывал мне о столице, где он учился в совсем недавно организованном Политехническом институте, и о первой в стране железной дороге, в прокладке которой он собирался принимать участие… От Онето поднимался туман, а мы сидели на высоком берегу реки, вдвоем закутавшись в его накидку, и мечтали взахлеб. Я рассказывала ему о достижениях моего мира с таким видом, словно это только что пришло мне в голову. Ауре, увлекаясь, иногда начинал набрасывать прямо на песке какие-то расчеты, а после поднимал на меня сияющий взор и говорил, что такой ум – огромная редкость для женщины даже его круга, но еще большая редкость – сочетание такого ума с такой красотой… И все чаще моя рука задерживалась в его руке, и все решительнее мои пальцы пробирались под манжет рубашки Ауре и скользили вверх, к локтю…

А потом я тайком прокрадывалась в дом, где спали сборщицы, влезала под одно одеяло со ждущей меня Брендас и задыхающимся шепотом излагала ей новые подробности своих похождений. По всем признакам это была та самая воспетая поэтами первая любовь, а такой любви, по строгим канонам Тихой Пристани, была положена верная хранительница тайн, подруга, наперсница и поверенная… Брендас казалась мне идеально подходящей на эту роль – ее дыхание замирало в темноте, и она переспрашивала: «Ну? А что он?» – и вздыхала, не скрывая зависти: «Ох и счастливая ты, Линдас…»

И когда то, что не могло не случиться между нами, наконец случилось, я не утаила от Брендас и этого – да и разве можно было не похвастаться таким счастьем! Мой светлый лорд, мой самый первый, тот, кто сделал меня женщиной – и я до сих пор благодарна ему за то, как это произошло. Он был всего на три года старше меня, и так боялся своей неловкостью причинить мне боль, и был очень обрадован, когда обнаружил, что замка на моих воротах давно уже нет… в первый раз за все время после ухода с Тихой Пристани я возблагодарила своего гинеколога.

Это случилось в конце третьей недели наших прогулок. Вскоре начало холодать, и из прибрежной рощицы мы перебрались в сарай-сушильню для яблок. Мы любили друг друга, а потом настежь открывали дверь сарая, и Ауре показывал мне созвездия, называя их именами своей Сути. Так мы и засыпали там, среди густого яблочного аромата, укрывшись его накидкой – в эти ночи я вообще не возвращалась в дом сборщиц.

И наконец, настал день, когда Ауре надо было возвращаться в город. До начала его занятий оставались три дня.

О том, что он уже помолвлен с какой-то там Джеммис из соседней усадьбы, я слышала от него и раньше – слышала, но старалась об этом не задумываться. И вот теперь Ауре собрался плюнуть на эту помолвку, предложив мне тайком уехать с ним и там, в столице, обвенчаться…

В третий раз повторяю – мне было всего восемнадцать лет. А кроме того, я, при всем своем ведьминском свободомыслии, все же выросла на Тихой Пристани!

На следующий день я, как и было уговорено, в полдень была на холме, под старым буком. Но Ауре не появился и в шесть вечера… Не буду описывать свои тогдашние эмоции – пошло все это и банально, особенно с высоты теперешних моих лет. В общем, где-то около восьми, уже в темноте, я вернулась в дом сборщиц с лицом, покрытым соленой коркой от высохших слез. Одно желание оставалось у меня – ткнуться головой в грудь Брендас и обрести слабое подобие утешения, которое лучшая подруга в такой ситуации просто не может не дать.

Брендас поджидала меня на крыльце.

– Явилась! – начала она первая. – Вижу, не удался романтический побег?

– Ох, Брендас… – я замешкалась, не зная, как лучше начать свои излияния, но их и не пришлось начинать.

– А между прочим, по твоей милости всех семерых, кто живет в нашей комнате, выгоняют без расчета! Хозяйка сквозь пальцы поглядывала на ваши прогулки с Ауре, но когда узнала, что он хочет обвенчаться с какой-то наемной работницей, приказала ему ехать по реке, а нас…

В первую минуту я ничего не поняла. Ничего я не поняла и во вторую, ибо была просто оглушена. И только в третью минуту мой ум, так ценимый Ауре, пробудился от романтической спячки.

– А откуда хозяйка вообще знает об этом, а? Ауре должен был уехать как всегда, никаких особенных хитростей мы применять не собирались. А кроме нас, о побеге было известно только…

– Да мало ли от кого! Кто-то из девчонок по дурости сказал чересчур громко – вот и нашлись уши, которые услышали… Кто ж знал, что она не станет разбираться, а выгонит всех!

– Кто-то из девчонок? – все мои слезы моментально высохли, в лицо ударила волна жара. – А кто разболтал девчонкам? Не ты ли, подруженька?! Я же тебе одной говорила, подальше от чужих ушей…

– Да господи, что ты такого рассказала, чего никто не слыхал? Девчонки и сами к нему под бок не прочь были, они за тебя, между прочим, переживали искренне, расспрашивали меня…

– И ты отвечала?!

– А что тут такого? Или делать ловко, а чтоб другие знали – неловко?

Тогда я еще не знала, насколько деструктивен бывает мой гнев – не помня себя от ярости, я рванула Брендас за волосы… Вспыхнули они мгновенно – я и понять ничего не успела, еще раза два ударила наотмашь по чему попало… И только когда занялся ее шейный платок, и на ее дикий вопль начали выскакивать из дома другие девушки, я сама завизжала как ненормальная и бросилась бежать – все равно куда, только подальше, ибо в тот момент я сама до полусмерти перепугалась того, что натворила…

После этого я месяц отсиживалась у Пэгги, не решаясь сунуться ни в Авиллон, ни в Мир Яблок. Сейчас я поступила бы иначе, но тогда стыд сковал всю мою логику, как лед ноябрьские лужи. Этого месяца хозяйке Лиловых Лугов хватило на то, чтобы ускорить брак сына и его нареченной Джеммис. Когда я снова объявилась в Мире Яблок, было слишком поздно, и то, что Ауре обещал никогда не забывать меня, было воспринято мною не как утешение, а как утонченное издевательство. Меня, женщину конца двадцатого века, эта покорность материнской воле оскорбила в лучших чувствах.

Если вдуматься, все это было для меня только благом – хороша бы я была, так рано связав себя семьей, да еще на такой Сути! Но тогда это просто не приходило мне в голову. Я действительно безумно любила Ауре и потому не помнила себя от горя.

В таком состоянии я вернулась в Город-для-Всех – и обнаружила, что никто из моей прежней компании не подает мне руки. Это было не просто осуждение – нет, отлучение от всего совместно пережитого, лишение права на уважение, клеймо навеки! Я пыталась хоть в ком-то найти сочувствие, но все, как один, тащили из перманентной депрессии невинно пострадавшую от моей руки красавицу Брендас. То есть бывшую красавицу – мои прикосновения оставили борозды страшных ожогов на ее лице и шее. До сих пор гадаю – известно ли было им, за что я ударила Брендас, или нет? Или им просто было все равно?

(Между прочим, сейчас я знаю не меньше десяти целителей, которым под силу уничтожить такие рубцы без следа. И никогда не поверю, что никто из них тогда не знал – хотя бы одного…)

Боль от потери Ауре слилась для меня с болью от потери друзей в одну чашу – и не думаю, что та, которую Спаситель просил пронести мимо него, была сильно горше… Вот после этого-то я раз и навсегда утратила веру в три вещи: в романтическую любовь до гроба, в так называемых лучших подруг и в людскую жалость.

Ибо все эти девочки и мальчики с горящими глазами утешают того, кого считают достойным утешения, но никак не того, кто и вправду в нем нуждается. Того, кого боль толкает веной на бритву, но не того, кому она вкладывает в руки меч. Того, кто умеет эффектно страдать, но не того, кто больше любой непристойности стыдится собственной слабости! А я… я же тогда совсем не была сильной, но все равно сумела выкарабкаться без посторонней помощи, сама – слава богам, учеба у Лайгалдэ и в Ордене отвлекли меня от моей маленькой трагедии. И с тех пор я и воспринимаю как оскорбление любую жалость по отношению к кому бы то ни было.

Правых – не жалеют! Сильных – не спасают!

* * *

…В последнюю секунду, судорожным усилием, которое даже нельзя назвать волевым, мне удается смягчить силу выброса – и девчонка в черной шляпе с коротким сдавленным криком отдергивает руки. Ладони ее теперь ярко-розового цвета, она дует на них, даже лижет, и лицо ее искажено судорогой настоящей, а не придуманной боли. Ничего страшного, это всего лишь ожог первой степени, немного масла, немного покоя – и все само пройдет. Вот и на обшлагах ее старенькой куртки армейского покроя нет и следа огня, хотя вообще-то синтетика занимается мгновенно. Разве что обуглился край вылезшей нитки…

– Зачем ты так? – доносится до меня ее голос сквозь клубящийся ало-золотой туман, который я никак не могу изгнать из своего сознания. – Ведь я желала тебе только добра!..

– И вот так будет со всяким, рэссла вирз, спасателем, который попытается сунуться не в свое дело, – машинально произношу я, с трудом сползая на пол – колени трясутся, ноги держат кое-как. И все плывет, плывет, словно я резко выпрямилась в душной ванной… я хорошо знаю это состояние, когда замедляется субъективное время, знаю по урокам Лайгалдэ. Краткий энергетический коллапс, он проходит достаточно быстро.

Когда мир вокруг меня снова обретает внятность, я уже окружена тесным кольцом недопесков. На разные лады повторяется одна и та же фраза: «Она ударила Данни огнем!» (значит, это и есть Данни? Вот и познакомились, трать-тарарать…) Многие неумело изгибают руки в защитных жестах. А прямо передо мной – глаза в глаза – стоит Арлетт Айотти.

– Кто ты и что тебе здесь надо, саламандра? – я осознаю смысл последнего слова и тут же понимаю, что на самом деле она сказала «анъоо-ллах», что-то вроде «дух или живое существо пламени». Слово языка ломиэллайи – родного языка печально знаменитой леди Наллики.

Все, вот теперь окончательно срослось – и черные волосы при светло-серых глазах, и имя Айотти. Я правда, знаю едва ли два десятка корней этого языка, который не в силах освоить никто, кроме его носителей, ибо организован он вопреки всем лингвистическим законам и правил там, по-моему, нет вообще – одни исключения. Но если память мне не изменяет, «айо-оти» на сем странном наречии означает что-то вроде «милосердия».

Есть такая раса Нездешних – лаийи теней, чаще именуемая кланом Черной Звезды. Особенность ее в том, что она способна оптимальным образом улавливать и использовать энергию отрицательных эмоций – смертных, в меньшей степени других Нездешних. Поэтому о них говорят, что они «питаются болью» и откровенно их недолюбливают. Но на самом деле человеку, пообщавшемуся с лаийи теней, обычно быстро делается лучше – ведь они забирают себе его отрицательный потенциал.

Как и все истинные лаийи, клан Черной Звезды весьма неохотно покидает места обитания, поэтому среднему мотальцу известно о них не так много. Однако в остальном они – те же лаийи, и если смертную женщину угораздит лечь с одним из них…

Вот тогда спасайся кто может! Ибо для получившегося гибрида отрицательное эмоциональное поле – единственно возможная среда существования. И если только он не помрет от энергетического дисбаланса годам этак к двадцати, то научится искусно провоцировать и поддерживать вокруг себя это самое поле. А если учесть, что, как и любая первая производная лаийи и человека, данный гибрид не любит жить подолгу на одном месте…

В общем, от Наллики, успевшей стать в Ордене притчей во языцех, стоящая передо мной дама отличается, похоже, лишь большей агрессивностью и (я очень на это надеюсь!) меньшим талантом к сложению и Говорению Слов.

Все это проносится у меня в голове за какую-то пару секунд, после чего я мгновенно осознаю, как надо действовать.

Медленно, очень медленно, чтобы все прониклись, я обвожу расфокусированным взглядом это сборище энергетов-дилетантов, которое пытается меня «удержать»…

– А ну все на метр от меня, – выговариваю я негромко, но предельно внятно. – А то еще кого-нибудь обожгу по чистой случайности, – и резко выбрасываю вперед ладонь. Сработало – недопески мгновенно отшатываются назад, одна Арлетт стоит неколебимо. Из задних рядов доносится чей-то почти плачущий возглас:

– Что же ты, Риаль? Ты же Повелевающая Огнем, сделай что-нибудь!

– Ха-ха три раза, – мрачно отзывается та, которую назвали Риаль. – Сама лезь с голыми руками на саламандру-оборотня.

Я невольно ухмыляюсь, заслышав сие, и кажется, это пугает их еще больше.

– Можешь называть меня саламандрой, если тебе так больше нравится, – теперь я сосредоточена исключительно на глазах цвета мартовских луж. – Вообще-то я Линда Угнела, старшая сестра некой Маэстины Ковенски. Тебе ничего не говорит это имя?

– Зачем ты причинила боль Данни? – Арлетт, видимо, не пожелала услышать мои последние слова.

– Для профилактики, – я принимаю максимально наигранную позу вызова. – Чтоб больше никогда в жизни не совала пальцы в розетку. Если уж совсем честно, я предпочла бы причинить эту боль тебе. Ты же считаешь, что тот, кому не больно – не человек, не так ли?

В полированной дверце шкафа я вижу свое отражение – волосы разметались, ожерелья перепутались и вообще вид такой, словно вот-вот кинусь и начну когтями рвать. Ушельцы видят то, что хотят видеть. Сейчас я играю и не боюсь переиграть – пусть они боятся, мне так даже проще. Ну не могу я уйти отсюда, не надавав по мозгам этой Арлетт! Впрочем, я и так уже, кажется, доставила ей пару приятных минут. Удивительно, как у нее от моей ярости – а это ведь тоже отрицательная эмоция! – до сих пор понос не случился.

– Ты хочешь меня убить, да, саламандра? – спокойно бросает мне в лицо Арлетт, будто всю жизнь ждала этого.

– Ну зачем сразу убивать, энергию тратить, – отвечаю я с демонстративным презрением. – Вот зашвырнуть бы тебя куданибудь очень далеко, чтоб под ногами не путалась и детям тутошним на мозги не капала!

Ситуация, преследующая меня с раннего детства и посейчас – «девочки дерутся»… может, просто из-за ощущения себя ничуть не похожей на других женщин? Но как бы то ни было, такое случается со мной не реже трех раз в год – только в детстве это были таскания за волосы, а сейчас – дуэли, блинн, на атрибутах и архетипах…

– …Ну-ка, ну-ка, что здесь происходит? Что тут у вас за бардак?

В дверях комнаты неожиданно обнаруживаются три фигуры в серой с серебром форме, которую я так мечтала увидеть в этом вертепе. Стражи Башни. Нет, на небе или где-то еще, но бог, несомненно, есть и временами даже слышит мои молитвы. Уж не знаю, что занесло их сюда, но сейчас их явление настолько к месту!

– Удо Грейлен, капитан Стражей Башни Теней. Кто хозяйка этой квартиры? – уверенно употребленный женский род не оставляет сомнений, что Удо сей вертеп знаком куда лучше, чем мне.

Вокруг него мгновенно образуется пустое отчужденное пространство, на лицах читается какой-то иррациональный испуг, ничего общего не имеющий с обычным страхом перед представителем закона. Лицо Удо наполовину закрыто большими зеркальными очками – две недели назад какой-то ублюдок зажег у него под носом световую бомбу, так что он до сих пор не выносит дневного света. И меня не покидает ощущение, что испуг в недопесках рождает не только ореол Круга, но и эти очки…

– Я здесь, – Влединесс возникает в поле зрения чуть ли не из-под стола. – В чем дело, капитан Удо?

– По заявлению Инглори Эрхе разыскивается ее дочь Имлаанд. Есть ли она здесь и знает ли кто-нибудь о ее местонахождении?

Все-таки девчонка… Я быстро оглядываю помещение, но нигде не мелькает пушистая головка солнечного цвета. Вышла, что ли, в соседнюю комнату или еще куда? Зато Арлетт Айотти сразу же вскидывается в сторону Удо:

– Вы появились исключительно вовремя, капитан. Дело в том, что у нас тут объявилось некое странное существо – по виду обычный человек, но есть основания считать, что это – стихийная саламандра. Ведет себя крайне агрессивно и уже слегка обожгло одну из нас. Мы пробуем сдерживать ее, но едва с этим справляемся…

Вот этого я ожидала от Арлетт меньше всего – пытаться сдать кого-то своему злейшему врагу! Одно из двух: либо она старается увести разговор в сторону от Имлаанд, либо в самом деле настолько перепугана, что даже Стражей готова взять в союзники…

Удо долго смотрит на меня, а я на него. Все-таки первой не выдерживаю я – рот мой растягивается в улыбке до ушей. Подозреваю, кстати, что они с ребятами некоторое время просто стояли в коридоре, не привлекая к себе излишнего внимания, и уж последнюю-то пару реплик точно слыхали.

– Привет, Эленд, – наконец говорит капитан Стражей. – Все ищешь приключений? Кого это ты тут обожгла?

– Достали, вот и обожгла, – отвечаю я. – Сам знаешь: гнев Огня, гордыня Камня, хитрость Воды и упрямство Жизни…

– Это уж точно, – кивает Удо. – За что хоть обидела?

– А пусть не в свои дела не лезут, – я, раздвигая толпу, спокойно подхожу к Стражам. – Ни в мои, ни в чьи-то еще. Я вообще-то сюда за своей сестрой пришла, которой эти деятели уже черт знает сколько мешают зарегистрироваться.

– Припоминаю, ты говорила… как ее, Маэстина, что ли? – взгляда Удо под очками не видать, но я чувствую, как он обводит им комнату. – Так она тоже здесь обитает?

– В принципе обитает, – морщусь я. – Но конкретно сейчас где-то бегает. А я ее тут битый час караулю, чтобы в Круг Света за шкирку отволочь…

– Ты упрекаешь нас за вмешательство в чужие дела, приберегая право вмешиваться для себя? – неожиданно встревает Данни. Арлетт мечет в ее сторону взгляд, подобный молнии, но моя жертва, похоже, ничего не замечает. – Маэстина свободный человек, и никто не имеет права тащить ее куда-то за шкирку. Даже сестра.

Удо поворачивается к Данни всем корпусом и сквозь очки окидывает ее таким взглядом, который, кажется, можно потрогать.

– Все мы тут люди свободные, лойнэлле… а руку вашу попросить нельзя ли? Как там у вас дела обстоят с регистрацией?

– У меня обожжены ладони, – резко отвечает Данни. – Паспорт, если хотите, в правом кармане куртки, мне самой не достать. Даже с московской пропиской…

– Москва – это версия Города на Техноземле? – делает вид, что припоминает, Удо. – Только руку все равно позвольте. Я не Огненный, как Эленд, я Жизнь и Ветер, так что боли не причиню. А заодно и вашу, досточтимая лойни, – кивает он Арлетт. – Лицо у вас приметное, только что-то никак не припомню я его…

Данни мнется, но Арлетт спокойно соединяет свою ладонь с ладонью капитана Стражей. Удо замирает на секунду, прислушиваясь к ощущениям…

– Хм, как ни странно, все в порядке. Не ожидал, простите. Но на всякий случай дайте на контроль еще раз, Залту, пока я с девушкой занят.

Высокий парень с вьющейся светлой гривой – явно Нездешний и явно совсем юный – берет ладонь Арлетт в свои руки и прислушивается намного дольше, чем Удо… Тот тем временем пробегает взглядом паспорт Данни.